О том, что «Российское могущество прирастать будет Сибирью…», помнят, наверное, все. Как и то, что Сибирь – кладовая невероятных природных богатств: от ценных мехов и уникальных пород рыбы до нефти, газа, драгоценных и редкоземельных металлов. Однако знание это для жителя европейской части страны существует где-то на периферии.
А события, происходящие в Сибири, остаются не менее экзотическими, чем история Центральной Африки или высокогорий Тибета. Ведь «настоящая история» шла в западном направлении. Именно там были замки и рыцари, принцы и прекрасные дамы, там одерживали победы великие полководцы. А в Сибири? Там бесконечное и такое нудное, хотя и нужное «освоение». Да и в самом деле, кому интересно, что происходит в этой кладовой России? То, что особая, отличная от всех судьба России создавалась именно в Сибири и Сибирью, не просто остаётся «за кадром», но теряется на просторах современного информационного поля. А зря.
Труд, а не проклятие
Начать, наверное, стоит с самой привычной, хозяйственной роли Сибири. Вот только попробуем перенести её из придаточного в главную часть высказывания. В самом начале Нового времени Западная Европа создала то, что обеспечило ей лидерство на целые столетия, – регулярную армию, уже почти забытую за долгое Средневековье. Те самые презираемые пешцы (пехота), вооружённые «огненным боем», освоившие перестроения и «стрельбу плутонгами», воцарились на полях сражений. Но большое, а порой огромное число молодых мужчин, занимающихся войной, не производящих, но потребляющих, – это очень дорого. Иметь эффективную армию желали все владыки. Только создать материальную базу для этого удавалось немногим. Так возникали «пороховые империи», резко и стремительно поднявшиеся к вершинам могущества и так же стремительно утратившие его. Испанская империя, Речь Посполитая, держава Османов, империя Цин – каждая из них вкусила сладость господства, но рухнула, не выдержав тяжести содержания регулярной армии.
Возможно, такая судьба ждала и Московское царство, чья территория уже охватывала за малым исключением земли поверженной Золотой Орды. Ведь первые московские владыки пытались содержать армию так же, как их коллеги в Блистательной Порте или в Пекине, – приписывали к Стрелецкому приказу деревеньки. Выходило… не очень. Из этих деревенек уходили крестьяне в Юрьев день, бежали в другое время. Тяжко было там жить. Поля оставались необработанными, а воины вместо боевого искусства занимались своими лавками и мастерскими, чтобы просто прокормиться.
Меха издавна были одним из основных предметов русского экспорта. Ещё со времён Великого Новгорода русские охотники поставляли на рынки Европы и Персии «мягкую рухлядь». Мехами платили дань и подвластные народы. За шкурку соболя охотнику платили до семи рублей. Огромные деньги. Денежное довольствие стрельца составляло три-пять рублей в год. В Архангельске, главном на тот момент порту страны, эта же шкурка стоила уже шестьдесят рублей. А на ярмарке русских мехов в Лейпциге цена соболя доходила до четырёхсот талеров, из которых потом и чеканились рубли. На эту разницу создавалась армия, строилось государство.
А люди шли всё дальше и дальше «встречь солнцу», оставляя за спиною Западную и Восточную Сибирь, и далее до Великого океана. На бескрайних просторах по рекам-дорогам возводились остроги, позже ставшие городами.
Русские переселенцы отправлялись в «незнаемые земли». Они противостояли неизвестным и часто агрессивным народам на их землях, вступали в союзы и сражения, о которых не писали победные реляции. Потому для них крайне важно было быть не просто беглецами или переселенцами, но проводниками грозной силы, под руку которой они и приводили «немирные народы». Русские первопроходцы мыслили себя не столько беглецами от царской неволи или «промышленниками», набивающими мошну, сколько государевыми людьми. Многие из них таковыми и были.
Воеводы и целовальники, «повёрстанные казаки», выполнявшие в незнаемых землях функцию дружины, рыцарства, «пашенные крестьяне», бывшие отнюдь не смердами, но руководителями, обеспечивающими возделывание «государевой пашни». Эти и многие другие категории жителей Сибири получали денежное и зерновое довольствие из далёкой столицы, обеспечивали сбор ясака и его доставку до Тобольска, столицы Сибири, и далее, до Москвы. Но даже те, кто непосредственно не принадлежал к числу «государевых людей», всевозможные неповёрстанные казаки, подказачники, бобыли, покрученники, своеуженники и прочие «охочие люди», были в государстве остро заинтересованы.
В новых острогах многого не хватало. Соль и зерно поставлялись в виде «сибирских отпусков», идущих «с Руси». Ткани и кожа на сапоги (лапти в Сибири не носили никогда) тоже чаще всего доставлялись из-за Урала. Но главное – именно оттуда шли ружья и порох, топоры (сабли были редкостью и более показателем статуса, чем оружием) и сельскохозяйственные инструменты, позволяющие пахать не только государеву, но и «собинную» (собственную) пашню. Понятно, что всё это раздавалось отнюдь не бесплатно. За все эти блага расплачивались пушниной. По сути, государство для населения Сибири эпохи освоения было не столько далёкой и враждебной властью, какой оно оказалось в конце концов во всех пороховых империях, но важнейшим и желанным торговым партнёром, который не только предоставлял русским сибирякам всё необходимое для выживания и обустройства на новых землях, но и давал возможность защитить себя, одновременно прикрывая фронтир государства.
Некоторое время назад модной темой для обсуждений было сырьевое проклятье России. Дескать, России «даром» достались богатства Сибири, потому здесь не развивались привычные для Западной Европы («нормальные» – по мнению обсуждающих) индустриальные блоки и прочие особенности европейской жизни. Но приглядимся внимательнее. В условиях малолюдья (Франция обладала большим населением, нежели гигантская, уже простирающаяся до океанских пределов Россия) индустриальные производства просто нерентабельны. Внутренний рынок слишком мал, а транспортные издержки делали работу на внешние рынки неконкурентоспособной. В этих условиях богатства Сибири – не только меха, но серебро, золото, уголь, нефть, газ и т.д., были не сырьевым проклятьем, а спасением страны. Причём совсем не «бесплатным».
Чтобы добытое в Сибири превратилось в национальное богатство, обратилось возможностями для государства, оно должно попасть на те рынки, где это сырьё востребовано. Соответственно, необходимо наладить транспортные пути, перевалочные центры, торговые представительства. Дома всё это только продукт, причём не особенно востребованный. Товаром он становится, лишь пересекая границу. Именно здесь его цена возрастает многократно, превращается в ресурс развития страны и общества. Но это движение от продукта к товару и далее к ресурсу обеспечивает государство. Оно не изымает через налоги или дань прибавочный продукт у населения, но создаёт его, превращая в ресурс и блага, распределяя эти блага, исходя из государственной надобности и роли человека или структуры в их создании.
В отличие от политических образований Западной Европы, российская власть не изымала, но раздавала и распределяла блага среди населения. Именно эта черта стала фундаментальным отличием формирования политического пространства. Политическая структура не обслуживала экономику страны, но создавала её, да и саму страну.
Возможность именно такого развития России напрямую связана с Сибирью. И речь не только про хозяйство, точнее, совсем не про хозяйство. Походы в Сибирь – уникальная и, к несчастью, почти выпавшая из российского общественного дискурса тема, по сложности и яркости превосходящая приключения испанцев, португальцев и англичан в Новом Свете, да и многие события европейской части русской истории.
Русский путь в Азию
Одним из самых нелепых утверждений современных публицистов является фраза о Сибири, которую Россия получила «в подарок», просто выиграла миллион по трамвайному билету. Сибирь была отвоёвана в жестоких схватках с сильным и жёстким противником, точнее, со многими противниками, контролировавшими разные территории будущей русской Азии. Попробуем максимально крупными штрихами обозначить вехи превращения Сибири в русскую землю.
Традиция начинает отсчёт русской Азии с похода Ермака (1581–1585). Хотя он и оказался неудачным, но проложил дорогу новым отрядам. Уже после гибели Ермака и возвращения «за Камень» его отрядов воевода Иван Мансуров выдерживает множество осад, зимуя в «граде на Оби в устье Иртыша». И только крупное войско Данилы Чулкова смогло окончательно присоединить Сибирское ханство, поставив города Тобольск (1587) и Тюмень (1586). Пожалуй, присоединение к России Сибирского ханства было последним актом, осмысленным как политическое событие. Дальше, судя по учебникам, да и не только, шло исключительно «освоение». Но так ли это?
В самом начале XVII века начинается долгое и напряжённое противостояние с енисейскими кыргызами. Местные народы «принесли шерть» (клятву верности) московскому государю с просьбой защитить их от набегов кочевых племён. С этой целью на их территории был поставлен острог и город Томск (1604 г.). Енисейские кыргызы, некогда создавшие огромную кочевую империю, к описываемым событиям представляли собой орду, насчитывающую несколько десятков тысяч воинов. В 1614 г. эта сила обрушивается на русскую крепость. Крепость выстояла. Кыргызы обязались более на русские земли походом не ходить. Но уже через три года набеги возобновляются.
Кыргызская орда не была самостоятельной политией, но представляла гораздо более грозную силу – гигантскую державу Ойратов (Джунгарское ханство), простиравшуюся от Байкала на севере до Ферганы и Тибета на юге, от будущего Восточного Казахстана на западе до Халх-Монголии на востоке. Ойраты стремились к гегемонии в регионе. И делали это вполне успешно, громя китайские армии династии Мин, ставя в зависимость народы Великой степи и среднеазиатских владык. Кыргызы были данниками ойратов, их представителями в регионе. Появление в Сибири новой силы категорически не устраивало властителей Джунгарской империи. Потому и продолжались войны, завершившиеся только к исходу столетия.
Противостояние с последним осколком империи Чингисхана составляло содержание сибирской русской истории – именно военно-политической. Ведь и Джунгарское ханство существовало не в безвоздушном пространстве. Оно вступало во взаимодействие, более конфликтное, нежели иное, с китайской империей и монгольскими ханствами, сибирскими и алтайскими народами, среднеазиатскими ханствами, жителями Даст-и-Кипчак (Великой степи за Каспием) и державой Великих моголов. В это политическое пространство и вторгается новая сила – Россия. Именно как защитницу от жестокой власти Джунгарской империи её призывают жители Прибайкалья и Забайкалья, прибывшие ко двору русского государя.
Но московское правительство к тому времени уже смотрело на Запад. Политику в русской Азии отдали на откуп местным воеводам. Из-за этого совершено множество политических (дипломатических) ошибок, за каждую из которых приходилось платить русской кровью, совершая чудеса героизма, предприимчивости. Имена тех героев пока существуют на периферии сознания россиян. Иван Галкин, Максим Перфильев, Пётр Бекетов, Ерофей Хабаров, Онуфрий Степанов и множество других остаются частью «региональной истории». А ведь именно их трудами, потом и кровью, их дипломатическими талантами в состав России вошли гигантские пространства Якутии и Бурятии, Прибайкалья и Забайкалья. По числу основанных городов они могут поспорить с Александром Македонским. Илимск и Усть-Кут, Якутск и Братск, Нерчинск, Баргузин, Иркутск, Албазин и ещё десятки городов, острогов и острожков построены и обжиты новыми хозяевами. По числу сражений, осад и невероятных приключений тот же Иван Галкин мог посоперничать с Цезарем. Жаль, «Записок» он не писал, а своего Тацита рядом не оказалось.
Уникальную жизнь-приключение прожил Ерофей Хабаров, который успел побывать таможенным целовальником в Тобольске, доверенным лицом воеводы в Мангазее, одним из авторов проекта «приведения под высокую государеву руку земель по сибирской реке Лене». И не только автором, но и активным участником процесса, сумевшим вместе с отрядом своих «покрученников» (наёмников) спасти из осады сына боярского Ивана Галкина. Его полк, собранный с бору по сосенке, смог не только захватить «Даурскую землицу» (Приамурье), но и в течение шести лет отражать атаки империи Цин, на тот момент, наверное, самого могущественного государства в мире. Можно вспомнить главу русских отрядов крепости Албазин, Афанасия Бейтона, немецкого офицера-наёмника, ставшего русским дворянином и сибирским атаманом. Он два года сдерживал натиск маньчжурской армии, в десять раз превосходящей числом гарнизон крепости. Даже беглые рассказы об этих людях могут составить отдельную книгу, их хватит для сюжета десятков, если не сотен фильмов.
Вернуть потерянную историю
Почему эти персонажи оказались на обочине отечественной истории? Почему мы сами так обеднили собственное прошлое, почти игнорируя его азиатскую часть? История присоединения Сибири к России писалась тогда, когда само это обстоятельство из чуда, подвига тысяч людей превратилось в нечто само собой разумеющееся, почти автоматически произошедшее событие. Да и основу описания истории Сибири заложил специфический хронист, первый профессиональный историк в России Герхард Фредерик Миллер. Он провёл, несомненно, гигантскую работу по созданию архива, в том числе документов из сибирских воеводств. «Портфель Миллера» до сих пор одна из основ изучения эпохи. Но он был европейцем и человеком своего времени. Всё значимое по его и не только его убеждению происходит в Европе. За её пределами живут исключительно варвары, для которых счастье и удача попасть под власть «цивилизованной державы». Никакой истории, никакой политики у них быть просто не может. В лучшем случае этнографические особенности, о которых европейцу приятно порассуждать после сытного ужина.
Смущала и малочисленность отрядов первопроходцев, которая значилась в документах воевод. Десятник с отрядом захватывал область, а сотник – целую страну. И получалось, что дело это было не особенно хлопотное. Вроде бы понятно, что в документах фиксировались только повёрстанные казаки, те, кто получал оружие и довольствие из воеводских рук. Сколько с ними шло иных людей, мы, наверное, никогда не узнаем. Получалось нечто вроде перечисления павших в сражении у средневековых хронистов (только опоясанные рыцари) или у античных авторов (только полноправные граждане полиса).
Невероятной была и скорость продвижения русских отрядов. Уже в конце XVI столетия происходит присоединение Сибирского ханства, а в середине XVII века русские кочи (палубные корабли) выходят к Великому океану. Тут и возникает мысль, что не было там ничего, по пустой земле они шли, потому и были первопроходцами. Всё это не совсем так. Или совсем не так. Были обстоятельства, уникальные умения, которые позволили русским отрядам продвигаться, сражаться и побеждать там, где даже надежды на победу не было.
Во-первых, уникальный речной флот России. Кочи, расшивы, дощаники, струги, чайки и множество иных разновидностей гребных и палубных судов ходило по русским рекам ещё с XI столетия. По рекам шло освоение Сибири. Они были дорогами, по которым передвигались боевые отряды и крестьянские семьи. На «перекрёстках рек» (впадении притока в главное русло реки) ставились города. Господство на реках обеспечивало русским воинам огромное преимущество. Они всегда могли отступить на корабли в случае неудачи, переместиться на новое место.
Во-вторых, традиции деревянного зодчества, прежде всего, оборонного. В течение нескольких часов возводились простые укрепления (палисады), за которыми можно было укрыться от превосходящего числом противника. За месяц ставились «земляные стены», полноценное крепостное сооружение, где оборону можно было выдерживать годами. Не случайно именно топор был основным холодным оружием первопроходцев. Им они не только бились с врагом, но, прежде всего, строили корабли и крепости. Именно такими укреплёнными посёлками и городками покрыто пространство от Урала до океана.
В-третьих, были особые политические обстоятельства, дававшие преимущество России. В XVII веке среднеазиатские ханства погрязли во внутренних войнах, практически распались на отдельные эмираты и бекства, где представители династий Шейбанидов и Тимуридов яростно бились за контроль над долинами и горными проходами. Два главных хищника азиатского, в том числе Сибирского, политического пространства – державы ойратов и Китай – готовились к схватке. Сражения на периферии (в Монголии, в Тибете) шли с XVI века. Но впереди была Большая война. Кроме того, в середине столетия в Китае на смену национальной династии Мин приходит маньчжурская династия Цин. Процесс тоже совсем не простой и не линейный. Бесконечные восстания, сражения, интриги и дворцовые перевороты составляли содержание политической истории империи Цин вплоть до конца XVII столетия. В этих условиях Россия и смогла войти, а точнее, вернуться в Азию, стать там одной из главных сил.
Нерчинский мирный договор (1689), которым завершилось сорокалетнее противостояние между Россией и империей Цин, часто рассматривается как поражение нашей страны. Ведь России пришлось «отдать Приамурье». Это, мягко говоря, не вполне верно. После гибели Онуфрия Степанова, последнего «приказного даурския землицы», Приамурье оставалось местом вольной охоты отдельных «воровских» вооружённых групп. Даже крепость Албазин, позже ставшая символом русского мужества в Сибири, основана беглым казачьим пятидесятником Никифором Черниговским. Более того, на тот момент Приамурье и не было особенно нужно России, в отличие от Забайкалья, где обнаружили необходимые державе серебро и медь. Приамурье здесь было, скорее, объектом дипломатического торга. На Забайкалье же маньчжуры всерьёз и не претендовали. Слишком невесело шли здесь у них боевые действия. Зато по результатам Нерчинского договора Россия получила право беспошлинной торговли с Китаем, а русский мех дополнился русским чаем, ставшим важным источником пополнения казны в сложный период русской истории (правление царевны Софьи, стрелецкие бунты, разорение европейских областей после многолетних войн). Да, крайне важно помнить, что Нерчинский мир – первый равноправный договор, заключённый империей Цин с иностранным государством. До «опиумных войн» ещё полтора столетия, а европейские посланники пока предпочитают целовать туфли императору Канси.
Да, правы «русские европейцы»: именно Сибирь не дала России стать одной из европейских держав. Россия оказалась слишком большой, слишком иной для Европы. И дело не только в том, что Сибирь спасла Россию от судьбы «пороховой империи», породила особый тип власти (власть-раздаток вместо власти-изъятия), особый тип хозяйственной жизни, приложение к которому классических европейских моделей приводит к тому, что описывается нечто, крайне интересное, но, увы, относящееся, скорее, к пожеланиям автора, нежели к стране за окном кабинета. Сибирь породила уникальный антропологический тип – российского человека. Он не стремится стать европейцем. Он знает, никто, кроме него, здесь просто не сможет выжить, врасти в почву, укорениться. Он не пытается быть «как в Европе», «как в Америке», «как в Китае». Он живёт как в России, привольно и неторопливо.
Предпочитает жить рядом со своими, но автономно. Понимает ценность социальных связей. В Сибири без них просто не выжить. Только взаимовыручка, связь с соседями, друзьями, земляками поможет на бескрайних и суровых просторах. Ради дружбы готов на многое. Но не растворяется в массе, по любому поводу имеет своё мнение. Да и нет здесь этой массы. Людей не хватало всегда. Не хватает и сегодня. Потому сибиряк предпочитает жить отдельно, своим домом, своей головой. Он знает: хочешь, чтобы было хорошо – сделай сам. Он не живёт в мире разделённого труда. Не потому, что не профессионален, а потому, что завтра человека рядом на конвейере может не оказаться, потому и учится обходиться «без смежников», быть универсалом.
Любовь к своей стране, своей земле и любовь к своей женщине, своей семье здесь явления одного порядка. А бегать с криками про то, что я люблю свою жену, – занятие странное. Просто россиянин-сибиряк знает, что жить так, как он привык, как ему нравится, он может только здесь. И эту возможность, без которой и жизнь не жизнь, готов защищать до конца. Патриотизм тут совершенно органичен.
Так сложилось, что столетия «лицом к Европе» привели к появлению другого россиянина, «русского европейца». Он хочет жить в Европе или, в крайнем случае, «как в Европе». И полагает, что ничего хорошего в России быть не может. А если вдруг появилось, то это принесли цивилизованные европейцы или украли коварные русские. Такой постоянно недовольный персонаж, стремящийся получить признание извне, всё время «презентующий себя» в качестве «европейца», в последние десятилетия широко распространился.
Долгие годы, десятилетия и даже века «русский европеец» был привычным и даже полезным элементом родного ландшафта. Через его посредство в страну попадали вполне рациональные, применимые дома вещи: наука, дипломатия, армия, технологии и многое другое. Сегодня ситуация меняется. Не только промышленное лидерство, но и инновации, финансы и просто благополучие покидают Европу. Поворот к Востоку, куда утекает мировое лидерство, не означает «быть как в Китае». Слишком разные условия (климатические, демографические, культурные) в наших странах. История взаимодействия России и Китая знала конкуренцию, охлаждение, дружбу, взаимопомощь. Но никогда один народ не стремился стать другим. Здесь и стоит вспомнить, что Россия и её жители могут быть не только кем-то иным, они могут быть собой. Вспомнить о человеке, который пришёл со Среднерусской равнины, но сложился в Сибири. Ведь именно он обеспечил великое прошлое страны. Похоже, именно за ним великое будущее, особая судьба России.
Автор: Леонид Бляхер, доктор философских наук, профессор Высшей школы социальных и политических наук Тихоокеанского государственного университета (Хабаровск)
