Россия в глобальной политике

Сфера искусственного интеллекта превращается в замкнутую систему конкурирующих интересов: данные, железо, энергоресурсы для обучения ИИ – конечны, методы – почти прозрачны. Одновременно то, что называется ИИ-агенты, т.е. умные помощники, самостоятельно выполняющие поставленные задачи, начинают заменять собой многое, включая привычные нам поисковики. И точно так же, как и сейчас, вряд ли в будущем мы увидим их большое разнообразие.

Поэтому захват новых рынков, получение государственных контрактов и обеспечение себя мощной вычислительной инфраструктурой становятся для ключевых игроков первостепенными задачами на ближайшие годы.

Возникает глобальная воронка противостояния, где борьба идёт в трёх основных измерениях.

Во-первых, с новой силой разворачивается соревнование за доступ к энергетическим ресурсам, находящимся под прямым или опосредованным государственным контролем. Новейшие ИИ-системы требуют огромных вычислительных мощностей и энергии, что делает ресурсную базу стратегически важной.

Во-вторых, государства через транснациональные корпорации конкурируют на международной арене за продвижение своих технологий. Каждая страна стремится к тому, чтобы именно её технологические решения стали глобальным стандартом. Особенно это проявляется в случае с американскими интернет-гигантами или китайскими платформами.

И, наконец, третье измерение – это сфера регулирования, где выстраиваются барьеры для конкурентов. Государства и компании создают и технологические, и юридические преграды: ограничивают доступ к критически важным разработкам, вводят санкции, формируют собственные экосистемы и закрытые цифровые пространства. Всё это делается, чтобы удержать контроль над своим сегментом будущего цифрового мира и не дать соперникам занять доминирующее положение.

Центральное значение в борьбе за геотехнологическое могущество приобретает совокупный цифровой потенциал государств и компаний, находящихся в сложном диалектическом взаимодействии. Под совокупным цифровым потенциалом понимается сплав реальных цифровых возможностей (силы), а также сложившихся оценок и мнений (образа) о надёжности и этичности их поведения в технологической, экономической и политической среде. Последнее сейчас – не внешний атрибут технологии, а наиболее существенный компонент её политико-социальной оболочки, необходимый для признания, доверия и распространения (в конечном счёте – эффективности) на мировом уровне.

Совокупный цифровой потенциал является «парусом» в условиях цифрового шторма. Надёжный «парус» укрепит положение субъекта в огромном море аналогичных решений и вытянет наверх при попытках утопить имидж. При попутном ветре он ускорит продвижение технологических продуктов в дальние гавани. И, конечно же, чем больше и ярче это «полотнище», тем выше шансы привлечь стратегическое внимание, стать объектом долгосрочного сотрудничества и быть признанным в качестве весомого игрока цифровой эпохи.

Из чего состоит цифровой потенциал

Понятие «цифровой потенциал» не новое для исследований в интересующей нас области. Однако пока в научной литературе наблюдается расхождение в его трактовке: материальные и нематериальные компоненты рассматриваются параллельно и слабо интегрируются на концептуальном уровне. Так, значительная часть работ ограничивается экономическим измерением цифрового потенциала, оценивая его преимущественно через призму развития цифровой экономики в контексте глобальной конкуренции. В свою очередь, исследования, фокусировавшиеся на цифровом потенциале как образе (компании или государства), не уделяют внимания аспектам, ставшим критически важными в эпоху ИИ, – реальным технологическим и научным компетенциям (в т.ч. digital hard skills)[1].

Свою попытку объединить жёсткие и мягкие аспекты силы предпринял в 2010–2011 гг. Джозеф Най, предложив концепцию «киберсилы» (cyber power), она традиционно сосредоточена на кибервойнах и сетевом активизме[2]. Однако созданная им теоретическая рамка хоть и внесла важный для своего времени вклад в научную дискуссию о цифровом влиянии, частично утратила актуальность и не отражает современные комплексные геоэкономические и инфраструктурные изменения, а также новые аспекты цифрового имиджа государств и ИТ-корпораций. И, что представляется самым важным, она пытается рассматривать исключительно комплексное явление только через призму практики силовых отношений.

Сегодня материальный подход к оценке цифрового потенциала сосредоточен на макроэкономических показателях – объёме цифрового ВВП, развитии инфраструктуры и экспорте ИКТ[3]. В этой трактовке цифровой потенциал – производная от контроля над сетями передачи данных и инвестиций в критическую инфраструктуру, включая центры обработки данных и облачные вычисления[4]. Международные индексы также следуют этой логике и оценивают цифровой потенциал стран через совокупность инфраструктурных, экономических и институциональных факторов, включая уровень внедрения ИИ и готовность к трансформации[5]. Несмотря на отдельные попытки учёных расширить понятие за счёт социально-политических компонентов – уровня цифровых навыков и качества цифрового регулирования[6], комплексного обозначения феномена с учётом всех аспектов не выработано.

С другой стороны, исследования, сосредоточенные на экономической и технологической мощи, зачастую не включали в определение цифрового потенциала важнейший компонент – способность акторов формировать устойчивый образ и влиять на глобальную цифровую повестку (soft skills). Этот упущенный аспект – цифровая репутация – также долгое время отождествлялся просто с тем, что называется e-репутацией: совокупностью пользовательских мнений в интернете, что сужает теоретическое поле, не позволяя связать его напрямую с совокупным цифровым потенциалом[7]. Доминировал подход, при котором цифровая репутация рассматривалась в контексте маркетинга, PR и управления брендами в интернете[8]. Позже, с развитием цифровых платформ, акценты сместились к изучению механизмов формирования и управления репутацией с позиций управления корпоративным брендом[9].

Важнейшим фактором, требующим нового взгляда на совокупный цифровой потенциал, является стремительное развитие технологии искусственного интеллекта. Масштаб его присутствия в повседневной жизни и реального влияния превратил возможности государств и информационно-технологических корпораций в фактор геополитического соперничества: технологическое лидерство США и Китая укрепляет их международные позиции не только за счёт разработок в сфере ИИ, но и за счёт имиджа, способности продвигать собственные модели регулирования и оказывать влияние на глобальные нормы цифровой политики.

Таким образом, произошло фактическое слияние «силовых» и «имиджевых» показателей совокупного цифрового потенциала – это позволяет рассматривать его в качестве самостоятельного явления и одновременно подходящей аналитической линзы для изучения места цифровой трансформации в международной политике.

Речь уже не просто об инструментах привлечения государствами или корпорациями международных партнёров, инвесторов и высококвалифицированных специалистов, а о появлении более комплексного показателя, включающего технологические возможности и компетенции, этическую ответственность игроков и их способность определять стандарты регулирования. Развитие совокупного цифрового потенциала становится ключевым ресурсом конкурентоспособности государств и технологических корпораций, существенно влияющим (сейчас, по меньшей мере) на глобальную расстановку сил и динамику соперничества между ведущими игроками.

Геополитика и экспансия

Одна из сфер, где совокупный цифровой потенциал имеет критическое значение, – геополитика центров обработки данных и их энергоснабжение. ИИ-корпорации напрямую зависят от того, как они обрабатывают, хранят и защищают информацию. Для этого им необходим фундамент – центры обработки данных. А уже ЦОД нужны ресурсы. От их мощности зависит конкурентоспособность конечных ИИ-продуктов. Обеспечение этих дата-центров стабильным и достаточным энергопитанием – основополагающая задача, которая стоит сейчас перед техноигроками.

Доступ к энергетической инфраструктуре, способной их прокормить, и пресной воде, способной их охладить, находится в руках государства. В этом заключена, например, причина усердных попыток глав американских ИТ-гигантов подружиться с Дональдом Трампом. Объявленный США проект Stargate по созданию сети дата-центров на 500 млрд долларов[10] – не что иное, как пролоббированное OpenAI желание обеспечить себя необходимой инфраструктурой на годы вперёд. Ведь к проекту допущены только те компании, которые сотрудничают с OpenAI, например Microsoft и Oracle, в то время как конкуренты – тот же X Corp. с моделью Grok – к участию не приглашены. Чтобы поддерживать своё существование в будущем, последние строят собственные мощные центры обработки данных[11] и заключают контракты по обеспечению их электричеством на годы вперёд[12].

Однако те компании, которые не приближены к государственной власти, попадают в ловушку: цифровой потенциал основан, в том числе на доступе к работе центров обработки данных, но, не располагая им в значительной степени, получить доступ к новым мощностям затруднительно. Поэтому в среднесрочной перспективе мы сможем наблюдать закрепление позиций компаний-монополий на внутренних рынках.

На мировой арене также развернулась борьба за критически важные ресурсы. К примеру, китайские компании, работающие с искусственным интеллектом, вкладываются в цифровую репутацию, чтобы получить допуск к передовым чипам и энергоресурсам на глобальном рынке. Западные технологические гиганты через ESG-стандарты (принципы ответственного отношения к окружающему миру и обществу) создают образ «зелёных» компаний, чтобы лоббировать энергодоступ и поддержку со стороны регуляторов. Так, Microsoft рассматривает инфраструктуру Nordics в северной части Европы как подходящее место для размещения безэмиссионных мощностей поддержки ИИ[13].

В условиях жёсткой конкуренции, ограниченности энергоресурсов и в стремлении получить доступ к данным за рубежом для обучения своих ИИ-моделей (новый вид колониализма[14]), технокомпании стратегически диверсифицируют присутствие. Если раньше крупные ЦОД ассоциировались лишь с Соединёнными Штатами и Китаем, сегодня карта стремительно меняется. Дата-центры перемещают в новые места, которые становятся объектами технологического и геополитического противоборства. К примеру, Китай увеличивает присутствие в Юго-Восточной Азии. TikTok планирует инвестировать в ЦОД в Таиланде[15] – крупнейший частный проект по развитию вычислительных мощностей в регионе. Формально это называется мерами по оптимизации локального контента и увеличению скорости обработки данных. Но реальная причина – распределение инфраструктуры, обеспечивающей работу собственных технологических мощностей.

А руководство США идёт ещё дальше – в рамках переговорного процесса по урегулированию украинского конфликта речь заходит в том числе о «помощи» Украине в контроле АЭС[16]. Такой шаг может быть связан с желанием укрепить и расширить цифровое присутствие в Восточной Европе за счёт контроля энергетических потоков.

Совокупный цифровой потенциал создаёт возможности для подобной экспансии технологий. Но учитывая, что он нарабатывается годами, а расширять присутствие нужно сейчас, частные компании ищут поддержки у зарубежных правительств и иностранных партнёров через инвестиции (проще говоря, свой потенциал они «покупают»). В результате возникают новые «союзы». Так, при поддержке американской компании Fir Hills Южная Корея планирует стать глобальным лидером в сфере ИИ-инфраструктуры – там начинается строительство крупнейшего в мире ЦОД для развития искусственного интеллекта[17]. А упомянутый ранее Stargate – пример взаимодействия японской компании SoftBank и американской OpenAI[18].

Американские корпорации активизировались на Ближнем Востоке: Microsoft и эмиратская G42 учредили фонд ответственного ИИ[19], что привело к разрыву сотрудничества последней с китайской Huawei. Scale AI, базирующаяся в США, подписала соглашение с Катаром для создания ИИ-решений в госуправлении[20]. Та же компания начала внедрять технологии ИИ в процесс моделирования военных конфликтов для Пентагона[21]. Meta AI (признана в РФ экстремистской организацией и запрещена. – Прим. ред.) вышла на Ближний Восток и в Африку[22]. OpenAI заключила стратегическое партнёрство с Kakao Corp.[23] – владельцем крупнейшего южнокорейского мессенджера KakaoTalk. Google стремится «раскрыть ИИ-потенциал» Нигерии[24].

В этих условиях особую роль приобретает новое направление цифровой дипломатии, выражающееся в поддержке отечественных технологических решений за рубежом, а также помощи в их локализации, т.е. адаптации под национальные особенности государства – получателя технологии.

В МИДах и внешнеэкономических ведомствах появляются должности вроде цифровых атташе, в обязанности которых входит поддержка экспорта технологий и налаживание взаимодействия с местными компаниями и госорганами. У России такие специалисты есть уже в 17 странах[25]. Этот процесс происходит и на более высоком уровне – первые лица государств и послы вовлечены в продвижение технологических продуктов.

Барьеры и санкции

Угроза для цифрового потенциала государства или компании – различного рода политические барьеры, например, санкции, тарифы и экспортные ограничения. В первую очередь такие меры призваны помешать сопернику создать конкурентоспособные аналоги цифровых продуктов. В последние годы подобным активно занимаются США и их союзники в рамках политики ограничения поставок полупроводников и введения крайне высоких тарифов на импортные товары. Среди наиболее затронутых стран – Россия и Китай. Как отмечает американский Центр стратегических и международных исследований (признан нежелательной организацией в РФ. – Прим. ред.), «контроль за экспортом полупроводников может и дальше играть важную роль в поддержке стратегии Соединённых Штатов, направленной на достижение победы над Китаем в гонке ИИ»[26].

Ответ на подобные ограничения – импортозамещение цифровых продуктов на внутреннем рынке и формирование плацдарма для расширения присутствия в нейтральных странах. В России стимулируется развитие национальной сети дата-центров. Инвестируют в собственные ЦОД такие компании, как «Ростех», VK, «Яндекс», Сбербанк, Т-Банк, Wildberries, «Газпром», «Росатом». В российскую ИТ-инфраструктуру постепенно внедряются отечественные процессоры «Байкал», «Эльбрус», «СКИФ». Уже в следующем году начнут тестировать отечественный аналог Starlink – пилотный проект под руководством Бюро 1440 по обеспечению доступа в интернет с низкоорбитальных спутников. Особо следует отметить российские решения в области генеративного ИИ – модели Gigachat и YandexGPT.

Второй возможный вариант – поиск путей обхода санкций. Этот шаг может оказаться слишком дорогим для международного имиджа, так как подозрения в обходе санкционных ограничений через третьи страны способны подрывать доверие к игроку на глобальном рынке. Например, если взглянуть на отношения Сингапура и Китая, можно уверенно сказать, что город-государство заинтересован в сотрудничестве с китайскими компаниями. Однако таким образом Сингапур рискует оказаться под ударом западных партнёров, если в медианарративе Запада, и, как результат, на мировом уровне, за ним закрепится репутация перевалочного пункта для доставки американских чипов в Китай.

Даже если государство имеет максимально позитивный имидж в онлайн-среде, конкуренты в состоянии повлиять на его совокупный цифровой потенциал с помощью «мягкой делегитимации»[27]. Мы понимаем под этим термином стратегию подрыва доверия к технологиям, компаниям или цифровым экосистемам без прямых санкций или жёстких ограничений. Вместо формального запрета могут быть задействованы, к примеру, информационные кампании, создающие условия, при которых технология становится нежелательной или маргинализированной.

Китайские Huawei и Deepseek сталкиваются с ограничениями в ряде стран, потому что подозреваются в передаче данных правительству КНР. Совсем недавно полиция Бельгии провела обыски в офисах Huawei в связи с коррупционным делом в Европарламенте[28]. Такие удары по имиджу чувствительны, потому что другие страны и корпорации могут отвергнуть продукт или технологию, независимо от её качества, как произошло с Kaspersky Lab из-за обвинений в связях с российскими спецслужбами[29], – типичный способ дискредитации конкурента.

Стремясь сохранить образ пространства с высокими стандартами цифровой безопасности и этики, страны предпринимают активные шаги к ужесточению регулирования. Однако такое чревато репутационными рисками, особенно если сопровождается излишним дипломатическим и/или юридическим давлением – через контроль над международными и локальными стандартами для поставщиков цифровых технологий. Данные, которые обрабатываются ИТ-компаниями, выступают уже не как «добыча» (то есть информация, за которую ведётся борьба), а как «оружие» в руках государств. И это обеспечивает легитимное право запрещать определённые цифровые услуги на своей территории. Например, ЕС через Закон об ИИ, Закон о цифровых услугах и Закон о цифровых рынках фактически вынуждает ИТ-гигантов либо принципиально менять бизнес-модель, чтобы соответствовать европейским нормам, либо ограничивать предложения в пределах европейского рынка, создавая отдельные версии.

Эти же законодательные акты прямо запрещают технологии, не соответствующие ожиданиям европейских регуляторов в вопросах безопасности, прозрачности и защиты данных. В частности, такие меры направлены на ограничение использования систем распознавания лиц в общественных местах, контроля за алгоритмическими решениями, которые могут приводить к дискриминации. К этой категории относится и запрет манипулятивных интерфейсов, заставляющих пользователей «случайно» согласиться на сбор данных, подписаться на ненужную услугу или отказаться от своих прав («тёмные паттерны»).

Отметим, что такие меры ЕС не вызывают восторга у его союзников на другом берегу Атлантики, о чём в ходе AI Action Summit прямо заявлял вице-президент США Джей Ди Вэнс. Но таким занимается не только Евросоюз. Руководствуясь защитой персональных данных, Южная Корея и другие страны запретили использование решений от DeepSeek[30]. В самих Соединённых Штатах из-за ошеломительного успеха этой китайской ИИ-компании поднялась волна политического негодования и призывов просто запретить технологию.

Совокупному цифровому потенциалу неизбежно вредит ситуация, когда ИТ-корпорации нарушают принципы, которые их же государство защищает публично.

Примером можно считать политику некоторых американских компаний. С одной стороны, США провозглашают себя глобальным защитником авторских прав, преследуя нарушителей даже за пределами своих границ. С другой, американские корпорации обвиняются в массовом использовании данных без разрешения правообладателей для обучения своих ИИ-моделей[31].

В этом контексте особенно выделяется компания OpenAI, которая обратилась к Белому дому с просьбой признать обучение ИИ на чужих данных случаем «добросовестного использования» (fair use). Этот принцип в авторском праве позволяет применять защищённые материалы без согласия владельцев в ограниченных целях, таких как критика, комментарии, новостные публикации, образование и научные исследования. OpenAI аргументирует позицию тем, что использование крупных наборов данных необходимо для создания конкурентоспособных алгоритмов, и заявляет, что это стало «вопросом национальной безопасности»[32]. Дополнительное измерение проблемы связано с международной конкуренцией. По мнению представителей OpenAI, одна из ключевых угроз заключается в стремительном развитии китайских технологий. Китайские компании, поддерживаемые государством, якобы получают значительно более свободный доступ к данным, что, по мнению американской стороны, может дать Китаю преимущество в создании передовых ИИ-систем[33].

Обстановка вокруг цифровых сервисов накалена до такой степени, что Китай открыто призывает местных лидеров отрасли ИИ избегать поездок в Соединённые Штаты из соображений безопасности. Хотя ситуация не нова, а главы компаний уже знают, что следует подумать дважды, перед тем как выбрать место посадки самолета[34], всё это усугубляет турбулентность в цифровых международных отношениях. В этой связи странам, позиционирующим себя в качестве ИИ-хабов, стоит быть осторожными, используя силовые меры давления на конкурентов. Ведь их репутация в качестве «безопасной гавани» может пострадать. Нейтральность площадки для разработки и внедрения ИИ становится ключевым активом в условиях глобальной технологической фрагментации.

Но если нейтральность площадки в вопросе размещения технологических решений всё ещё существует в том же самом Сингапуре, тонко лавирующим между интересами Запада и Востока, то нейтральность технологий – иллюзия. За ними всегда стоят идеологии, структуры власти, культуры. Вопрос только в том, чью якобы «нейтральность» больше принимает мир.

Почему одна страна может продвигать цифровую платформу как «безопасную и прозрачную», а другая – воспринимается с подозрением, даже при схожем функционале?

Ответ содержится в комплексном сплетении геополитических интересов, исторически выстроенной репутации, уровня доверия к игрокам, продвигающим ИТ-решения, и в способности силой навязать собственные стандарты цифровой безопасности и этики миру – т.е. всём том, что образует совокупный цифровой потенциал государств или компаний.

Нарастание конкуренции между ведущими игроками пока не всеохватно.

Во-первых, сам по себе рынок цифровых услуг и ИИ ещё не окончательно фрагментирован. Американские и китайские компании дрейфуют между соперничеством и взаимными инвестициями. Например, китайская компания UBTech Robotics будет помогать Apple Foxconn внедрять роботов в производство iPhone[35]. А крупный китайский производитель смартфонов Honor разрабатывает ИИ-агента на базе решений американских Google и Qualcomm[36]. Apple же в партнёрстве с Alibaba начинает внедрять ИИ-функции iOS в Китае[37], что поможет обойти ограничения там Apple Intelligence. То есть мосты ещё не сожжены и сохранятся, пока это выгодно обеим сторонам.

Во-вторых, всерьёз ведутся разговоры о создании мощностей за пределами национальных юрисдикций на Земле. Создание первого дата-центра на Луне[38] выглядит как попытка спастись из этого безумного моря конкуренции. Формально шаг преподносится как защита информации, поиск более подходящих окружающих условий для работы ЦОД (облегчение работы систем охлаждения) и минимизация задержек передачи данных для будущих межпланетных миссий. Но за этим проектом, который выглядит как «хайп», может стоять нечто большее: поиск абсолютной независимости от «земного» регулирования и цифровых войн. Если дата-центр физически находится вне юрисдикции любой страны, кто контролирует его данные? Кто определяет, что там хранится? И кто может получить доступ? Пока вопросы остаются открытыми. Попытки вывести вычисления в космос станут новым вызовом и для государств, и для частных корпораций.

* * *

Совокупный цифровой потенциал – ключевой фактор выживания и роста в эпоху технологической гонки. Он является одновременно неотъемлемым ресурсом в глобальной конкуренции и встроенным механизмом легитимации его обладателей – государств и компаний. Владение такими составляющими успеха даст преимущества в борьбе за доступ к энергоресурсам, обеспечит политическую поддержку во время передела рынка ЦОД и продвинет ИИ-решения в другие страны через «инвестиционные союзы» или с помощью цифровой дипломатии.

Формирование цифрового потенциала государства или компании – сложная игра, в которой чрезмерное использование экономических и правовых рычагов влияния может оказаться не менее опасным, чем давление со стороны конкурентов. Линии разграничения формирующихся технологических экосистем будут проходить по степени доверия и совместимости культурных, этических и правовых подходов государств и корпораций. Поэтому ближайшие годы станут временем тонкого баланса: необходимо создавать собственные технологические решения, активно их продвигать и бережно управлять репутационными рисками. Те, кто недооценит одно из этих измерений глобального технологического соревнования, рискуют в долгосрочной перспективе оказаться безнадёжно отстающими.

Авторы:

Анна Сытник, кандидат политических наук, доцент СПбГУ, генеральный директор АНО «Колаборатория»;

Мария Базлуцкая, кандидат политических наук, исполнительный директор АНО «Колаборатория»