После более чем полугода в Белом доме администрация Джозефа Байдена, похоже, склонна принять утопический взгляд на продвижение демократии в мире в качестве руководящего принципа глобальной стратегии США. Согласно этой доктрине, или, если хотите, убеждению, Америке следует, насколько это возможно, «нагнуть» мир в соответствии с предпочтениями Соединённых Штатов и их преимущественно европейских союзников. К счастью, президент Байден – опытный и прагматичный человек.
Какими бы ни были его импульсивные порывы, до сих пор он старался не сжигать мосты, а, напротив, предпринимал шаги для улучшения отношений с ключевыми европейскими союзниками, возобновления диалога с Россией и снижения градуса конфронтации с Китаем.
Такая тактическая гибкость, однако, не меняет фундаментального направления внешней политики США, порой почти оруэлловской в смысле склонности перенимать идеи у бывшего Советского Союза. Ключевая доктрина Владимира Ленина и Льва Троцкого сводилась к тому, что СССР, ради своей безопасности, не может мириться с существованием так называемого «капиталистического окружения». Они исходили из того, что капиталисты никогда не согласятся на мирное сосуществование с новым коммунистическим государством, и поэтому отвергали статус-кво как нереалистичный вариант. Сегодня, наряду с Европейским союзом, Соединённые Штаты полагают, что их миссия заключается в продвижении демократии во всём мире. Лидеры Вашингтона регулярно заявляют, что, если они не возьмут на себя эту миссию, авторитарные правительства воспользуются американской сдержанностью и объединят усилия – чтобы не только подорвать мощь Америки, но и уничтожить саму демократию, лишив американцев их заветных свобод.
Примечательно, что эта концепция стала ключевым постулатом американской внешней политики без каких-либо серьёзных дебатов в Конгрессе, СМИ или во внешнеполитическом сообществе. В основе такого подхода лежит допущение, что демократия по своей сути превосходит другие формы правления или государственного устройства как в моральных аспектах, так и в плане способности обеспечивать процветание и безопасность. Предполагается, что продвижение демократии есть неотъемлемая часть внешнеполитической традиции США, а не радикальный отход от неё. Администрация Байдена говорит так, как будто весь мир – за исключением злобных и порочных тиранов – будет приветствовать её усилия по продвижению демократии и соглашаться с само собой разумеющейся праведностью Америки и Евросоюза, а не оказывать мощное сопротивление, которое повредит американским интересам в сфере безопасности, а также плохо отразится на американских свободах и образе жизни.
Однако на протяжении всей истории демократия не могла похвастаться выдающимися достижениями. Лучшее, что можно сказать о ней, как однажды заметил Уинстон Черчилль, это то, что при прочих равных, она превосходит все другие проверенные формы государственного управления. Но чтобы это было на самом деле так, демократия должна быть по-настоящему либеральной, опирающейся на законы и включающей реальную и надёжную защиту прав меньшинств. Однако зачастую подобные меры не предпринимаются. С момента своего зарождения демократия была скомпрометирована первородным грехом рабства. Древние Афины, самая ранняя из известных демократий, не только терпимо относились к рабству, но и фактически опирались на этот институт. Граждане и рабы составляли две стороны афинского политического устройства. Как пишет историк Полин Исмар, «рабство было той ценой, которую пришлось заплатить за прямую демократию». Рабы позволяли свободным гражданам отрываться от работы и непосредственно участвовать в управлении, посещая законодательные собрания и занимая государственные должности.
В Соединённых Штатах отцы-основатели так же терпимо относились к рабству, что привело к его неявному включению в Конституцию США. Конституционная концепция отношений между штатами предполагала существование рабства, и для его отмены потребовалась гражданская война. Только в 1863 г. Аврааму Линкольну удалось добиться освобождения рабов. Российская империя удивительным образом, безо всякого кровопролития, полностью отменила крепостное право в 1861 г. – в отличие от тех же Соединённых Штатов, где рабство из соображений политической целесообразности было разрешено в некоторых штатах до окончания Гражданской войны. Даже после этого американская демократия ещё несколько десятилетий продолжала лишать женщин и афроамериканцев права голоса.
В качестве наглядных примеров из новой истории можно привести Россию при Александре II, чьи правовые реформы впервые в России ввели понятие равенства перед законом, или Германию при Отто фон Бисмарке, который создал первое современное государство всеобщего благосостояния, предложив рабочему классу медицинское страхование и социальное обеспечение. Ближе к нашему времени просвещённый авторитаризм Ли Куан Ю позволил миллионам людей вырваться из нищеты и поддерживать общественное согласие в многонациональном Сингапуре.
До окончания холодной войны продвижение демократии не было составной частью американской внешнеполитической традиции – определения «демократия» нет даже в Конституции США. Соединённые Штаты не вели войны для распространения демократии в своей сфере влияния, то есть на двух американских континентах. Альянс НАТО после появления в 1949 г. был направлен конкретно против советской геополитической угрозы и охотно принимал в свои ряды авторитарные государства, например, Португалию при Антониу де Оливейра Салазаре, которого многие считали фашистом. Среди других американских союзников в начале холодной войны были Южная Корея и Тайвань, хотя ни та, ни другая страна в то время не были демократиями. Почему Соединённые Штаты обеспечивали защиту этих недемократических стран? Это было сделано для того, чтобы не допустить их захвата противниками США. Такая политика давала американским союзникам свободу выбора демократического или иного пути. После Второй мировой войны Америка позиционировала себя как истинный лидер свободного мира, позволяя странам с разными интересами, государственным устройством и традициями самим определять свою судьбу.
Принцип продвижения демократии по сути своей совершенно иной. Он выходит далеко за рамки защиты международного статус-кво и поддерживает неприкрыто ревизионистскую политику, призванную не просто сдерживать ведущие недемократические страны, но и менять там государственное устройство. Когда речь идёт о крупных державах, глубокие преобразования обычно происходят через внутренние перемены или явное военное поражение; одно лишь экономическое и дипломатическое давление не даёт таких результатов – если, конечно, как в случае с Японией перед Пёрл-Харбором, оно не становится спусковым крючком для начала войны, в которой есть явные победители и побеждённые. Администрация Байдена не говорит о смене режима, но её слова и действия способствуют возникновению в Пекине и Москве подозрений, что она как раз и будет следствием уступки американскому давлению. Сейчас, когда общество в США глубоко поляризовано – не только в отношении внешнеполитических приоритетов, но и в отношении фундаментальных ценностей – проведение такой амбициозной внешней политики, чреватой неудачами и отступлениями, при одновременном осуществлении трансформационной внутренней повестки можно считать безрассудством.
Ни одна из этих держав не склонна рассматривать геополитику или геоэкономику через призму мнимого водораздела на демократический и автократический стан. Китай, кажется, вполне готов налаживать тесные экономические связи с Евросоюзом и, если уж на то пошло, даже с Соединёнными Штатами. Китайские цели выглядят вполне традиционными – приобретать влияние, друзей и вассалов. При этом Пекин не особо волнуют стандарты свободы в этих странах. В отличие от Советского Союза 1920-х и 1930-х гг. Китай не выступает за создание Коминтерна, объединяющего страны, строящие коммунизм. Когда дело доходит до запугивания соседей, особенно в Южно-Китайском море и за его пределами, Пекин не делает особого различия между относительно демократическими странами (Филиппины) и автократическими (Вьетнам). Несмотря на общий вызов, брошенный Соединёнными Штатами, Пекин и Москва по-прежнему не готовы формально вступать в политический или военный союз. Их военное сотрудничество не выходит за рамки чисто символических манёвров и ограниченного обмена информацией. Обе страны подчёркивают, что они объединяют усилия для противодействия США и в какой-то мере Евросоюзу, но не создают никакого значимого альянса. Китай, например, не признал российскую аннексию Крыма и даже стал торговым партнёром номер один Украины – противника России на постсоветском пространстве. Россия редко отказывается продавать передовую военную технику сопернику Китая – Индии. Поэтому американские интересы по-прежнему заключаются в том, чтобы самим не накликать беды и не подтолкнуть Китай и Россию к более решительному сближению.
Даже в относительно стабильной политической системе Соединённых Штатов, где институциональные сдержки и противовесы обычно срабатывали в самых сложных обстоятельствах, от Уотергейта до перехода власти от Трампа к Байдену, распространён широкий консенсус о неприемлемости иностранного вмешательства. Почему же тогда американские чиновники и политики ожидают, что Китай и Россия, не обладающие аналогичной демократической легитимностью и не имеющие правовых механизмов для защиты своих элит, в случае поражения готовы будут принять иностранное вмешательство в своё принципиальное внутриполитическое устройство и общественный консенсус? Китай и Россия вряд ли являются естественными союзниками, но этот факт не означает, что создание напористого «альянса демократий» не подтолкнёт неохотно идущих навстречу друг другу Си и Путина к более активным действиям. Восприятие надвигающейся общей угрозы может заставить обоих лидеров прийти к выводу, что, какими бы ни были их различия в тактике, политической культуре и долгосрочных интересах, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, они должны работать вместе, чтобы противостоять опасности демократической гегемонии. Если Си Цзиньпин и Владимир Путин придут к такому выводу, им будет всё труднее говорить с США разными голосами – даже по тем вопросам, где это было бы совершенно логично с точки зрения их фундаментальных интересов.
Сегодня Соединённые Штаты вполне справедливо считают Китай и Россию противниками, но у них нет особого желания изучать корни разногласий с ними. Если отбросить неприязнь США к китайской и российской авторитарной практике, то в сфере внешней политики демократия вряд ли является ключевым вопросом. На самом деле, со времён распада СССР Москва никогда не применяла военную силу против какой-либо страны для подавления в ней демократии. В 2008 г. Россия вторглась в Грузию, но только после того, как грузинские войска напали на Южную Осетию, находившуюся под защитой российских миротворцев. В 2014 г. Россия применила силу для аннексии Крыма и поддержки сепаратистов в Донбассе, однако к этим действиям её подтолкнуло прозападное восстание в Киеве, отстранившее от власти коррумпированного, но законно избранного президента Виктора Януковича. В каждом случае – и президент Михаил Саакашвили в Грузии, и новое украинское правительство – Россия сталкивалась с враждебными силами, стремящимися к вступлению в НАТО, чтобы использовать членство в качестве щита против Москвы. Противоборство возникало из-за территориальных споров и недовольства советским наследством. Сама демократия играла в лучшем случае второстепенную роль – за исключением одного очень важного момента. Как предупреждал Джордж Кеннан в 1997 г., экспансия НАТО в бывшие советские республики грозит «разжечь националистические, антизападные и милитаристские настроения в российском социуме» и «плохо повлиять на развитие российской демократии». Россия должна сама нести ответственность за отход от демократии и движение в направлении автократии. Но то, как НАТО и Европейский союз обращались с Россией в 1990-е гг., в значительной степени способствовало разочарованию россиян в демократии.
Политика широких санкций Запада дала Путину патриотическое оправдание для укрепления политического контроля и привлечения в свой лагерь многих образованных, успешных людей, которые в противном случае стремились бы к большей политической и экономической свободе.
Что касается Китая, тут так же трудно найти хотя бы один случай, когда Пекин нападал на соседнюю страну для свержения демократии. Гонконг, который Великобритания вернула под управление Китая в 1997 г., – примечательное исключение из общего правила. Но и здесь серьёзные репрессии случились лишь как реакция на продолжительные беспорядки. Конечно, Китай довольно жёстко обращался со многими соседями, но такие действия никогда не были связаны с подавлением демократии. Они возникали из-за споров о территориальной принадлежности островов, правах на полезные ископаемые и энергоресурсы, а также из желания искоренить американское доминирование в регионе. Как и в случае с Россией, в период после Мао военные интервенции были редкими – единственным исключением стала война с коммунистическим Вьетнамом в 1979 г., когда тот вторгся в коммунистическую Камбоджу. Таким образом, история подрывает представление о том, будто Китай и Россия сегодня бросают авторитарный вызов всему миру. Скорее Соединённые Штаты и ЕС стремятся сделать мир «безопасным для демократии» до такой степени, что даже великим державам, таким как Китай и Россия, необходимо, по их мнению, отказаться от выбранного ими политического устройства.
Разумная сдержанность не равнозначна умиротворению или капитуляции; напротив, она должна стать центральным элементом глобальной стратегии США, если Америка надеется и дальше играть ведущую роль в мире. Ведущая роль не требует гегемонии или навязывания своего «магистрального пути развития», что оскорбляет достоинство других стран, даже стран с идеальной демократией. Вместо этого лидерство Соединённых Штатов требует поддержания военного превосходства, укрепления альянсов и избегания ненужных споров с союзниками. При этом нужно постоянно помнить о том, что союзы – это скорее инструмент внешней политики, но не самоцель. Иными словами, укрепление и развитие альянсов не должно стать первостепенной целью внешней политики, наносящей ущерб более важным стратегическим интересам США, среди которых предотвращение китайско-российского общежития. Никакая поддержка Украины или Грузии не сможет компенсировать то, что произойдёт, если Америка столкнётся с новым, самым опасным альянсом, доминирующим в Евразии. И Китаю, и России следует твёрдо напомнить об обязательствах Америки перед своими союзниками, особенно перед членами НАТО, защищёнными пятой статьей, и перед Тайванем. Что касается торговли, то совершенно законно решительно защищать американские интересы и при необходимости давать отпор. Китайцы, кстати, понимают, что это – нормальная практика ведения глобального бизнеса. В отличие от вопросов продвижения демократии, здесь они готовы идти на сделки. Пекин и Москва, конечно, предпочли бы что-то получше, чем холодный мир с Вашингтоном, но с учётом демократического устройства Америки вполне уместно напоминать им, что Соединённые Штаты не могут дружить со странами, которые жёстко подавляют свободы своих граждан. В большинстве случаев такой рычаг может оказаться более действенным, чем санкции.
Подводя как-то итоги провального продвижения демократии на Ближнем Востоке, Брент Скоукрофт как нельзя лучше охарактеризовал фиаско: «Я так и не получил неопровержимых доказательств того, что внутри каждого человека живёт первозданная тяга к демократии». Вопреки американскому демократическому триумфализму, в истории не существует железного закона, согласно которому демократии всегда побеждают своих автократических оппонентов. Афины времён Перикла узнали это на собственном горьком опыте, когда развязали войну против Спарты и её союзников и в результате потеряли региональное господство и собственное демократическое правление. Погоня за ненужным, пусть и привлекательным, триумфом ценой отказа от фундаментальных интересов нации неизбежно приведёт её к поражению.
Данная статья вышла в августовском номере журнала The National Interest и публикуется с любезного разрешения автора.
