Подавляющее большинство экспертов сходятся во мнении, что приход к власти в Республике Корея в феврале 2008 года Ли Мён Бака означал трансформацию политического режима в стране из либерально-демократического в правоконсервативный.
Ли Мён Бак стал первым в истории Южной Кореи представителем делового мира на посту главы государства: бЧльшая часть его карьеры связана с работой в крупнейшей корпорации Hyundai. В предвыборной кампании Ли Мён Бак активно использовал свой имидж удачливого бизнесмена, которому доподлинно известно, как добиться подъема экономики, повышения уровня жизни, укрепления позиций Сеула в глобальной конкуренции.
Экономическая программа президента представлена формулой «747», что подразумевает достижение ежегодных темпов экономического роста не менее 7 % (в 2007-м – 4 %), увеличение ВВП в расчете на душу населения в ближайшие 10 лет до 40 тыс. долларов в год (в 2007-м – 30 тыс.) и превращение Южной Кореи в седьмую экономику мира.
В сфере внешней политики Ли Мён Бак позиционировал себя как «прагматичный консерватор», склонный действовать в отношениях с ближайшими партнерами расчетливо, без идеологических предубеждений и с максимальной эффективностью для страны.
«ПОТЕРЯННОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ» И СМЕНА ОРИЕНТИРОВ
Проблема поиска собственного уникального места в международной системе координат остро встала перед Сеулом вскоре после окончания холодной войны. В период пребывания у власти президентов левого толка Ким Дэ Чжуна и Но Му Хёна задача обретения новой международной самоидентификации превратилась в политическое кредо. Ставилась цель создать имидж страны как сильного и самостоятельного игрока на международной арене, не замыкающего своих интересов лишь на союзнических связях с Вашингтоном. На практике этот курс выразился в определенном дистанцировании от США и подчеркивании равноправия с ними в военно-политической области. Южная Корея заметно сместилась в сторону КНР, произошло «размораживание» отношений с Пхеньяном и примирение с северокорейскими руководителями, несмотря на идеологические разногласия.
Нынешние власти Республики Корея публично называют этот период «потерянным десятилетием». Новая правящая элита опирается на поддержку крупного бизнеса и консервативных кругов, ориентирующихся на Соединенные Штаты. Сеул теперь исходит из убеждения, что его прошлые претензии на роль самостоятельного игрока в мировой политике, равно как и попытки проведения соответствующего внешнеполитического курса, оказались неудачными и обернулись лишь бесполезной растратой ресурсов.
Не отказываясь в принципе от цели повышения статуса страны на международной арене, Ли Мён Бак и его сторонники склонны следовать примеру Японии. По их логике, наиболее рациональными способами возвышения Южной Кореи являются опора на США и южнокорейско-американский союз. Сохраняя и укрепляя эту опору, следует постепенно вести дело к усилению значимости страны в таком альянсе, как это делает Токио.
В докладе президенту об основных направлениях работы на предстоящий период, представленном в середине марта МИДом Республики Корея, ставится задача вывести ее на уровень «развитого государства мирового масштаба», что предполагает укрепление безопасности, наращивание экономического потенциала, вклад в обеспечение мира и повышение доверия к стране.
Ли Мён Бак исходит из того, что ориентация на Вашингтон жизненно необходима для обеспечения национальной безопасности южнокорейского государства, поддержания баланса сил в Северо-Восточной Азии и выработки твердой линии в отношении Северной Кореи. Заветная цель, ради достижения которой новый президент уже в апреле 2008-го осуществил визит в Соединенные Штаты, – добиться вывода Южной Кореи на уровень стратегического союза с Америкой, столь же значимого, сколь и союзы США с Японией и Австралией. В том же ключе будут строиться и отношения с Токио, вторым по приоритетности партнером Сеула.
Нынешнее руководство Китая воспринимает Южную Корею и как близкого соседа, с которым следует поддерживать добрые отношения, и как быстро растущего экономического гиганта, в орбиту притяжения которого неизбежно попадает и Корейский полуостров. Вместе с тем в налаживании политического партнерства с Пекином администрация Ли Мён Бака старается действовать более осторожно, оглядываясь на Вашингтон и соизмеряя свои шаги с текущим состоянием американо-китайских отношений.
Наибольшие изменения претерпела политика Сеула в отношении межкорейского диалога: отныне ее предполагается строить на более жесткой основе. Сотрудничество с КНР предполагается развивать в соответствии с принципом экономической целесообразности и в зависимости от выполнения Пхеньяном обязательства отказаться от своей ядерной программы. Президент Республики Корея уже пообещал критически переосмыслить договоренности, достигнутые в ходе второго межкорейского саммита (октябрь 2007 г.).
В контексте провозглашенных внешнеполитических приоритетов вовсе не случайно, что первые зарубежные визиты Ли Мён Бак нанес в Вашингтон и Токио (апрель 2008 г.). Главным результатом первого из них стал провозглашенный двумя президентами курс на формирование «стратегического союза XXI века» между Сеулом и Вашингтоном. Диалог продолжился в ходе ответного визита Джорджа Буша в Южную Корею в июле сего года. Хотя в обеих столицах пока воздерживаются от подробных комментариев на официальном уровне, речь, судя по всему, пойдет о расширении сферы практического взаимодействия в военно-политической области наряду с задачами поддержания безопасности на Корейском полуострове. Приоритетами станут и совместное реагирование на глобальные и региональные вызовы, включая нераспространение оружия массового уничтожения, международный терроризм, неустойчивость мировой экономики, изменение климата, координация политики в отношении КНР, система ПРО в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР).
Если предварительные проработки будут со временем воплощены в конкретные политические начинания, неизбежна коренная перестройка основ американо-южнокорейского союза. До недавнего времени США воспринимались в Республике Корея преимущественно как гарант против вероятного нападения со стороны КНДР, что давало Сеулу возможность сосредоточиться на домашних делах; теперь же характер отношений может измениться. С учетом возросшего потенциала союзника и его готовности к проведению более активной внешней политики в тандеме с Вашингтоном американская сторона предпочитает, чтобы Южная Корея не замыкалась лишь на задачах сдерживания Северной Кореи. Сеулу предстоит внести более ощутимый вклад в реализацию глобальной политики Белого дома, начиная с Ирака и Афганистана и заканчивая поддержкой Соединенных Штатов в «распространении демократии» и борьбе за права человека.
Строительство подобного альянса пока остается задачей на перспективу, и на данном этапе союзники решают непосредственные вопросы двусторонних отношений. Это окончательная реконфигурация американского военного присутствия в Республике Корея, включая перебазирование воинского контингента к новым местам дислокации, а также окончательная передача оперативного командования над южнокорейскими вооруженными силами в руки Сеула к 2012 году. В соответствии с действующим порядком Южная Корея сохраняет такой контроль лишь в мирное время, но в случае начала боевых действий на Корейском полуострове он полностью переходит в руки американского командующего. Важное для Сеула обязательство, которое США взяли на себя в ходе президентского визита, – это не сокращать впредь уровень американского военного присутствия на юге Корейского полуострова, которое сейчас обеспечивают 28,5 тыс. военнослужащих.
Второе по важности направление внешнеполитической деятельности Республики Корея – восстановление дружественных отношений с Японией. Во имя этой цели южнокорейский президент, нанесший визит в Токио, и японский премьер Ясуо Фукуда по обоюдному согласию обошли молчанием спорные вопросы между обеими странами и заявили о стремлении открыть «новую эру» в двусторонних отношениях и развивать ориентированное на будущее «зрелое партнерство».
Обозначившееся движение Сеула навстречу Вашингтону и Токио, которому новый южнокорейский президент намерен придать устойчивый и необратимый характер, ставит вопрос о перспективах трехстороннего формата сотрудничества. При этом в политологических кругах начинают поговаривать о том, что такая интеграция могла бы стать подходящей платформой для создания в Восточной Азии новой мощной блоковой структуры, объединяющей наиболее последовательных союзников Соединенных Штатов, включая Австралию и ряд других стран, то есть своего рода аналога НАТО для данного региона.
Эти рассуждения подкрепляются тезисом о том, что складывающийся альянс с участием Вашингтона, Токио и Сеула и механизм «сиднейской тройки» в составе США, Японии и Австралии вполне совместимы, поскольку стратегические цели и внешнеполитические ориентиры всех потенциальных участников в основном совпадают или, по крайней мере, перекликаются. Консолидация союзников Соединенных Штатов не только в Европе, но и на восточном фланге обеспечит такой международный баланс, при котором американские интересы в мире будут устойчиво преобладать над остальными, а возможность появления и укрепления противовесов в лице Китая, России либо других сил фактически сведется к нулю.
ПОТЕНЦИАЛ ПРОТИВОРЕЧИЙ
При кажущейся логичности такого рода теоретических построений большинство политиков и исследователей полагают, что создание подобной структуры сегодня нереально. И дело даже не в том, что это вызвало бы серьезное противодействие Пекина, который сейчас готов мириться с существованием разрозненных союзнических группировок.
Наряду с реальными и крепнущими тенденциями к интеграции между союзниками США в Азии имеются серьезные расхождения по ряду непростых вопросов, а их задачи в области внешней политики далеко не во всем совпадают. Политические элиты государств региона полагают, что интересам обеспечения национальной безопасности вполне отвечают действующие двусторонние договоренности с Соединенными Штатами, в силу чего они не видят ни необходимости, ни реальной возможности для создания новой региональной конфигурации под эгидой Вашингтона.
Безусловно, страны восточноазиатской «тройки» заинтересованы в налаживании более тесной координации по военно-политическим вопросам, прежде всего для обмена информацией и выработки общей стратегии по отношению к Северной Корее. Одним из направлений работы союзников должна стать и выработка совместного плана действий на случай кризиса – дестабилизации обстановки на Севере, выхода ситуации из-под контроля или же полного политического и экономического коллапса КНДР.
Однако за рамками собственно проблематики Корейского полуострова, а говоря точнее, разработки пакета мер по сдерживанию «авантюристического» поведения Северной Кореи другой, более обстоятельной повестки дня для трехстороннего формата нет и не предвидится. Так, несмотря на сдвиг к более проамериканской позиции, Республика Корея занимает сдержанную позицию относительно своего возможного подключения к планам создания системы ПРО для Азиатско-Тихоокеанского региона либо же к проекту Инициативы по безопасности в области распространения (ИБОР) ОМУ. Сеул опасается, что это не только помешает целям создания новой модели отношений на Корейском полуострове взамен соглашения о перемирии, но и приведет к осложнениям в отношениях с таким могущественным соседом, как Пекин. Китай остается ведущим торговым партнером Южной Кореи в регионе с объемом взаимных связей более 145 млрд долларов в год.
Вполне очевидно, что целью состоявшегося в конце мая 2008 года визита Ли Мён Бака в Пекин было убедить китайское руководство в том, что провозглашенный в Кэмп-Дэвиде «стратегический союз XXI века» с Соединенными Штатами не причинит вреда южнокорейско-китайским связям. Достигнутая в ходе этого саммита договоренность о повышении статуса двусторонних отношений до уровня «стратегического партнерства» явно была направлена на то, чтобы выправить крен Сеула в сторону Вашингтона. Но определенная озабоченность Пекина сменой приоритетов Республики Корея в пользу США и Японии, видимо, снята не была.
Вместе с тем южнокорейская администрация пытается показать, что намерена выстраивать в Северо-Восточной Азии более сложную политическую конфигурацию с участием своей страны, нежели многосторонний альянс, объединяющий азиатских «друзей» Соединенных Штатов. Возможно, именно поэтому Ли Мён Бак, как и его предшественники, прохладно реагировал на попытки Вашингтона привлечь Сеул к инициативам, вызывающим болезненную реакцию в КНР.
Например, со стороны США неоднократно звучали настойчивые призывы изучить возможность участия в создании коллективного противоракетного щита в АТР под предлогом противодействия возможным авантюрам КНДР (а на самом деле в целях сдерживания Китая). Южнокорейцы реагировали уклончиво, давая понять, что усматривают основную угрозу не в баллистических ракетах, имеющихся у Северной Кореи, а в наличии у Пхеньяна мощных артиллерийских систем и ракет ближнего радиуса действия, способных в считанные минуты превратить Южную Корею в «море огня».
Другим фактором, затрудняющим интеграцию союзников США в более широкую коалиционную структуру, остается специфика отношений между Сеулом и Токио. За внешним фасадом корректности, свойственной азиатскому стилю, и обменом дипломатическими любезностями в ходе апрельского саммита скрываются глубинные проблемы и барьеры, серьезно тормозящие развитие сотрудничества. Попытки задрапировать все эти раздражители благими намерениями и дружелюбной риторикой предпринимались и предшественниками Ли Мён Бака, однако каждый раз под влиянием текущей конъюнктуры они так или иначе выходили наружу.
В условиях «наэлектризованности» иногда достаточно небольшой искры, чтобы сорвать даже самые неподдельные усилия лидеров по улучшению атмосферы. Вечная головная боль для Токио и Сеула – спор о принадлежности островов (а точнее, группы скал) Токто (Такэсима) в Японском море, на которые претендуют обе страны. Скажем, «медовый месяц», начавшийся после визита Ли Мён Бака в Токио, быстро закончился, когда в конце мая стало известно о решении японского Министерства образования обозначить в учебных пособиях спорные острова как принадлежащие Японии. Иными словами, долгая история движения японо-южнокорейских отношений по замкнутому кругу независимо от того, кто стоял у руля власти в этих странах, пока не дает оснований рассчитывать на скорое преодоление отчужденности и полагать, что обе страны могут быть легко интегрированы в ту или иную военно-политическую структуру под американским патронатом.
Диалог с США также будет выстраиваться не без сложностей. Корейские политологи, например, опасаются, что Пентагон попытается использовать свой воинский контингент в Южной Корее в качестве мобильных частей и подразделений для участия в военных операциях по всему миру, что может привести к прямой либо косвенной вовлеченности Сеула в международные конфликты против собственной воли. Не говоря уже об увеличении доли расходов на содержание расквартированных американских войск. В ходе переговоров по данному вопросу приоритетное внимание уделялось глобальной повестке дня как профилирующему сюжету. Вопрос же о поддержании мира на Корейском полуострове, наиболее важный для Республики Корея, оказался отодвинут на задний план.
Межкорейские отношения переживают фазу охлаждения. Одна из причин этого кроется в противоречивости концептуальных заготовок президентской команды. Наряду с декларированными внешне привлекательными, но практически трудно реализуемыми задачами, а именно способствовать подъему жизненного уровня северян до 3 тыс. долларов дохода на душу населения, сделать межкорейские саммиты регулярными и т. д., выдвигаются требования, автоматически блокирующие возможность выполнения вышеназванных намерений. К примеру, прогресс в межкорейских отношениях увязан со свертыванием ядерной программы КНДР, хотя, по мнению экспертов, эта проблема относится к сфере не межкорейских, а американо-северокорейских отношений. Экономическая помощь ставится в зависимость, в частности, от того, насколько она будет способствовать внутренним изменениям в Северной Корее.
В результате Пхеньян, который поначалу молчаливо изучал первые шаги новой администрации в Сеуле и больше месяца воздерживался от комментариев, стал выступать со все более критическими оценками. В настоящее время северокорейская риторика стала гораздо жестче, вплоть до того, что некоторые СМИ назвали Ли Мён Бака «национальным предателем».
Неоднозначные результаты первых шагов новой сеульской администрации не замедлили отразиться и на рейтинге нынешнего президента Республики Корея.
Переменчивую атмосферу в южнокорейском социуме как нельзя лучше характеризует реакция на договоренность, достигнутую в рамках двустороннего Вашингтонского саммита, о возобновлении импорта американской говядины, приостановленного в 2003 году ввиду опасности распространения коровьего бешенства. Это решение было истолковано общественностью как непростительное угодничество перед Америкой. Непрекращавшиеся протесты противников ввоза мяса из Соединенных Штатов переросли в конце мая в массовые антиправительственные выступления, в ходе которых звучали и требования немедленной отставки Ли Мён Бака.
На рубеже июля рейтинг популярности южнокорейского президента упал до самой низкой отметки – порядка 20 %, а критика его деятельности затрагивала уже весьма широкий спектр вопросов. В итоге менее чем через 100 дней после своей инаугурации Ли Мён Бак был вынужден отправить в отставку все правительство и многих сотрудников президентской администрации, публично извиниться перед нацией – случай в истории современной Кореи беспрецедентный, поскольку глава государства только что принял бразды правления.
Многие аналитики усматривают причины неудач в порочной попытке механически перенести отмеченный авторитарным стилем опыт топ-менеджера частной корпорации в сферу государственной деятельности. Такие методы управления не срабатывают в современной южнокорейской политике, где требуется умение убеждать, идти на компромиссы, учитывать различные мнения. Серьезным вызовом для руководства стал мировой финансовый кризис, который сильно ударил по Южной Корее.
РОССИЙСКО-ЮЖНОКОРЕЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Ситуация, складывающаяся в отношениях между Россией и Южной Кореей, неоднозначна.
Еще в конце 1980-х Ли Мён Бак выступил одним из первопроходцев осуществления торгово-экономического сотрудничества между двумя государствами. Затем, будучи мэром Сеула, он посещал Москву и активно работал для развития двусторонних связей. В Сеуле сегодня отдают себе отчет в том, что Россия быстро восстанавливает свое экономическое и политическое присутствие в АТР и становится страной, способной все активнее влиять на обстановку на Корейском полуострове и вокруг него.
Администрация Ли Мён Бака исходит из того, что деятельное участие Москвы в шестисторонних переговорах по северокорейской ядерной проблеме и устойчивый характер развития ее отношений с Пхеньяном в перспективе повысят значимость России и для Южной Кореи, и в деле построения в будущем системы мира и безопасности в Северо-Восточной Азии.
Благоприятствующим моментом является отсутствие сколько-нибудь заметных политических проблем, способных тормозить развитие отношений между Российской Федерацией и Республикой Корея. Весь спектр южнокорейской политической элиты – от крайне правого до левого фланга – исходит из убеждения, что Россия всегда будет оставаться важным соседом и партнером Южной Кореи, с которым желательно поддерживать дружественные связи, выстраивать двусторонние отношения в расчете на долгосрочную перспективу.
Вместе с тем специфика менталитета сеульской администрации, позиционирующей себя в качестве «прагматической», отразилась и на выборе приоритетов. Укрепление связей с Россией рассматривается в первую очередь с точки зрения создания условий для стабильного обеспечения Южной Кореи энергоресурсами и минеральным сырьем. Учитывается и важность расширения экспорта в нашу страну промышленной и потребительской продукции южнокорейского производства.
Ставка делается на инициативы межгосударственного уровня, касающиеся участия национальных компаний в освоении газовых, нефтяных, угольных месторождений Сибири и Дальнего Востока. Речь идет о совместной разработке, аренде или приобретении в собственность наиболее лакомых с позиций южнокорейского бизнеса участков. В Республике Корея подключены к этой деятельности не только экономические ведомства, но и МИД, президентская администрация, которые навязчиво ставят перед российской стороной вопросы участия южнокорейского бизнеса в реализации наиболее перспективных, по их мнению, энергетических и сырьевых проектов.
В некоторых аналитических документах Сеула красной нитью проходит мысль о том, что одной из главных целей контактов с Москвой должно стать получение Южной Кореей возможности занять место ключевого партнера России в Северо-Восточной Азии применительно к энергетической сфере – по аналогии с позицией, которую в европейской политике России занимает Германия.
Таким образом, наша страна все-таки воспринимается прагматичным Ли Мён Баком в первую очередь как «сверхдержава природных ресурсов», или – попросту – «энергетическая кормушка». При всем понимании важности энергетического сотрудничества курс на энергодипломатию может быть расценен не иначе как объективное снижение уровня двусторонних отношений. Достаточно вспомнить, что в 2004 году на саммите в Москве президенты Владимир Путин и Но Му Хён объявили об установлении многостороннего доверительного партнерства между обеими странами. В соответствии с таким комплексным подходом в предшествующие годы во всех межправительственных документах упор делался на кооперацию в широком спектре отраслей, в первую очередь в области высоких технологий, космоса, инфраструктурных проектов и т. д.
Так что и на российском направлении в первые месяцы деятельности новой администрации Южной Кореи вопросов, по-видимому, накопилось больше, чем ответов. В процессе подготовки первого саммита новых руководителей Российской Федерации и Республики Корея, который состоялся в конце сентября 2008 года в Москве, официальные представители обеих стран пытались максимально наполнить его программу серьезным и многогранным содержанием.
На первый взгляд визит был успешным: принят крупный политический документ – совместное заявление, где стороны договорились поднять взаимоотношения до уровня стратегического партнерства, а также наладить стратегический диалог по вопросам внешней политики и безопасности. Южная Корея гарантированно остается одним из ведущих экономических партнеров России в АТР, объем торговли уже в ближайшие два-три года может вырасти до 30–40 млрд долларов.
Однако свыше 90 % российского экспорта в Южную Корею приходится на энергоносители, сырье и металлы, в то время как та поставляет в Россию готовую промышленную продукцию. Вопрос об изменении столь неблагоприятного соотношения в экономической кооперации обсуждался на переговорах в Москве, но реально изменить его в ближайшее время вряд ли удастся хотя бы потому, что южнокорейская сторона заинтересована именно в таком «разделении труда».
Иными словами, под «стратегическим партнерством» администрация Ли Мён Бака понимает прежде всего политическое сопровождение усилий бизнеса для облегчения доступа к российским природным ресурсам и обеспечение более выгодных конкурентных условий по сравнению с такими странами, как Китай и Япония. Планы Сеула под маркой «стратегического партнерства» предусматривают создание в отношениях с Россией такой договорно-правовой базы, которая давала бы южнокорейским компаниям уникальные возможности и преимущества над другими странами в деле освоения природных богатств, и в первую очередь углеводородного сырья Сибири и Дальнего Востока.
Что же касается более высоких сфер партнерства, в частности координации по актуальным международным вопросам, то эту задачу в Южной Корее относят на второй план и не считают на данном этапе актуальной.
Последние контакты показали, что Сеул остается для Москвы привлекательным, но непростым партнером. Будучи объективно заинтересованы в развитии отношений с Россией по широкому спектру вопросов и не испытывая идеологически мотивированной предвзятости к Российской Федерации, власти да и бизнес Республики Корея все же вынуждены выстраивать свои подходы с постоянной оглядкой на Вашингтон.
Весьма неопределенной, хотя и по другим причинам, остается судьба многосторонних экономических проектов на Корейском полуострове, таких, к примеру, как соединение транскорейской железной дороги с Транссибом, строительство газопровода через территорию Северной Кореи на юг полуострова, сотрудничество в области доставки электроэнергии за счет ее переброски из энергоизбыточных регионов России. Неурегулированность ядерной проблемы, а также напряженность в межкорейских отношениях, возникшая отчасти по причине непродуманных действий Сеула, откладывают реализацию многих из важных начинаний, представляющих несомненный интерес для России.
