Неофициальное заявление главы российского МИДа Сергея Лаврова в прошлом году о том, что «бизнес as usual» с Западом уже невозможен, стало запоздалой констатацией факта, отражающего лишь одну грань фундаментальных трансформаций, происходящих в мире. Российская внешняя политика, естественно, не может не реагировать на эти изменения, причем не только ad hoc, но и на доктринальном уровне. Предыдущая концепция российской внешней политики была утверждена за год до крымских событий – в феврале 2013 года. Естественно, она не отражала новых реалий, которые подспудно давали себя знать еще с конца «нулевых», но проявились и были осознаны лишь в последние 2–3 года. Соответственно, доктрина нуждалась в корректировке, на что и указал глава российского МИДа на заседании Совета по внешней и оборонной политике в начале апреля 2016 г. (поручение модернизировать Концепцию дал президент).
Прежняя концепция содержала некоторые положения, соответствующие новым мировым реалиям, в «спящем» виде. Новая, утвержденная президентом 30 ноября 2016 г., несколько развивает положения предыдущей, но их содержание все равно носит пунктирный характер. Целесообразно предложить инструментарий для реализации заложенных в новой Концепции установок, чему и посвящена данная статья.
«Мозаичность» мира как долговременный переходный этап
Характеризуя международную ситуацию, российский министр помимо «противоречивости» назвал еще и «мозаичность», что точно отражает ситуацию. Суть мозаики в том, что из отдельных элементов создается целостная картина – панно. При этом из одних и тех же элементов можно создать совсем разные изображения – все зависит от творца и качества материала, скрепляющего эти элементы.
Нельзя сказать, что исчезли какие-то принципиальные составляющие прежней мозаики либо появилось большое число новых. Камешки примерно те же, что десять, двадцать и более лет назад. Но исчез или утратил цементирующие качества раствор, скреплявший их в единое целое. Речь об идеологии, которая подавалась как универсальная – идеологии глобализации Pax Americana, основанной на универсалистских ценностях и идее «конца истории». Есть одна правильная модель, а все остальные находятся на различных этапах приближения к ней, причем если «прогресс» застопорился, его можно и нужно подтолкнуть мирным (soft power) или военным путем.
Для анализа ситуации важно остановиться на понятии политической субъектности. В последние столетия субъектность концентрировалась на национальном, а после Второй мировой войны – наднациональном уровне, но ядром все равно оставались национальные государства (СССР и США). После распада биполярного мира на короткий период носителем такой субъектности стали Соединенные Штаты.
Однако сейчас субъектность переходит к другим действующим лицам, но не строго вниз – от наднациональных структур к национальным государствам, а скорее вниз по диагонали. Носителями становятся не только национальные государства, но и различные организации и сообщества.
Упрощая, процессы полутора десятилетий можно назвать рефеодализацией. В феодальном мире (на который все больше похожа современная система международных отношений) связи между сеньором и вассалом носили гибкий характер, вассал мог часто менять сеньора, в национальном же государстве это воспринималось как измена, сепаратизм. Сейчас международные отношения даже более свободные, чем при развитом феодализме, устойчивые связи рушатся и сменяются ситуативными именно в силу обретения субъектности элементами бывшей мозаики. Игрокам, которые привыкли к устойчивым региональным или глобальным альянсам и воспринимают изменения как отклонение от нормы, придется приспособиться к «новой нормальности».
15–20 лет после холодной войны наглядным воплощением торжества «конца истории» был Запад в широком понимании. Политическим эталоном служили США, претендовавшие на совершенство и универсализм своей политической системы, а социально-экономическим – Европа, которая выстроила почти безупречное социальное государство и предлагала всем следовать своему примеру. Сопредельным странам – путем присоединения к ЕС, остальным – путем копирования модели.
Однако сейчас оба основания трещат по швам. Европа идет к пересмотру социальной системы в сторону либерализации, а «образцовая» демократия Соединенных Штатов обернулась неверием масс в «оторвавшуюся от народа» элиту.
По мере ослабления идеологических скреп международная система приходит в состояние, когда частицы прежнего миропорядка двигаются хаотично и свободно взаимодействуют друг с другом. Со временем они, вероятно, выстроятся и образуют новый порядок, но не в ближайшие годы. И в хаосе надо выживать, понимая, что на обозримый период «мозаичность» – не девиация, а норма. Альянсы теряют жесткость, которая была основным качеством союзов в холодную войну. Россия в полной мере ощущает это в отношениях с союзниками по ОДКБ и ЕАЭС, но иерархия пошатнулась даже в таком обязывающем и устойчивом военно-политическом блоке, как НАТО, и в связях США с их партнерами в Азии.
От многополярности к ситуативным альянсам «свободных агентов»
Все предыдущие российские внешнеполитические концепции (и во многом действующая) и – шире – дипломатическая практика построены на концепции многополярности, то есть наличии равных Соединенным Штатам держав в разных частях мира. Другими словами, российская дипломатия изначально настроена на действия «от противного», конституируется по отношению к тому миропорядку, который предлагает Вашингтон, пусть и с противоположным знаком. Отсюда теория исключительных зон влияния (для России это большая часть территории бывшего СССР), которые должны быть закреплены джентльменскими соглашениями между этими державами. И ставка на устойчивые международные организации и альянсы – ЕАЭС, ОДКБ и т.п. – больше декларируется на доктринальном уровне, на практике же все сводится к межгосударственным отношениям (тоже признак кризиса прежней парадигмы).
Между тем сейчас целесообразность подобной ставки вызывает все больше вопросов. СНГ (ему в предыдущей Концепции уделялось много внимания, в нынешней меньше, но оно по-прежнему присутствует как субъект политики) уже де-факто не существует, партнеры России по ЕАЭС в условиях конфронтации с Западом настроены на извлечение собственной выгоды, поддержка Москвы не подразумевается «по умолчанию». Эффективность функционирования ОДКБ – отдельный вопрос, но, например, принятие Белоруссией новой военной доктрины, запрещающей использование войск за рубежом, также вызывает сомнения относительно дееспособности организации. Все, кого Москва считала и считает (на уровне деклараций) стратегическими союзниками в рамках либо блоков (ОДКБ, ЕАЭС), либо конкретных процессов (режим Башара Асада), ведут собственную игру нередко в ущерб России, так что многополярный подход чреват дальнейшими потерями.
Между тем составляющие прежнего миропорядка никуда не делись, они лишь «выпали из мозаики» и теперь обладают гораздо большей степенью автономии, чем при прежнем однополярном (а ранее – биполярном) устройстве. Используя спортивную терминологию, можно сказать, что современный мир переполнен «свободными агентами». В хоккее, например, так называют игрока, чей контракт с командой истек и который имеет право заключить контракт с другой командой. При этом – в зависимости от конкретных условий – различают неограниченно и ограниченно свободных агентов, которые обладают разным пространством для маневра.
«Свободный агент» в современном мире – не только государство, в такой роли способен выступать любой актор, оказывающий заметное влияние на международные процессы. Он может даже не быть устойчивым образованием, а возникать применительно к конкретной проблеме. Чтобы эффективно использовать понятие «свободный агент», необходимо отказаться от концепции «игры с нулевой суммой», где выигрыш Запада обязательно воспринимается как проигрыш России и наоборот. То есть избавиться от концепта «конституирующего другого» (внешнего врага) или, что более инструментально, сделать его гораздо более обтекаемым. Например, международный терроризм в каждом конкретном случае может приобретать различные очертания.
Кроме того, отказ от «игры с нулевой суммой» позволяет трансформировать потенциально разрушительное столкновение интересов в позитивный синергетический эффект. В качестве примера можно привести сопряжение китайского и российского интеграционных проектов в Центральной Азии. Внешние игроки, руководствуясь как раз парадигмой «игры с нулевой суммой», ожидали, что две страны начнут конкурировать, взаимно ослабляя друг друга. Однако Москва и Пекин избрали другую стратегию – взаимного дополнения Экономического пояса Шелкового пути и ЕАЭС. По поводу функционирования и перспектив данного проекта вопросов пока больше, чем ответов, но обкатка новой модели взаимодействия налицо.
Этот пример сотрудничества отличается от того, который несколько лет назад Соединенные Штаты предлагали Китаю и который получил название «Кимерика». Вашингтон ожидал от Пекина согласия на игру вслепую – сначала договориться о стратегическом альянсе, а потом исходить из этой догмы при действиях в конкретной ситуации (то есть от общего к частному). Сотрудничество же России и Китая в Центральной Азии носит характер ad hoc, при этом далеко не факт, что оно перерастет в стратегическое партнерство, то есть страны будут выступать партнерами в других сферах и точках мира.
Следует отметить, что из крупных стран именно Китай является носителем нового подхода к конструированию международных отношений и практик. Страна, несмотря на серьезный экономический и растущий политический вес, а также обращенные на нее взгляды всего мира, не стремится выстраивать устойчивые блоки, предпочитая ситуативные двусторонние альянсы, что минимизирует издержки и обеспечивает успешность китайской экспансии. Эту стратегию условно можно назвать «капиллярной», основанной на точечном проникновении, в отличие от «фронтальной», которая присуща западной внешнеполитической традиции и которая исходит из раздела сфер влияния с географической точки зрения.
Сетевизация внешней политики: с кем и как
Упор в модернизации доктрины должен делаться на сетевизации внешнеполитических усилий, выстраивании гибких, но относительно постоянно действующих и устойчивых сетей, объединенных не общим руководством, а общими интересами для решения конкретной проблемы или их комплекса. При этом подобная возможность была предусмотрена в 2013 г., а в 2016 г. она несколько расширена. В качестве одной из целей российской внешней политики называется «Развертывание широкого и недискриминационного международного сотрудничества, содействие становлению гибких внеблоковых сетевых альянсов, активное участие в них России». Эта рамочная норма требует доктринального и практического наполнения. Другими словами, российская внешнеполитическая парадигма предусматривает сетевизацию усилий, вопрос с кем и как.
Прежде всего к важным игрокам следует отнести транснациональные корпорации. Сейчас последние находятся в принципиально иной ситуации, чем 10–20 лет назад. Раньше они в целом были продолжением национальных государств, постепенно приватизируя их функции. Сейчас же, как ни парадоксально, на фоне ренационализации международной политики (об этом будет сказано ниже) ТНК оказались в свободном плавании. А нарастающий бунт населения против элит, в адрес которых выдвигаются обоснованные обвинения в номадизации и «отрыве от корней», еще больше обособил корпорации.
При этом речь идет не только о классических ТНК, связанных с добычей ресурсов и производством. В последнее время в особую подгруппу выделились такие ставшие международными игроки, как частные военные компании (ЧВК), прежде действовавшие в рамках национальной политики, а сейчас становящиеся все более самодостаточными. Их роль на фоне множащихся военных конфликтов в различных частях мира и нежелания государств прямо принимать в них участие будет возрастать.
Еще одна важная группа – неправительственные организации (НПО). Возникшие в качестве инструмента «продолжения государственной политики иными средствами», они также во многом превратились в свободных игроков. Возникают их новые кластеры. На фоне «позеленения» мировой политики все большую роль играют экологические НПО, «Гринпис» в этом ряду первый, но далеко не единственный пример. Принято считать, что «позеленение» политики – это чисто западный, даже европейский тренд, однако это далеко не так. Например, серьезную роль экологические НПО, зачастую пользующиеся поддержкой единомышленников на Западе, играют в Индии, стране, имеющей потенциал мировой державы.
Следует отметить, что в новой доктрине список потенциальных контрагентов государства за счет двух вышеуказанных категорий расширен, но почему-то только применительно к решению такой задачи, как борьба с терроризмом.
Наконец, третьим, но по степени важности едва ли не первым типом свободных игроков являются различного рода профессиональные корпорации и сообщества по интересам. Они в полной мере воспользовались результатом информационной революции и могут рассматриваться в качестве субъектов мировой политики, полноценно функционирующих как на суб-, так и на наднациональном уровнях. Например, на фоне дерационализации политики вообще, возвращения ее на уровень массового манипулирования с помощью апелляции к эмоциям и инстинктам заметно возросла роль медийной корпорации. Журналистское сообщество критически относится к модели функционирования, построенной на парадигме «власть-подчинение», и приемлет как раз сетевую структуру.
Весьма высока роль научного и экспертного сообщества. Они, как и СМИ, еще до информационной революции сумели выстроить наднациональную систему взаимодействия, а последние изменения в коммуникационной среде лишь придали новый импульс и содержание этому процессу. При этом академическое сообщество может оказывать заметное влияние на международную политику, в том числе и на глобальные тенденции. Следует отметить, что это направление деятельности, в отличие от других вышеуказанных, в новой Концепции пунктирно прописано. Документ предусматривает развитие общественной дипломатии, а одним из ее инструментов является «расширение участия представителей научного и экспертного сообщества России в диалоге с иностранными специалистами по вопросам мировой политики и международной безопасности».
Существенным является и такой фактор, как сообщества по интересам в самом широком смысле слова. Например, объединения спортивных (прежде всего футбольных) болельщиков давно превратились в актора не только местной и национальной, но и международной политики. С точки зрения географического и демографического охвата, степени консолидированности и возможности мобилизовываться в короткие сроки важность этого типа игроков будет только возрастать.
С точки зрения классической теории международных отношений, перечисленные группы «свободных агентов» не являются субъектами, а скорее инструментами внешней политики. Однако в свете происходящих в мире изменений такие игроки, оставаясь по форме прежними (поэтому и кажется, что никаких новых акторов по сравнению с периодом полярного мира не появилось, что формально верно, а по сути – нет), обретают новые качества, основанные на субъектности.
Признаки изменений были заметны и раньше, что нашло выражение в трудах некоторых футурологов. Например, Элвин Тоффлер охарактеризовал подобное явление как революцию множеств. Правда, он имел в виду более обширные процессы, а не только и не столько происходящее в сфере международных отношений. В соответствии с данной гипотезой, количество игроков, принимающих самостоятельные решения (а значит, обладающих субъектностью), лавинообразно растет, и у желающих контролировать поток просто не хватит ресурсов. В итоге возникает ситуация «хвоста, виляющего собакой», что наглядно иллюстрирует Сирия, где странами, претендующими на статус лидеров альянсов, манипулируют те, кого они считают своими сателлитами.
Национальное государство в сетевой политике и создании «панно»
Может показаться, что сетевизация внешней политики опирается на концепцию отмирания национального государства как базового актора международных отношений, но это в корне неверно. Институт национального государства возвращает позиции, казалось бы, навсегда утраченные. Это обусловлено эрозией глобалистского проекта, который продвигался последние 20–25 лет. Правда, полный возврат к «доглобалистской» парадигме также невозможен. В проведении внешней, сетевой политики государство должно играть роль не «генерала», стремящегося максимально регламентировать деятельность подчиненных ему структур, а координатора, задающего правила игры.
Отдельные элементы сетевой политики на международном уровне реализуются российскими игроками, в частности, бизнес-структурами. Однако для получения синергетического эффекта необходима координация и стратегическое целеполагание на уровне государства. В целом такой подход прописан в законе о государственном стратегическом планировании, принятом несколько лет назад. Он не предусматривает международной компоненты, но методологический подход можно перенести и на внешнюю политику.
Также актуален вопрос о том, как России побудить свободных акторов кооперироваться в выгодные ей сетевые структуры. Ответ банален – только с помощью «мягкой силы». Как уже говорилось в начале, западная идеология и модель мироустройства находятся в упадке, выйти из которого в ближайшее время без кардинального их пересмотра невозможно. Запад стоит перед вызовом, по масштабу сопоставимым с внутренним ценностным кризисом конца 1960-х гг., и на его преодоление уйдет немало времени и сил. При этом не факт, что в результате появится новая эффективная модель. В мире заметна тяга к новому политическому идеализму, более справедливому мироустройству.
В такой ситуации создание сетевых альянсов невозможно без «мягкой силы», основанной на примере собственного успеха (success story). Поскольку базовый запрос мирового населения не меняется – эффективное повседневное государство (безопасность, образование, здравоохранение, комфортная окружающая среда) – Россия должна на собственном примере показать, как этого достичь. Просто с помощью пропаганды решить данную задачу нельзя, необходим социально-экономический базис.
Например, можно выдвинуть лозунг-мегацель, который будет способствовать и внутренней мобилизации, и консолидации вокруг власти: Россия как новая Европа – возвращение к истокам. Задачей должно стать построение комфортного для человека государства, основанного на классических консервативных ценностях, на что в мире имеется спрос, а невозможность его удовлетворить приводит к девиантным формам вроде радикального исламизма. В случае успеха достигнутые результаты могут стать «цементом», который скрепит существующие свободные элементы мозаики в новое «панно», созданное при активном участии России.
* * *
Несмотря на кризис глобалистского проекта и ренационализацию мировой политики, возврат в XX век невозможен. Существовавшее «панно» из-за эрозии скрепляющего его «цемента» в виде идеологии, основанной на позитивном примере, рассыпалось, при этом сами элементы мозаики никуда не делись. Для эффективного взаимодействия необходима сетевизация внешней политики, основанная на переходе от идеи многополярности к идее свободных агентов. Такая возможность предусмотрена Концепцией внешней политики России 2016 г., необходимо лишь наполнить ее деталями и реальным содержанием, а именно – доктринально расширить список потенциальных контрагентов, взаимодействие с которыми выстраивать по сетевому принципу. Это позволит не только существенно повысить эффективность внешнеполитических усилий, но и принять активное участие в формировании будущего «постсетевого» миропорядка, который неизбежно наступит. Однако для этого надо сосредоточиться на внутреннем развитии, так как только сила успешного примера, а не голая пропаганда или прямое принуждение способны создать притягательную силу для «свободных агентов».
