Наступите на мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы. Никогда не сходите с нее!
Рэй Бредбери. «И грянул гром»
Может ли взмах крыла бабочки привести к урагану? Этот хрестоматийный пример из теории хаоса, отсылающий одновременно к географии, математике и философии, до сих пор способен вызвать ожесточенные споры в интеллектуальной среде: красота метафоры – отнюдь не повод искать рациональное в иррациональном. Однако для жертв урагана чаще всего уже не важно, чем он вызван – взмахом крыла бабочки или хвоста церковной мыши.
При всем многообразии спекуляций вокруг случившегося 5 января 2019 г. в стамбульском Соборе Cвятого Георгия его последствия оставляют все меньше сомнений: кризис, спровоцированный томосом об автокефалии украинской церкви, грозит затронуть не только конкретные страны, но и мировое православие, христианство в целом (расколы и реформации в котором все наперечет) и даже глобализацию и миропорядок (да, религиозное измерение не у всех может вызвать энтузиазм, но вот теперь оно не оставляет выбора: не замечать будет трудно). В определенном смысле, с учетом особых связей Константинопольского патриархата с политическим Западом, томос об автокефалии может рассматриваться и как попытка последнего найти решение «проблемы-2014»: Украина утратила Крым, но получила свою церковь. Впрочем, это в любом случае породит новый клубок противоречий, уводящий, как повелось в последние годы, далеко за пределы Украины.
Вопросы религии и вероучений не впервые попадают в поле зрения политики. Конечно, концепт прав и свобод человека, включающий в числе наиболее фундаментальных свободу совести и право исповедовать любую религию или не исповедовать никакую, значительно усложнил знаменитую ленинскую формулу столетней давности об отделении церкви от государства и школы от церкви. Однако это пример лишь установления границ между религией и государством – он не отменяет возможностей эти границы пересекать.
В церковь или на дискотеку?
Звучащие в контексте украинской церковной темы понятия весьма причудливы для информационного пространства XXI века: томос, канон, анафема, автокефалия… Причудливы по форме, но содержательно – удивительное дело – они вполне привычны уху современного наблюдателя: независимость, признание, легитимность. По сути, томос об автокефалии – больше похожий на музейный экспонат из далекого Средневековья, чем на перекраивающий многовековой статус-кво нормативный акт, как в капле воды, отразил все ключевые вызовы современного рассыпающегося миропорядка с его двойными стандартами, правом сильного и безмолвием слабого, интересами меньшинств и равнодушием большинства, признанными границами и правом на самоопределение.
После косовского прецедента 2008 г. мир живет в расщепленной геополитической реальности: в каких-то ее плоскостях существуют государства, отсутствующие в других, где, в свою очередь, имеются игроки, не воспринимаемые в третьих. Последовавшие после истории с Косово процессы только усугубили распад линейной логики международного взаимодействия. Сегодня у каждого его участника не только собственное видение объекта, предмета диалога, но и свое представление о субъектах – участниках этого диалога, тех, с кем имеешь дело за глобальным столом. Здесь появились не только частично признанные государства, но и всякого рода негосударственные акторы, дополняющие хор мировой политики собственными мотивами. При этом кто-то к ним прислушивается, а кто-то нет: либо не различает в силу информационной какофонии и отсутствия специфических слуховых навыков, либо просто не желает слышать. Все это уже привело мировую политику к своеобразному эффекту «кота Шрёдингера», который для кого-то есть, а для кого-то – нет. Ситуация в церкви также готова развиваться по подобному сценарию.
Речь, кстати, далеко не только о православной церкви, хотя, безусловно, в мировом православии кризис предстает максимально выпукло: запущен процесс формирования двух реальностей, где Украина с Православной церковью Украины (ПЦУ) и Украинской православной церковью Московского патриархата (УПЦ МП) выступила религиозными Балканами. И на самих Балканах уже есть стороны, готовые последовать новому прецеденту, – стать, в свою очередь, церковными Абхазией и Южной Осетией – это добивающиеся признания в качестве автокефалий неканонические Македонская и Черногорская православные церкви.
Ситуация с религией в эпоху глобализации весьма специфична. С одной стороны, все традиционные конфессии стремятся к сохранению идентичности (хотя это само по себе уже тренд, и отнюдь не самый маргинальный). С другой стороны, заметно сжатие или – лучше – отодвигание религии даже с учетом и так весьма скромного ее места в обществе по итогам бурного ХХ века. Косвенным, но наиболее очевидным проявлением являются процессы сопротивления в исламе, который демонстрирует высокий протестный потенциал, приобретающий в том числе и самые радикальные, абсолютно извращенные по отношению и к собственным ценностям формы. Но есть также другие закономерности.
Христианство, как, несомненно, фундаментальная религия Запада, выступающего архитектором процессов глобализации, обернулось чуть ли не пилотной жертвой толерантности и позитивной дискриминации. Отказ политиков зафиксировать христианские корни европейского единства в основополагающих документах стал не только результатом тяжелой дискуссии о ценностном базисе европейской цивилизации и не только серьезным ударом по позициям Римской католической церкви и Ватикана, с политическими амбициями которого считались в любые времена. Замалчивание христианской идентичности Европы способствовало формированию чувства стыда за какую бы то ни было принадлежность к большинству – в любой форме и любой сфере.
Отодвигание религии – своего рода «освобождение» от церкви – имеет не только нормативное измерение. Свою роль, видимо, сыграли и продолжают играть разного рода скандалы, связанные с лицемерием, коррупцией, педофилией и Бог знает чем еще, выносимые периодически из-за церковных стен. Однако не менее важно и другое. Вера как сфера личного выбора человека, как одно из его прав начала растворяться среди других форм идентичности, превращаясь в нечто вроде хобби, развлечения, способа проведения досуга.
Весьма частыми стали примеры передачи храмов и других религиозных зданий, в которых по разным причинам прекращаются службы, не только музеям, что уже довольно распространено, но и общественным организациям, молодежным или музыкальным клубам. Становясь рядовыми объектами недвижимости, эти здания попадают на открытый рынок в качестве предметов купли-продажи, аренды и др. Так, в Великобритании, по оценкам местных экспертов, в последние годы численность церковных зданий, выполняющих религиозные функции, снижается в среднем на 4 процента ежегодно. При этом число приверженцев Англиканской церкви за минувшие двадцать лет сократилось, как свидетельствуют результаты исследований, как минимум наполовину.
Индивиду, который получил право распоряжаться идентичностью по своему усмотрению, сегодня довольно просто изменить не только политико-партийную принадлежность, профессию, но и имя с фамилией, национальность, даже пол. Гражданство в форме паспорта того или иного государства вообще превратилось в товар в глобальном супермаркете. Что уж говорить о религиозной принадлежности – ее можно менять по нескольку раз на дню, никто и бровью не поведет. Новости о переходе очередной голливудской звезды к исповедованию экзотической восточной религии гораздо реже стали проникать в информационное поле – уже не впечатляет.
В условиях вытеснения религии в разряд всеобщего «интертейнмента», где выбор веры соседствует с меню фастфуда с одной стороны и бюллетенем очередной избирательной кампании с другой, относительное доверие у наблюдателя способна вызвать религиозность разве что агностиков и атеистов. Их взгляды по крайней мере универсальны, а потому редко вызывают сомнения и споры.
Почем стамбульский опиум для украинского народа
Несмотря на невозможность чего-либо, включая религию, развиваться в изоляции, с давних времен существовал принцип разделения светской и церковной общностей: Богу – Богово, кесарю – кесарево, град земной и град Божий. Рассматривая церковные события, получившие сегодня громкое политическое звучание, важно не забывать их безусловно религиозную природу, в рамках которой только и возможно какое бы то ни было решение. Вместе с тем, раз уж политический контекст имеет место и, более того, в ряде аспектов и по ряду получивших дальнейшее развитие событий играет и будет играть определяющую роль, то и светские определяющие не стоит сбрасывать со счетов.
Так, современному наблюдателю церковного кризиса на Украине стоит обратить внимание на то, что решение об автокефалии украинской церкви было подписано этническим греком, гражданином Турции Димитриосом Архондонисом – таково светское имя Вселенского патриарха Варфоломея, архиепископа Константинополя–Нового Рима. Он руководит Константинопольской православной церковью (КПЦ), признаваемой мировым православием первой в диптихе, т.е. упоминаемой первой среди всех остальных. КПЦ объединяет около 5,5 млн верующих, что составляет, по разным оценкам, 1,5–2,5% от общего числа православных в мире и меньше не только православного населения Украины, но и заявленной численности прихожан непризнанной Украинской православной церкви Киевского патриархата (УПЦ КП), влившейся в ПЦУ.
Сама Турецкая Республика – светское государство, по преимуществу населенное мусульманами, – во-первых, не признает вселенский статус Варфоломея, рассматривая его в качестве главы весьма незначительной в численном отношении (чуть более 0,5% населения страны) местной общины православных греков. Десять лет назад по этому поводу в Турции даже было вынесено специальное судебное решение, отказывающее патриарху во вселенском статусе и отсылающее к Лозаннскому мирному договору 1923 года. Во-вторых, для Турции на ее территории не существует, естественно, ничего константинопольского после завоевания города в XV веке и переименования его в Стамбул. Поэтому по-турецки КПЦ звучит как Стамбульский (Фанарский) Римский православный патриархат.
Руководство Турции регулярно проводит встречи с патриархом Варфоломеем, которые в официальной хронике преподносятся как часть внутригосударственной повестки. Несмотря, например, на упоминание тематики диалога с церквями России и Украины, имевшего место в ходе встреч последних месяцев президента Эрдогана и Варфоломея, общий формат официальных комментариев все-таки не выходил за рамки традиционного освещения общения главы государства с представителями гражданского общества страны.
Патриарх Варфоломей подписал решение о предоставлении автокефалии церкви, которой месяцем ранее даже не существовало. ПЦУ официально была провозглашена 15 декабря 2018 года. Обращает на себя внимание статус избранного в тот же день ее руководителем тридцатидевятилетнего Епифания (в миру Сергей Петрович Думенко). В соответствии с уставом новой церковной организации ее предстоятель именуется «митрополит Киевский и всея Украины». Однако в сан митрополита – высший в церковной иерархии без учета патриарха – Епифаний был возведен в рамках другой церковной организации – УПЦ КП, которая до момента самороспуска 15 декабря 2018 г. оставалась не признанной мировым православием, а следовательно, любые ее решения, включая кадровые, будут сомнительны с точки зрения всех православных церквей, включая и КПЦ, и претендующую на признание саму ПЦУ. И это отнюдь не формальность: если в светском обществе скандалы с недостоверными дипломами и диссертациями приводят к отставкам министров, для такого наиболее консервативного общественного института, коим является церковь, вопросы соответствия или не соответствия форме (канону) могут сохранять актуальность на протяжении столетий.
Даже если оставить в стороне вопрос легитимности самой ПЦУ и полученного ею от КПЦ томоса, статус священников и иерархов новой церкви нуждается в прояснении и хоть в какой-то легитимации: как церковная общественность должна воспринимать Епифания, который получал богословское образование в учебных заведениях и переходил на новые ступени «табели о рангах» в структурах не признанной православными церквами УПЦ КП? Будут ли готовы церковные «генералы» воспринимать его в качестве равного, если еще вчера с точки зрения их собственных правил он оставался «рядовым»? Патриархом Варфоломеем в октябре 2018 г. были «прощены» и восстановлены в общении с церковью руководители УПЦ КП и УАПЦ (Украинская автокефальная православная церковь) и их последователи, но речи о созданных ими институтах не было. А кто те люди, которые называют себя новой церковью, получившей автокефалию? Кем и в каком порядке они были (или будут?) рукоположены? Как будет подтверждаться статус служителей новой церкви, полученный вне ПЦУ и вне церквей, поминаемых в диптихе, т.е. официально признанных? Примечательно, что все поместные церкви, кроме КПЦ, вне зависимости от высказанного ими отношения к процессу в целом избегают упоминания титула «митрополит» в отношении Епифания.
Четвертому Риму не бывать
Отмеченные сложности – лишь вершина айсберга. Совершенно очевидно, что скрупулезное изучение кризиса, вызванного подписанием томоса, вызовет гораздо более широкий круг вопросов, которые оказываются за рамками настоящей статьи, однако имеют уже довольно активное хождение не только в церковной среде, но и в медиапространстве.
Во-первых, проблемы исторической каноничности, а также содержание самого томоса – собственно, церковные вопросы, которые чрезвычайно важны с точки зрения понимания природы нынешнего кризиса и механизмов его возможного разрешения, но при этом, к сожалению или все же к счастью, играющие не самую значимую роль для ключевых бенефициаров рассматриваемого процесса. Разрешение этих вопросов – внутреннее дело самой православной церкви. Во-вторых, за скобками стоит оставить и двусторонние российско-украинские отношения. При всем многообразии точек пересечения двух дискурсов – церковного и российско-украинского – второй послужил лишь катализатором для первого, в рамках которого проблема украинской автокефалии грозит стать одним из значимых, но все же отдельным кейсом. В-третьих, за пределами рассмотрения в данном случае оставим и все перипетии внутриукраинской политики. Несмотря на предвыборный ажиотаж, придавший очевидный импульс вялопротекавшей на протяжении не одного года кампании за отделение украинской церкви от Московского патриархата, все же избирательный процесс имеет четкие и временные границы. Какими бы жаркими ни были выборные дебаты, они априори мимолетны на фоне жизненного цикла любого религиозного конфликта.
Единственное, на чем хотелось отдельно остановиться, – значение, которое все эти события могут иметь для России. С одной стороны, Россия уже стала притчей во языцех относительно – ну видимо уже – всего непонятного и спорного, что происходит в современном мире, а с другой – продолжает искать собственную формулу идентичности, не столько для внешней среды, сколько для себя самой, для своих граждан и институтов.
Отношение к церкви в России вряд ли можно назвать ровным. Это проявляется со стороны и общества, и властей, и других религиозных организаций, да и самой Русской православной церкви (РПЦ), поднявшей голову после столетия тяжелейших испытаний. Беспрецедентным оказался рост активности РПЦ в различных сферах жизни общества последних лет. Приход церкви в образование, здравоохранение, культуру встречал и удивление, и подчас ожесточенное сопротивление. Информационные кампании против РПЦ с легкостью подхватывались медиа – казалось, что социум прямо-таки смакует истории про патриаршие часы, танцы PussyRiot или истерику вокруг фильма «Матильда». Однако ширящаяся гуманизация общества, развитие благотворительности, волонтерства и взаимной поддержки – все это также уже признаваемые приметы нынешней России, и вряд ли стоит оспаривать лепту, внесенную в эти процессы церковью и религией.
На фоне всеобщего обмирщения и абсолютизации свободы слова в духе «JesuisCharlie», не брезгующей вербальным садизмом, Россия сделала ставку на восприятие более традиционных, консервативных ценностей, их интерпретацию с позиций дня сегодняшнего, ищет в уже сработавшем прежде ответы на новые вызовы. Для религиозного мировоззрения это благодатная почва, и РПЦ закономерно стала важным элементом социальной динамики в стране, дополняемой успехами во внешней среде. В 2007 г. случилось знаковое объединение РПЦ с просуществовавшей почти весь ХХ век в автономном режиме Русской православной церковью за границей (РПЦЗ). А по итогам первой за всю историю встречи патриарха Московского и всея Руси с Папой Римским в 2016 г. была принята обширная совместная декларация, отразившая общность взглядов обеих церквей на ключевые вызовы современности, включая откровенное неприятие многих последствий глобализации.
Приход в 2009 г. относительно невозрастного, просвещенного, успевшего много поработать за рубежом патриарха Кирилла придал процессам активизации церковной жизни дополнительный импульс. С другой стороны, именно несвойственный религиозным институтам напор часто критиковался как внутри России, так и за ее пределами.
В нынешних условиях РПЦ также не замедлила с реакцией на действия КПЦ и разорвала с ней всяческие отношения еще в момент подготовки томоса для Украины. История церковных расколов дает мало шансов на нахождение в обозримой перспективе решения, которое устроило бы обе стороны (даже учитывая прецедент Эстонии, где на паритетных началах сосуществуют две православные церкви – в юрисдикции соответственно РПЦ и КПЦ: очевидно, что Украина все же – иной случай). Тем не менее, нельзя и недооценивать те возможности, которые могут открыться для Московского патриархата в разворачивающемся кризисе.
В первую очередь, разрешение вопроса о первенстве в мировом православии. Перед всеми поместными церквами сейчас встал вопрос об отношении к ПЦУ, что в конечном счете можно трактовать просто: с кем они – с Константинополем или с Москвой? И, несмотря на то что Сербская и Польская церкви свой выбор уже сделали именно в пользу последней, а ряд других принятие решения отложили, Москве на руку может сыграть уже сам факт размежевания: РПЦ – крупнейшая православная церковь в мире, число прихожан которой, по некоторым оценкам, превышает половину православного населения планеты, т.е. паства РПЦ больше всех остальных поместных церквей вместе взятых. Если Москва политическая демонстративно сторонится решений, принимаемых в Вашингтоне, Москва православная не станет испытывать особой привязанности к реверансам в отношении решений, принимаемых в Стамбуле.
Появляются основания и для нового прочтения доктрины «Москва – Третий Рим», при котором за каждым Римом останется своя церковь: поскольку, как известно, под воздействием внешних факторов «первые два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать», мессианство России обретает совсем уж мистические черты.
Но самое значимое, наверное, то, что РПЦ окончательно легитимирует свое положение среди субъектов международного взаимодействия России, превращаясь в важнейший элемент мягкой силы, оказывая влияние на внешних игроков, консолидируя наиболее последовательных в защите и укреплении национальных традиций и многовековых институтов – как православных, христианских, религиозных, так и любых других, имеющих нравственно-этическую природу. На фоне легализации разного рода политических, церковных и прочих меньшинств можно оставаться большинством и не испытывать по этому поводу угрызений совести – такая модель сегодня встречается нечасто, но все более привлекательна.
