Россия в глобальной политике

2020-й год, так лихо задавший тон начавшемуся десятилетию, похоже, действительно, может быть только началом грядущих глобальных изменений. Личное, общественное и политическое пространство сужается, дробится, переживает болезненную трансформацию. Мы на пороге как минимум одного, а может быть, и нескольких «ревущих» десятилетий, которые сформируют новый облик нашего мира.

Выборы в Польше станут интересным индикатором развития политики на Западе, если мы ещё можем говорить о нём как о едином политическом феномене. Что касается России, то мы имеем счастливую возможность наблюдать за кампанией из чистого любопытства. Как бы ни менялся там политический ландшафт, Россия остаётся системообразующей точкой отталкивания, это в польском истеблишменте консенсус. 

Когда в Европейском союзе говорят об отношениях с Россией, вспоминают периодически несколько тем, но неизменна одна – энергетика. И даже если мы заглядываем вперед на 20 лет, не возникает сомнений – она останется связующей нитью между ЕС и Россией по объективным причинам.

Нельзя дискредитировать себя заигрыванием с популистами и крайними националистами – париями европейской политики. Они являются внутренними «исключенными Другими» ЕС, и их союзник может стать внешним «исключенным Другим», неприятие которого скрепляет сообщество. Пусть им станет не Россия.

Страны и их граждане в центре европейской либеральной империи могут надеяться на то, что в их отношении военная сила применяться не будет. Но в конечном итоге это иллюзия: не может быть гегемонии без пушек и стволов.

«Модифицированная» версия общеевропейской политики памяти используется для конструирования нового ментального фронтира, призванного заново разделить географическое и культурное пространство Европы, выдавить из него Россию, удержав другие постсоветские государства «Восточного партнерства».

В своем знаменитом эссе 2008 г. Юрген Хабермас, роль которого в развитии современной европейской идеи сложно переоценить, задавался справедливым вопросом: как создать наднациональную публичную сферу, без которой Евросоюз никогда не сможет стать по-настоящему единым политическим образованием, во всех смыслах большим, чем простая совокупность государств?

Фактически украинский прецедент стал первым своего рода юридическим лимитом деятельности поместной церкви, ограничив ее государственными границами. Подобные действия следует рассматривать как попытку создать новую иерархию православных церквей.

Появляются основания для нового прочтения доктрины «Москва – Третий Рим», при котором за каждым Римом останется своя церковь: поскольку «первые два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать», мессианство России обретает совсем уж мистические черты.