Россия в глобальной политике

Каждый молодой и растущий народ должен в своё время встретить загадку своей судьбы. <…>
Вопрос <…> всегда грядёт с предупреждением, что прошлое – в прошлом, а опыт тщетен.
«Отцы – где они? И пророки – живут ли вечно?»
Мертвы отцы; молчат пророки; вопросы новы, и ответ на них даст лишь время.
Когда колючий кокон, защищающий младенчество нации-куколки, неожиданно разрывается
и в резком внезапном потрясении она видит себя парящей на крыльях,
которых раньше не было, чью силу никогда не испытывала,
среди опасностей, которые не может предвидеть и не имеет опыта измерить;
каждое движение трудно, и любое колебание может быть ошибкой.
Прошлое не даёт подсказки будущему. Отцы – где они? И пророки – живут ли вечно?
Мы сами пророки! На заданные вопросы мы должны ответить без промедления,
без помощи – иначе сфинкс не пропустит нас[1].

Государственный секретарь США Джон Хэй.
Речь в Конгрессе памяти президента Уильяма Мак-Кинли. 27 февраля 1902 года

Историку известно, как развивались и чем завершились события, которые он исследует. Это обстоятельство воздействует на ход его мыслей. Мы знаем, чем закончилась «прекрасная эпоха» и ищем в ней истоки будущей страшной войны.

Эта гегельянская телеологичность («Всё действительное разумно») наделяет человеческое действие смыслом, но она опасна для историка, который всё время должен продуманно ставить вопрос о возможности и вероятности развилок. Один из героев нашего рассказа, будущий президент США Вудро Вильсон в 1901 г., в бытность историком, профессором права и политической экономии в Принстонском университете, подчеркнул: «Самые тревожные вопросы рано или поздно попадают к историку… На его долю остаются все интеллектуальные и нравственные трудности, тонкое, опасное и ответственное дело определить, что было хорошо сделано, что – плохо… В каждом политическом решении он видит больше, чем видели участники событий, но он никогда не может быть уверен, что именно они видели, а что – нет»[2].

Можно ли было предотвратить катастрофу? Возможно ли вообще мирное конкурентное сотрудничество между политическими общностями, какими бы они ни были, – вопрос, который постоянно ставят международники с древности до наших дней[3]. В небольшом очерке мы расскажем о предпосылках нового мирового порядка на рубеже XIX–ХХ веков, строительстве Версальско-­Вашингтонской системы после Первой мировой войны и причинах её неудачи и, наконец, кратко – об использовании опыта первой половины XX века в создании структур и механизмов мира после Второй мировой войны, той системы, распад которой продолжается уже больше тридцати лет. В центре сюжета – идеолог Лиги Наций, президент Вудро Вильсон, под руководством которого его страна вступила в Первую мировую войну.

Поступь глобализации

На рубеже веков не только правящие круги, но и население европейских и американских стран почувствовали успехи новой мировой капиталистической экономики в условиях относительного мира и постепенного прощания с политическим «старым порядком». На смену «энгельсовой паузе» раннего промышленного переворота 1820-х – 1840-х гг., отлично знакомой нам по романам Чарльза Диккенса, пришёл такой экономический рост, который вёл к увеличению реальных доходов рабочего класса и крестьянства – примерно в полтора раза за вторую половину XIX столетия, что отчасти почти признал сам Фридрих Энгельс в предисловии 1892 г. к переизданию «Положения рабочего класса в Англии» (1845). К последним годам XIX века вера в общественный прогресс в рамках, говоря словами Иммануила Валлерстайна, «центристского либерализма» породила и среди левой оппозиции реформистский, нереволюционный извод социал-демократического движения, прославленный в формуле Эдуарда Бернштейна (1850–1932): «Цель – ничто, движение – всё».

В этом экономическом росте всё более заметным становился вклад международной торговли, центром которой вплоть до Второй мировой войны была Великобритания: в 1820 г. доля международной торговли составляла 1 процент мирового ВВП, в 1913 г. – 7,9 процента[4]. На внешние рынки работали от одной шестой до одной пятой британской рабочей силы[5]. Порядок международной торговли воплощал принятый «цивилизованными», как тогда говорили, странами золотой стандарт. Ограниченный объём денежной массы и несвобода эмиссии мешали государствам воплощать в жизнь уже обдумывавшиеся – в первую очередь в среде упомянутого выше социалистического движения – программы, которые в будущем, в середине XX века, сформируют общество всеобщего благоденствия, но отсутствие инфляции и твёрдые курсы удешевляли кредит, давали и предпринимателям, и широким массам, и государству уверенность в завтрашнем дне. Никто тогда не догадывался, что успех золотого стандарта был связан со стечением обстоятельств. Только в трагические годы Второй мировой войны сотрудник де-факто прекратившей своё существование Лиги Наций, шведский экономист Фольке Хильгердт покажет, что в «прекрасную эпоху» сложился своего рода замкнутый круг мировой торговли («многосторонние платежи») между Великобританией, континентальной Европой, Азией и Новым Светом, то есть взаимозачёт драгоценного метала, когда ни один из участников торговли не был исключительно экспортёром или импортёром товаров[6].

Отмена британских хлебных законов в 1846 г. и заключение франко-британского торгового договора в 1860 г. определили мировое господство свободной торговли. Открытость и равенство торговли по европейским рекам было обеспечено ещё Заключительным актом Венского конгресса 1815 г. (статьи 108–117). Сегодня экономисты доказали, что в ключевые годы создания промышленного хозяйства взлёт был невозможен без продуманной государственной политики, включавшей в том числе защиту своего производства[7]. Немецкий экономист Фридрих Лист оказался прав, заявив, что опора на «сравнительное преимущество» страны на открытом рынке, по Давиду Рикардо, может лишь закрепить сложившуюся отсталость, и с конца 1870-х гг. молодые промышленные державы оправданно, как мы сейчас видим, переходят к протекционистскому курсу (не случайно Листа изучал Сергей Витте)[8]. Но и тот предвоенный протекционизм был в целом весьма сдержанным (кстати, более других защищали свой рынок Соединённые Штаты), тем более что, как мы уже сказали, центром мировой торговли была совершенно открытая Британская империя. Тот уровень свободы торговли, к которому мир пришёл к 1914 г., был превзойдён лишь в 1990-е гг., с созданием Всемирной торговой организации (ВТО).

Крупный британский либеральный политик, премьер-министр в 1894–1895 гг. лорд Розбери заявил в 1897 г.: только свобода торговли помогает вынести «бремя империи», то есть обеспечить экономический рост и уровень цен, достаточные, чтобы поддерживать безопасность на её огромном пространстве и улучшать уровень жизни населения[9]. Государственный секретарь США в 1898–1905 гг. Джон Хэй, выдержка из речи которого стала эпиграфом к нашей статье, вошёл в историю доктриной «открытых дверей» (1899, 1900) – призывом к крупнейшим державам (а к тому времени в их число, помимо европейских государств, вошла и Япония) обеспечить открытые и равные возможности ведения торговли в ослабевшем Китае.

Но способствует ли рост международной торговли и равная открытость экономических возможностей и конкуренции взаимозависимости и, следовательно, миру? В 1870 г. в Париже, накануне франко-прусской войны, Хуан Баутиста Альберди, знаменитый аргентинский юрист, покинувший родину в знак протеста против войны c Парагваем, издал небольшой пацифистский трактат. В его последней главке он пишет о свободе торговли: «Обоюдная взаимозависимость ради благородной цели – удовлетворения интересов друг друга, что, однако, не затрагивает суверенитета каждого из государств, – не только отдаляет войну… но и приводит все нации к некоторому виду всемирного государства, унифицируя и консолидируя их интересы». Это путь к «некой международной власти», которая сменит войну как способ разрешения международных споров[10]. Сторонниками свободной торговли были депутаты французского и британского парламентов Фредерик Пасси (Нобелевская премия мира 1901 г.) и Рэндэл Кремер (Нобелевская премия мира 1903 г.), которые в 1889 г. создали в Берне существующий и сегодня Межпарламентский конгресс (с 1899 г. – Межпарламентский союз, с 1921 г. штаб-квартира в Женеве) – политическое измерение «взаимозависимости».

Выдающийся русский экономист Михаил Туган-Барановский, ещё в бытность правоверным марксистом в конце 1890-х гг., говорил Ариадне Тырковой-Вильямс: «Неужели вы воображаете, что через тридцать лет в Европе ещё будет существовать частная собственность? Конечно, нет! Пролетариат всё это сметёт. Исчезнет к тому времени и полицейское государство. Все будут свободны. Не забывайте, что люди учатся летать. При развитии авиации полицейское государство не может существовать. Воздух не знает ни границ, ни паспортов»[11]. Даже уйдя от революционного марксизма, Туган-Барановский в разгар Первой мировой войны (!) думал о мирном пересмотре границ «с точки зрения хозяйственной целесообразности» новыми социалистическими государствами – работающими во имя «интересов общего благосостояния» «штатами единого мирового государства»[12]. На миротворческие последствия открытых рынков надеялся британский критик империализма, социал-реформист Джон Гобсон. В 1909 г. британский пацифист Норман Энджелл (Нобелевская премия мира 1933 г.) издал книгу «Оптическая иллюзия Европы», неоднократно переиздававшуюся вплоть до Первой мировой под заголовком «Великая иллюзия», где показывал, что космополитичным капиталистам в современном «взаимозависимом» мире, основанном на кредите, договоре и международном разделении труда, война не нужна[13]. В том же году главный теоретик Социал-демократической партии Германии (ведущей левой партии в мире) и II Интернационала Карл Каутский, напротив, предвещал войну как итог нарастающей борьбы, в том числе экономической, между крупнейшими империалистическими и колониальными державами: «Всемирная война надвигается угрожающе близко, но война, как показал опыт последних десятилетий, означает и революцию». Правда, совсем скоро Каутский коренным образом изменил взгляды – и тоже пророчески, увидев в теории «ультраимпериализма» мирную финансово-капиталистическую глобализацию международных корпораций конца XX века, хотя и этот новый мир, считал автор, по-прежнему будет строиться на эксплуатации и требовать революции. Каутский даже пошёл на обнародование своих новых выводов в, казалось бы, совсем не подходящее время сентября 1914 года[14].

Что ж, в годы Второй мировой войны Джордж Оруэлл горько заметил: «Читая стопку довольно узко оптимистических “прогрессивных” книг, я был поражён тем автоматизмом, с каким люди повторяют отдельные фразы, модные до 1914 года. Два главных фаворита – “отмена расстояний” и “исчезновение границ”. Даже не знаю, как часто я видел утверждения, что “аэроплан и радио уничтожили расстояния” и что “все части мира теперь взаимозависимы”»[15].

Но, может, подъём новых держав: Соединённых Штатов (первая промышленная держава c середины 1890-х гг.), Германии (на втором месте к 1913 г.), России (четвёртая промышленная держава в 1913 г., c самым быстрым промышленным ростом) и Японии, видимое экономическое отступление Великобритании, борьба за рынки, приложения финансового капитала, создают условия не для мира, а для большой войны? Так считал Владимир Ленин, критикуя «ультраимпериализм» Каутского, но развивая мысли Каутского 1909 г. и австрийского социал-демократа Рудольфа Гильфердинга, которому будет суждено погибнуть в гестаповской тюрьме в Париже[16]. Тогда, впрочем, следует задать вопрос: почему в XX веке не случилось войны между США и Великобританией?

Мир во всём мире?

Итак, либеральные и социал-реформистские экономисты и политики надеялись на растущую взаимозависимость держав. Существовал и военно-реалистический довод в пользу мира. В 1898 г. петербургский еврей, железнодорожный магнат и банкир Иван Блиох издал подготовленный под его руководством и на его средства шеститомный труд «Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях», выпущенный в переводах, в основном сокращённых, на французском, немецком, английском, польском языках. На основе анализа военной техники и стратегии Блиоху удалось предсказать разрушительный ход Первой мировой войны – позиционные бои с колоссальными человеческими жертвами[17]. В 1902 г. Блиох откроет в швейцарском Люцерне Международный музей войны и мира, просуществовавший до 1919 года[18].

Видимо, именно Блиох повлиял на Николая II, по чьей инициативе в Гааге в 1899 и 1907 гг. состоялись международные мирные конференции[19]. Вопросы ограничения вооружений, гуманизации правил ведения войны были не новы. В 1863 г. во время Гражданской войны в США президент Авраам Линкольн подписал распоряжение по правилам ведения сухопутной войны, известное как «Кодекс Либера», по имени автора, берлинского уроженца, юриста и издателя Франца Либера, в юности сражавшегося против Наполеона. В 1864 г. создателю Международного Красного Креста (1863), швейцарскому предпринимателю Анри Дюнану (Нобелевская премия мира 1901 г.) удалось добиться подписания ведущими европейскими державами Женевской конвенции об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны. В 1868 г. европейские державы, включая Османскую империю, подписали, по инициативе России, Петербургскую декларацию «Об отмене употребления взрывчатых и зажигательных пуль». В 1874 г., вновь по инициативе России, состоялась международная встреча в Брюсселе, однако к согласию стороны не пришли, ограничившись подписанием юридически не обязывающей Брюссельской декларации о законах и обычаях войны. В 1873 г. в Генте создан действующий и сегодня Институт международного права (Нобелевская премия мира 1904 г.), объединяющий сотрудников из разных государств и служащий форумом для обсуждения насущных вопросов. В 1880 г. на заседании в Оксфорде члены Института приняли так называемое Оксфордское руководство по законам и обычаям сухопутной войны, разработанное на основе Брюссельской декларации.

Первая Гаагская конференция проходила с 6 (18) мая по 17 (29) июля 1899 г. и собрала 110 делегатов из 26 стран. Гаагская конвенция «О законах и обычаях сухопутной войны» восходила к Брюссельской декларации. Также была принята конвенция «О применении к морской войне начал Женевской конвенции 1864 г. о раненых и больных». Подробно определялись права гражданского населения, военнопленных, защищались памятники истории и культуры, образовательные, медицинские и религиозные учреждения. В конвенции «О мирном решении международных столкновений» впервые осуждалась война как таковая и был разработан механизм посредничества третьих держав в случае назревания вооружённого столкновения. Для разрешения межгосударственных споров предусматривались и двухсторонние следственные комиссии. В Гааге была создана Постоянная палата международного третейского суда, которая действует и сегодня.

Но самая амбициозная цель конференции – ограничение гонки вооружений и военных бюджетов – достигнута не была. В частности, и Франция, и Германия, не доверяя друг другу, ссылались, что их границы обеспечены куда хуже русских. Каутский противопоставлял «реакционное разоружение», по его мнению, лишь отвлекавшее внимание от царской политики в Азии, разоружению «демократическому», которое возможно только после социалистической революции[20]. Готовивший конференцию знаменитый русский юрист-международник, кстати, родом эстонец, воспитанник лютеранского сиротского дома Фёдор Мартенс ещё 17 августа 1898 г. записал в своём дневнике: «Средства для искоренения войны или разоружения народов я не знаю и не нашёл»[21]. Действительно, конференция 1899 г. не предотвратила ни англо-бурскую (1899–1902), ни русско-японскую (1904–1905) войну.

На Второй Гаагской конференции, 2 (15) июня – 5 (18) октября 1907 г., собрались представители уже 44 стран – почти всех существовавших в то время. Было подписано 13 конвенций, которые, впрочем, только углубляли соглашения, достигнутые в 1899 году[22]. Даже не ставился вопрос об отказе от подрывавшей мир тайной дипломатии, которая глубоко проникла в толщу европейской системы: тайными были и русско-германский договор о перестраховке (1887–1890), и полное содержание франко-русских союзных соглашений 1891–1894 гг. и Тройственного союза 1882 года.

За пределами круга историков и юристов-международников конференции 1899 и 1907 гг. забыты, потому что не спасли мир от войны. 28 августа 1913 г., за 11 месяцев до катастрофы, в Гааге, чтобы разместить созданные Гаагскими конвенциями международные учреждения, открылся Дворец мира, построенный американским благотворителем Эндрю Карнеги по совету Мартенса[23]. Уже в октябре 1913 г. к 100-летнему юбилею Лейпцигской «битвы народов» на месте сражения был торжественно, в присутствии кайзера Вильгельма II и великого князя Кирилла Владимировича, освящён Свято-Алексиевский храм-памятник русской славы, где были перезахоронены русские солдаты и офицеры. Третья Гаагская конференция была запланирована на 1915 г., но, разумеется, не состоялась из-за войны.

Северная Америка выходит на арену

Была ли большая война неизбежна, как считали в 1909 г. Каутский и Ленин, а из историков второй половины XX века – Арно Майер[24], или же стала трагическим следствием ошибок в государственных решениях, особенно опасных в условиях кристаллизовавшейся двухблоковой системы[25], но она, как мы знаем, разразилась, несмотря на Гаагские конвенции. Причём именно в Европе, тогда как Япония, Китай и Латинская Америка играли в столкновении роли второго плана, а Африка служила лишь ограниченным мобилизационным источником для Франции и Великобритании.

По мере истощения воюющих сторон всё большую роль начинали играть Соединённые Штаты – не только само государство, но и не всегда с ним связанные предприниматели. Если ранее эта быстро растущая страна, с её огромным внутренним рынком (первая экономика мира по ВВП на душу населения к 1913 г., 92,2 млн населения в 1910 г.) за стенами протекционистских тарифов, служила объектом европейских, в первую очередь британских, инвестиций, то теперь только там и оказались деньги для продолжения войны. И уже в 1914 г. деньги эти были найдены не в Вашингтоне, а на Уолл-стрит, через крупнейшего банкира Джека Пирпонта Моргана – младшего[26]. Точно так же американские поставки, обычно под американские же кредиты, заменили для стран Антанты выпавший товарообмен с Центральными державами, прежде всего – с Германией: в 1914–1916 гг. вывоз США в государства Антанты вырос с 1,472 млрд (62 процента) до 4,569 млрд долларов (82 процента), а вывоз в Центральные державы сократился с 361 млн долларов (15 процентов) до 29 млн и затем до 2 млн долларов; золотой запас Соединённых Штатов увеличился к апрелю 1917 г. с 1,52 до 2,86 млрд долларов[27]. Ключевую роль стали играть британский и отчасти американский торговый флот, и германские попытки блокировать этот товарный поток у британских берегов и остановили торговлю США с Центральными державами. Соответственно, германское правительство имело основания не доверять американскому нейтралитету.

Счастливое географическое положение определяло «бесплатную безопасность»[28] Америки, тот самый «защитный кокон» «нации-куколки», если использовать метафоры государственного секретаря Джона Хэя. Но эта удача не означала внешнеполитическую наивность, на что не столь давно обратил внимание широкой публики Роберт Каган, супруг хорошо известной в нашей части света Виктории Нуланд[29]. США успешно воевали с Мексикой (1846–1848) и Испанией (1898). Сложившийся на рубеже XVIII–XIX веков изоляционизм был не религиозным догматом, а выгодным курсом, от которого можно было и отклониться. Так, совсем молодое нейтральное государство, выгодно торгуя со всеми европейскими странами в годы наполеоновских войн, в морских столкновениях с магрибинцами Восточного Средиземноморья успешно отстояло право не платить им дань за проход кораблей (1801–1805, 1815).

В декабре 1904 г. президент (1901–1909) Теодор Рузвельт предложил свой вывод (corollary) из доктрины Монро: США объявляли намерение исполнять роль «международной силы порядка» (international police power) в хронически нестабильных государствах западного полушария. В 1906 г. Рузвельт был удостоен Нобелевской премии мира за посредничество в заключении русско-японского Портсмутского мирного договора, но получил он премию позднее, 5 мая 1910 года. В нобелевской речи бывший президент призвал расширять Гаагские конвенции, создав международную «Лигу мира» – но укреплённую опять же объединённой «международной силой порядка»[30].

C началом войны, осенью 1914 г., Теодор Рузвельт в программных статьях в “New York Times” пишет о необходимости создать «Всемирную лигу праведного мира» (World League for the Peace of Righteousness)[31]. 17 июня 1915 г. в Филадельфии состоялся учредительный съезд Лиги принуждения к миру (League to Enforce Peace) – общественной организации во главе с недавним президентом (1909–1913) Уильямом Тафтом. 27 мая 1916 г. президент Вудро Вильсон на заседании этой Лиги в Вашингтоне впервые выступил с планом международного устройства – «новой, более здоровой (wholesome) дипломатии», общая цель которой – «неотъемлемые права народов и человечества»: «каждый народ имеет право выбора суверенитета, под которым он будет жить», малые государства «имеют право на уважение своего суверенитета и территориальной целостности в той же мере, что и великие и могущественные державы», мир должен быть свободен от «агрессии и неуважения к правам народов и государств». Чтобы решить эти задачи, необходим мир и создание международной организации, которая будет поддерживать безопасность и открытость морей и предупреждать войны, противоречащие международному праву, гарантировать «территориальную целостность и политическую независимость». Хотя президент говорит об уважении к малым странам, он понимает, что устойчивый мир может быть создан, лишь если будет найден «общий интерес великих держав»[32].

Итак, национально-демократический импульс Французской революции породил «народ» как субъект международной политики, и, если на Венском конгрессе аристократические правители Европы ещё могли не учитывать его в создаваемой системе прав и безопасности, то теперь это было невозможно. В вильсоновских словах содержится то самое пресловутое противоречие между принципами территориальной целостности и права наций (народов) на самоопределение, которое, как мы знаем, не разрешено и сегодня[33]. Развивая свои мысли в 1917–1918 гг. Вильсон ясно преодолеет это противоречие, не приравнивая «самоопределение» к «независимости»[34].

7 ноября 1916 г. Вильсон был переизбран как президент, «который удержал нас от войны», и доля предвыборного цинизма в этом лозунге была меньше, чем можно было бы подумать. Решение вступить в войну действительно ещё не было принято, а огромные кредиты, которые получали страны Антанты на Уолл-стрит, вызывали беспокойство президентской администрации. 27 ноября 1916 г. Федеральная резервная система направила банкам-участникам предписание, считая нежелательным дальнейшие вложения в британские и французские ценные бумаги, и только Моргану, как раз собиравшемуся 1 декабря начать выпуск облигаций нового британского и французского займа, удалось удержать от падения курс фунта стерлингов и франка[35].

12 декабря 1916 г. рейхсканцлер (1909–1917) Теобальд фон Бетман-Гольвег предложил в рейхстаге, где среди социал-демократов уже росло недовольство войной, переговоры о мире, и в тот же день соответствующая нота была передана странам Антанты через нейтральные державы[36]. Суть предложений была рассекречена только после войны: Германия соглашалась отдать большую часть Эльзаса и Лотарингии, сохранив важную часть Лотарингского железорудного бассейна как раз у старой границы и получив полосу бельгийской территории, которая обеспечила бы безопасность Рурского угольного бассейна. На восточной границе Германия требовала части Литвы и Курляндии. Независимая Польша и Россия в урезанных на западе границах привязывались к Германии системой торговых договоров. Колониальная система сохранялась, в частности Бельгийское Конго переходило Германии[37]. Такой мир стал бы победой Германии, причём победой с позиции силы (у Великобритании Бетман-Гольвег ничего не требовал, а у России и нейтральной Бельгии требовал больше, чем у Франции).

18 декабря 1916 г. президент Вильсон, зная о предложении Бетмана-Гольвега, в свою очередь обратился к воюющим странам с «нотой мира», призвав к скорейшему завершению войны и созданию «лиги наций», которая принесла бы «мир и справедливость». Достигнутый мир должен гарантировать «независимость, территориальную целостность, политическую и торговую свободу государств-участников» и защитить малые страны[38]. 22 января 1917 г. президент выступил перед Конгрессом, впервые предложив посредничество в мирных переговорах. Он говорил от лица единственной нейтральной великой державы и от «молчаливой массы человечества» и призвал к «миру без победы» – «миру между равными», причём в интересах всего человечества, а не только государств – участников войны. Призывы Вильсона перейти от «баланса сил» к «содружеству сил» (community of power), от «организованного соперничества» к «организованному общему миру» могут казаться политической пропагандой, но президент не был наивным мечтателем: подчеркнув, что мир без участия американских государств не будет устойчивым, он тем самым ясно показал необходимость учитывать экономические и демографические перемены в мире.

«Мир без победы»

Каким же должен стать этот «мир без победы»? Всем народам, в том числе входящим в состав империй, должна быть обеспечена «неотъемлемая безопасность жизни, совести и промышленного и социального развития», каждый «великий народ» должен обладать выходом к морю, к «открытым путям мировой торговли», «ни одно государство не должно стремиться распространить свою власть на другую нацию или народ, но каждый народ может сам определить свою государственность (polity), свой путь развития». Морские и сухопутные вооружения следует ограничить, а блоковую систему – Вильсон употребил термин «связывающие союзы» (entangling alliances) из инаугурационной речи Томаса Джефферсона 1801 г. – уничтожить. Конкретное требование пока было одно: «единая, независимая и автономная Польша», и оно соответствовало и декларациям Австро-Венгрии, Германии, России, сделанным в ноябре-декабре 1916 года[39].

Вероятно, в последние недели декабря 1916 – январе 1917 гг. Германия ошиблась и в оценке своих сил, и курса Соединённых Штатов, сочтя их вступление в войну на стороне Антанты делом решённым. Надежды на скорый мир были разрушены возобновлением неограниченной подводной войны против Антанты с 1 февраля 1917 года. 3 февраля США разорвали дипломатические отношения с Германией. 17 января недавно назначенный германский министр иностранных дел Артур Циммерман направил послу в Мехико телеграмму с предложением вовлечь Мексику в войну с северным соседом, если тот присоединится к Антанте. Телеграмму перехватила и расшифровала британская разведка, но американцам её передали только 19 февраля. Вильсон обнародовал телеграмму лишь 1 марта, а 3 марта Циммерман признал её подлинность. Так общественное мнение в Соединённых Штатах повернулось в сторону войны с Центральными державами. Склонился в эту сторону и президент Вильсон. Война Германии была объявлена 6 апреля, Австро-Венгрии – 7 декабря 1917 года.

В эти месяцы, когда рушился Восточный фронт, вступление в войну США (и резкий рост военных поставок) были Антанте жизненно необходимы. Ширился всеевропейский антивоенный протест слева. 14 (27) марта 1917 г. Исполком Петроградского совета принял манифест «К народам всего мира», призывая «взять в свои руки решение вопроса о войне и мире». 6 апреля 1917 г. в Социал-демократической партии Германии выделилось левое крыло «независимцев» (в него вошёл и Каутский), выступивший за скорейший «справедливый мир». 19 июля 1917 г. рейхстаг – 212 голосов против 126 – принял резолюцию за скорейший «мир без аннексий», свободу морей и международный арбитраж. «Независимцы», кстати, голосовали против, поскольку резолюция казалась им слишком умеренной. Венцом радикализации стала Октябрьская революция с Декретом о мире и его требованиями «справедливого демократического мира», то есть «немедленного мира без аннексий и контрибуций», отказа от тайной дипломатии, и исполненным обещанием издать секретные договоры. Русские революционеры обращались не к правительствам, а напрямую к народам, уставшим от страшной бойни.

Изменились ли взгляды Вильсона после того, как США потеряли возможность стать нейтральным посредником, а затем в Петрограде родилась могучая альтернатива всему привычному миропорядку, тому самому валлерстайновскому «центристскому либерализму»? 29 августа 1917 г. в ответ на мирные предложения папы Бенедикта XV Вильсон (формально ноту направил государственный секретарь Роберт Лансинг) сказал, что для будущего мира опасно «расчленение империй» (то есть можно сделать вывод, что самоопределение должно быть административным и национально-культурным) и появление закрытых «экономических лиг»[40].

8 января 1918 г., уже после Декрета о мире, Вильсон в обращении к Конгрессу выдвинул знаменитые «Четырнадцать пунктов», в которых предложены общие и частные принципы устойчивого мира: открытая дипломатия, свобода морей (включая Черноморские проливы – пункт XII), равенство условий мировой торговли, сокращение вооружений до «минимально возможного уровня, необходимого для внутренней безопасности» (пункты I–IV). Принцип самоопределения утверждается, но решается по-разному – впервые мировое мнение могло так ясно различить его внутреннюю противоречивость. Россия (то есть вся Российская империя), чьи земли должны быть освобождены от германских войск, может самостоятельно выбрать своё государственное устройство (пункт VI), но на территориях с «бесспорно польским населением» создаётся независимое политически и экономически Польское государство со «свободным и безопасным выходом к морю» (пункт XIII). Границы Италии нужно исправить в соответствии с «ясно различаемыми линиями национальности» (пункт IX) – очевидно, ей следовало передать Южный Тироль. Австро-Венгрия сохранялась (получается, за исключением Южного Тироля), но её народы должны «получить самую свободную возможность автономного развития» (пункт X). Не столь ясно положение Османской империи: предполагалось, что её турецкая часть обретает «надёжный суверенитет», а «другим национальностям, которые теперь находятся под османской властью, гарантируется безусловная безопасность жизни и совершенно нерушимая возможность автономного развития» (пункт XII). В колониях «интересы населения должны иметь равный вес» с интересами правительства метрополии (пункт V). Необходимо восстановить независимость Бельгии (пункт VII), Эльзас и Лотарингию возвратить Франции (пункт VIII), из Румынии, Сербии и Черногории вывести войска, а Сербии, как и Польше, дать выход к морю. Отношения между балканскими странами следует определить на основе «исторически установленных линий принадлежности и национальности», но неясно, где должен пролегать сербский выход к морю – через Албанию, Черногорию или австро-венгерские Боснию и Герцеговину и Далмацию – в условиях «международных гарантий политической и экономической независимости и территориальной целостности» балканских государств (пункт XI). Наконец – и этим «Четырнадцать пунктов» наиболее известны – Вильсон вновь предложил создать международное сообщество государств, которое бы обеспечило «взаимные гарантии политической независимости и территориальной целостности большим и малым государствам наравне» (пункт XIV).

Только в русском переводе плакат с текстом «Четырнадцати пунктов» был напечатан – с одобрения большевиков! – миллионными тиражами, и в одном Петрограде этих плакатов распространили около полумиллиона[41].

За несколько дней до провозглашения «Четырнадцати пунктов», 5 января, британский премьер-министр Дэвид Ллойд-Джордж выступил в Лондоне на конгрессе тред-юнионов. Нравственные основания Ллойд-Джорджа, которому сначала пришлось оправдывать участие Великобритании в войне, были, очевидно, слабее, чем у Вильсона. Британский премьер-министр завершил выступление ясной программой: нерушимость международных договоров; территориальное переустройство, основанное на «праве самоопределения или согласии управляемых»; создание «некой международной организации, чтобы ограничить бремя вооружений и уменьшить возможность войны». В конкретных предложениях Ллойд-Джордж частично совпадает с Вильсоном, а частично – ущемлением именно Центральных держав, опрокидывает сам замысел справедливого мира.

Британский премьер-министр, как и Вильсон, говорит о восстановлении и репарациях Бельгии, восстановлении Сербии, Черногории, выводе войск из Франции, Италии, Румынии, возвращении Эльзаса и Лотарингии, передаче Южного Тироля Италии, создании «независимой Польши в составе всех тех подлинно польских элементов, которые хотят стать её частью», сохранении Австро-Венгрии при условии «подлинного самоуправления на настоящих демократических принципах» «тех национальностей Австро-­Венгрии, которые долго к этому стремились». Осторожный политик не обсуждает революционную Россию, но боится германских аннексий русских земель и зависимости от Германии – и её, и новой Польши. Далее – и здесь видно расхождение с «Четырнадцатью пунктами» – Ллойд-Джордж надеется на «по-настоящему демократическую конституцию» Германии, которая бы поборола «старый дух» милитаризма[42], считает, что Трансильвания («люди румынской крови и языка»)[43] должна быть передана Румынии. Он требует «отдельное национальное состояние» Аравии, Армении (получается, если не требовать разделения России, то именно Великой Армении в Анатолии, где после катастрофы 1915 г. армян почти не осталось), Месопотамии, Сирии и Палестины. И ещё одно отличие: Вильсон говорил о колониальном вопросе в целом, а Ллойд-Джордж – только о колониях Германии, которые должны перейти под контроль такой власти, которую примет местное население и которая сможет предотвратить их эксплуатацию в интересах «европейских капиталистов или правительств»[44].

В речах от 11 февраля, 4 июля и 27 сентября 1918 г. Вудро Вильсон развивал планы нового мира, объединённого международной организацией. Он говорил о мире открытой дипломатии, открытых рынков, без военных блоков и «дискредитированной игры в баланс сил», без аннексий и контрибуций, мире «самоопределения» как «императивного принципа действия», где уважаются «национальные устремления», а народы – «не пешки», «управляются с их собственного согласия», и упомянул, что новый Венский конгресс, на котором правители решали судьбы народов, не спрашивая их, больше невозможен. 11 февраля Вильсон сделал важную оговорку: «Все хорошо определённые национальные устремления могут получить удовлетворение», если таким образом не появятся «новые или не укрепятся старые элементы разногласий и антагонизма»[45].

Американский экспедиционный корпус генерала Джона Першинга в Европе поначалу, с лета 1917 г., разворачивался очень медленно и не мог играть хоть сколько-нибудь серьёзной роли в боях во Франции, но от весны к лету 1918 г. стремительно вырос, составив около 2 млн солдат. Именно эти американские войска обеспечили быструю победу Антанты на Западном фронте. 30 октября прекратила войну Османская империя, 3 ноября – Австро-Венгрия. 3 ноября в Киле начались волнения, стремительно переросшие в общегерманскую революцию, и 9 ноября монархия была низложена. Компьенское перемирие – по сути капитуляция Германии, было подписано уже республиканским правительством 11 ноября 1918 года. Парижская мирная конференция открылась 18 января 1919 г. и продолжилась до 21 января 1920 года. К этому времени большая война запустила ряд войн местных, часто гражданских; распадались, помимо воли Вильсона или Ллойд-Джорджа, евразийские империи. Используя выражение корреспондента «Русских ведомостей» и «Русского богатства» в Лондоне Исаака Шкловского (Дионео), «оборонительный» национализм становился «наступательным»[46]. Угрозой самому существованию принятого порядка вещей была мировая революция, лучи которой шли из Москвы.

Вудро Вильсон прибыл в Париж с огромной (более 1300 человек) делегацией юристов, историков, экономистов. Впервые международные дипломатические переговоры проходили не только на французском, но и на английском языке[47]. Старая дипломатия казалась банкротом, поглотившим миллионы жизней, и американский президент мечтал о «мире, который покончит с войнами». Несмотря на прежние слова о «дискредитированной игре в баланс сил», идеалистом, вопреки привычным штампам, Вильсон не был. На Парижской мирной конференции основные вопросы решались, причём в ходе, разумеется, закрытых обсуждений, официально созданным Советом десяти, состоявшим из глав государств и министров иностранных дел сильнейших стран-победительниц: США, Великобритании, Франции, Италии, Японии; уже в марте 1919 г. на смену Совету десяти пришёл Совет четырёх из глав всех этих стран, кроме Японии. Главные же решения принимала Большая тройка – Вудро Вильсон и британский и французский премьер-министры Дэвид Ллойд-Джордж и Жорж Клемансо[48]. Вслед Теодором Рузвельтом Вильсон разделял мир на великие державы, на чьи плечи ложится ответственность за поддержание мира, и страны средние и малые, чья подлинная независимость должна быть обеспечена не только международными гарантиями безопасности, но и экономическими, в том числе транспортными, возможностями, – отсюда, в частности, требование Данцигского коридора для восстановленной Польши. Хотя «Четырнадцать пунктов» начинаются с требования не просто отказа от тайных соглашений, но и открытого дипломатического обсуждения мирного договора, на деле Вильсон, Ллойд-Джордж и Клемансо вели переговоры в глубокой тайне.

Победа без мира

Версальский мирный договор с Германией (28 июня 1919 г.), как и другие мирные договоры, заключённые после Первой мировой войны, – Сен-Жерменский с Австрией (10 сентября 1919 г.), Трианонский с Венгрией (4 июня 1920 г.), Нейиский с Болгарией (27 ноября 1919 г.), Севрский с Османской империей (10 августа 1920 г.), не полностью отвечали принципам Вильсона середины 1916 – середины 1918 годов. Разговоры о разрушившей надежды на прочный мир несправедливости Версальского договора стали общим местом, особенно в сравнении с Заключительным актом Венского конгресса 1815 г., после которого Франция, хотя и потеряла завоевания революционных и наполеоновских войн, но, возместив лишь расходы на содержание русской армии в Париже, вошла равным и неотъемлемым членом в европейский концерт. Тем более что в Германии, как и во Франции после падения Наполеона, был уже другой государственный строй (31 июля 1919 г. принята Веймарская конституция), не связанный с началом войны. Но основная доля ответственности за мины, заложенные в Версальском и других договорах, лежит не на «идеалисте» Вильсоне, а на опытных «реалистах», Клемансо и Ллойд-Джордже, которые часто переигрывали американского президента в ходе обсуждений того или иного вопроса.

Конечно, простор внешнеполитического манёвра у главы США был шире. Но после конференции выяснилось, что дома положение Вильсона довольно шатко: новое республиканское большинство, как в своё время Джордж Вашингтон и Томас Джефферсон, выступало против ратификации мирных договоров, поскольку они включали устав главного детища Вильсона – Лиги Наций, то есть того самого «связывающего союза». Вильсон отправился в поездку по стране убеждать избирателей, однако 2 октября 1919  г. был разбит инсультом и до конца президентского срока так и не восстановился после болезни. 19 ноября 1919 г. Сенат США проголосовал против Версальского договора и Лиги Наций – реванш глубоко укоренённого американского изоляционизма состоялся. Этот отказ представительного органа ратифицировать международный договор, подписанный главой исполнительной власти, стал проявлением новой демократической политики, хотя длительные задержки с ратификацией мир знал и ранее (крайне выгодный США договор с Испанией 1819 г. был ратифицирован Мадридом только в 1821 г.).

Если 27 мая 1916 г. Вильсон сознательно отказывался выяснять, кто виноват в развязывании войны, то в Париже виновник был назван, причём сам Вильсон в начале апреля 1919 г. предложил привлечь к суду кайзера Вильгельма II как военного преступника[49], что и было закреплено в статье 227 Версальского договора. В статье 231 Германия и её союзники признаны ответственными за причинённый в ходе войны ущерб и обязывались выплатить репарации (статьи 232–247). Поставленный в «Четырнадцати пунктах» вопрос о правах народов колоний на самоуправление в итоге был сведён к передаче германских владений, а также ближневосточных арабских вилайетов Османской империи «передовым нациям» – Британской империи, Франции и Японии – для подготовки к независимости «в особо трудных условиях современного мира» (статья 22 Устава Лиги Наций). Пограничная с Францией Рейнская область, богатая железной рудой и углём, была демилитаризована и оккупирована на пятнадцать лет войсками Антанты, а Саар на пятнадцать лет передавался под контроль особой комиссии Лиги Наций. Запрещался аншлюс – объединение с Австрией. Вместо всеобщего разоружения был поначалу сокращён только германский флот, а армия ограничивалась 100 тысячами человек, с запретом всеобщей воинской повинности, тяжёлой артиллерии, авиации, танков и отравляющих веществ.

Несмотря на широкое недовольство итогами Парижской мирной конференции, надежды на «новую дипломатию» сохранялись вплоть до новой большой войны. Британский знаток дипломатической теории и практики Гарольд Никольсон в 1939 г. (!) с иронией писал: «Все порядочные люди говорят о “старой дипломатии” и о её пользующейся плохой славой подруге “тайной дипломатии” в тоне морального негодования. Предполагается, что около 1918 г. дипломатия узрела свет, была обращена и спаслась, и с тех пор стала совершенно другим существом». Он же, впрочем, справедливо заметил, что черты «новой дипломатии» развивались с XVIII–XIX веков, и выделил три обстоятельства: рост понимания «общности международных интересов», рост роли общественного мнения, революция в транспорте и связи[50].

Действительно, насколько нова была «новая дипломатия»? Идея коллективных прав и защиты меньшинств уже существовала. Ещё в Кючук-Кайнарджийском мирном договоре 1774 г. Российская империя добилась от Оттоманской порты гарантий прав христианского населения Дунайских княжеств и греческих островов. Существовали уже и плебисциты, в соответствии с которыми определяли принадлежность той или иной территории, – следствие народного суверенитета: в 1791 г. жители занятого революционными французскими войсками Авиньона проголосовали за выход из подчинения Ватикану и вступление в состав Франции; в 1859–1860, 1866 и 1870 гг. на пятнадцати референдумах было оформлено объединение Италии, причём обещанные Наполеону III по Туринскому договору (1860) и уже занятые французскими войсками Ницца и Савойя проголосовали за присоединение к Франции. Демократическая внешняя политика, политика под влиянием общественного мнения, тоже не была новостью, и самым ярким примером здесь может служить русско-турецкая война 1877–1878 годов[51].

Далеко не все разделяли веру в благотворность демократической политики в век растущего национализма и массовых призывных армий. Председатель одной из комиссий на Парижской мирной конференции, опытный французский дипломат и известный скептик Жюль Камбон в 1926 г. писал: «Особенным отличием прошлых войн от будущих является ненависть, которую последние будут оставлять после себя именно потому, что они возбуждают национальное чувство. <…> Талейран говорил, что нужно уметь отказываться от ненависти. К несчастью, некоторые люди любят ненавидеть, они находят в этом источник энергии. <…> Политика – даже международная политика – покинула отныне кабинеты государственных деятелей. В неё вмешался человек улицы. Он внесёт в неё свои страсти, свои инстинкты, своё невежество, и это сделает нелёгкой задачу для людей, которые, желая избежать катастроф, попытаются воззвать к его разуму». Дипломат, возможно, противореча сам себе, надеялся, тем не менее, что «демократические учреждения затрудняют вступление наций в войну», поскольку «увлечь целый народ труднее, чем увлечь правительство», но заключал: «Утверждение, что демократия сумеет сохранить мир, как бы ни складывались обстоятельства, при которых интересы народов ставятся на карту, является безусловно избыточным».

Надежды Камбона («в чём-то другом, а не в демократическом чувстве» надо искать «ту силу, которая помешает нациям воевать») были возложены на Лигу Наций. Он с гордостью заметил: «Соглашения о третейском суде, Гаагский трибунал, Лига Наций являются выражением общего чувства, которое сделает отныне войну более редким явлением. Это достигнуто продолжительной и медленной работой, которая сказалась даже на языке дипломатических канцелярий, ибо дипломатия была активной, но осторожной помощницей в этой эволюции умов». Действительно, институты Лиги Наций удалось развернуть так быстро потому, что многое уже было подготовлено работой Гаагских конференций[52].

Устав Лиги Наций вступил в силу 10 января 1920 года[53]. Были созданы Ассамблея, куда входили все члены новой организации, Совет, первоначально состоявший из четырёх постоянных членов (Великобритании, Франции, Италии и Японии) и четырёх непостоянных членов (в 1926–1933 гг. постоянным членом была также Германия, в 1934–1939 гг. – СССР; число непостоянных членов увеличено в 1922 до шести, в 1926 до девяти, а к 1936 до одиннадцати), Постоянный секретариат во главе с Генеральным секретарём. При Лиге Наций учреждены Постоянная палата международного правосудия, решение о создании которой принято ещё на Второй конференции в Гааге в 1907 г. (её преемником станет Международный суд ООН), Международная организация труда, Организация здравоохранения (в будущем – Всемирная организация здравоохранения), комиссия по беженцам – её возглавил норвежский путешественник Фритьоф Нансен (Нобелевская премия мира 1922 г.), и другие организации. «Нансеновские» паспорта для лиц без гражданства помнят все, кто интересовался историей русской белой эмиграции.

Признавая, что «сохранение мира требует ограничения национальных вооружений до минимума, совместимого с национальной безопасностью и с выполнением международных обязательств», члены Лиги Наций обязывались обмениваться оборонными сведениями (статья 8), «уважать и сохранять против всякого внешнего вторжения территориальную целость и существующую политическую независимость всех членов Лиги» (статья 10) и выносить споры между собой на третейское разбирательство или рассмотрение Совета (статьи 12, 13, 15). Государство, начавшее войну, рассматривалось как агрессор против всех членов Лиги Наций, которые обязывались «немедленно порвать с ним все торговые или финансовые отношения, воспретить все сношения между своими гражданами и гражданами государства, нарушившего Устав, и пресечь финансовые, торговые или личные сношения между гражданами этого государства и гражданами всякого другого государства, является оно членом Лиги или нет» (статья 16). Но предложение французского представителя на Парижской мирной конференции Леона Буржуа (Нобелевская премия мира 1920 г.) учредить международные вооружённые силы принято не было. Требование регистрировать заключённые соглашения в Постоянном секретариате (статья 18) должно было уничтожить практику тайных договоров.

Хрестоматийными проблемами Лиги Наций стали членство в ней, принятие и исполнение решений. В организацию могли войти только «полностью свободно управляемые» государства, и это определение вызвало споры при обсуждении. Вильсон тогда сказал, что двадцать лет читал лекции о «самоуправлении», но так и не смог дать понятию чёткое определение; однако научился «видеть», действительно ли нация свободно управляет собой, – предвоенную кайзеровскую Германию, по его мнению, похожему на довод Ллойд-Джорджа в речи от 5 января 1918 г., к таким нациям причислить нельзя, несмотря на существование рейхстага[54]. Новые члены вступали в Лигу Наций после одобрения заявки на вступление двумя третями голосов членов Ассамблеи; из организации можно было выйти, если международные обязательства государства считались выполненными. Решения Ассамблеи и Совета, за исключением процедурных, принимались единогласно. Аргентинское предложение на первой сессии Лиги Наций автоматически принимать все суверенные государства даже не рассматривалось.

Ряд территориальных споров, причём не только в Европе, Лига Наций разрешила, правда, как потом оказалось, временно: Аландские острова остались в составе Финляндии, но при условии их демилитаризации и защиты шведского большинства на островах (1921); Верхнюю Силезию разделили между Германией и Польшей (1921–1922); провинция Мосул осталась в составе британского мандата Ирака, а не передана Турции (1924–1926); город Летисия, занятый перуанскими войсками в 1932 г., возвращён Колумбии (1933–1934). Как уже говорилось, комиссия Лиги Наций управляла Cааром до проведения запланированного на 1935 г. референдума, по итогам которого он перешёл к Германии, и вольным городом Данциг, обеспечивавшим польский выход к морю, в 1920–1939 гг.; Александреттский санджак французского мандата в Сирии получил автономию, но затем провозгласил независимость и был присоединён к Турции (1937–1939).

Кроме упомянутого Саарского референдума, такой путь урегулирования спорных территориальных вопросов использовался только трижды, в 1920–1921 гг.: Шлезвиг был поделён между Данией и Германией; округа Алленштейн и Мариенведер (Вармия, Мазурия и Повислье, к югу от современной Калининградской области) вошли в германскую Восточную Пруссию. Особенно напряжённой была обстановка в богатой углём Верхней Силезии, которая в итоге, после польского восстания, не была передана целиком Германии, а разделена между ней и Польшей. Самым суровым способом разрешения «национального вопроса» стал обмен населением между Грецией и Турцией в 1923 году.

Другие споры решались помимо Лиги Наций: Тешинская Силезия разделена в 1920 г. между Чехословакией и Польшей решением Совета Антанты на конференции в Спа. Конференция послов Антанты оставила за Польшей занятые ею Виленский край и западноукраинские земли (вот они, вопросы о «границах национальностей» – где здесь «бесспорно польское население» из «Четырнадцати пунктов» или «подлинно польские элементы» из речи Ллойд-Джорджа 5 января 1918 года?!), согласилась с передачей Литве Клайпедского края (Мемельланда), но на особых автономных правах (1923, 1924). Все подобные решения включали требования, часто впоследствии нарушавшиеся, соблюдения прав национальных меньшинств. Советско-польскую границу определил Рижский мирный договор 18 марта 1921 г., завершивший победную для Варшавы войну 1919–1921 годов.

Итоги Парижской мирной конференции были дополнены, в полном соответствии с замыслом уже ушедшего с президентского поста Вильсона, на Вашингтонской конференции 12 ноября 1921 – 6 февраля 1922 гг., призванной создать прочный фундамент тихоокеанской безопасности. Договор четырёх держав – США, Великобритании, Франции и Японии – признавал существующие границы и островные владения и отменял отдельный англо-японский союз 1902 года. Договор пяти держав (плюс Италия) вводил десятилетний мораторий на строительство линейных кораблей и установил пропорции водоизмещения кораблей этого класса по странам-участникам соответственно: 5:5:3:1,75:1,75. Так было закреплено место США как ведущей военно-морской державы, ведь с 1889 г. Великобритания официально придерживалась «стандарта двух флотов»: её флот должен был превышать по размеру в совокупности второй и третий сильнейшие флоты в мире. Договор девяти держав (плюс Бельгия, Нидерланды, Португалия и Китай) признавал территориальную неприкосновенность Китая и принцип «открытых дверей» в экономических связях с ним.

Джон Мейнард Кейнс, представлявший на мирных переговорах в Париже британское казначейство, но уволившийся 7 июня 1919 г., по возвращении домой издал резко критическую книгу «Экономические последствия мира», в которой предсказывал общеевропейскую хозяйственную катастрофу. Переведённая на множество языков, книга разошлась тиражом в сотни тысяч экземпляров, и будущее, казалось, оправдало мрачные ожидания Кейнса. Но дело, как мы увидим, обстояло не так просто. В годы Второй мировой войны молодой французский экономист Этьен Манту, сын историка Поля Манту, который переводил Клемансо на Парижской мирной конференции, живя в спокойном Принстонском университете, доказал, что Кейнс преувеличил ущерб и что Германия могла выплатить репарации[55]. Завершив книгу, Манту отправился добровольцем в силы Свободной Франции и погиб в Баварии за несколько дней до конца войны.

Версальский мирный договор обязывал Германию выплатить к 1 мая 1921 г. 20 млрд золотых марок, после чего союзники должны были установить общую сумму репараций. В бельгийском Спа 5–16 июля 1920 г. достигнуто соглашение о разделе репараций: 52 процента Франции, 22 процента Великобритании, 10 процентов Италии, 8 процентов Бельгии и 8 процентов остальным союзникам. 27 апреля 1921 г. комиссия по репарациям объявила их общий объём – астрономическую сумму в 132 млрд золотых марок (около 31,5 млрд долларов), что, впрочем, было существенно меньше первоначальных требований Франции и Италии, а 5 мая в Лондоне был утверждён график платежей. Максимальная выплата по репарациям, 3,4 млрд марок, была сделана в 1921 году. С конца 1922 г. правительство стало задерживать репарации, а богатейший промышленник и политик Гуго Стиннес призвал отказаться от платежей. В ответ 11 января 1923 г. французские и бельгийские войска оккупировали Рурскую область, дававшую 72 процента немецкого угля и более 50 процентов стали.

Кризис мог разрешить только Вашингтон. До войны Соединённые Штаты принимали иностранные инвестиции и были должны европейским государствам 3,7 млрд долларов. В годы войны американский бизнес и государство одолжили странам-союзникам для ведения первой в истории тотальной войны почти 7,1 млрд долларов (чуть больше половины – Великобритании) и с тех пор продолжили финансировать находившиеся в тяжёлом кризисе послевоенные правительства стран-победителей: общий долг составил чуть более 10,5 млрд долларов. Вот что кроется за старой школьной формулой: «США стали из мирового должника мировым кредитором». В американских руках находилась примерно половина мирового золотого запаса, их доля в мировом промышленном производстве превысила 38 процентов[56].

16 августа 1924 г. утверждён план Дауэса, определивший схему ежегодных платежей и предоставивший кредиты для стабилизации немецкой марки. К августу 1925 г. войска из Рура были выведены. Весной 1929 г. репарационный долг был дополнительно сокращён по плану Юнга. Всего до 1931 г., когда, в связи с наступившим мировым экономическим кризисом, будет объявлен мораторий по выплатам, Германия выплатила 20,598 млрд золотых марок, а кредиты ей, в том числе на выплату репараций, составили 7,595 млрд марок[57]. В итоге большая часть репарационных выплат оказывалась в США в счёт возвращения военных и послевоенных кредитов.

Короткий век процветания

С 1924 г. положение в Европе стало выправляться. Мировая революция не произошла. Закончились войны, сопровождавшие распад континентальных империй уже после Компьенского перемирия[58]. В Германии промышленное производство вернулось к довоенным показателям к 1927 г., причём экономическое восстановление питали заокеанские займы, которыми германский министр иностранных дел Густав Штреземан (Нобелевская премия мира 1926 г.) пытался привязать интересы Соединённых Штатов[59]. 20 января 1925 г. Штреземан предложил европейским державам заключить соглашения, гарантирующие германо-французские и германо-бельгийские границы. В подписанных договорах стороны обязывались не нападать друг на друга и разрешать споры путём международного арбитража. Одним из условий Локарнских соглашений стало вступление Германии в Лигу Наций (8 сентября 1926 г.). Оставалась, правда, тревожная нота: Германия при поддержке Великобритании, надеявшейся использовать её как противовес Советскому Союзу, не согласилась заключить такие же договоры, с пунктом о нерушимости границ, с Польшей и Чехословакией. Здесь гарантом ненападения оставалась Франция.

С 1926 г. Лига Наций начала готовить конференцию по разоружению. 27 августа 1928 г. в Париже представители всех ведущих стран, кроме Китая, подписали пакт Бриана – Келлога об отказе от войны как инструмента политики. СССР присоединился к пакту 6 сентября, а 9 февраля 1929 г. в Москве подобный же протокол подписали отдельно СССР, Польша, Румыния, Латвия и Эстония. 9 сентября 1929 г. французский министр иностранных дел Аристид Бриан (Нобелевская премия мира 1926 г.) в речи перед членами Лиги Наций даже предложил создать федерацию европейских государств. Ещё не выглядел внешней угрозой итальянский фашизм. В 1929 г. с верой в успех созданной системы безопасности Уинстон Черчилль заканчивает книгу-послесловие написанной им шеститомной истории Первой мировой войны[60].

Итак, пятилетие «процветания», казалось, опровергало мрачные предсказания Кейнса. Журналисты писали об «эре пацифизма». Но её экономический фундамент оказался шатким. «Золотой век надёжности», говоря словами Стефана Цвейга, не вернулся. Золото – ведь с июня 1919 г. Вашингтон вернулся к золотому стандарту, а затем это смогли сделать и европейские государства – текло в новый центр мировой экономики, Соединённые Штаты, которые в 1921 и 1922 гг. отгородились от мира высокими протекционистскими тарифами. Предвоенная торговая взаимозависимость так и не была восстановлена, разрушилась упомянутая выше система многосторонних платежей. Международная торговля сократилась. Стремление не допустить роста денежной массы и остановить возможный перегрев на биржах привело к ускоряющейся дефляции и усугубило наступивший кризис[61]. Когда же американские финансисты стали отзывать облигации с германских рынков, это нанесло сильнейший удар по германской экономике, с хорошо всем известными политическими последствиями.

Мировой экономический кризис 1929–1933 гг. обрушил надежды на прочный мир. Взошли ядовитые семена Версаля, так полностью и не уничтоженные локарнскими и парижскими гербицидами. Европа и мир в полной мере узнали опасность национализма, выпущенного на свободу после распада империй и поощряемого новой государственной пропагандой. Вернулась в практику и тайная дипломатия[62].

Потерпела неудачу Женевская конференция Лиги Наций по разоружению, тянувшаяся с февраля 1932 г. по ноябрь 1934 года. В частности, провалился проект французского премьер-министра Андре Тардьё по созданию «международных сил порядка». Подписанный 15 июля 1933 г. Великобританией, Францией, Германией и Италией Пакт согласия и сотрудничества («Пакт четырёх») был ратифицирован только Италией, которая вскоре начала войну против Эфиопии. Европа и Восточная Азия стремительно шли к новому страшному противостоянию.

«Мир, который покончит с войнами», потерпел поражение, и главной жертвой этого поражения стали не Соединённые Штаты, а Советский Союз, другие европейские государства и Китай.

* * *

Когда президент Франклин Делано Рузвельт и его окружение, «коалиция Нового курса», стали обдумывать, каким станет мир после войны, они понимали ошибки Версальско-Вашингтонской системы и хотели их исправить. Соединённые Штаты уже не могли позволить себе «уйти» из мировой политики. Возвращение к изоляционизму было невозможно. Один из замыслов Франклина Делано Рузвельта: «четыре полицейских» (США, Великобритания, СССР и Китай), которые делят ответственность за поддержание стабильности и безопасности в мире, явно восходит к выводу Рузвельта из доктрины Монро о «международной силе порядка», к стратегии Вильсона. Совет Безопасности ООН с постоянными членами из стран-победительниц – наследник Совета Лиги Наций.

Преодолён был изоляционизм не только политический, но и экономический. Опыт мирового кризиса 1929–1933 гг., который сделал возможным приход к власти нацистов, привёл к созданию Бреттон-Вудской мировой денежной системы (1944–1973), Всемирного Банка, Международного валютного фонда. С помощью плана Маршалла Соединённые Штаты приняли участие в восстановлении Западной Европы и помогли собственному народному хозяйству преодолеть естественный послевоенный кризис спроса.

Считалось, что ООН, включающая в свой состав все независимые государства и обладающая миротворческими силами, преодолела организационные пороки своей предшественницы. Действительно, в десятилетия холодной войны ООН, совершенно в соответствии с вильсоновским планом Лиги Наций, служила форумом для обсуждения и подчас решения острых международных вопросов. После 1991 г., когда Вашингтон решил действовать самостоятельно, опираясь на силы НАТО, выяснилось, что успехи ООН были связаны не с её структурой и принципами работы, а с тем, что этот форум ценили главные действующие лица послевоенной международной системы, США и Советский Союз. Европейские государства были разделены на два лагеря, потеряв свободу внешнеполитических действий, но и былые великие державы, и малые страны обрели, особенно с принятием Хельсинкского заключительного акта 1975 г., гарантии безопасности, границ и мир. Новые испытания предстояли уже в 1990-е годы.