Россия в глобальной политике

В  конце 1980-х гг. многие ждали воцарения демократии во всём мире. В России (и в Советском Союзе в целом) активно поддерживали новые свободы и альтернативные выборы в законодательные органы с реальными полномочиями.

Вопреки более поздней ложной информации и сфальсифицированным мемуарам Михаил Горбачёв в конце 1989 г. по-прежнему был самым популярным политиком в России и во всём СССР[1]. (Как мы знаем из опросов ВЦИОМа, только в мае-июне 1990 г. его обошёл по популярности Борис Ельцин, противопоставивший интересы России и Союза[2].) Население одобряло дружественные и конструктивные отношения между СССР, Европой и Соединёнными Штатами.

Неудивительно, что рядовой россиянин ощущал опасность войны более остро, чем среднестатистический американец. В Советском Союзе Вторая мировая затронула практически каждую семью. Потери в ней двух стран были слишком разными: почти 27 млн человек в СССР и около 400 тысяч в США. Поэтому для россиян и советских граждан в целом дружеский визит американского президента Рональда Рейгана в Москву в июне 1988 г. стал положительным сигналом о том, что мир теперь более безопасен. Шторм, осложнивший саммит Горбачёва и Буша-старшего на Мальте в декабре 1989 г., резко контрастировал с атмосферой спокойного и конструктивного диалога. По окончании саммита американский президент и советский лидер впервые дали совместную пресс-конференцию, стоя бок о бок. К огорчению Джорджа Шульца, госсекретаря Рейгана, и Джека Мэтлока, посла США в Москве, администрация Буша очень медленно шла на контакт с советским руководством. Но к концу года потерянное время удалось наверстать. Мэтлок назвал саммит на Мальте поворотным моментом, когда Буш наконец «возобновил активную политику, которой Рейган придерживался в последние годы президентства»[3].

Одним из самых ярких проявлений холодной войны было разделение Европы после создания режимов советского образца в странах, освобождённых Красной армией в годы Второй мировой. Когда народы Центральной и Восточной Европы смогли мирно (за исключением Румынии, где советское руководство практически не контролировало диктатора Николае Чаушеску) воспользоваться свободой выбора политической и экономической системы, о чём Горбачёв сказал в знаменитой речи в ООН 7 декабря 1988 г., холодная война, по сути, закончилась.

То выступление в ООН можно считать выдающимся примером перестроечного «нового мышления», которое не только опередило свою эпоху, но и сегодняшнее время. Его можно восхвалять как провидческое или критиковать как нереалистичное и утопическое, но тогда возникает вопрос: что такое реализм? Реалистично ли верить, что в период обострения напряжённости и расцвета национализма, когда у стран есть оружие массового уничтожения, нет опасности катастрофической войны в результате политических просчётов, человеческой ошибки или технического сбоя? Реалистично ли преуменьшать экологическую деградацию и вызванные деятельностью человека изменения климата, вместо того чтобы воспринимать эту угрозу для человечества и всей планеты всерьёз?

Михаил Горбачёв опережал большинство мировых лидеров 1980-х гг., подходя к этим угрозам со всей ответственностью.

Немногие главы правительств того времени обращали внимание на окружающую среду и зелёную повестку. В своём выступлении в ООН в 1988 г. Горбачёв говорил о «мировой экологической угрозе», которая во многих регионах стала «просто устрашающей» и призывал создать центр срочной экологической помощи под эгидой ООН[4]. Горбачёв размышлял о необходимости «поиска общечеловеческого консенсуса в движении к новому мировому порядку», но не признавал прогресса «ни за счёт ущемления прав и свобод человека и народов, ни за счёт природы»[5]. Он отмечал, что «односторонний упор на военную силу в конечном счёте ослабляет другие компоненты национальной безопасности». Горбачёв подчёркивал фундаментальную значимость «свободы выбора» как «всеобщего принципа, который не должен знать исключений». Но когда демократические ценности, говорил он, распространяются в «экспортном исполнении», они зачастую очень быстро обесцениваются[6]. Время требует «деидеологизации межгосударственных отношений», общечеловеческие идеи должны превалировать над центробежными силами, чтобы сохранить «жизнеспособность цивилизации, возможно, единственной во Вселенной»[7].

Полагаю, идеологически холодная война закончилась именно после этого выступления Горбачёва в ООН, её символическим завершением был саммит на Мальте, а реальным – когда жители стран Восточной Европы в 1989 г. смогли воспользоваться свободой политического выбора, о которой Горбачёв говорил годом ранее. Мирный переход власти в Восточной Европе стимулировали и облегчили либерализация и демократизация, а также новая толерантность в Советском Союзе. Первые по-настоящему конкурентные выборы в коммунистической Европе состоялись не в Польше, где по итогам голосования в июне 1989 г. прекратилось коммунистическое правление, а в самом Советском Союзе в марте того же года. Однако в Восточной Европе события развивались даже быстрее, чем в СССР. Вдохновлённые политическим плюрализмом в региональном государстве-гегемоне и благоприятной международной атмосферой, жители стран Восточной Европы сделали то, на что не решались десятилетиями, опасаясь советской военной интервенции. Преобразования начались в Венгрии и Польше. А позже, 9 ноября 1989 г., произошло политически необратимое падение Берлинской стены. Кульминацией явилась «бархатная революция» в Чехословакии, где Александр Дубчек 28 декабря 1989 г. стал председателем Федерального собрания, а на следующий день президентом страны был избран Вацлав Гавел.

Тридцать лет с того момента, как в декабре 1991 г. Советский Союз прекратил существование, европейские страны пережили по-разному. Неодинаково себя ощущали и различные группы населения в них. На международной арене это был период крупных ошибок и упущенных возможностей. Пожалуй, будет перебором называть нынешнюю напряжённость между Востоком и Западом новой холодной войной (хотя так делает, например, профессор Роберт Легвольд[8]), потому что настоящая холодная война подразумевала не только политическое, экономическое и военное соперничество, но и борьбу двух несовместимых, универсалистских, привлекающих новых приверженцев идеологий. Сейчас гораздо меньше идеологической лихорадки, реальной или искусственно поддерживаемой, стороны практически не претендуют на обладание всеохватными политическими истинами. Но сегодня мы ещё больше, чем тридцать лет назад, далеки от «общего европейского дома», о котором мечтал Горбачёв и «единой и свободной Европы» по выражению Буша-старшего, не говоря уже о «новом мировом порядке», который упоминали оба лидера (сначала Горбачёв, выступая в ООН в 1988-м, а потом и Буш в 1990-м и 1991-м).

Ответственность лежит на обеих сторонах. Из-за отказа от соглашений перестроечного периода о сокращении вооружений и контроле над ними мир стал более опасным, а расширение НАТО, против которого выступали именитые эксперты Джордж Кеннан и Уильям Перри, было воспринято Москвой как установление новой линии разделения в Европе, но на этот раз ближе к России.

Вместо того, чтобы интегрироваться в новую Европу, Россия в итоге отреагировала так, как и предсказывал Кеннан.

В 1990 г. госсекретарь Джеймс Бейкер проинформировал министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе о том, что США «готовы строить панъевропейские институты безопасности, которые хочет видеть Советский Союз», а президент Буш в том же году сказал президенту Горбачёву, что Соединённым Штатам не нужны «победители и проигравшие» и СССР необходимо «интегрировать в новую Европу»[9]. Если бы Горбачёву удалось сохранить Союз – путём переговоров и достижения добровольного соглашения, шансов создать новые панъевропейские институты безопасности, которые бы включали, а не изолировали Россию, было бы больше.

В то время между Москвой и европейскими столицами, а также между Горбачёвым и его внешнеполитической командой в Москве и командой Буша – Бейкера в Вашингтоне царила атмосфера доверия. Буш не пытался усугубить внутриполитические проблемы Горбачёва или подорвать его усилия по сохранению Союза. Он переключился на плохо продуманную триумфалистскую риторику, только когда Советский Союз распался, а ему самому предстояла кампания по перевыборам.

Стоит напомнить, что в конце 1980-х гг. престиж СССР в мире был выше, чем когда-либо (даже выше, чем у России после этого). Многие консервативные западные лидеры, включая Маргарет Тэтчер (она – в особенности), понимали, что изменения во внутренней и внешней политике СССР носят фундаментальный, а не косметический характер. Но невероятно сложно строить демократию, когда в многонациональном государстве нет консенсуса по поводу границ и отсутствует механизм урегулирования споров по этим проблемам. Национальный вопрос, корни которого уходят во времена Сталина или даже Российской империи, дестабилизировал Советский Союз. Закладывать фундамент плюралистической демократии, что делалось в последние годы существования СССР, было бы проще в постсоветской России, где русские составляли четыре пятых населения. В итоге народы, возглавившие борьбу за национальный суверенитет (прежде всего – страны Балтии), добились своей цели в 1991 году.

Теоретически это могло быть так, но на практике всё оказалось по-другому. Примерно в половине государств, возникших на постсоветском пространстве, включая Россию, демократических институтов и демократической подотчётности в последние советские годы было больше, чем сейчас.

Идеи о неизбежном триумфе плюралистической демократии, широко распространённые в 1991 г., оказались иллюзорными.

Недавно избранный президент США Джо Байден говорит о «хрупкости демократии». У него есть для этого основания – далеко за доказательствами ходить не надо[10]. Достаточно вспомнить презрение к демократическим институтам его предшественника Дональда Трампа, отказавшегося признать легитимность президентских выборов и своё поражение.

Оптимизма по поводу перспектив гармоничных международных отношений или прогресса демократии в настоящее время нет. Принципы, которыми руководствовался Михаил Горбачёв во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг. (за этот период он сам прошёл политическую эволюцию, превратившись из коммуниста-реформатора в социал-демократа), уже нерелевантны. Теперь мы понимаем, что реализовать их было гораздо сложнее, чем Горбачёв и многие из нас думали тогда.

Сегодня, когда отношения России и Запада гораздо хуже, чем в момент завершения холодной войны, важно обратить внимание на то, что называли «новым мышлением».

В частности, на идеи, высказанные Горбачёвым в ООН в 1988 году. Это не только идеализм, практически отсутствующий в современном международном дискурсе, но и более высокий реализм. Переоценка огромных достижений периода перестройки, как и последовавших провалов, не завершена. Этим займутся будущие поколения, если нам и им удастся сохранить цивилизованную жизнь на планете. Подойдя к изучению того периода объективно, можно обнаружить способы остановить нисхождение по спирали авторитаризма, конфронтации и катастрофы.