Данная статья одного из наиболее видных представителей школы неореализма в международных отношениях была впервые опубликована в журнале Atlantic в августе 1990 года и вызвала тогда широкий резонанс по всему миру. Сегодня «новая холодная война» является одним из наиболее популярных понятий в мировой околополитической дискуссии. В этой связи рассуждения Джона Миршеймера и его прогнозы 18-летней давности представляют собой крайне любопытный материал для анализа минувшей эпохи – периода бурных перемен, которые так и не привели к появлению стабильного «нового мирового порядка».
Мир – это прекрасно. Я люблю мир не меньше любого другого человека, и у меня нет желания нагнетать тоску, когда вокруг царит оптимизм в отношении будущего устройства нашей планеты. Тем не менее мой основный тезис в данном эссе таков: вероятно, мы вскоре пожалеем, что холодная война осталась в прошлом.
Безусловно, никто не заплачет по поводу таких побочных продуктов холодной войны, как конфликты в Корее и Вьетнаме. Ни один человек не захочет повторения истории с самолетом U-2, нового карибского ракетного кризиса или вторичного сооружения Берлинской стены. И уж точно никто не пожелает очутиться в условиях, которые царили во времена холодной войны внутри стран: чистки и клятвы на лояльность, ксенофобия и подавление инакомыслия. Вряд ли мы однажды вдруг откроем для себя новые мудрые мысли в угрожающих заявлениях Джона Фостера Даллеса.
Однако может случиться, что в один прекрасный день мы станем горько сожалеть об утрате порядка, который благодаря холодной войне пришел на смену хаосу в международных отношениях. Ведь на протяжении 45 лет ХХ века, до воцарения холодной войны, Европа пребывала в состоянии необузданной анархии.
Необузданная анархия (война всех против всех, по Гоббсу) – первопричина вооруженного конфликта. Те, кто полагает, что о вооруженных конфликтах между европейскими государствами сейчас не может быть и речи, что две мировые войны раз и навсегда вытравили войны из Европы, смотрят на будущее с неоправданным оптимизмом. Теории мира, которые имплицитно подпитывают такой оптимизм, весьма поверхностны. Они не выдерживают критики ни с логической, ни с исторической точек зрения. На точность предсказаний, содержащихся в этих теориях, нельзя положиться.
Мировому сообществу предстоит подвергнуть серьезному испытанию теории войны и мира, выдвинутые учеными-обществоведами: они ведь и представить себе не могли, что их идеи будут проверяться всемирно-историческими событиями, о которых почти ежедневно сообщают газеты. Автор этих строк, отважившись сделать прогноз относительно будущего Европы, готов выложить свои теоретические выкладки на стол. Я надеюсь предпринять против альтернативных теорий войны и мира такую интеллектуальную атаку, на какую только способен. Берусь доказать, что перспектива возникновения крупных кризисов и даже войн в Европе, вероятно, резко возрастет после того, как холодная война станет достоянием истории. Следующие 45 лет в Европе вряд ли будут такими же бурными, как 45 лет, предшествовавшие холодной войне, но они, скорее всего, могут стать гораздо более бурными, чем последние 45 лет – эпоха, которую мы, возможно, когда-нибудь будем называть периодом не «холодной войны», а «длительного мира», говоря словами Джона Льюиса Гэддиса.
Такой пессимистический вывод основывается на общей посылке, что коренными причинами войны и мира являются характер и распределение военной мощи между государствами. Так, состояние мира в Европе с 1945-го – вначале хрупкого, затем все более прочного – объясняется тремя факторами:
- биполярным распределением военной мощи на европейском континенте;
- примерным военным паритетом между противостоящими державами – Соединенными Штатами и Советским Союзом;
- тем фактом (по поводу которого принято выражать сожаление), что каждая из этих сверхдержав обладает весьма значительным ядерным арсеналом.
Нам пока неведомо, что будет представлять собой новая Европа. Но некоторые моменты известны. Например, мы знаем, что произойдет возврат к многополярному распределению силы, которая характеризовала европейскую государственную систему с самого ее основания, – с Вестфальского мира 1648 года вплоть до 1945-го. Мы знаем, что войны сопутствовали этой многополярной европейской государственной системе с начала до конца. Мы знаем, что с 1900 по 1945 год в войнах, которые были вызваны в основном нестабильностью такой государственной системы, погибло около 50 миллионов человек. Мы также знаем, что с 1945-го в войнах погибло одних только европейцев около 15 тысяч: примерно 10 тысяч венгров и русских в ходе событий, которые мы можем назвать русско-венгерской войной октября – ноября 1956 года, и примерно от 1,5 до 5 тысяч греков и турок в войне за Кипр в июле – августе 1974-го.
Мысль ясна: Европа возвращается к государственной системе, которая давала очевидные поводы для совершения агрессии. Если вы, подобно представителям реалистической школы теории международных отношений (к которым принадлежу и я), считаете, что политический строй государств не оказывает заметного влияния на перспективы международного мира и что вести войну государства побуждает характер государственной системы, а не отдельных ее составляющих, то трудно разделить широко распространенный ныне энтузиазм по поводу будущего Европы. Прошлый год (1989) часто сравнивали с 1789-м, когда началась Великая французская революция, как с годом свободы – таким он и был. Только в обстановке всеобщего ликования забыли, что полные надежд события-1789 знаменовали собой начало эры войн и завоеваний.
«ЖЕСТКАЯ» ТЕОРИЯ МИРА
Отчего до 1945 года в Европе царила эпоха насилия и почему послевоенная эра – период холодной войны – стала намного более мирной? Две мировые войны, произошедшие до 1945-го, имели множество конкретных и неповторимых причин, но для исследователя в области международных отношений, стремящегося найти в поведении государств в прошлом общие черты, которые могли бы помочь предсказать их поведение в будущем, важны два главных фактора. Это – многополярный характер распределения силы в Европе и дисбаланс военной мощи великих держав, который возникал, когда они боролись за первенство или преимущества.
В геометрии силы в международных отношениях есть нечто элементарное, поэтому легко не заметить ее важность. «Биполярность» и «многополярность» – неблагозвучные неологизмы, но без них не обойтись. Холодная война, когда две сверхдержавы скрепляют противостоящие союзы явно более слабых государств, – наша модель биполярности. Европа 1914 года с Францией, Германией, Великобританией, Австро-Венгрией и Россией в качестве великих держав – наша модель многополярности. Если случившееся в 1914-м достаточно убедительно доказывает, что многополярные системы представляют собой более опасную геометрию силы, тогда, пожалуй, другие аргументы не нужны.
Увы, нет эмпирических исследований, обеспечивающих убедительную поддержку данному постулату, что лишает его теоретической стройности. Европейская система государств с момента ее возникновения по 1945 год была исключительно многополярной, поэтому в прошлом нет примеров различных последствий функционирования двух систем. Безусловно, в более ранние времена можно найти разрозненные примеры биполярных систем, в том числе таких, которые были настроены на войну (например, Афины и Спарта, Рим и Карфаген). Но современная история не дает убедительных примеров, поскольку она еще не завершена. В отсутствие всеобъемлющего исторического обзора мы можем лишь предложить доводы, доказывающие правоту то одной, то другой стороны в дебатах. В результате аргументы в этом эссе строятся в основном на умозаключениях.
Если рассуждать логически, биполярная система имеет более мирный характер по той простой причине, что в состоянии соперничества находятся только две крупные державы. Больше того, при данной системе великие державы, как правило, требуют лояльности от малых стран, что с высокой долей вероятности приводит к образованию жестких союзнических структур. Малые государства, таким образом, защищены не только от нападений со стороны противостоящей великой державы, но и друг от друга. Следовательно, биполярная система имеет только одну диаду (пару), в которой может разразиться война.
Многополярная система обладает гораздо большей подвижностью и содержит множество таких диад. Поэтому при равенстве других факторов вероятность войны статистически выше при многополярной модели, чем при биполярной. Принято считать, что в многополярном мире вооруженные конфликты, в которых участвуют только малые страны или только одно крупное государство, не столь разрушительны, сколь столкновение между двумя крупными державами. Но малые войны потенциально всегда могут перерасти в крупные.
Далее, при многополярной системе государств сложно осуществлять сдерживание, поскольку часто имеет место дисбаланс, и когда асимметрия сил прогрессирует, становится трудно сдерживать сильное государство. Две крупные державы могут объединиться для атаки на третью страну, как это сделали Германия и Советский Союз в 1939 году, когда они вместе напали на Польшу. Кроме того, крупное государство может просто запугивать более слабое в противостоянии один на один, используя превосходящую силу, чтобы устрашить малое государство либо подчинить его. Действия Германии против Чехословакии в конце 1930-х как раз дают пример такого поведения. Объединение и устрашение, как правило, неизвестны при биполярной системе – когда на мировой арене доминируют две крупные державы, невозможно достижение такой асимметрии сил, которая привела бы к объединению и устрашению.
Есть и вторая причина, по которой при многополярности сдерживание становится проблематичным. В условиях такой геометрии силы намерения соперничающих государств, а также размер и мощь противостоящих коалиций трудно просчитать, поскольку контуры мирового порядка остаются переменной величиной, – ведь коалиции имеют тенденцию обретать и терять партнеров. Это может подвести агрессоров к ошибочным заключениям, что они имеют право принуждать другие страны, запугивая их войной, или даже добиваться полной победы на поле боя.
Например, Германия до 1914 года не была уверена, что если она будет стремиться к гегемонии на европейском континенте, то Великобритания выступит против нее, и абсолютно не ожидала, что Соединенные Штаты в конечном счете вступят в войну. В 1939-м Германия надеялась, что Франция и Великобритания останутся в стороне, пока она будет завоевывать Польшу, и опять же не предвидела вступления в войну Америки. В результате Германия переоценила свои шансы на успех.
Перспективы сохранения мира, однако, не являются просто функ-цией от числа крупных держав в системе. На эти перспективы влияет также относительная военная мощь крупных держав. И биполярные, и многополярные системы с большей вероятностью будут иметь мирный характер, если сила в них распределяется равномерно. Неравенство сил провоцирует войну, поскольку возрастают шансы агрессора на победу на поле боя.
В большинстве крупных войн, которые сотрясали Европу на протяжении последних пяти веков, одна наиболее сильная держава воевала против остальных ведущих государств. Такая модель была характерна для тех войн, которые начались из-за притязаний на гегемонию со стороны Карла V, Филиппа II, Людовика XIV, революционной и наполеоновской Франции, Германии при Вильгельме и нацистской Германии. Отсюда следует, что масштаб разрыва в военной мощи между двумя ведущими государствами в системе – основной фактор стабильности. Небольшой разрыв способствует миру, большой разрыв ведет к войне.
Ядерное оружие, кажется, на плохом счету почти у всех, но факт остается фактом: это оружие – мощный фактор мира. Сдерживание, скорее всего, оказывается эффективным, когда издержки и риски развязывания войны, безусловно, высоки. Чем более страшной представляется будущая война, тем меньше вероятность того, что она начнется. Также можно утверждать, что сдерживание является более действенным фактором, если завоевание (другой страны) представляется более трудным. Очевидная бесполезность попыток экспансии может остановить потенциальные государства-агрессоры.
Исходя из обеих посылок, можно говорить о том, что ядерное оружие служит миру. Это оружие массового уничтожения приведет к страшным разрушениям, в каком бы масштабе оно ни применялось. Больше того, оно гораздо полезнее для самообороны, чем для нападения. Если ядерные арсеналы обеих сторон защищены от атаки, создавая тем самым договоренность взаимного гарантированного уничтожения, ни одна из сторон не может применить это оружие для достижения значительных военных преимуществ. Международные конфликты становятся тогда только испытанием воли. Кто осмелится применить средства немыслимой разрушительной силы? Обороняющиеся страны в этом случае имеют преимущество, так как они обычно дорожат своей свободой больше, чем агрессоры ценят новые завоевания.
Ядерное оружие способствует укреплению мира, так как с позиции военной силы отношения между государствами становятся более равноправными. Страны, обладающие средствами ядерного сдерживания, могут на равных противостоять друг другу, даже если размеры их арсеналов сильно различаются, поскольку обе стороны обладают потенциалами гарантированного уничтожения. Кроме того, взаимно гарантированное уничтожение помогает снять остроту запутанной проблемы неправильной оценки, так как почти не остается сомнений по поводу относительной силы государств.
Никакая дискуссия о мире в XX столетии не была бы полной без упоминания о национализме. Я не имею ничего против понятия «национализм» как синонима «любви к стране». Но гипернационализм – убеждение, что другие нации или национальные государства хуже и представляют опасность, – является, пожалуй, самой большой единичной угрозой миру, исходящей изнутри, хотя гипернационализм пока еще не является ведущей силой в мировой политике. Гипернационализм возник в прошлом среди европейских стран, поскольку большинство из них были национальными государствами, то есть государствами, населенными в основном представителями одной этнической группы. Эти страны существовали в анархичном мире, испытывая постоянную угрозу со стороны других государств. При такой системе люди, которые любят свой народ, могут легко перейти к тому, чтобы с презрением относиться к национальностям, населяющим противостоящие государства. Проблема усугубляется, когда элиты внутри стран демонизируют нацию противника, чтобы обеспечить поддержку своей политике национальной безопасности.
Гипернационализм имеет под собой особенно благодатную почву при военных режимах, опирающихся на массовые армии. Чтобы удержаться у власти, таким режимам нужны жертвы, и государство подвержено искушению апеллировать к националистическим чувствам, чтобы мобилизовать своих граждан на эти жертвы. Усиление гипернационализма наименее вероятно, когда государства могут положиться на небольшие профессиональные армии либо на сложные высокотехнологичные военные организации, которые функционируют без привлечения огромных людских ресурсов. По этой причине ядерное оружие смягчает национализм, так как благодаря ему основа военной мощи смещается от массовых армий к меньшим по численности высокотехнологичным организациям.
После 1945 года гипернационализм в Европе резко пошел на спад не только из-за «ядерной революции», но и потому, что после войны его сдерживали оккупационные силы. Больше того, у европейских государств, уже не обеспечивающих свою собственную безопасность, не было повода разжигать национализм для усиления общественной поддержки национальной обороны. Но самые радикальные перемены произошли, когда центр европейской политики сместился в сторону Соединенных Штатов и Советского Союза – двух государств, населенных многочисленными этническими группами, в которых не было таких крайних проявлений национализма, как в Европе. Этому благоприятному фактору – отсутствию гипернационализма – способствовало также укрепление стабильности послевоенной системы. Поскольку вероятность войны снизилась, ни одна из сверхдержав не испытывала необходимости в мобилизации своих граждан.
Биполярность, равновесие военной мощи и ядерное оружие – это основные элементы, которые, по моему мнению, объясняют «длительный мир».
Многие думающие люди считают, что биполярная система в Европе – одиозное явление, и стремятся покончить с ней, разрушая советскую империю в Восточной Европе и подрывая советскую военную мощь. Многие также сокрушаются по поводу военного паритета между сверхдержавами.
Одни сожалеют о неопределенной, тупиковой ситуации, к которой привел этот паритет, и рекомендуют добиваться военного превосходства. Другие жалеют об ассигновании сотен миллиардов долларов на то, чтобы не допустить войны, которая так и не началась. Последние доказывают не то, что эти средства, хотя и были велики, окупились, а скорее то, что их потратили зря. Что же касается ядерного оружия, то, по общему признанию, это – плохая вещь. Ненависть, которую вызывает данный атрибут послевоенной системы, не позволяет многим на Западе признать жестокую правду: ядерное оружие сохраняет мир.
Хватит рассуждать о прошлом. Что сохранит мир в будущем? Говоря конкретно, какой новый порядок может установиться, если НАТО и Организация Варшавского договора будут распущены (что и произойдет, если холодная война действительно закончится), Советский Союз покинет Восточную Европу, а американцы уйдут из Западной Европы, забрав с собой ядерное оружие? Следует нам радоваться такому ходу событий или опасаться его?
Одно очевидно: новый европейский порядок будет многополярным. Германия, Франция, Великобритания и, возможно, Италия приобретут статус крупных держав. СССР не сохранит статуса сверхдержавы – и не только потому, что его Вооруженные силы будут, безусловно, сокращены, но и потому, что с выводом войск из Восточной Европы Советскому Союзу станет гораздо труднее распространять свое влияние на континенте. СССР, конечно, останется крупной европейской державой. Система, которая образуется в результате (при четырех либо пяти крупных странах), будет страдать от проблем, типичных для многополярности, и таким образом возрастет риск нестабильности.
Вероятность проявления двух других аспектов нового европейского порядка – распределения силы между крупными государствами и распределения ядерного оружия – не столь велика. Строго говоря, вопрос о том, кто получит ядерное оружие, станет, вероятно, самым неясным для новой Европы. Возможны три сценария ядерного будущего Европы.
СЦЕНАРИЙ «ЕВРОПА БЕЗ ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ»
Многие европейцы (и некоторые американцы) хотят, чтобы Европа полностью освободилась от ядерного оружия. Создание безъядерной Европы потребовало бы от Великобритании, Франции и Советского Союза отказа от этих талисманов суверенитета – трудно представить себе такой ход событий, если не сказать больше.
Те, кто желает этого, тем не менее, верят, что это был бы самый мирный вариант из всех возможных. На деле же безъядерная Европа – самый опасный сценарий устройства после холодной войны, какой только можно вообразить. Умиротворяющий эффект ядерного оружия сойдет на нет. Осторожность, которую оно внушает, безопасность, которую оно обеспечивает, примерное равенство, которое оно устанавливает, ясность относительной силы, которую оно создает, – все это будет утрачено. Мир окажется зависимым от других параметров нового порядка – числа полюсов и распределения силы между ними. Геометрия силы в Европе станет во многом такой, какой она была в период между мировыми войнами, – схемой провоцирования напряженности, кризиса и, возможно, даже войны.
Советский Союз и объединенная Германия, скорее всего, превратятся в самые сильные государства безъядерной Европы. Между ними будет пролегать полоса из малых независимых стран Восточной Европы. Эти страны, наверно, станут опасаться Советского Союза не меньше, чем Германии, и, следовательно, не будут особенно склонны со-трудничать с СССР для сдерживания возможной германской агрессии.
Данная проблема фактически возникла в 1930-х, а 45 лет советской оккупации уж никак не уменьшили страхи восточноевропейских государств перед лицом советского военного присутствия. Таким образом, сценарии, по которым Германия применяет силу против Польши, Чехословакии или даже Австрии, в безъядерной Европе приобретают черты реальности.
Далее, вывод советских войск из Восточной Европы едва ли гарантирует их уход навсегда. В самом деле, российское присутствие в этом регионе на протяжении нескольких последних веков то расширялось, то сокращалось. На саммите в Вашингтоне один из членов делегации, возглавляемой президентом Михаилом Горбачёвым, сделал серьезное предупреждение: «Перед вами та же проблема, чреватая взрывом, что была в связи Германией в 1930-х годах. Унижение великой державы. Экономические неурядицы. Подъем национализма. Не следует недооценивать опасность».
Конфликты между восточноевропейскими государствами также могут угрожать стабильности нового порядка. Уже возникли серьезные трения между Венгрией и Румынией по поводу отношения Бухареста к венгерскому меньшинству в Трансильвании. Эта территория раньше входила в состав Венгрии, и здесь до сих пор проживают около двух миллионов этнических венгров. Если бы не советская оккупация Восточной Европы, Румыния и Венгрия, возможно, уже воевали бы друг против друга из-за этой проблемы, которая и в будущем может стать причиной войны.
Это не единственная потенциально «горячая точка» в период распада советской империи. Источником конфликта может стать польско-германская граница. Пограничный спор существует между Польшей и Чехословакией. Если Советский Союз позволит некоторым своим республикам получить независимость, поляки и румыны способны заявить о претензиях на территории, которые сейчас входят в СССР, а в прошлом принадлежали им. Если обратиться к югу Европы, то отчетливо вырисовывается возможность развязывания гражданской войны в Югославии. Югославия и Албания могут столкнуться из-за Косово, одного из районов Югославии, в котором большинство жителей – националистически настроенные албанцы. У Болгарии назрел конфликт с Югославией из-за Македонии, а Турция выражает недовольство отношением к турецкому меньшинству в Болгарии. Опасность того, что эти ожесточенные этнические и пограничные споры выльются в войну в безъядерной Европе, которая должна стать чем-то вроде Эдема, настолько реальна, что впору ощутить ностальгию по холодной войне.
Военные действия в Восточной Европе принесли бы огромные страдания ее жителям. Война может оказаться более масштабной, и в нее вступят крупные государства, особенно если беспорядок приведет к неустойчивости в политической жизни, что создаст возможности для расширения влияния, либо возникнет угроза поражения стран, находящихся в дружественных отношениях с той или иной крупной державой. В период холодной войны обе сверхдержавы были втянуты в конфликты по всему земному шару, зачастую в отдаленных районах, имеющих небольшое стратегическое значение. Восточная Европа, находясь в непосредственной близости и от Советского Союза, и от Германии, играет важную роль в экономическом и стратегическом плане. Поэтому беспорядки в Восточной Европе дали бы этим двум государствам гораздо более существенный повод для вмешательства, чем конфликты прошлого в Третьем мире – сверхдержавам. Больше того, страны Восточной Европы могут иметь весомый стимул втягивать крупные державы в свои локальные столкновения, потому что исход таких конфликтов будет во многом определяться относительным успехом каждой стороны в обретении союзников.
Трудно предсказать точно, каков будет баланс сил в обычных вооружениях в Европе после окончания холодной войны. Может случиться так, что Советский Союз восстановит свое могущество вскоре после ухода из Восточной Европы. В этом случае советская мощь превзойдет германскую. Но возможно и то, что центробежные национальные силы приведут к распаду Советского Союза и ни одно из государств, образовавшихся в результате этого распада, не будет равно по силе объединенной Германии. Наконец, последний вариант (наиболее вероятный): Германия и Советский Союз станут государствами, примерно равными по мощи. Первые два варианта геометрии силы, при которых два ведущих государства будут заметно отличаться по своей военной мощи, вызывают особую тревогу, хотя, если Советский Союз и Германия достигнут баланса сил, причина для беспокойства тоже сохранится.
Завершая этот перечень опасностей, хочу отметить, что безъядерная Европа, скорее всего, пострадает от гипернационализма, поскольку безопасность при таком порядке будет основываться на массовых армиях, а это, как мы убедились, зачастую невозможно обеспечить без общественной поддержки. Проблема, наверное, приобретет особенно острый характер в Восточной Европе с ее неопределенными границами и группами этнических меньшинств. Однако почва для возникновения национализма есть и в Германии. Немцы за последние 45 лет сделали очень много для борьбы с гипернационализмом и преодоления мрачного наследия прошлого. Тем не менее вызывают тревогу такие факты, как недавний призыв нескольких известных немцев вернуться к более националистическим (патриотическим) принципам в историческом образовании.
По всем вышеуказанным причинам безъядерная Европа, как бы этого ни желали многие европейцы, вряд ли станет реальностью.
СЦЕНАРИЙ «СОХРАНЕНИЕ НЫНЕШНЕГО КЛУБА ЯДЕРНЫХ ДЕРЖАВ»
Согласно этому сценарию, Великобритания, Франция и Советский Союз сохраняют ядерное оружие, но в Европе не появляются новые ядерные державы. Эта мечта о безъядерной зоне в Центральной Европе, когда ядерное оружие остается на флангах континента, популярна, но сомнительно, что она превратится в реальность.
Германия в конечном счете будет этому препятствовать. Немцы вряд ли проявят готовность полагаться на поляков и чехов в обеспечении обороны переднего края в случае возможного прямого нападения СССР с применением обычных вооружений. Также маловероятно, что Германия поверит в то, что Советский Союз будет всегда воздерживаться от ядерного шантажа. Отсюда следует, что немцы в итоге обратятся к ядерному оружию как самому надежному средству обеспечения безопасности, как это сделала НАТО.
Сильная мотивация приобрести ядерное оружие возникнет и у малых государств Восточной Европы. Без этого они будут уязвимы перед лицом ядерного шантажа со стороны Советского Союза или Германии. Даже если бы у этих крупных держав не было ядерных арсеналов, ни одна страна Восточной Европы не могла бы сравниться с германским либо советским арсеналом обычных вооружений.
Очевидно, что сценарий, по которому сохраняется нынешний состав государств, обладающих ядерным оружием, и не происходит его распространение, нереален.
СЕНАРИЙ «РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ»
Наиболее вероятный ход событий после холодной войны – дальнейшее распространение ядерного оружия в Европе. Его итог чреват опасностями, но, возможно, именно в этом случае можно надеяться на поддержание стабильности на континенте. Все зависит от того, как будет управляться процесс распространения. При плохом управлении это может закончиться катастрофой; хорошо управляемый процесс может привести почти к такому же стабильному порядку, как при «длительном мире».
Опасности, которые могут возникнуть при плохо управляемом распространении, многочисленны и серьезны. Существует опасность, что сам процесс распространения может дать одной из нынешних ядерных держав сильный стимул помешать неядерному соседу вступить в ядерный клуб. Так поступил Израиль, применив силу, чтобы не дать Ираку возможность приобрести ядерное оружие. Существует также опасность, что среди новых ядерных государств возникнет ядерная конкуренция, порождающая нестабильность. Этим странам, вероятно, не будет хватать ресурсов для того, чтобы сделать свои ядерные силы неуязвимыми. А это может породить страх перед первым ударом и мотив его нанести, что в случае кризиса означает катастрофу. И, наконец, существует опасность, что, если к ядерному пусковому крючку допустить больше стран, это увеличит риск того, что оружие будет использовано случайно, либо захвачено террористами, либо применено сумасшедшими.
Вышеперечисленные и другие опасности распространения можно уменьшить, если нынешние ядерные державы примут надлежащие меры. Для предотвращения превентивных атак можно расширить гарантии безопасности. Чтобы помочь новым ядерным государствам обезопасить их ядерные средства сдерживания, следует предоставить им техническую помощь, а также помочь обществу в новых ядерных странах осознать смертоносный характер вооружений, которые они обретают. Такое хорошо управляемое распространение могло бы способствовать укреплению мира.
Распространение должно в идеале остановиться на Германии. Она располагает прочной экономической базой, поэтому могла бы позволить себе содержать безопасные ядерные силы. Больше того, Германия, безусловно, не чувствовала бы себя в безопасности без ядерного оружия, а в этом случае ее внушительная мощь, основанная на обычных вооружениях, дала бы ей реальную возможность нарушить мир и спокойствие в Европе. Но если окажется невозможным предотвратить более широкое распространение ядерного оружия без экстренных мер, то нынешним ядерным державам следует допустить его распространение в Восточной Европе, одновременно делая все возможное, чтобы направить этот процесс в безопасное русло.
Однако я не испытываю оптимизма в отношении того, что процессом распространения можно эффективно управлять. Члены ядерного клуба, скорее всего, будут противиться распространению, однако они не могут успешно управлять этим сложным процессом и в то же время противостоять ему. (А ведь у них есть несколько причин, чтобы препятствовать распространению).
Официальные ядерные державы будут чрезвычайно осторожны, помогая новым ядерным странам создавать безопасные средства сдерживания, поскольку делиться военными тайнами противоречит сути поведения государства. Ведь знание чувствительной военной технологии может быть использовано против государства-донора, если эта технология передается противнику. Больше того, распространение в Европе подорвет легитимность Договора о нераспространении ядерного оружия от 1968 года и откроет шлюзы распространения по всему миру. Признанные ядерные державы не хотят, чтобы это произошло, поэтому они, вероятно, приложат усилия к тому, чтобы не допустить распространение, а не к тому, чтобы управлять этим процессом.
Оптимальным временем для распространения стал бы период относительного спокойствия на мировой арене. Распространение в разгар кризиса представляло бы опасность, поскольку государства, конфликтующие с только что возникшей ядерной державой, имели бы веский довод прервать этот процесс силовыми методами. Однако протесты против распространения со стороны граждан потенциальных ядерных государств были бы настолько яростными, а внешнее сопротивление ядерного клуба столь велико, что только кризис заставил бы эти страны пойти на серьезные издержки и во внутренней, и в международной политике для создания своих ядерных арсеналов. Все это означает, что распространение может иметь место при международных условиях, которые фактически гарантируют, что этот процесс будет плохо управляем.
ВОЙНА УШЛА В ПРОШЛОЕ?
Многие исследователи европейской политики не согласятся с моим пессимистическим анализом положения в Европе после холодной войны. Они станут утверждать, что многополярная Европа (с ядерным оружием или без него) будет не менее мирной, чем ныне. Было выдвинуто три конкретных сценария мирного будущего, каждый из которых основан на хорошо известной школе международных отношений. Однако эти «мягкие» теории мира имеют и узкие места.
В соответствии с первым оптимистическим сценарием безъядерная Европа останется мирной, потому что европейцы признают, что даже война с использованием обычных вооружений была бы ужасна. Лидеры государств, отрезвленные историей, сделают все, чтобы избежать войны. В основу этого сценария положена теория «устарелости войны», которая исходит из того, что современная война с применением обычных вооружений к 1945 году стала столь разрушительной и смертоносной, что уже нельзя ее рассматривать как инструмент государственной политики. Война – кошмар вчерашнего дня.
Тот факт, что Вторая мировая война имела место, бросает тень на такую теорию. Если какая-нибудь война и могла убедить европейцев отказаться от ведения войны с использованием обычных вооружений то это должна была бы быть Первая мировая с ее огромными потерями. Главный недостаток данной теории – положение, что все столкновения с применением обычных вооружений, будут длительными и кровопролитными войнами на изматывание противника. Сторонники данной концепции игнорируют опыт ряда вооруженных конфликтов, возникших после 1945 года, равно как и нескольких сражений, завершавших Вторую мировую войну. Опыт, доказывающий возможность добиться быстрой и решительной победы с использованием обычных вооружений и избежать опустошений, которые несет с собой затянувшийся конфликт.
В войне с применением обычных вооружений одержать победу можно без больших затрат; в ядерной же войне это невозможно, поскольку ни одной из сторон не удастся избежать разрушений, причиненных противником, независимо от того, что происходит на поле боя. Таким образом, в ядерном мире мотивы, по которым стремятся избежать войны, относятся к иному порядку интенсивности, нежели в мире обычных вооружений.
В этом сценарии есть еще несколько узких мест. Так, отсутствуют систематичные доказательства того, что европейцы считают, будто войны относятся к прошлому. Непохоже, что румыны и венгры восприняли эту мысль. Даже если бы в Европе был широко распространен взгляд на войну как на нечто немыслимое, позиция может меняться. Как известно, общественное мнение по вопросам национальной безопасности, увы, весьма переменчиво и реагирует как на изменения климата на мировой арене, так и на манипуляции со стороны элит. Как мы убедились, окончание холодной войны будет сопровождаться кардинальной трансформацией геометрии силы в Европе, что, безусловно, повлечет за собой перемены в отношении европейцев к вопросам войны и мира.
Разве невозможно вообразить, например, что представления немцев о преимуществах, которые дает контроль над Восточной Европой, заметно изменятся, как только американские войска уйдут из Центральной Европы и немцам придется самим обеспечивать свою безопасность? Разве немыслимо, что немцы будут вести войну с применением обычных вооружений против значительно более слабого восточноевропейского государства, чтобы укрепить свои позиции в отношениях с Советским Союзом? В конце концов, чтобы сделать войну возможной, достаточно того, чтобы одна страна решила, что война не исключена.
ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ПРОЦВЕТАНИЕ ПУТЕМ К МИРУ?
Приверженцы второго оптимистического сценария объясняют свой оптимизм по поводу будущего Европы созданием в 1992-м единого европейского рынка – воплощения мечты Европейского сообщества. Сильное Европейское сообщество, утверждают они, гарантирует процветание экономики, что обеспечит сотрудничество стран друг с другом. Процветание откроет путь к миру. Предполагаемая угроза со стороны агрессивной Германии будет устранена, поскольку только что объединенное германское государство окажется в теплых объятиях Европейского союза (договор о нем подписан в феврале 1992 г. – Ред.). Даже Восточная Европа и СССР могут в конечном счете быть приняты в Евросоюз. И тогда мир и благоденствие будут царить на всем пространстве от Атлантики до Урала.
Этот сценарий основан на теории экономического либерализма, которая исходит из того, что главным мотивом деятельности государств является достижение процветания, а руководители ставят материальное благосостояние своего населения выше всех прочих соображений, в том числе безопасности. Стабильность строится не на военной мощи, а на либеральном экономическом порядке. Есть несколько объяснений, почему либеральный экономический порядок укрепляет мир и снижает возможность возникновения конфликта.
Во-первых, чтобы торговая система работала и государства богатели, необходимо политическое сотрудничество. По мере дальнейшего процветания государств растут стимулы для расширения политического сотрудничества. Между политическим сотрудничеством и процветанием устанавливается позитивная взаимосвязь по принципу спирали.
Во-вторых, либеральный экономический порядок способствует экономической взаимозависимости. Когда ее степень высока, гласит эта теория, меньше искушения идти на обман либо вести себя агрессивно по отношению к другим государствам, потому что все государства могут дать отпор экономическими мерами.
Наконец, как полагают некоторые теоретики, при расширяющемся политическом сотрудничестве такая международная организация, как ЕС, станет настолько могущественной, что будет жить своей собственной жизнью, превратившись в итоге в сверхгосударство. Суммируя сказанное, можно утверждать, что предчувствия Маргарет Тэтчер относительно Европейского союза абсолютно верны.
У этой теории есть один серьезный недостаток: главный тезис, на котором она построена, ошибочен. Основным мотивом деятельности государств является отнюдь не стремление добиться процветания. Хотя экономические расчеты для них немаловажны, государства существуют как в международной политической, так и в международной экономической среде. Когда эти две системы вступают в конфликт, политическая среда оказывается более важной. Выживание в анархичной международной политической системе – самая главная задача государства.
Сторонники экономического либерализма в основном игнорируют воздействие анархичности на поведение государства и делают акцент на экономических мотивах. Когда это упущение исправляется, их аргументация рассыпается по двум причинам.
Соперничество в достижении безопасности затрудняет сотрудничество, а согласно теории экономического либерализма, страны должны сотрудничать. Когда безопасность недостаточна, государства начинают больше беспокоиться об относительной, а не об абсолютной выгоде. Вместо вопроса «Выиграем ли мы оба?» они задают вопрос «Кто выиграет больше?». Они даже отвергают сотрудничество, которое даст абсолютный экономический выигрыш, если другое государство выиграет больше, из страха, что оно обратит выигрыш на укрепление своей военной мощи, а затем использует эту мощь для того, чтобы в последующих раундах одержать верх путем устрашения.
К сотрудничеству гораздо легче придти, если государства беспокоятся только об абсолютном выигрыше. В данном случае цель состоит лишь в увеличении общего экономического «пирога» и получении каждым государством по крайней мере какой-то части от этой прибавки. Однако при анархичном порядке безопасность зачастую недостаточно обеспечена. В таких случаях возрастает обеспокоенность государств относительным выигрышем, что в свою очередь затрудняет сотрудничество, если только «пирог» не делится на тонкие ломти так, чтобы отразить и соответственно не нарушить существующий на данный момент баланс сил.
Больше того, взаимозависимость может привести не только к сотрудничеству, но и к конфликтам, поскольку страны будут стремиться избежать уязвимости, которую создает взаимозависимость, чтобы повысить уровень своей национальной безопасности. В период кризиса или войны государства, которые зависят от важных экономических поставок из других стран, станут опасаться, что поставки прекратятся либо будут использованы для шантажа. Возможной реакцией станет попытка захватить источник поставок силой.
Есть множество исторических примеров того, как государства проводили агрессивную военную политику для достижения экономической автаркии. На ум сразу приходят и Япония, и Германия в межвоенный период. Можно также вспомнить, как во время нефтяного эмбарго в начале 1970-х в Америке много говорили об использовании военной силы для захвата нефтяных месторождений в арабских странах.
В XX веке Европа пережила два периода либерального экономического порядка с высоким уровнем взаимозависимости. Согласно теории экономического либерализма, эти периоды должны были бы стать временем стабильности. Но этого не случилось.
Первый период четко опровергает идеи экономистов-либералов. Временем наиболее высокого уровня экономической взаимозависимости в европейской истории, наверное, можно считать период с 1890 по 1914 год. Однако эта стадия процветания незаметно стала прелюдией к Первой мировой войне.
Второй период охватывает годы холодной войны; то время характеризовалось высоким уровнем взаимозависимости и мирным характером отношений между государствами – членами Европейского сообщества. Неудивительно, что данный временной отрезок – главный аргумент экономистов-либералов.
Конечно, связь между взаимозависимостью и стабильностью в то время очевидна, но это отнюдь не значит, что сотрудничество стало следствием взаимозависимости западных демократий. С большей долей вероятности можно утверждать, что первопричиной взаимодействия между западными демократиями и процветания в отношениях между государствами – членами Европейского сообщества, была холодная война. Сильный и потенциально опасный Советский Союз вынуждал Запад объединяться, чтобы отражать общую угрозу. Эта угроза отодвигала на задний план обеспокоенность по поводу относительного выигрыша, вытекавшего из экономического сотрудничества государств – членов Европейского союза, поскольку каждая демократическая страна Запада была заинтересована в том, чтобы ее партнеры по альянсу становились сильнее. Каждая прибавка силы помогала сдерживать СССР. Больше того, у всех этих государств был весомый стимул избегать конфликтов друг с другом, пока на Востоке маячил Советский Союз, готовый воспользоваться разногласиями на Западе.
Кроме того, доминирующая роль Соединенных Штатов в НАТО, военном визави ЕС, сдерживала влияние анархии на западные демократии и побуждала их к сотрудничеству. Америка не только обеспечивала защиту от советской угрозы, но и гарантировала, что ни одно государство Европейского сообщества не нападет на другое. Так, Франции не надо было опасаться Германии, когда та перевооружалась, так как американское присутствие на германской территории означало сдерживание немцев. Поскольку США выполняли роль «ночного дозорного», опасения по поводу относительного выигрыша среди западноевропейских государств гасли. Больше того, эти страны были готовы к тому, чтобы их экономики стали тесно взаимосвязаны.
Уберите нынешнюю советскую угрозу, верните американские войска домой – и отношения между государствами – членами Европейского сообщества коренным образом изменятся. Без общей советской угрозы или без Америки в роли «дозорного» западноевропейские страны будут относиться друг к другу с постоянным подозрением, как делали это веками до наступления холодной войны. В результате они будут беспокоиться о дисбалансе в выигрыше и утрате автономии, которая вытекает из сотрудничества. Сотрудничество при новом порядке будет более трудным, чем в период холодной войны. Возрастет вероятность возникновения конфликтов. Итак, есть веские причины относиться скептически к заявлениям, что более сильное Европейское сообщество может стать основой для сохранения мира в многополярной Европе.
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ГОСУДАРСТВА ЛЮБЯТ МИР?
Согласно третьему сценарию, войны удается избежать, потому что с начала XX столетия многие европейские страны стали демократическими, а либеральные демократии просто не воюют друг с другом. Как минимум, присутствие в Западной Европе либеральных демократий гарантирует, что половина Европы свободна от вооруженных конфликтов. Как максимум, демократия распространяется на Восточную Европу и Советский Союз, тем самым укрепляя мир. Мир тесно связан с демократией – такое видение международных отношений разделяют и либералы, и неоконсерваторы.
Этот сценарий основывается на теории «миролюбивых демократий». В ее пользу приводятся два аргумента.
Во-первых, некоторые утверждают, что авторитарные лидеры более склонны начинать войну, чем руководители демократических стран, потому что при авторитарных режимах лидеры не подотчетны своему населению, которому приходится нести бремя войны. При демократии граждане, которые оплачивают все издержки войны, оказывают большее влияние на действия правительства. По этой логике народ с меньшим желанием начинает конфликт, потому что именно ему приходится оплачивать его кровью. Следовательно, чем большим влиянием обладает народ, тем меньше войн.
Во-вторых, граждане либеральных демократий, мол, уважают демократические права людей – своих соотечественников и жителей других стран. Они считают, что демократические правительства обладают большей легитимностью, чем правительства при других режимах, и поэтому им чужда идея навязывания силой иностранного режима демократическому государству. Вот почему запрет на войну, отсутствующий в международных отношениях иного типа, появляется, когда речь идет об отношениях между двумя демократиями.
Первый аргумент уязвим, поскольку невозможно обосновать, что в демократической стране люди особенно чувствительны к издержкам войны и потому менее склонны к развязыванию вооруженных конфликтов, чем авторитарные лидеры. На самом деле исторические факты свидетельствуют о том, что демократии абсолютно в той же степени, что и авторитарные государства, склонны к ведению войн, хотя, следует признать, до сих пор это не были войны с другими демократиями.
Больше того, народные массы при демократии или другом строе могут быть охвачены сильными националистическими либо религиозными страстями, вследствие чего они более склонны поддерживать агрессию и не задумываться об ее издержках. Пример такого явления – широкая поддержка народом войн, которые вел Наполеон после Великой французской революции. В то же время авторитарные лидеры зачастую боятся развязывать войны, потому что они нередко высвобождают демократические силы, способные подорвать режим. Вывод: цена ведения войны может быть высокой не только для граждан, но и для авторитарных лидеров.
Второй аргумент, подчеркивающий существование в демократических государствах уважения к правам не только своих граждан, зиждется на второстепенном факторе, роль которого практически перечеркивается другими факторами, такими, как национализм и религиозный фундаментализм. Больше того, с этим аргументом связана еще одна проблема. Всегда существует вероятность того, что демократическая страна, особенно только возникшая и подобная тем, которые появились в Восточной Европе, вернется к авторитаризму. А это означает, что одно демократическое государство никогда не может быть уверено в том, что другое демократическое государство не нападет на него в будущем. Поэтому либеральные демократии должны беспокоиться по поводу относительной мощи друг друга, что равносильно утверждению, будто у каждой страны есть основания рассматривать возможность совершить агрессию против другого государства, чтобы предупредить неприятности. Достойно сожаления, что даже либеральные демократии не в состоянии преодолеть анархию.
Если отложить в сторону дедукцию, то на первый взгляд кажется, что исторические факты убедительно подтверждают правильность теории миролюбивых демократий. Либеральные демократии как будто бы никогда не воевали друг с другом. Однако если посмотреть на доказательства, то возникают сомнения в правоте такого вывода.
Во-первых, в последние два столетия демократических государств было немного, а следовательно, немного было и ситуаций, при которых две демократии могли бы воевать друг с другом. Обычно вспоминают, что Великобритания и США живут мирно с 1832 года по настоящее время, что были мирные периоды в отношениях между Великобританией и Францией (1832–1849, 1871–1940), что западные демократии мирно сосуществуют с 1945-го.
Во-вторых, есть и другие убедительные объяснения, почему в указанных трех случаях не началась война, и эти противоречащие друг другу объяснения следует исключить, прежде чем принимать теорию миролюбивых демократий.
В то время как отношения между англичанами и американцами на протяжении XIX века едва ли можно назвать безоблачными, в XX столетии они вполне гармоничны и, таким образом, укладываются в про-гнозы этой теории. Однако такого рода гармонию можно легко объяснить общими угрозами, которые заставляли Великобританию и Соединенные Штаты действовать заодно: в первой половине XX века была серьезная опасность со стороны Германии, позже – советская угроза.
Тот же самый основной довод относится к Франции и Великобритании. Хотя эти страны находились далеко не в лучших взаимоотношениях на протяжении большей части XIX столетия, на рубеже XIX и XX веков (с подъемом Германии) их отношения значительно улучшились. Наконец, как отмечалось выше, советская угроза во многом объясняет отсутствие войн между западными демократиями после 1945 года.
В-третьих, несколько демократических государств были близки к вооруженным конфликтам, что позволяет предположить, что отсутствие войн, возможно, просто случайность. Франция и Великобритания оказались на грани войны в 1898-м во время кризиса вокруг опорного пункта Фашода, (вызванного захватом французскими войсками этой суданской торговой и военной базы. – Ред.). В 1920-х годах в отношениях между Францией и веймарской Германией чуть было не дошло до столкновения из-за Рейнской области. В эпоху холодной войны Соединенные Штаты активно противодействовали нескольким демократически избранным правительствам стран Третьего мира, в том числе режимам Сальвадора Альенде в Чили и Хакобо Арбенса в Гватемале.
И последнее. Некоторые считают Германию при Вильгельме демократией или, по крайней мере, квазидемократией. Если так, то Первая мировая война становится войной между демократиями.
Хотя распространение демократии по всей Европе несет с собой большие потенциальные возможности для защиты прав человека, оно не гарантирует мирных отношений между государствами после холодной войны. Многие американцы найдут, что этот аргумент идет вразрез с их чувствами и убеждениями. Они считают, что Соединенные Штаты – миролюбивая, по сути, страна, и приписывают миролюбие ее демократическому характеру. Отсюда они делают вывод, что демократии – это более миролюбивые государства, чем авторитарные, и, значит, полная демократизация Европы в основном устранит угрозу войны. Такой взгляд на международную политику, по всей вероятности, будет опровергнут ходом событий в предстоящие годы.
ТОСКА ПО ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ
Выводы моего эссе однозначны, хотя и парадоксальны. Окончание холодной войны предвещает опасные события. Запад заинтересован в поддержании мира в Европе. Следовательно, он заинтересован в сохранении порядка, который установился в эпоху холодной войны. Отсюда вытекает, что Запад заинтересован в сохранении конфронтации, характерной для холодной войны. Антагонизм холодной войны мог бы продолжиться при более низком уровне напряженности между Востоком и Западом, чем это было в прошлом, но при полном окончании холодной войны новых проблем стало бы больше, чем решенных.
Судьба холодной войны находится главным образом в руках Советского Союза. СССР – единственная сверхдержава, которая представляет серьезную угрозу для Европы, а советская угроза – это клей, который скрепляет НАТО. Устраните эту угрозу – и США, вероятно, покинут европейский континент. Оборонительный союз, который Соединенные Штаты возглавляли в течение 40 лет, скорее всего, распадется, и таким образом будет положен конец биполярному порядку, благодаря которому в Европе последние 45 лет сохранялся мир.
Американцы или западноевропейцы мало что могут сделать для сохранения холодной войны.
Во-первых, этому препятствуют внутриполитические факторы. Очевидно, что западные лидеры не могут строить политику национальной безопасности, исходя из необходимости сохранять вооруженные силы в Центральной Европе только для того, чтобы там оставались советские войска. Идея размещения крупных воинских контингентов с целью вовлечения Советского Союза в гонку вооружений для поддержки нынешнего порядка была бы отвергнута как эксцентричная и противоречащая общему убеждению, что окончание холодной войны и освобождение от советского ига в Восточной Европе сделают мир безопаснее и лучше.
Во-вторых, идея поддержки теряющего силу соперника идет вразрез с основными нормами поведения государств. Государства заботит в основном вопрос их относительной силы в системе, и поэтому они заняты поиском возможности обмануть друг друга. Так или иначе, они хотят, чтобы их соперники теряли силу и влияние, и неизменно делают все, чтобы ускорить этот процесс и добиться максимально негативных для соперника результатов. Другими словами, государства не задаются вопросом, какое распределение силы наилучшим образом способствует стабильности, чтобы затем приложить максимум усилий для создания и поддержания такого стабильного порядка. Вместо этого каждая страна преследует более узкую цель – добиться максимального превосходства над потенциальными противниками. А международный порядок, который в итоге устанавливается, – это всего лишь побочный продукт подобного рода соперничества.
Рассмотрим, например, происхождение порядка, установившегося в период холодной войны. Ни одно государство не намеревалось его создавать. Фактически и США, и Советский Союз изо всех сил стремились в первые годы холодной войны подорвать позиции другой державы в Европе, что положило бы конец биполярному порядку на континенте. Превосходная стабильная система, которая возникла в Европе в конце 1940-х, стала ненамеренным следствием интенсивного соперничества между сверхдержавами.
Больше того, даже если бы американцы и западноевропейцы хотели помочь Советскому Союзу сохранить статус сверхдержавы, вовсе не очевидно, что они смогли бы это сделать. СССР уходит из Восточной Европы и сокращает свои Вооруженные силы прежде всего потому, что его экономика испытывает огромные трудности. В Советском Союзе не знают, как исправить положение дел в экономике, а западные правительства мало чем могут тут помочь. Запад может и должен избегать причинения злонамеренного вреда советской экономике, но в настоящий переломный момент трудно понять, каким образом Запад мог бы серьезным и позитивным образом повлиять на ситуацию.
Тот факт, что Запад не способен удержать ситуацию в состоянии холодной войны, не означает, что США не должны пытаться сохранить нынешний порядок. Соединенным Штатам необходимо сделать все возможное, чтобы избежать полного взаимного вывода войск из Европы. Так, на переговорах по контролю над обычными вооружениями американцы должны стремиться добиться крупного взаимного сокращения сил, но им не следует ставить себе целью полный взаимный вывод. Возможно, Советский Союз все же выберет вариант полного ухода. Если такое случится, Соединенные Штаты мало что могут сделать, чтобы помешать этому.
Если же полный вывод советских войск из Восточной Европы окажется неизбежным, перед Западом встанет вопрос, как поддерживать мир в многополярной Европе. Ниже предлагаются три рекомендации относительно того, какой политический курс надо проводить в отношении Европы.
Первая рекомендация. США должны поощрять ограниченное и тщательно управляемое распространение ядерного оружия в Европе. Лучший способ избежать войны на континенте после холодной войны – ядерное сдерживание. Отсюда следует, что распространение ядерного оружия в определенной степени необходимо, чтобы компенсировать вывод советского и американского ядерных арсеналов из Центральной Европы. В идеале, как я уже упоминал, ядерное оружие должно быть у Германии, но ни у какого другого государства.
Вторая рекомендация. Великобритании и Соединенным Штатам, наряду с европейскими странами, придется противостоять любому новому агрессору активно и эффективно, с тем чтобы уравновесить процесс объединения стран и взаимного устрашения, который неизбежно начнется в Европе после холодной войны. Однако установление баланса в многополярной системе затрудняется либо из-за географического фактора, либо из-за проблем с координацией действий. Великобритания и США, будучи физически отделены от европейского континента, могут посчитать, что они не особенно заинтересованы в развитии событий там. Это означало бы отказ от обязательств и, что более важно, отказ от своих интересов в Европе.
Обе эти державы не сумели противодействовать Германии в периоды, предшествовавшие двум мировым войнам, и тем самым повысили степень вероятности развязывания этих войн. Для мира в Европе весьма существенно, чтобы Великобритания и Соединенные Штаты не повторили ошибки прошлого.
Оба этих государства должны поддерживать вооруженные силы, которые можно развернуть против тех континентальных стран, от которых исходит угроза миру. Для этого они должны будут убедить своих граждан одобрить политику продолжения выполнения обязательств в Европе. Сейчас сделать это будет труднее, чем в прошлом, потому что главной причиной продолжения курса на дальнейшее выполнение этих обязательств будет не предотвращение грядущей гегемонии, а сохранение мира; необходимость предотвращения гегемонии объяснить общественности легче. Больше того, согласно этой рекомендации, Великобритания и США должны взять на себя решение непривычной задачи, учитывая то, что государствам по их природе присуще уделять основное внимание максимальному увеличению относительной силы, а отнюдь не укреплению стабильности.
Тем не менее британцы и американцы реально заинтересованы в мире, особенно из-за риска широкомасштабного использования ядерного оружия в будущей европейской войне. По этой причине правительствам обеих стран следует убедить общественность признать эту заинтересованность и поддержать политику, направленную на ее поддержку.
Советский Союз может в конце концов вернуться к своей прежней политике экспансионизма и угрожать нарушением status quo. Если такое случится, мы вновь возвратимся к холодной войне. Однако, если СССР будет придерживаться политики сохранения status quo, его мощь могла бы сыграть важную роль в противодействии Германии и в поддержании порядка в Восточной Европе. Важно, чтобы в тех случаях, когда Советский Союз действует как уравновешивающая сила, Соединенные Штаты сотрудничали бы со своим бывшим противником и не допускали бы проявлений недоверия как пережитка холодной войны.
Третья рекомендация. Необходимы совместные усилия для того, чтобы не допускать проявлений гипернационализма, особенно в Восточной Европе. В период холодной войны национализм удавалось сдерживать, но он может проявиться, как только советские и американские войска покинут центр Европы. Если национализм не обуздать, он станет причиной беспорядков. Честное преподавание истории своей страны особенно важно, поскольку ложная, шовинистическая интерпретация истории – основное средство распространения гипернационализма. Страны, в которых история преподается в искаженном виде, когда политика собственного государства оправдывается и само государство возвеличивается, нужно открыто критиковать и подвергать санкциям.
Выполнение любой из перечисленных задач будет нелегким делом. Собственно говоря, я не предполагаю, что этим рекомендациям будут следовать; большая часть из них идет вразрез с превалирующими настроениями и общественным мнением в Америке и Европе, а также с сутью поведения государств. Даже если данные рекомендации будут выполняться, это не сможет гарантировать мир в Европе. Если холодная война действительно осталась в прошлом, тогда вряд ли в ближайшие десятилетия можно надеяться на стабильность, которая царила в Европе последние 45 лет.
От редактора
Статья Джона Миршеймера была опубликована в августе 1990 года, ровно в середине отрезка между двумя историческими событиями. Почти годом раньше – осенью 1989-го – рухнула Берлинская стена, что знаменовало конец «советского блока» в Европе. А еще через год – летом 1991-го – по сути, прекратил свое существование Советский Союз, хотя до юридического оформления этого факта прошла еще пара месяцев.
В возбужденной атмосфере судьбоносных перемен, когда казалось, что мировая политика пойдет отныне по какой-то иной, чем раньше, траектории, сумрачный реализм Миршеймера представлялся несвоевременным и неоправданным.
Спустя почти два десятилетия приходится признать, что предостережения чикагского профессора ближе к реальности XXI столетия, чем предчувствие «новой эры», о котором говорили его тогдашние оппоненты. Мир действительно оказался куда менее стабильным и предсказуемым, чем в годы холодной войны.
К счастью, не все из того, что ожидал Джон Миршеймер, осуществилось. Так, вопреки его опасениям, объединенная Германия не стала источником реваншизма и великодержавных амбиций. Будучи последовательным реалистом, то есть представителем школы, которая считает национальное государство исключительным субъектом международных отношений, Миршеймер не верил в феномен Европейского союза. Между тем это надгосударственное объединение с уникальной политической культурой действительно изменило атмосферу Старого Света, скорректировав поведение государств.
По той же причине не осуществились сценарии ядерной гонки в Европе, однако в более широком контексте они реализованы. Ядерное оружие действительно расползается по планете, превратившись и в средство защиты суверенитета, и в атрибут особого статуса.
Вообще, то, о чем пишет Миршеймер, воплотилось в жизнь, но не в европейском, а мировом масштабе. Что, в общем, вполне объяснимо: он все-таки анализировал эпоху, на протяжении которой большая мировая политика практически исчерпывалась Европой и евро-атлантическим пространством. А в конце XX – начале XXI столетия глобальная арена резко расширилась, включив в себя регионы, не игравшие серьезной самостоятельной роли в предыдущие века. Утрата баланса международной системы, опасность многополярности как весьма нестабильной модели, конкурентная и «внеэкономическая» логика поведения государств, рост национализма – все это наглядно проявилось в прошедшие годы.
Подход Миршеймера противоречит либеральному представлению, которое доминировало в оценке мирового развития в последние два десятилетия. По его мнению, достижение экономической рентабельности и процветания – это не определяющая цель деятельности государства как международного субъекта, таковой является только обеспечение безопасности. И когда эти две задачи сталкиваются, политическая всегда берет верх, разрушая, казалось бы, разумные экономические аргументы. Трудно найти более убедительный пример справедливости подобной точки зрения, чем политизация энергетики и те страсти, что кипят в Европе вокруг поставок российских углеводородов.
Автор ставит под сомнение и такую аксиому, как «демократии не воюют друг с другом». И хотя со времени написания статьи вооруженных конфликтов между развитыми демократиями не случилось, примечательно, что именно демократии масштабно применяли военную силу: Югославия, Афганистан, дважды Ирак, не считая локальных проявлений.
Некоторые моменты статьи Джона Миршеймера перекликаются с сегодняшними конфликтами. Скажем, ему и в голову не приходило, что после роспуска Организации Варшавского договора НАТО сохранится, а Москва это позволит. Для автора само собой разумелось, что с концом идеологического противостояния его инструменты уйдут в прошлое и придется создавать новые институты. Скорее всего, рано или поздно так и будет, но прощание с Североатлантическим альянсом затянулось. Миршеймер ошибся и в том, что США придется уговаривать не уходить из Европы. Вашингтон не собирается уступать там позиции, хотя расхождение стратегических горизонтов Старого и Нового Света весьма заметно.
Ну и, конечно, пророчески звучит следующий пассаж: «Честное преподавание истории своей страны особенно важно, поскольку ложная, шовинистическая интерпретация истории – основное средство распространения гипернационализма. Страны, в которых история преподается в искаженном виде, когда политика собственного государства оправдывается и само государство возвеличивается, следует открыто критиковать и подвергать санкциям». Как будто обращено напрямую к властям государств, возникших на территории бывшего СССР, у которых то эсэсовцы становятся национальными героями и истинными патриотами, то Сталин провозглашается «эффективным управленцем».
Статья «Почему мы скоро будем тосковать по холодной войне» создает благоприятную почву для размышлений именно сегодня, когда всем очевидно: что-то в мире пошло не так. Конечно, схемы прежней эпохи восстановить невозможно да и не нужно. Но полезно внимательно взглянуть на то, от чего мы уходили, чтобы всерьез задуматься, почему мы пришли не туда, куда стремились.
