Российский внешнеполитический курс поражает как своей способностью использовать возникающие ситуации, так и неспособностью порождать новые. Соединенные Штаты и многие европейские страны активно критикуют шаги, предпринимаемые руководством Российской Федерации: их беспокоит, какие последствия для внутренней и внешней политики повлечет за собой ренационализация доходов от продажи энергоносителей. Но эти критические выступления не должны заслонять главного: по сравнению с ельцинским периодом Россия приобрела значительно большую свободу действий на международной арене.
Российско-украинский газовый конфликт, с которого начался 2006 год, сделал очевидной подспудную тенденцию: Кремль намерен использовать энергоснабжение для того, чтобы продемонстрировать различия в уровне влиятельности между Россией и соседними государствами. Владимир Путин убежден, что фактор «энергетической безопасности» играет определяющую роль в международном соотношении сил, и перед началом председательства России в «Большой восьмерке» он посчитал, что находится в выгодном положении.
Внешняя политика России жизнеспособна хотя бы потому, что обладает свойством постоянно сбивать с толку или приводить в замешательство своих партнеров, которым приходится все время ломать голову над ее интерпретацией. В ее основе – процесс национальной постимперской самоидентификации, обретаемой страной, в памяти которой еще живы былые отношения с другими государствами.
В конечном итоге внешняя политика не может не находиться под влиянием внутренней. В перспективе грядущих президентских выборов (март 2008-го) следует внимательно следить за движением «шаг назад – шаг вперед», характерным для России Владимира Путина. Парадоксальным образом его инициативы могут рассматриваться одновременно и как черты, постоянно присущие российской внешней политике, и как признак непостоянства, также носящего структурный характер.
Без сомнения, Путину удалось одержать немало побед, поскольку он смог постепенно ликвидировать многие ограничения ельцинской эпохи. Однако его долгосрочные планы не внушают доверия, и это порождает зыбкость, которая хотя и расширяет свободу действия, но не облегчает достижения поставленных задач. Президент России проводит свою политику в соответствии с существующей исторической и стратегической традицией, которую можно определить следующим образом: сохранить свободу действий, чтобы никак ей не воспользоваться.
ИСТОРИЧЕСКОЕ И СТРАТЕГИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ
Не углубляясь в историю российской стратегической культуры, немаловажно, тем не менее, определить некоторые ее характерные черты. С XVII века Россия строит свою Великую стратегию на геополитическом фоне, состоящем из трех театров действий: западного (от Балтики до Карпат), южного (от Дуная до гор Персии) и восточного (от Волги до Алтая). Политическое и военное руководство страны стремилось всегда быть готовым выступить одновременно на этих трех направлениях, с тем чтобы осуществлять полное господство над heartland (геополитическое понятие, введенное Хэлфордом Маккиндером и означающее «сердце мира», а именно «север и центр Евразии». – Ред.).
Стремление сохранить свободу маневра любой ценой нашло выражение в системе организации управления, для которой характерны единоначалие (царь и его советники) и правящий класс, в основном состоящий из военных. В умах народа и элиты эта система породила прямую ассоциацию между престижем государства и армии: как в царскую, так и в советскую эпохи военные задачи были важнее остальных. Основополагающий милитаризм выражается также в синдроме «осажденной крепости» и страхе вторжения, который порожден как воспоминаниями о татаро-монгольском иге (XIII–XV века), так и попытками вторжения со стороны западных государств, впрочем всегда оканчивавшимися их поражением.
Претерпев глубокие идеологические изменения, это видение мира прошло через века и ощущается даже в сегодняшнем поведении российского руководства. В умах современного политического класса, считающего себя носителем традиций царской и советской эпох, подобный «умственный инструментарий» заслоняет современные задачи самоидентификации и заставляет его осуществлять некий синтез. В поведении Путина также ощущается бремя этого двойного наследия: он хотел бы примирить царскую Россию и СССР, используя в политических целях символы и памятные события. Например, он возрождает советский гимн (декабрь 2000 года) и организует торжественное погребение в Донском монастыре останков белого генерала Антона Деникина (октябрь 2005-го).
Эта связь времен приобретает куда более спорный характер, когда речь заходит об отношении России к государствам, над которыми она ранее господствовала. Трудно даже представить себе, до какой степени прошлое властвует над умами и влияет на поступки. Примирение с соседями (в первую очередь, государствами Балтии и Польшей) означало бы для России признание неоднозначности ее собственной истории и окончательное прощание с иллюзиями. Осознание того влияния, какое оказывает история, могло бы стать первым шагом на пути, ведущем к обретению согласия с собой.
Подобное наследие делает исключительно чувствительным все, что касается суверенитета страны. Этот вопрос находится в центре любой политической дискуссии; он подвергается тщательному анализу с точки зрения внутренней или внешней опасности, которая якобы может ему угрожать. Преувеличенное значение суверенитета есть основа политики независимости, которая заключается в защите национальных интересов где угодно и когда угодно. Россияне были, есть и будут патриотами. Превращение патриотизма в национализм, а иногда и ксенофобию поощряется определенными политическими силами в собственных целях. На уровне стратегии это выражается в органической неспособности согласиться на роль чьего бы то ни было младшего партнера. Поэтому не воплотились в жизнь и предположения о том, что подобного рода партнерские отношения могут возникнуть между Россией и США после событий 11 сентября 2001 года.
При Владимире Путине это стратегическое наследие проявляется на практике в трех областях.
Во-первых, сразу после своего прихода к власти российский президент начал прилагать усилия, чтобы избавить страну от бремени внешнего долга и покончить с зависимостью от международных кредиторов, существовавшей при Борисе Ельцине. В соответствии с данными Министерства финансов РФ в 2000-м внешний долг составлял 61,3 % ВВП, шестью годами позже он составляет лишь 14,8 %. Если Россия продолжит выполнять свои финансовые обязательства в том же темпе, то к 2008–2010 годам они будут в основном погашены.
Во-вторых, как глобальная (участие в деятельности международных организаций), так и двусторонняя (действия с позиции силы, в частности, на постсоветском пространстве) политика Кремля исходит из того, что территория России представляет собой стратегический перекресток. В свете этого понятие большой игры, нередко используемое для описания борьбы за влияние в Центральной Азии (по аналогии с российско-британским соперничеством второй половины XIX века) неправомерно: поле большой игры, которую ведет Москва, – это не только Центральная Азия, но и вся территория от Балкан до Дальнего Востока. Во внешней политике Путин никогда не отступает из зоны интересов.
В-третьих, путинская Россия делает все возможное, чтобы сохранить свои позиции, то есть приостановить начавшийся при Ельцине процесс потери влияния, в частности, на постсоветском пространстве. Параллельно, на всех уровнях принятия решений, Россия стремится сохранить свободу действий, чего бы это ей ни стоило. По мнению Кремля, сохранение свободы действий – это не средство, а цель.
ОДНОБОКОЕ МОГУЩЕСТВО
Свидетельством значения, придаваемого военной отрасли, является очевидный рост ассигнований на оборонные нужды. Военный бюджет Российской Федерации можно сравнить с французским, а экономику – с голландской. Следовательно, хотя Россия и остается одной из основных ядерных держав, но она не в состоянии соперничать с Соединенными Штатами, а в будущем – и с Китаем. В области технологии Россия скорее продолжает разработку уже начатых проектов, чем работает над инновационными. Хотя в стране есть научные центры и образовательные учреждения, пользующиеся славой во всем мире, объем зарегистрированных патентов и научных публикаций российских ученых уменьшается. Кремль стремится достичь большего могущества, опираясь на энергетику, ничего не делая для технологического прогресса.
На самом деле, действуя эмпирическим путем, Владимир Путин создает некую систему энергетического сдерживания. Как и ядерное сдерживание, она опирается на свои арсенал, идеологию и ресурс доверия.
Арсенал – это запасы энергоносителей, объем их производства и пути экспорта. России принадлежат 6 % мировых запасов нефти, 31 % запасов газа, 10 % мирового производства нефти и 22 % производства газа. Кроме того, она способна контролировать маршруты транзита энергоносителей из стран СНГ, что делает ее весьма влиятельной энергетической державой.
Идеология – это научные труды и выступления Владимира Путина. В 1997 году будущий президент защитил в Санкт-Петербургском государственном горном институте кандидатскую диссертацию об использовании природных ресурсов в качестве фактора экономического развития. В работе, опубликованной в 2000-м, говорится, что развитие России должно осуществляться за счет эксплуатации ее энергетических ресурсов, а чтобы догнать индустриально развитые страны, Россия должна создать промышленно-финансовые группы, способные конкурировать с западными транснациональными корпорациями. В своем Послании Федеральному собранию в апреле 2005 года Путин объяснил возврат к контролю государства над некоторыми предприятиями необходимостью обеспечения защитных мер не только для оборонной промышленности, но и для природных ресурсов и имеющейся инфраструктуры.
Ресурс доверия к системе энергосдерживания обуславливается личным участием главы государства в заключении всех крупных соглашений в энергетической области. Он непосредственно курирует развитие отрасли, иностранные государства могут действовать только через него, инвесторы, не заручившиеся поддержкой главы государства, действуют на свой страх и риск. Иначе говоря, гарантиями инвестиций служат не правила рынка или юридический арсенал, а внимание первого лица. Основной темой своего председательства в «Большой восьмерке» Москва делает энергетическую безопасность, что, по ее мнению, представит Россию в качестве основного поставщика энергоносителей (нефть и газ) в мировом масштабе и утвердит мнение о том, что данный поставщик, как бы ни повернулись события в России после 2008 года, более надежен, чем Организация стран – экспортеров нефти (ОПЕК).
Внешняя политика России весьма уязвима из-за двух факторов, которые обязательно дадут себя знать. Во-первых, создавая систему энергетического сдерживания, Владимир Путин забыл, что основополагающим принципом любой системы сдерживания является неприменение имеющегося оружия. Прибегая – пусть контролируемым и ограниченным образом – к прекращению поставок энергоносителей (этим приемом в свое время пользовался и Борис Ельцин), Путин уничтожает свой главный козырь. Ведь это может привести к тому, что клиенты найдут обходные пути, усугубив тем самым однобокий характер российского могущества.
Во-вторых, говоря об исторической преемственности своего курса, хозяин Кремля ставит его в жесткие рамки традиций внешней политики России, но, как ни парадоксально, проявляет удивительное непостоянство и переменчивость в определении долгосрочных целей. Без сомнения, это непостоянство объясняется не столько непредвиденными ситуациями, с которыми он сталкивается на посту президента, сколько многолетними тенденциями политики России в отношении соседних государств: контрастом между узостью стратегического мышления и обилием тактических действий. Непостоянство проявляется всегда, когда возникает необходимость придать сближению с партнером форму альянса или системы интеграции, то есть как только нужно выразить свое доверие на длительный срок. Видимо, это объясняется как унаследованной традицией подозрительности, так и неуверенностью в себе.
ИРАНСКОЕ ДОСЬЕ
Политика Москвы в отношении Тегерана – по мнению одних, весьма хитроумная, по мнению других, совершенно безответственная – является ярким проявлением непоследовательности. Решая крайне сложную проблему, способную пошатнуть сложившееся стратегическое равновесие в регионе и во всем мире, Россия стремится заниматься урегулированием лишь отдельных ее составляющих. Со стороны может показаться, что Москва пытается ее разрешить, действуя лишь в дипломатической и/или экономической областях и избегая военного и стратегического аспектов программы, проводимой соседним государством – амбициозным и агрессивным. Это еще раз свидетельствует о некой двойственности, являющейся одновременно и причиной, и следствием российской непоследовательности.
Москва всегда выступала против понятия «государства-изгои». Она традиционно стремится укрепить свои позиции посредника между западными державами и Ираном либо Северной Кореей. Действуя подобным образом, она получает три типа дивидендов. Во-первых, эти контакты расширяют поле российской политики, поскольку дают возможность проявлять свое влияние как на Среднем, так и на Дальнем Востоке. Во-вторых, данные государства служат рынком сбыта оружия и технологий. (Игравший основную роль в годы правления Ельцина, этот источник доходов отошел сегодня на второй план в связи с ростом поступлений от продажи энергоносителей.) В-третьих, тесные связи с Ираном позволяют России пошатнуть однополярную систему влияния, в которой главную роль играют Соединенные Штаты.
Такое краткосрочное видение ситуации превращает торговлю оружием в основной рычаг политического влияния Москвы на Среднем Востоке. Сегодня Тегеран является ее третьим по значимости покупателем. Подобного рода балансирование позволяет Кремлю выступать в роли арбитра. С дипломатической точки зрения мощное противодействие, которое Москва оказывает в вопросе передачи иранского досье Совету Безопасности ООН, может быть интерпретировано как стремление сохранить поле коммерческой деятельности, приносящей немалый доход, и, главное, как желание избежать военной интервенции США.
Но со стратегической точки зрения позиции Москвы должны, в конце концов, рассматриваться в зависимости от интересов ее безопасности, и в данном случае трудно понять, как и почему она могла бы согласиться с существованием ядерного Ирана и распадом международной системы нераспространения ядерного оружия.
ИНТЕГРАЦИЯ ИЛИ ЕВРАЗИЙСКАЯ ПОЛИТИКА?
Российскую внешнюю политику по традиции интерпретируют в зависимости от ее отношений с Европой. Подобное видение определяется как бытующим среди самих россиян глубоким убеждением, что, благодаря тесным культурным связям, Европа – их естественный партнер, так и проявляющимся у населения России стремлением приобщиться к европейскому образу жизни.
Но такое видение обманчиво. Ведь исходя из него, мы замыкаем дискуссию в традиционные рамки: как приобщиться к Европе, не потеряв при этом национальной идентичности. Иными словами, европейский анализ основывается на оценке перспектив интеграции. Москва же в основном продолжает рассуждать исходя из оценки равновесия сил. Поэтому, хотя Россия и не стремится вступать в прямое соперничество с США или же портить свои отношения с Европейским союзом, она выступает за взаимодействие, не основанное на системе принуждения либо общих ценностей.
В конечном счете непостоянство российской политики проистекает из противоречий между объективными тенденциями (связанными с географическим положением, давно укоренившимся чувством отсутствия безопасности, ограничениями, вызванными стратегическими традициями, а также демографическим спадом) и краткосрочными задачами. Прагматизм, приписываемый Владимиру Путину, выражается скорее в присущей ему способности воспользоваться возникшей ситуацией, а не в продуманном балансе между ответами на общеизвестные стратегические вызовы (среди которых прежде всего рост влияния Китая или Ирана) и зачастую импульсивными оперативными решениями.
Этот прагматизм отражает также полную неспособность строить долгосрочную политику и реализовывать ее, несмотря на возникающие препятствия. С этой точки зрения вполне логично сравнить политику в отношении западных стран, а также использование связей с Китаем либо Ираном, которые осуществлялись при Борисе Ельцине, с теми, что проводятся в годы Путина. Хотя тон и применяемые методы различны, оба президента начинали свое правление с прозападных заявлений, а в конце президентского срока курс каждого из них приобрел евразийский уклон. Евразийство же – это более или менее прямое выражение во внешней политике российского национализма, который, несомненно, укрепляет свои позиции. Это находит выражение в возвеличивании Вооруженных сил страны, яром антиамериканизме, политике вмешательства государства в экономическую деятельность, возврате к авторитарной политике и, наконец, в возрождении планов господства на постсоветском пространстве.
РОССИЯ РЕАЛЬНАЯ, РОССИЯ ВИРТУАЛЬНАЯ
Годы правления президентов Ельцина и Путина имеют, тем не менее, два существенных различия, связанных с расстановкой политических акцентов и финансовым положением страны.
Борис Ельцин возглавлял государство в период перехода к демократии и оставил Россию разоренной. Владимир Путин расквитается с долгами, однако после его ухода политическое пространство будет значительно более узким. Перемещение центра тяжести в политике выражается в возросшем влиянии националистов, получающем подпитку, связанную с относительным ростом благосостояния в стране, которая обязана этим лишь собственным ресурсам и способности к сопротивлению.
Кратко это можно выразить следующим образом: в политической жизни «Родина» заменила «Яблоко». В то время как националисты развивают бурную деятельность, либералы всё больше теряют доверие из-за внутренних распрей и попыток доказать, что трудности переходного периода были неизбежны. Между тем основная политическая сила страны – «Единая Россия» – довольствуется тем, что защищает и выражает решения Кремля. Интеллектуальное влияние националистов находит свое наиболее яркое выражение в политике России по отношению к странам ближнего зарубежья. На практике она заключается в следующем: почти все страны СНГ настолько зависимы от Москвы в энергетической сфере, что не способны строить свое будущее без участия России. Эта зависимость становится основным рычагом дипломатического давления и придает еще более «двусторонний» характер отношениям между Москвой и соответствующими столицами.
Применяя энергетическое давление, Россия показывает свою силу и добивается уступок. Однако оно идет во вред осуществлению ее планов региональной интеграции. Это один из уроков, которые можно извлечь из газового конфликта между Москвой и Киевом. При более глубоком рассмотрении такая политика выявляет неспособность российских руководителей разработать, представить и реализовать настоящий проект интеграции, основанный на принципе совместного принятия решений. И это несмотря на наличие существенных благоприятных факторов, таких, как, например, вовлеченность этих стран в российское информационное поле. Экспансия России осуществляется сегодня через мощные капиталовложения, хотя невозможно понять, являются ли они частью общей политики или преследуют частные интересы.
Отсутствие жизнеспособных проектов региональной интеграции отражает нежелание принимать долгосрочные обязательства, основанные на взаимном доверии. В этом смысле политика Москвы остается совершенно незрелой. Россия Путина, как капризная барышня-подросток, весьма обидчива, она придает большое значение своему внешнему виду (и иногда использует слишком много косметики), заводит многочисленные романы и дуется, когда ее не приглашают за стол вместе со взрослыми. Она считает, что живет полной жизнью, но не задумывается о будущем. Неужели ей удастся избежать обручального кольца?
Сложность анализа внешней политики России объясняется противоречием между ее постоянством и непостоянством. Тем не менее внешний наблюдатель может сделать три практических вывода.
Во-первых, необходимо понимать, что Россия сегодня уже не нуждается в помощи извне. Это полностью меняет ее отношения с Соединенными Штатами и Европейским союзом и открывает вопрос о внешнем использовании финансовых средств, источником которых являются продажа энергоносителей и внутренняя стабилизация. Судя по всему, подобная эволюция должна породить ситуацию, когда партнерские отношения с Москвой будут рассматриваться не как интеграция, а как ассоциация, позволяющая Российской Федерации развиваться в соответствии с собственной политико-экономической спецификой. Иначе говоря, Россия намерена доказать, что существующая в западных странах модель отношений между государством и обществом менее универсальна, чем там это принято считать.
Во-вторых, на уровне тактических решений Россия намерена сохранять свои позиции на постсоветском пространстве и укреплять их везде, где возникнет подобная возможность. С европейской точки зрения это означает, что необходимо начать серьезное обсуждение вопроса о новоимперском или же постимперском характере политики Владимира Путина, а также то, что время имитации моделей для России прошло и она готова взять на себя ответственность за проводимую политику.
В-третьих, с методологической точки зрения необходимо прекратить анализировать внешнюю политику Москвы с европейских позиций. Если бы Россия вела себя так, как надеялись в Европе в период краха СССР, если бы она старательно следовала демократическим правилам и соблюдала элементарные принципы рыночной экономики, то ее внешняя политика заслуживала бы меньшего внимания – ведь в своих основных проявлениях она соответствовала бы европейской системе ценностей. Однако ничего подобного не произошло, и, видимо, не стоит ожидать чуда и в ближайшие годы.
Следовательно, правила реализма диктуют нам необходимость срочно вновь взяться за толкование российской политики, чтобы как можно точнее оценить степень могущества нашей страны. Такой подход необходим для равновесия в Европе и для общей стабильности в heartland. Именно в связи с переменчивым характером внешней политики Москвы постоянный интерес к России требуется сейчас, быть может, больше, чем когда-либо раньше.
Данная статья впервые опубликована в журнале Politique étrangère №1 за 2006 год.
