Сформировав новое правительство еще до своего переизбрания, президент Владимир Путин продемонстрировал намерение повысить темпы экономических и политических реформ. Смена кабинета Михаила Касьянова фактически знаменует окончание первого этапа реализации Стратегической программы, разработанной в 2000 году. (Подробно о политико-экономических итогах 2003-го и деятельности правительства Касьянова – в полной версии статьи на сайте www.globalaffairs.ru)
Ключевым сегодня становится вопрос о том, какую модель экономического роста следует выбрать на предстоящий период. И хотя многое будет зависеть от субъективных факторов, анализ развития российской экономики за последние четыре года позволяет сделать выводы о некоторых общих тенденциях и закономерностях.
На протяжении 2000–2002 годов темпы роста падали, равно как и темпы инвестиций. Одни связывали это падение с неэффективностью правительственного курса, с неспособностью властей воспользоваться благоприятной внешнеэкономической конъюнктурой. Другие видели в «затухающей кривой» проявление так называемых восстановительных закономерностей, известных, например, из истории НЭПа. В соответствии с этой логикой после глубокого и длительного спада первая фаза роста связана исключительно с политической стабилизацией, восстановлением спроса и соответствующим вовлечением в производство незадействованных мощностей. По мере исчерпания свободных ресурсов темп роста неизбежно должен затухать. Новое же ускорение темпов должно произойти позднее, оно будет связано с повышением инвестиционной активности, то есть с переходом от роста, основанного на вовлечении имеющихся мощностей, к росту на основе новых инвестиций. Когда произойдет этот поворот, не может сказать никто, поскольку он связан с комплексом сложных и неоднозначных факторов, определяющих инвестиционный климат в данной стране.
Истекший год позволяет выдвинуть осторожную гипотезу о начале перехода от восстановительной модели экономического роста к новой – инвестиционной. В 2003 году по сравнению с 2002-м не только с 4 до 6,7 % ускорились темпы роста ВВП, но и с 2,5 до 12 % вырос объем инвестиций. Производство машиностроительной продукции увеличилось на 8,5 % – это второй показатель после топливной промышленности.
ПРОБЛЕМА НЕДОВЕРИЯ
Впрочем, делать окончательные выводы относительно формирования новой модели роста пока рано.
Во-первых, неочевидны структурные последствия инвестиционного бума. Иначе говоря, неясно, свидетельствует ли этот бум о возможностях роста всех отраслей народного хозяйства или же является по преимуществу следствием благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры. Топливная промышленность в истекшем году продолжала доминировать в объеме инвестиций и остается на уровне 2001–2002 годов (21–22 %). Далее следуют инвестиции в транспорт (их доля – 17 %), жилищно-коммунальное хозяйство (15 %), электроэнергетику (5 %), пищевую промышленность и связь (по 4 %), черную металлургию и машиностроение (свыше 3 % каждая отрасль). Однако доминирование топливно-энергетического комплекса (ТЭК) не является однозначно негативным фактором – ведь он может стать локомотивом для других отраслей.
Во-вторых, сохранение высокой конъюнктуры цен на основные товары российского экспорта объективно тормозит структурную перестройку отечественной экономики. Благоприятные для бюджета высокие цены на нефть будут оказывать все более угнетающее воздействие на экономику как путем завышения реального курса рубля и отдачи на капитал в сырьевых отраслях, так и относительного снижения эффективности инвестиций в несырьевые сектора. И эта проблема не может быть решена столь популярными сейчас методами налоговой политики.
В-третьих, устойчивость новой тенденции инвестиционного роста зависит от политических обстоятельств, особенно от способности власти создать условия для деятельности отечественных и иностранных инвесторов. А этот последний вопрос остается открытым, причем политические события второй половины 2003-го не способствовали его прояснению.
Переход от восстановительного роста к инвестиционному политически весьма уязвим, что связано с переплетением двух тенденций. С одной стороны, происходит укрепление власти, которой непременно нужен рост, из него она хочет и может получить максимальные дивиденды. С другой – отсутствует глубинная политическая стабильность, сохраняется высокий уровень недоверия практически между всеми участниками экономико-политического процесса – государством, собственниками, работниками (отсутствие у всех необходимой «кредитной истории», понимаемой как в экономическом, так и в политическом смысле). Внешне кажется, что стабилизация произошла и политическая обстановка благоприятствует предпринимательской активности. Вместе с тем чувствуется, что основные политические силы по-разному видят глубинные проблемы функционирования страны, и это ощущение сдерживает предпринимательскую активность. Возникает конфликт между властью, ожидающей немедленных политических дивидендов, и хозяйственным сообществом. Власть начинает искать виновных – в предпринимательской или в политической среде, в сфере бизнеса, среди чиновников, политических партий. А это еще больше осложняет ситуацию, становится дополнительным препятствием на пути экономического роста. (Так, в 1920-х годах политическое руководство СССР видело причины замедления темпов экономического роста в происках частного бизнеса и в неправильной или вредительской деятельности многих видных экономистов и чиновников. В итоге последовали отмена НЭПа и переход к политике насильственной индустриализации.)
Достаточно взглянуть на динамику развития всех стран Центральной и Восточной Европы, а также СНГ, чтобы увидеть: восстановление роста после нескольких лет спада происходило там примерно по одному сценарию и было связано с политической и финансовой стабилизацией, но никак не со специфическими национальными проблемами (нефтяные цены, девальвация и т. п.). А вот политическая уязвимость перехода к инвестиционному росту является специфически российской проблемой. Это естественным образом вытекает из революционного характера трансформации в России: она осуществляется в условиях глубокого конфликта между основными социальными силами и при отсутствии между ними консенсуса по базовым принципам организации нового строя. Именно это повышает уязвимость любой экономической политики в сегодняшней России.
В современных российских условиях внешнеэкономическая конъюнктура создает дополнительную иллюзию устойчивости. На самом же деле внешнеэкономические факторы являются в данной ситуации не столько источником дополнительной стабильности, сколько затрудняют выход на модель постоянного экономического роста. Конъюнктура экспортных цен становится фактором, усугубляющим ситуацию неопределенности, поскольку их динамика непредсказуема в том временнЧм интервале, который необходим для принятия экономико-политических решений. Кроме того, благоприятная конъюнктура вводит в искушение отказаться от осторожной экономической (прежде всего бюджетной) политики и выйти в сферу популистских решений. Неудивительно, что популистская риторика на протяжении 2003-го неуклонно нарастала.
ДИСКУССИЯ О ПОЛИТИКЕ РОСТА
Еще год назад в России широко обсуждались четыре модели консолидации роста.
- Дирижистская (левая) модель, основанная на принципах традиционной промышленной политики, включая выделение различных секторов в качестве отраслевых приоритетов и их государственную (финансовую и нефинансовую) поддержку. Данная модель основывается на этатистской идеологии, на вере в способность государства объективно определять приоритеты и формировать долгосрочную стратегию роста. Не менее важен при этом протекционизм как способ защиты отечественного производителя от конкуренции более сильных иностранных фирм. Такая модель хорошо известна из опыта СССР 1930-х годов, а также деятельности левых правительств в Латинской Америке.
- Развитие финансово-промышленных групп, повышение инвестиционной (и вообще организаторской) роли конгломератов крупнейших фирм. Предполагается, что такие образования обеспечивают концентрацию ресурсов (финансовых, интеллектуальных), а также обеспечивают снижение трансакционных издержек (благодаря соединению в себе финансовых, производственных и исследовательских организаций). Классический пример такой модели дает Южная Корея 1950–1990-х.
- Резкое сокращение бюджетной нагрузки на экономику (реформа формирования и расходования бюджетных средств), приведение ее в соответствие с параметрами, характерными для стран аналогичного уровня экономического развития. Сторонники этой модели, как правило, апеллируют к опыту КНР последней четверти ХХ века, где действительно происходило и снижение доли бюджета в ВВП, и повышение темпов экономического роста.
- Проведение институциональных реформ, нацеленных на стимулирование предпринимательской деятельности, создание государством благоприятных условий для инвесторов, как отечественных, так и иностранных. Необходимо формирование адекватной системы институтов, включая соответствующее законодательство и эффективную правоприменительную систему. Такой подход характерен для большинства посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы.
По итогам же 2003 года дискуссия сосредоточилась в основном вокруг дирижистской и институциональной моделей.
Правительство предложило свое видение ответа на этот вопрос, сформулированное в той же логике, в какой оно действовало на протяжении предыдущих трех лет. Фактически речь шла о наборе мер макроэкономического, институционального и отраслевого характера, вместе составлявших развернутую программу действий.
В макроэкономической сфере – осторожная, консервативная политика, нацеленная на обеспечение денежной и финансовой стабильности, включая сбалансированность бюджета и плавающий валютный курс.
Институциональная политика также продолжала линию предыдущих лет. По отдельным направлениям удалось начать движение вперед – в общем можно сказать об определенном заделе, который был сделан в 2003-м.
Вместе с тем, продвигаясь курсом, намеченным еще в Стратегической программе 2000 года («программа Грефа»), правительство принципиально отказывалось от определения явных отраслевых приоритетов. Это связано с особенностями современного этапа технологического развития, когда практически невозможно априорно определять перспективные сектора и, соответственно, централизованно выделять им финансовые ресурсы. Поэтому мероприятия традиционной промышленной политики, характерной для первой половины ХХ века – «назначение победителей», установление отраслевых приоритетов бюджетного финансирования, – неприемлемы.
В то же время задача диверсификации производства и экспорта, ускоренного развития секторов «новой экономики» становится одной из ключевых. В 2003-м к ее обсуждению правительство и Мин-экономразвития обращались неоднократно, велась работа над концепцией диверсификации. В этой связи был поставлен вопрос об использовании в отраслевой политике специальных мер по обеспечению благоприятного инвестиционного климата. Имеется в виду не целенаправленная поддержка отдельных отраслей и предприятий, а, к примеру, создание особых экономических зон (ОЭЗ) – территорий, на которых бизнес получает особенно благоприятные условия для инвестирования и производства (упрощенный административный режим и налоговые льготы). Принципиальной особенностью этого подхода является отказ от четкого определения приоритетных предприятий, а льготы здесь предоставляются любому предприятию, отвечающему установленным критериям.
Понятно, что финансовые и налоговые структуры скептически относятся к подобным предложениям, опасаясь, что результатом станут многочисленные финансовые нарушения, которые были характерны для России в 1990-е годы и уходить от которых удается только в последнее время. И хотя вероятность таких нарушений нельзя исключить, надо учитывать, что за прошедшие годы имел место некоторый рост административного ресурса (способность власти обеспечивать достижение поставленных целей), поэтому расширились и возможности применения специальных методов стимулирования экономического роста. Принципиально важным является использование этих методов без априорного «назначения победителей».
Таким образом, в правительственной концепции экономической политики акцент был сделан на создание необходимых институциональных предпосылок, а также обеспечение макроэкономической стабильности в качестве общей базы экономического роста. Этот подход может обеспечить устойчивый и долгосрочный рост, ориентированный на реальные, а не искусственные (навязанные государственными чиновниками или отраслевыми лоббистами) приоритеты. Однако такого рода модель политически уязвима. Лишенная внешней эффектности, она предполагает длительную, кропотливую и довольно скучную работу по «выращиванию» институтов. Кроме того, эта модель диверсификации в значительной мере зависит от внешнеэкономической конъюнктуры – сохранение высоких цен на нефть будет серьезно тормозить прогрессивные структурные сдвиги.
Вполне оформилось и альтернативное представление о механизме подстегивания экономического роста и структурных сдвигов. Такой подход, характерный для левых сил, наиболее четко прослеживался в ходе избирательной кампании лидеров блока «Родина». Программа блока включает в себя стандартный набор макроэкономических шагов, характерных для левопопулистских партий и правительств Латинской Америки 30—50-х годов ХХ века. Основными элементами этой программы являются: перераспределение собственности и доходов («обеспечение справедливости»); повышение в этих целях налогов (акцент делается на возврат к прогрессивному налогообложению – как по подоходному налогу, так и по ренте); проведение активной промышленной политики в традиционном смысле этого понятия, то есть выделение приоритетов (отрасли «национальной гордости») и поддержка их методами бюджетной и налоговой политики; изъятие сверхдоходов у экспортно-ориентированных отраслей и реализация их на приоритетных направлениях. (Применительно к современной России этот тезис, в сущности, означает требование изъятия ренты у сырьевого сектора, прежде всего топливно-энергетического комплекса, и использования ее в государственных интересах.) В программу действий также включены макроэкономическая дестабилизация (не только отказ от профицита федерального бюджета, но и допустимость дефицита на уровне 3 % ВВП с направлением средств на увеличение государственного спроса) и частичное восстановление государственного регулирования цен.
Опыт латиноамериканских стран показал крайнюю опасность применения данной концепции даже к индустриальной фазе развития производительных сил. Практически ни одна из следовавших этим рецептам стран не смогла решить задачу сокращения разрыва с наиболее развитыми государствами, а некоторые (например, Аргентина) резко усугубили свое отставание. Вот как описывается стандартная последовательность событий при реализации подобного рода программ в классической работе Рудигера Дронбуша и Себастьяна Эдвардса «Макроэкономика популизма в Латинской Америке».
На первой фазе правительство ускоряет рост, перекачивая ресурсы из экспортных секторов в сектора «национальной гордости» (обычно машиностроение) и одновременно стимулируя спрос через повышение оплаты труда; экономика и благосостояние начинают расти, а с ними и популярность власти. На второй фазе возникают макроэкономические дисбалансы (ухудшение торгового и платежного балансов, сокращение валютных резервов, увеличение внешнего долга), однако на фоне экономического роста эти мелочи мало кого заботят. На третьей фазе быстро возрастает товарный дефицит в контролируемом государством секторе и резко ускоряется рост свободных цен; попытки заморозить цены ведут к усугублению товарного дефицита, а неизбежная девальвация курса национальной валюты оборачивается взрывом инфляции. Ухудшается собираемость налогов, разваливается бюджет, снижается уровень благосостояния народа. На четвертой фазе происходит падение правительства, а новые (нередко из числа военных) руководители принимают радикальные меры по стабилизации социально-экономической ситуации по рецептам правых либералов. Вряд ли есть серьезные основания утверждать, что подобный сценарий не может повториться в современной России.
Кроме того, при попытке проведения данного курса «выбор» приоритетов гарантированно станет результатом взаимодействия коррумпированных чиновников и лоббистов традиционных секторов. Ведь именно традиционные сектора являются наиболее финансово состоятельными, чтобы навязывать государству свои интересы в качестве национальных. А отказ от плоской шкалы налогообложения означал бы радикальный пересмотр той налоговой политики, которая последовательно реализуется на протяжении последних лет, – политики упрощения налоговой системы, и прежде всего перехода к плоской шкале без прогрессий и льгот. Отказ от этой тактики (а, между прочим, бюджетный эффект от нее превзошел все ожидания) в настоящее время означал бы возвращение к ситуации, когда требования государства не соответствовали бы возможностям обеспечить их реализацию. Причем фискальная эффективность была бы принесена в жертву левым представлениям о «социальной справедливости».
Серьезные вопросы вызывают и предложения по изъятию и перераспределению ренты. Во-первых, упования на ренту носят конъюнктурный характер, то есть привязаны к нынешнему высокому уровню мировых цен. Остается открытым вопрос, где бюджет будет брать ресурсы после падения цен. Что, например, если снижение конъюнктуры произойдет тогда, когда зависимость российской экономики от нефтяных доходов возрастет и станет более устойчивой? (Собственно, крах СССР стал результатом того, что советское руководство в 1970-е, поверив в стабильность очень высокого уровня цен на природные ресурсы, подстроило экономику страны под этот уровень; когда же цены изменились, рухнула и ориентированная на них система.)
Во-вторых, важно понять, должно ли повышение уровня обложения экспортных секторов сопровождаться снижением общего уровня налогообложения, или речь идет об увеличении доходов государства?
В-третьих, необходима ясность относительно механизма изъятия дополнительных доходов из сырьевых отраслей. В данном случае рента предполагает индивидуализацию обложения источников соответствующих ресурсов, поскольку в виду имеется необходимость выравнивания условий для предпринимателей, которые должны получать отдачу, соответствующую приложенным усилиям, а не эксплуатировать природный ресурс. Такой подход способен резко повысить «коррупциогенность» государственной политики в отношении сырьевого сектора, так как он означал бы возврат к ситуации, когда решение о справедливой ставке изъятия ренты отдается на откуп чиновнику.
Вместе с тем увеличение притока средств, изымаемых в бюджет из отраслей сырьевого экспорта, может быть целесообразно в условиях благоприятной ценовой конъюнктуры, однако это следует делать, не провоцируя роста коррупции и не усиливая зависимости страны (и бюджета) от колебаний цен на энергоресурсы. Изъятия у ТЭКа можно увеличить при сохранении универсального подхода – путем повышения налога на добычу полезных ископаемых (НДПИ), увеличения экспортных изъятий, а также при осуществлении институциональной реформы «Газпрома».
Наконец, нельзя не отметить тот факт, что дискуссия о ренте носит преимущественно популистский характер и имеет мало общего с реальными действиями политиков. Это в полной мере выявилось в июне 2003 года – в ходе голосования в Думе по поводу предложения правительства повысить уровень НДПИ, что способствовало бы выравниванию рентабельности сырьевых и несырьевых отраслей. Против этого предложения проголосовали тогда все фракции (кроме СПС), включая тех, кто строит свою политическую кампанию на призывах изымать ренту в бюджет.
АДМИНИСТРАТИВНАЯ РЕФОРМА
Недостаточные возможности государства решать стоящие перед ним задачи, обеспечивать выполнение законов являются важным фактором, ограничивающим набор доступных инструментов экономической политики. Поэтому проведение административной реформы становится одним из основных приоритетов политики государства.
Налицо «падающая производительность» экономического законодательства, когда каждое новое продвижение в деле улучшения нормативно-правовой базы экономической жизни будет все менее и менее результативным при данной системе политических институтов. Можно сколь угодно долго улучшать банковское законодательство, заниматься дерегулированием или совершенствованием трудового законодательства, однако во всем этом не будет большого смысла, если не произойдет заметное улучшение в таких сферах, как государственное управление, судебная и правоохранительная системы, и не будет осуществлена глубокая военная реформа.
У проблемы административной реформы есть две особенности, существенно осложняющие работу над ней. Во-первых, на ее проведение требуется длительный период времени. Эффект достигается постепенно, в результате долгой и последовательной работы по изменению «правил игры» государственного аппарата. Формирование новых традиций, привычек и даже смена поколения работников в сфере госуправления гораздо важнее, чем разработка новой правовой базы.
Во-вторых, административная реформа должна проводиться силами самих же работников госаппарата, то есть теми, кого она более всего затрагивает. Это противоречит общему принципу проведения реформ: сами игроки не должны устанавливать правила своей игры и не могут быть арбитрами при оценке своей деятельности. Известно, что генералы не должны осуществлять военную реформу. Однако нельзя сказать по аналогии, что административную реформу должны проводить нечиновники: кроме них больше некому. Это, конечно, серьезно тормозит реформы и требует четкого выражения и последовательного проявления политической воли высшего руководства страны.
Проведение административной реформы представляет собой комплексную проблему, для решения которой понадобится выполнение целого круга важных задач. Это – реформирование госслужбы, нацеленное на повышение эффективности и ответственности работников государственного аппарата; уточнение, упорядочивание и конкретизация обязанностей министерств и ведомств, включая разделение политических и контрольных функций, а также функций предоставления услуг. Это, кроме того, реформа бюджетных расходов, понимаемая как структурная (а не фискальная) задача. Выполнение ее должно обеспечить повышение отдачи от бюджетных средств путем изменения процедур бюджетирования и реструктуризации бюджетной сети. Необходимо обеспечить снижение численности занятых в госсекторе, которая, несмотря на рыночные реформы, устойчиво растет.
Сосредоточившись на функциях, Комиссия по административной реформе под руководством вице-премьера Бориса Алёшина, созданная в 2003-м, занялась преимущественно анализом функций, выполняемых органами государственного управления, и принципиально отказалась заниматься формированием новой, «оптимальной» структуры министерств и ведомств – ведь в демократическом обществе в принципе не может быть поставлен вопрос об оптимальном количестве ведомств и соотношении их функций. «Оптимальное» число министерств возможно только при тоталитарной системе. Недаром в Конституции СССР 1936 года содержалась отдельная статья с полным перечнем народных комиссариатов (министерств), однако при первых же проблесках демократизации эта статья была исключена. В условиях демократии министерств должно быть столько, сколько нужно для обеспечения устойчивости правительства в парламенте.
Что действительно важно сделать в настоящее время, так это определиться с концепцией функционирования системы государственного управления, а также упорядочить перечень его функций. Важным продвижением на концептуальном уровне стало признание того, что на один и тот же орган власти не следует возлагать такие задачи, как выработка политики, разработка правил и норм и осуществление контрольно-инспекционной деятельности. Иначе возникает конфликт интересов по хорошо известной схеме: вначале утверждаются невыполнимые правила, а потом с нарушителей собираются штрафы (или взятки). Частному сектору следует передать функции, с которыми он способен справиться. Скажем, деятельность по технической инвентаризации объектов недвижимости (обязанность пресловутых БТИ) может осуществляться как услуга на рынке. Аналогичные предложения касаются, например, техосмотра. Принципиально важным может оказаться отмена права контрольно-надзорных органов приостанавливать функционирование бизнеса во внесудебном порядке.
В целях повышения эффективности и ограничения государственного вмешательства в экономику работа над административной реформой должна вестись по нескольким направлениям. Необходимо разработать и внедрить систему бюджетирования по результатам, то есть выделения бюджетных средств для решения достаточно четко определенных задач; обеспечить открытость информации о деятельности государственных органов исполнительной власти. Следует разработать систему, при которой органы власти, предлагающие введение новых форм государственного вмешательства в экономику, обязаны публично доказывать необходимость такого вмешательства. Требуется введение процедур периодической оценки эффективности используемых мер госрегулирования с отказом по ее результатам от тех или иных форм регулирования; повышение эффективности управления государственной собственностью; полный отказ от совмещения функций органов исполнительной власти и хозяйствующих субъектов. Кроме того, не обойтись без разработки законодательной базы деятельности саморегулируемых организаций, которые должны взять на себя ряд функций, выполняемых ныне государством.
Наконец, за анализом государственных функций должна последовать гигантская работа по изменению огромного числа нормативных актов, так или иначе регулирующих деятельность госаппарата. А таких документов очень много – от федеральных законов до бесчисленных ведомственных инструкций. Ведь смысл практически любого документа, по сути своей, состоял в том, чтобы придать дополнительно вес какому-то ведомству (его руководителю).
ПРИОРИТЕТЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ
Вопросы, связанные с определением приоритетных направлений деятельности на будущее, уже с середины 2003-го стали предметом интенсивной дискуссии в Администрации президента и правительстве, а также среди близких к кабинету экономистов. Важно, что наработки разнообразных групп экспертов (Комиссия по административной реформе, рабочая группа под руководством замглавы Администрации президента Игоря Шувалова, Минэкономразвития и связанный с ним Центр стратегических разработок) довольно тесно переплетаются и взаимно дополняют друг друга.
Важнейшими вопросами продвижения экономических реформ на среднесрочную перспективу можно считать нижеперечисленные.
- Проведение административной реформы как общее условие повышения эффективности государственного управления, в том числе и реализации собственно экономической политики. Это – длительный процесс, который никак не ограничивается ни реорганизацией правительства, ни реформой госслужбы.
- Завершение концептуальной проработки и начало масштабной реформы бюджетной сферы. Необходимо существенно пересмотреть процедуры принятия решений в бюджетной сфере, системы бюджетирования по результатам, процедуры предоставления бюджетных средств, а также сеть бюджетополучателей (перечень и статус организаций, принципы их функционирования). Существенным моментом здесь является также постепенный переход к среднесрочному бюджетному планированию. Реформирование бюджетных расходов должно было следовать за налоговой реформой, однако за прошедшие два года ничего существенного в этой сфере сделано не было.
- Доработка концепции преодоления сырьевой зависимости российской экономики и переход к формированию системы мероприятий, необходимых для этих целей.
- В развитие двух предыдущих пунктов требуется приступить к работе по повышению эффективности здравоохранения. Эта отрасль не только имеет важную гуманитарную составляющую. Она способна мультипликативно повлиять на развитие других секторов экономики, поскольку создает цепочку спроса во многих других секторах и отраслях, причем спроса, ориентированного на реальные, а не надуманные потребности. Принципиальным направлением развития здесь является переход к преимущественно страховому принципу, в том числе к индивидуальным страховым схемам в здравоохранении.
- Необходима более активная работа над военной реформой, и прежде всего это касается изменения принципов комплектования Вооруженных сил. Решение задач постиндустриального прорыва плохо совместимо с отвлечением молодежи на длительные сроки от активной, творческой деятельности.
- Дальнейшее реформирование естественных монополий.
- Завершение переговоров о присоединении к ВТО (в связи с перспективами реформирования этой организации) и принятие необходимых для вступления в ВТО законодательных актов.
- Развитие нормативно-правовой базы и повышение эффективности функционирования финансовых институтов. Продолжение реформирования банковской системы для повышения ее надежности. Впрочем, надо понимать, что полноценное решение этой проблемы будет возможно только по мере формирования кредитной истории основной массы экономических агентов (фирмы, банки, граждане, государство).
- Уточнить политику России в отношении Европейского союза как ее основного внешнеэкономического партнера. Уже очевидно, что ЕС, занятый внутренними процессами, вряд ли станет активно участвовать в решении вопросов относительно Общего европейского экономического пространства, – тем важнее для Москвы определить, в какой мере европейское законодательство может быть применено в России, и соответствующим образом ориентировать свое нормотворчество.
- Наконец, все более актуальной проблемой становится сохранение достигнутого. В политической сфере это прежде всего касается демократической системы и Конституции 1993 года. В экономической – сохранения складывавшейся в 2000–2003 годах модели налоговой системы, предполагающей низкие налоги при плоской шкале и минимизации льгот.
