По мере приближения Нового года принято дарить подарки, и российские власти стараются следовать этому правилу. 31 декабря прошлого года Президент РФ утвердил новую Стратегию национальной безопасности, а 30 ноября года текущего – новую Концепцию внешней политики. Но если прошлогодний презент был формально привязан к шестилетнему циклу документов стратегического планирования, то изменение «системы взглядов на базовые принципы и направления» внешнеполитического курса хоть и ожидалось, но все равно стало довольно резким. Интересно обратить внимание на те перемены, которые случились в концепции «открытой и предсказуемой, характеризующейся последовательностью» российской внешней политики.
Из всех концепций внешней политики, когда-либо принятых в новейшей истории России, версия 2013 г. оказалась самой недолговечной – ее предшественницы действовали 5-8 лет, она еле-еле протянула срок вполовину меньший. Удивительно, впрочем, что получился и такой отрезок времени: уже к лету 2014 г. несоответствие высокой дипломатической теории и довольно одиозной практики стало настолько очевидным, что политики, обратившиеся на Восток или к изощренным цивилизационным поискам, просто перестали как-либо упоминать КВП. «Приоритетные» отношения с государствами Евро-Атлантического региона, базирующиеся на «глубоких общецивилизационных корнях», отраженных в 54 пункте Концепции, оказались заменены «евразийством», «Шелковым путем», «национализацией элиты» и «контрсанкциями», степень продуманности которых также наводила на мысль о том, что тактические соображения во внешней политике то и дело перевешивают стратегические.
Вполне естественно, однако, что разница между желаемым и действительным довольно быстро была разрешена в пользу последнего. В апреле 2016 г. Сергей Лавров анонсировал новый доктринальный документ, отражающий «мозаичную и противоречивую» международную ситуацию. Вместе с тем, в ходе того же выступления на Ассамблее Совета по внешней и оборонной политике министр иностранных дел заметил, что «вывести какую-то магическую формулу, которая позволит решать любые проблемы, невозможно», а это значит, что и новая Концепция, даром что имеет то же доктринальное поименование, может быть обречена на весьма непродолжительное существование.
Привычное в новом
Вопреки ожиданиям, совершенно новой Концепцию внешней политики назвать достаточно проблематично – огромное количество замечаний, принципов и формулировок благополучно перекочевало из предыдущей версии документа, что, конечно, нередко представляет собой особенность не только российских доктрин. Российская Федерация по-прежнему представляется в качестве «одного из влиятельных центров современного мира», что выражает сохраняющееся убеждение в многополярной природе международных отношений. Как и в предыдущей версии Концепции, Россия выступает за последовательное развитие мировой торгово-экономической и валютно-финансовой системы. Кроме того, по-прежнему подчеркивается, что не имеют перспектив попытки построить «стабильность и безопасность на отдельных территориях» (в документе 2013 г. они назывались «оазисами спокойствия»). Рациональное реформирование ООН прописано в Концепциях внешней политики начиная с 2000 года и всегда выражалось почти дословно воспроизводившимися формулировками: «статус пяти постоянных членов Совета Безопасности должен быть сохранен…», «повышение эффективности…», «решения должны приниматься на основе широкого согласия…»; тем не менее, с 2008 года в формулировках КВП регулярно встречается и категория «коллективного лидерства», которое, согласно вот уже трем доктринам, должно осуществляться при уважении координирующей роли ООН, но выступает самостоятельной гарантией «устойчивой управляемости» мирового развития.
На самом деле, ряд сохранившихся положений способен даже удивить. Так, в новой Концепции по-прежнему присутствует «приверженность России универсальным демократическим ценностям» — этот пункт появился в 2008 г. еще при президенте Медведеве и с тех пор его содержание столько раз оспаривалось различными представителями истеблишмента, что впору было издавать альманах «Критика универсалий». Тем не менее, в принятом варианте КВП «универсальные демократические ценности» соседствуют с «многообразием цивилизаций» и «множественностью моделей развития», а «предотвращение межцивилизационных разломов» сопрягается с «гуманизацией социальных систем во всем мире» (при недопустимости «навязывания собственной школы ценностей»). Как и прежде, граница между «универсальными» и «традиционными» ценностями в отечественных документах стратегического планирования не проведена – это касается и Стратегии национальной безопасности, и Концепции внешней политики. Несмотря на подобную двусмысленность и неопределенность, российский внешнеполитический курс в рамках уже упомянутой стратегии «коллективного лидерства» предусматривает, среди прочего, «формирование ценностных основ совместных действий с опорой на общий духовно-нравственный потенциал». Получается, что универсальные ценности не просто выступают в качестве желательного фундамента коллективных действий, но и еще могут быть, по сути, сконструированы – пространство для апелляций к «традиционности» после такого вроде бы должно ограничиться, но делать этого вовсе не спешит.
Новое в привычном
Вместе с тем, нельзя не обратить на некоторые довольно специфические новации, которые встречаются в тексте новой Концепции.
В первую очередь, речь о существенном пересмотре тезиса, заявленного в п.56 прошлой версии документа, в котором Россия объявлялась «неотъемлемой и органичной частью европейской цивилизации», основной задачей которой в отношении с ЕС является «продвижение к созданию единого экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана». Это пространство, как и «поэтапная отмена визового режима», в КВП вполне сохранилось, но цивилизационная принадлежность пересмотрена. Это вызывает логичные вопросы – либо предшествующий доктринальный взгляд был чересчур идеалистичен (что вдвойне удивительно, учитывая тот факт, что Концепция была принята много позже Мюнхенской речи, конфликта в Южной Осетии или указа о приостановлении действия ДОВСЕ), либо конъюнктура международных отношений вдруг изменила цивилизационные расклады (что заставляет вообще сомневаться в реальности последних). Кроме того, несмотря на культурный «развод» и сопутствующие внешнеполитические шаги наподобие приостановления членства в ПАСЕ, в новой КВП сотрудничество с ОБСЕ и Советом Европы по-прежнему находится в числе приоритетных «региональных приоритетов».
Достаточно необычно выглядит и исчезновение из текста Концепции такой характеристики отечественной внешней политики, как «прагматичность». Вероятно, этот термин был бы более уместен именно в версии 2016, а не 2013 г., и тем не менее; особую пикантность этой детали придает тот факт, что в п.56 теперь уже нового текста конфликт вокруг ЛНР и ДНР назван «внутриукраинским», а в подпункте «б» п.26 черным по белому осуждается вмешательство во внутренние дела государств «посредством поддержки негосударственных субъектов». Подобная лексика соседствует с продолжающейся однозначностью в отношении Приднестровья («особый статус»), а также Абхазии и Южной Осетии («содействие становлению…как современных демократических государств»), а также подпунктом «в», указывающим на недопустимость интервенций и вмешательства под предлогом «ответственности по защите». Вот где, казалось бы, прагматичность и даже некоторый утилитаризм, тем не менее, российская внешняя политика по-прежнему остается «открытой и предсказуемой», «характеризуется последовательностью», но теперь уже не является «прагматичной».
Несколько неожиданный пересмотр произошел и в рамках оценки глобальной экономической ситуации: Россия по-прежнему «содействует эффективному функционированию многосторонней торговой системы», но в новом варианте КВП прямо указывается, что основой последней «является ВТО». Столь однозначное одобрение организации, резко критикуемой в ходе внутриполитических баталий, выглядит достаточно необычно, как, к примеру, и отсутствие перераспределения региональных приоритетов в сторону КНР и Азиатско-Тихоокеанского региона.
После весьма обширных рассуждений на тему «поворота на Восток» можно было ожидать, что место соответствующих партнеров в линейке «региональных приоритетов» будет скорректировано, однако в Концепции они по-прежнему рассматриваются позже арктического Северного морского пути и «расширения присутствия в Антарктике». Сопряжение ЕАЭС и Экономического пояса Шелкового пути (ЭПШП) в КВП не упоминается в принципе. Упоминаемая «принадлежность» России к АТР не оборачивается сменой ориентиров – внутренняя структура Концепции внешней политики в части IV практически полностью дублирует схему КВП-2013.
В завершение хотелось бы обратить внимание на небезынтересное уточнение подпункта «и» п.27, где впервые за долгое время неожиданную конкретизацию получает призыв к «созданию зон, свободных от ядерного оружия и других видов ОМП». Такую зону КВП предполагает создать на Ближнем Востоке. Инициатива, привязанная, по всей видимости, к сирийскому конфликту, в условиях конфликтного и сложного региона может получить дополнительные, а возможно, и неожиданные звучания, что может обернуться не разрешением конфликтов, а их эскалацией.
Зыбучая либерализация
Как ни странно, новая редакция Концепции внешней политики, несмотря на ряд резких и откровенных заявлений в адрес американских и европейских «партнеров», по общему духу довольно сильно напоминает версию КВП 2013 года. Несомненно, не стоит недооценивать исчезновение европейского цивилизационного маркера, способное пробудить не вполне благоприятные последствия во внутренней политике, однако сохранение прежних «магистральных линий» наподобие сотрудничества с Европой и уже обозначившиеся прикладные действия в том же направлении вызывают осторожный оптимизм. Очевидно, что возвращения к прежним отношениям с партнерами и конкурентами не произойдет; тем не менее, становление некой новой формы равновесия и взаимного сотрудничества будет одинаково выгодно, по всей видимости, всем вовлеченным сторонам. Худой мир лучше доброй ссоры, известно нам со времен Цицерона; сегодня мы можем добавить, что постепенное восстановление отношений лучше, чем суетливое прожектерство. Остается лишь надеяться, что сама Концепция внешней политики вернется к своей доктринальной функции и не будет пересматриваться раз в три года под гнетом «тактических многоходовок».
