Глобальное телевидение, «финансовое цунами» спекулятивных капиталов, сметающее и воздвигающее национальные экономики, виртуальная реальность, интерактивность – все это проявления глобализации, процесса стремительного формирования единого общемирового финансово-информационного пространства на базе новых, преимущественно компьютерных технологий.
Его внешние атрибуты не должны заслонять главного – влияния информационных технологий на общество и человечество в целом. Благодаря этим технологиям преобразование живого человеческого сознания – как индивидуального, так и коллективного – превратилось в наиболее прибыльный и потому массовый бизнес. Если на протяжении всей предшествующей истории человечество изменяло окружающий мир, то теперь (по крайней мере в последние десять лет) оно изменяет себя. Это революция, трансформировавшая сам характер человеческого развития. Распространение новых технологий, обусловленное резким ростом объема информации, создает огромные проблемы для общественных структур, прежде всего систем управления, которые катастрофически не успевают за стремительными изменениями.
Между тем однажды человечество – по крайней мере, западная цивилизация – уже попадало в такую ситуацию. Изобретение книгопечатания в XV веке привело к подлинному «информационному взрыву» – резкому увеличению количества информации, повышению ее доступности и быстрому росту числа людей, размышляющих на абстрактные темы.
Управляющие системы того времени оказались не приспособленными к «информационной революции», вызванной книгопечатанием и не смогли справиться с порожденными ею проблемами. Результатом стали Реформация и серия чудовищных религиозных войн, которые в относительном выражении принесли на порядок больше жертв и разрушений, чем даже Вторая мировая (в ходе Тридцатилетней войны население Германии сократилось вчетверо – с 16 до 4 миллионов человек). Тот факт, что из горнила этих потрясений вышла современная западная цивилизация, представляется слабым утешением.
Сегодня, как и полтысячи лет назад, «информационный взрыв» превышает возможности сложившихся управляющих структур и создает для человечества серьезные системные опасности. Это не значит, что второй «кризис Гутенберга» обязательно ввергнет нас в противостояние, подобное религиозным войнам Средневековья. Однако мы должны понимать, что многие из болезненных проблем сегодняшнего дня есть не что иное, как проявления общей тенденции – неприспособленности управляющих систем к новому информационному и коммуникативному скачку. Связанный с этим кризис носит всеобъемлющий характер, и его преодоление требует не только осторожности и терпения, но и многократного наращивания усилий. Ведь в общих чертах известно, чтЧ может произойти, если выход не будет найден.
КРИЗИС УПРАВЛЯЮЩИХ СИСТЕМ
Современные системы управления сложились до того, как технологии формирования сознания получили повсеместное распространение. Использование этих глобальных технологий ввергает управляющие системы в тяжелый кризис: управленческих ошибок совершается все больше, а их последствия носят более пагубный характер.
Первым фактором кризиса традиционных управляющих систем является самопрограммирование. Управление при помощи формирования сознания основано на убеждении. Тот, кто активно убеждает в чем-то других, может настолько утвердиться в собственной абсолютной правоте, что утратит объективность. Вопреки классической узбекской пословице, если сто раз произнести слово «халва», во рту действительно станет сладко.
С самопрограммированием связан второй фактор управленческого кризиса, а именно стремление преобразовать не реальность, а ее восприятие, что, казалось бы, значительно проще. В ограниченных масштабах такой подход эффективен, но его доминирование в стратегии управляющих систем также ведет к их неадекватности. Наглядный пример – политика администрации президента России, которая, насколько можно судить, к настоящему времени почти отказалась от прямого, непосредственного воздействия на реальные процессы общественного развития, предпочитая действовать в информационной сфере.
Эскалация безответственности – третий фактор кризиса управляющих систем. Работая с отвлеченными представлениями и телевизионной «картинкой», управленец просто теряет понимание того, что его работа влияет на реальную жизнь реальных людей. Снижение ответственности при эрозии адекватности – это поистине гремучая смесь!
И, наконец, четвертый фактор кризиса традиционных управляющих систем – вырождение демократии. Причина не только в ослаблении и «размывании» государства, являющегося несущей конструкцией современных демократий. Ведь для формирования сознания общества достаточно воздействовать на элиту – относительно небольшую его часть, участвующую в принятии важных решений или являющуюся примером для подражания. Концентрированные усилия по формированию сознания элиты приводят к тому, что она отрывается от общества и теряет эффективность. При этом исчезает сам смысл демократии, так как элита перестает воспринимать идеи и представления, рожденные в недрах общества. Насколько быстро происходит этот процесс, можно видеть на примере России: уже к 1998 году, то есть за семь лет нахождения у власти, демократы оторвались от народа значительно дальше, чем коммунисты за предыдущие семьдесят.
Ситуацию осложняет тот факт, что круг элиты в информационном обществе, как раз там, где широко применяются технологии формирования сознания, значительно уже круга элиты в обществе прежнего типа. Это вызвано технологическими причинами: небывалой мобильностью и одновременно концентрацией ресурсов. Классический пример – современный фондовый рынок. Изменение сознания не более чем сотни его ключевых игроков способно изменить всю финансовую ситуацию в мире.
Таким образом, в силу объективных причин, которые невозможно устранить в обозримом будущем, эффективность традиционных систем управления драматически падает, они всё хуже справляются даже с рутинными, повседневными функциями.
КРИЗИС НЕРАЗВИТОГО МИРА
Угроза глобальной стабильности, связанная с кризисом управляющих систем, усугубляется тем, что разрыв между развитыми странами и остальным миром приобрел технологический характер и в сложившейся парадигме мирового развития непреодолим.
Это обусловлено четырьмя основными факторами.
Прежде всего повсеместным обособлением групп людей, работающих с «информационными технологиями», в «информационное сообщество», которое по материальным причинам неизбежно концентрируется в наиболее развитых странах.
Вторым фактором формирования технологического разрыва являются принципиально новые «метатехнологии», применение которых исключает возможность конкуренции с их разработчиком. Это, например, комплексы оружия со скрытыми и не подлежащими уничтожению системами опознавания «свой – чужой», которые исключают их применение против государства-разработчика; сетевой компьютер (рассредоточение его памяти в сети дает разработчику доступ ко всей информации пользователя); современные технологии связи, позволяющие анализировать в режиме он-лайн телефонные сообщения (вялотекущий скандал между Европой и США вокруг системы Echelon вызван именно коммерческим использованием результатов этого анализа).
К данной категории относятся и технологии формирования сознания. Они представляют собой сложнейшее динамическое сочетание различных инструментов воздействия на информационное поле (СМИ, реклама, действия общественно значимых персон и структур, слухи, активные мероприятия), основанное на достижениях психологии и математики. Эти технологии нуждаются в постоянном обновлении, так как сознание быстро привыкает к внешнему воздействию и теряет чувствительность к нему. Прекращение обновления механизмов такого воздействия может привести к потере управляемости. Образуется жесткая зависимость потребителя от разработчика новых технологий.
Третья причина формирования технологического барьера: под воздействием информационных технологий меняются основные ресурсы развития. Теперь это не просто пространство с жестко закрепленным на нем производством, а в первую очередь мобильные финансы и интеллект, что принципиально изменило характер сотрудничества между развитыми и развивающимися странами. Созидательное освоение вторых первыми (а именно оно являлось содержанием как британского колониализма, основанного на политическом господстве, так и американской модели неоколониализма, базирующейся на экономическом контроле) уступает место разрушительному освоению посредством обособления и изъятия финансов и интеллекта развивающегося общества. Таким образом, прогресс развитого общества достигается (в большинстве случаев неосознанно) за счет деградации «осваиваемого», причем масштабы деградации, как всегда при «развитии за счет разрушения», превосходят выигрыш развитого общества.
Именно осмысление реалий и последствий этой трансформации породило разнообразные политкорректные (и оттого затушевывающие, а не проясняющие ситуацию) понятия вроде «упавших», «падающих» стран и «несостоявшихся государств», которые применяются по отношению к обществам, безвозвратно утратившим не только важнейшие интеллектуальные ресурсы развития, но и способность их производить.
Наконец, четвертой причиной возникновения технологического разрыва между развитыми странами и остальным миром является проблема глобального монополизма транснациональных корпораций (ТНК), которые еще более эффективно, чем в прежние времена, ограничивают, а то и полностью блокируют передачу технологий. Немалую роль в этом процессе сыграл институт защиты интеллектуальной собственности, который во многом превратился в инструмент прикрытия и обоснования жесточайшего злоупотребления монопольным положением.
В силу изложенного неразвитые страны не имеют ресурсов для достижения успеха; обреченность концепции «догоняющего» развития вполне очевидна (в частности, после работ Владислава Иноземцева (Внесён Министерством юстиции РФ в реестр лиц, выполняющих функции иностранного агента, 26.05.2023.)). Из механизма воспитания и развития слабых обществ конкуренция выродилась в механизм их уничтожения. Таким образом, пока глобальные СМИ обеспечивают широчайшее распространение по всему миру стандартов потребления развитых стран, ужесточение конкуренции, вызванное глобализацией, убеждает ширящиеся массы людей в принципиальной недоступности распространяемых стандартов не только для них, но и для их детей и внуков.
Вызываемые этим отчаяние и безысходность порождают нарастающую глобальную напряженность. Международный терроризм – частное и не самое опасное ее проявление: он является лишь аспектом глобального протеста, высокоэффективным транснациональным бизнесом и не в последнюю очередь инструментом воздействия наиболее развитых государств как на правительства менее развитых стран, так и на свои собственные общества.
КРИЗИС ГЛОБАЛЬНОГО МОНОПОЛИЗМА
Неблагополучие сконцентрировано не только в экономически слабых странах, оно является общей проблемой. Причина этого – происходящее вполне по Марксу загнивание глобальных монополий, которые не поддаются действенному регулированию со стороны государств и международной бюрократии. Последние были бессильны даже перед лицом традиционных производственных ТНК; сейчас же им противостоят во многом неформальные – и соответственно далеко не всегда «видимые» – финансово-информационные группы. Наиболее примитивными и потому заметными структурами такого рода можно признать, например, коммерческую империю Сильвио Берлускони или сообщество, иногда называемое «техасско-саудовской нефтяной группой», в котором переплетены интересы американских нефтяных гигантов и правящей династии Саудовской Аравии.
Первый признак загнивания глобальных монополий заключается в том, что в 90-е годы ХХ века, впервые после Второй мировой войны, накопление богатства перестало само по себе вести к прогрессу в решении основных гуманитарных проблем человечества, таких, как загрязнение окружающей среды, нехватка воды, неграмотность, болезни, бедность, дискриминация женщин, эксплуатация детей и т. д. Это свидетельствует об исчерпании традиционного механизма развития человечества и объективной необходимости смены его парадигмы.
Второй признак – структурный кризис развитых экономик, а в силу их преобладания в мире – и всей мировой экономики. Высокая эффективность информационных технологий внезапно привела к глобальному «кризису перепроизводства» продукции, создающейся на их основе. Этот кризис усугубляется наличием сразу двух барьеров, препятствующих расширению сбыта такой продукции. Первый из них общеизвестен: распространение новых технологий затрудняется вследствие того, что они оказываются слишком сложными, избыточно качественными и неприемлемо дорогими. Это лишает развитые страны ресурсов для продолжения технологического прогресса на рыночной основе. Именно поэтому так называемое «цифровое неравенство» (неравенство в доступе к информационным технологиям. – Ред.) ограничивает перспективы не только развивающихся, но и развитых стран.
Наличие второго барьера связано с ориентацией информационных технологий на сознание человека. Принадлежность объекта воздействия к иной культуре снижает эффективность информационных технологий и ограничивает спрос на соответствующую продукцию. В результате культурный барьер, нисколько не препятствующий распространению изделий, скажем, компании Ford, оказывается непреодолимым, например, для продукции CNN.
Поэтому борьба за расширение рынков информационных технологий автоматически становится борьбой за вестернизацию традиционных обществ. А это, в свою очередь, вызывает крах государственности в слабых странах (даже в России с ее значительным «западным» культурным пластом попытки форсированной вестернизации привели лишь к национальной катастрофе, начавшейся в 1991 году, и финансово-идеологическому краху 1998-го) и обострение противостояния между относительно сильными незападными обществами и Западом.
Сегодня это обострение используется последним для решения проблемы финансирования технологического прогресса. Ведь рост напряженности в мире, в том числе в результате активизации международной террористической деятельности, способствует росту военных расходов, а те являются не только инструментом оживления национальных экономик в рамках своего рода «военного кейнсианства», но и наиболее эффективным механизмом стимулирования технологических прорывов.
Однако такой метод ускорения прогресса может быть только краткосрочным, поскольку представляет собой лекарство более опасное, чем сама болезнь. Ведь он разжигает конфликт не столько между развитыми и неразвитыми странами, сколько между странами, относящимися к различным цивилизациям.
КРИЗИС МЕЖЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ КОНКУРЕНЦИИ
Социализм и капитализм конкурировали в рамках единой культурно-цивилизационной парадигмы, и силовое поле, создаваемое биполярным противостоянием, удерживало в ее рамках остальное человечество, оказывая на него мощное преобразующее влияние. Исчезновение биполярной системы уничтожило это силовое поле, высвободив два глобальных цивилизационных начала: исламское и китайское.
В настоящее время мировая конкуренция стремительно приобретает характер конкуренции между цивилизациями, и кошмарный смысл этого только еще начинает осознаваться человечеством. Проще всего понять его по аналогии с межнациональными конфликтами, особенно страшными вследствие своей иррациональности: стороны существуют в разных системах ценностей, что крайне затрудняет достижение соглашений.
Участники межцивилизационной конкуренции разделены еще глубже: они не только преследуют разные цели разными методами, но и в массе своей не способны полностью понять ценности, цели и методы друг друга. Финансово-технологическая экспансия Запада, этническая – Китая и социально-религиозная – ислама не просто развертываются в разных плоскостях. Они воспринимают друг друга как глубоко чуждое явление, враждебное не в силу естественной борьбы за власть, а по причине самого образа жизни.
При этом, в отличие от внутрицивилизационных конфликтов, понимание позиций друг друга не только не является универсальным ключом к достижению компромисса, но и может уничтожать саму его возможность, так как лишь выявляет несовместимость конфликтующих сторон. Каждая из трех осуществляющих ныне экспансию цивилизаций, проникая в другую, не обогащает, но, наоборот, разъедает и подрывает ее (о чем свидетельствуют, например, этнический раскол американского общества и имманентная шаткость прозападных режимов в исламских странах). Компромисс возможен только при изменении образа жизни, то есть уничтожении участника противостояния как цивилизации. По сути, эта борьба бескомпромиссна, она нарастает даже при видимом равенстве сил и отсутствии шансов на чей-либо успех.
Вместе с тем мы являемся свидетелями процесса еще более драматического, чем столкновение западной и исламской цивилизаций, – начавшегося разделения Запада, цивилизационного (а не экономического) трансатлантического расхождения. Уже сегодня раскол между США и Евросоюзом не дает им создать единый фронт борьбы даже с такими очевидными угрозами, как, например, наркомафия. Так, еще в 2002 году Вашингтон отказался ввести санкции за наркоторговлю против Афганистана, посчитав это противоречащим американским интересам. Между тем после победы США над талибами производство наркотиков в Афганистане, направляемых прежде всего в Европу и Россию, выросло в десятки раз. Однако видимость стабильности в Афганистане, базирующейся на хрупком согласии с тамошними «полевыми командирами» (читай: наркобаронами) для Вашингтона важнее, чем проблемы, например, европейцев. Иными словами, интересы глобальной конкуренции перевешивают интересы борьбы с глобальными угрозами.
Помимо прочего, конкурирующие цивилизации борются за право определить «повестку дня», то есть конкретную область и принципы противостояния. В предпочтительном положении по-прежнему находятся США, чей комплекс финансово-экономических целей наиболее универсален, а также значительно меньше, чем у европейцев, отягощен гуманитарными ценностями. В отличие от идеологического, религиозного или тем более этнического подчинения, финансовая экспансия сама по себе никого не отталкивает a priori, поэтому круг ее потенциальных сторонников и проводников максимально широк, как и возможности выбирать лучший человеческий и организационный «материал».
Проводником финансовой экспансии объективно служит почти всякий участник рынка, что обусловлено природой его деятельности. Сторонник той или иной цивилизации (а не ее отдельных аспектов) – это тот, кто считает единственно правильным образ жизни, предусмотренный этой цивилизацией. Поэтому универсальность и комфортность западных ценностей особенно важны при анализе одной из ключевых компонент глобальной конкуренции – ориентации элит вовлеченных в нее стран.
РОЛЬ СОЗНАНИЯ ЭЛИТЫ
Если государство является мозгом и руками общества, то элита служит его центральной нервной системой: она отбирает побудительные импульсы, заглушая одни и усиливая другие, концентрирует и передает их соответствующим группам «социальных мышц». Выражаемые элитой мотивация и воля общества определяют конкурентоспособность нации в долгосрочном плане. А поскольку в эпоху глобализации конкуренция переместилась прежде всего в сферу формирования сознания, важнейшим фактором конкурентоспособности общества становятся те, кто формирует сознание его элиты. Часто сознание элиты формируется извне. Это завуалированная форма внешнего управления. Если такое управление осуществляется стратегическими конкурентами соответствующего общества, оно становится неадекватным, а цели элиты – разрушительными для самого этого общества.
Но даже формирование сознания элиты ее собственным обществом еще не гарантирует ориентацию на национальные интересы. Для представителей элиты естественно стремиться к либерализации, предоставляющей им новые возможности, но зачастую подрывающей конкурентоспособность их страны и несущей беды их народам. Глобализация, которая приносит большие возможности сильным и большие несчастья слабым, объективно разделяет недостаточно развитые общества, принося благо их элитам и проблемы рядовым гражданам.
Еще один фактор разделения элиты и нации: в относительно слабо развитых обществах традиционная культура, да еще и с учетом давления консервативной бюрократии, способствует отторжению инициативных, энергичных людей, порождая в них естественное чувство обиды. В результате, даже преодолев сопротивление среды и пробившись в элиту, инициативные люди не могут избавиться от чувства чужеродности. Это провоцирует враждебность активных представителей элиты к своему обществу, воспринимаемому как скопище несимпатичных, а то и опасных людей. Такие настроения имеют богатейшую традицию в России, но характерны и для многих других стран. Более того, эта тенденция приобретает все больший масштаб по мере распространения западных стандартов образования и переориентации части элиты и прежде всего молодежи неразвитых стран (особенно незападных цивилизаций) на западные ценности. Даже вполне искренняя и предпринятая из лучших побуждений попытка оздоровить свою родину путем механического переноса на ее почву реалий и ценностей развитых стран способна разрушить общество не только тогда, когда оно не готово усвоить внедряемые ценности, но и в том случае, если эти ценности цивилизационно чужды ему. Именно с элиты и молодежи начинается размывание собственной системы ценностей, которое ведет к размыванию общества.
Практический критерий патриотичности элиты – форма ее активов. Как целое, элита обречена действовать в интересах сохранения и приумножения именно собственных активов (материальных или нематериальных – влияния, статуса и репутации в значимых для нее системах, информации и т. д.). Если критическая часть этих активов контролируется стратегическими конкурентами (например, представители элиты стремятся заслужить одобрение не своего народа, а со стороны лидеров конкурирующих обществ), элита начинает реализовывать интересы последних, превращаясь в коллективного предателя.
РОССИЯ: РЕШАТЬ ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ КАК СВОИ ВНУТРЕННИЕ
Россия переживает глубочайший кризис. Национальная катастрофа, начавшаяся в ходе распада СССР, продолжается. Население вымирает и не демонстрирует сколько-нибудь заметных признаков самоорганизации; эффективность государственного управления заметно снижается.
Освоение российских ресурсов как «мировым сообществом», так и самими российскими капиталами носит «трофейный» характер и просто не предусматривает последующего воспроизводства экономики. Действия развитых стран в отношении наследства СССР на территории России напоминают дележ шкуры еще не убитого, но уже слабеющего и утратившего способность самостоятельно передвигаться медведя, который, тем не менее, велеречиво и глубокомысленно рассуждает о своей роли в мировой истории и об организации своего конструктивного взаимодействия с группами охотников и мародеров.
Вместе с тем Россия при всей ее очевидной слабости по-прежнему контролирует целый ряд уникальных и критически важных в современных условиях ресурсов: территорию евро-азиатского транзита, уникальные природные ресурсы Сибири и Дальнего Востока, навыки создания новых технологий. Это делает ее ключевым объектом практически всех цивилизационных экспансий, источники которых – что также очень существенно – расположены в непосредственной близости от России.
Таким образом, главная проблема сегодняшнего дня – столкновение цивилизаций – приведет к тому, что Россия, как минимум, в ближайшие полтора десятилетия станет для мира важнейшим «местом действия». Здесь будет решаться судьба человечества: именно на территории России конкуренция цивилизаций примет форму непосредственного столкновения (причем всеобщего, «всех со всеми») по вопросам, связанным с контролем над ее ресурсами. Более того, «фронт» цивилизационного единоборства пройдет не по географическим рубежам, а внутри самогЧ российского общества, которое становится поэтому одним из ключевых – возможно, даже структурообразующих – факторов развития человечества.
В том, что наша страна, наш дом станут местом решения глобальных проблем, заключены и наша слабость, и наша сила. Ведь досконально зная поле боя, мы сможем влиять на ход развития всего человечества. Однако цена этого «могущества от слабости» – жизнь, ибо любая ошибка может стать смертельной. В практическом плане перед российским обществом стоит задача гармонизации интересов и сбалансирования усилий различных цивилизаций, осуществляющих экспансию на нашу территорию.
Итак, вне зависимости от нашего желания внутренняя российская политика станет в обозримом будущем инструментом решения даже не международных, а глобальных проблем. При этом миссия России ни при каких обстоятельствах не может являться внешней; вектор развития общества должен быть направлен внутрь, на себя, а не наружу, – просто потому, что ни на что иное ни у сегодняшней, ни у завтрашней России элементарно не хватит сил.
Это вынужденное самоограничение, обусловленное слабостью, надеюсь, преодолимой, ни в коей мере не должно возводиться в ранг добродетели и тем более становиться основой изоляционистских концепций наподобие популярной в последнее время доктрины «конструктивного изоляционизма». По сути, она представляет собой демонстративное игнорирование Запада и всего внешнего мира в стиле не то Брежнева, не то китайских императоров середины позапрошлого века.
Любые внешние силы, способные помочь, следует безоговорочно приветствовать и привлекать. Но и они, и мы сами должны понимать, что такое привлечение возможно только в рамках реальной общности интересов, ибо платить за эту помощь (в том числе встречными уступками) нам из-за нашей слабости попросту нечем. Мы должны энергично влиять на цивилизации, развертывающие свою экспансию на нашей территории, но, во-первых, осознавать при этом относительную мизерность своих ресурсов и, во-вторых, осуществлять это влияние исключительно для решения собственных проблем, а не ради абстрактных геополитических схем.
Единственная оформленная идея последнего времени, связанная с поиском нашей роли в развитии человечества («либеральный империализм»), сводится, по сути, к попытке превращения РФ в «региональную державу» на основе реализации на территории СНГ американских интересов, глубоко чуждых как самой России, так и ее соседям. Эта идея обречена на неудачу не только в силу расхождения позиций Москвы и Вашингтона по целому ряду вопросов или наличия конкурирующих (в первую очередь европейских) интересов в отношении этого региона, но и из-за элементарной слабости России. Пора осознать наконец, что наше общество только тогда сможет проводить сколько-нибудь значимую, направленную вовне политику, когда у него появятся для этого реальные ресурсы, то есть когда оно наведет порядок у себя дома. Россия способна отработать модели и алгоритмы решения глобальных проблем на уровне своей внутренней политики. Обустраивая свою жизнь, она привнесет гармонию в мир.
Весьма вероятно, что задача оздоровления российской экономики потребует реализации мер, не укладывающихся в стереотипы «либерального фундаментализма», включая некоторое усиление протекционизма (являющееся сейчас общемировой тенденцией) и предоставление государственных гарантий на непосильные для бизнеса, но необходимые экономике инвестиционные проекты (согласие на это МВФ, например, дал России еще в апреле 1999 года). Этого не надо пугаться, пока подобные действия будут вызываться не идеологическими, а исключительно прагматическими подходами при полном понимании их временности. По мере укрепления экономики и восстановления конкурентоспособности страну следует все больше открывать для внешней конкуренции. Но так, чтобы в каждый момент времени интенсивность конкуренции была достаточной для стимулирования эффективности национальной экономики, но не разрушения ее.
Стратегической, долгосрочной целью должно быть возрождение России как самостоятельной мощной цивилизации, на равных участвующей в глобальной конкуренции. Но путь к этому лежит через промежуточные этапы. От сегодняшнего положения «поля боя» нам еще предстоит пройти длительный путь даже к промежуточному по своей сути положению «моста» между ключевыми, наиболее мощными в экономическом и политическом отношении цивилизациями.
