Май-2004 знаменовал начало нового этапа в истории того, что географы и историки несколько расплывчато называют «наш континент». Вслед за нынешними десятью новыми членами к Европейскому союзу в 2007 году присоединятся Румыния и Болгария; вскоре, очевидно, настанет очередь Хорватии, за ней, вероятно, последует Македония. Впоследствии в ЕС вступят и другие государства, образовавшиеся на территории Югославии после ее развала и в свое время пережившие иго Османской империи.
Для определения этой новой совокупности государств более всего подходит слово «разнородность», хотя в данном контексте чаще говорят о многообразии. Многообразие внушает большее доверие, потому что способно служить основой для объединения, а вот разнородность может привести как раз к разобщению. Формирующийся у нас на глазах Европейский союз, без сомнения, обладает обаянием многообразия. Однако вследствие включения в его состав стран Балканского полуострова и расширения сферы культурного влияния православия (этот процесс начался со вступлением в ЕС Греции) Европе стала присуща опасная разнородность.
Таков контекст, в котором сегодня встает так называемый турецкий вопрос. Возник он, безусловно, не на голом месте. Список взаимных обязательств, взятых Турцией, с одной стороны, и Европейским сообществом, а затем Евросоюзом – с другой, был бы слишком длинным. Достаточно напомнить, что после заключения в 1963-м Договора об ассоциированном членстве и Анкара, и Брюссель всегда имели в виду перспективу будущего присоединения Турции к Европейскому союзу.
За последние годы Европейский совет, высшая инстанция ЕС, неоднократно выступал с серьезными заявлениями по турецкому вопросу. Впервые это случилось в декабре 1997 года в Люксембурге, когда прозвучало заявление о том, что запрос Турции будет рассматриваться с учетом соответствия объективным критериям, как это делается в отношении других кандидатов. Эти критерии, сформулированные в Копенгагене в 1993-м (на сессии Европейского совета на уровне глав государств и правительств. – Ред.), основываются прежде всего на таких понятиях, как демократия и правовое государство, права человека, уважение и защита прав меньшинств, а также на экономических показателях. После сессии Европейского совета в декабре 1999 года в Хельсинки (на котором было принято решение формально признать за Турцией статус кандидата. – Ред.) Турция вступила в период подготовки к вступлению в Евросоюз. Через три года в Копенгагене Европейский совет напомнил о ранее высказанных требованиях и призвал Анкару активно проводить реформы, чтобы достичь соответствия необходимым критериям. Между тем непосредственно перед Копенгагенским саммитом ЕС в Турции прошли выборы в Великое национальное собрание. Традиционные партии были с позором изгнаны, и к власти пришла Партия справедливости и развития (ПСР), возглавляемая Реджепом Тайипом Эрдоганом и декларирующая свою приверженность идеалам ислама.
С тех пор ПСР делает все возможное, чтобы ее считали партией «мусульманской демократии» (по аналогии с «христианской демократией»). К большому удивлению многочисленных наблюдателей, новое правительство Турции ускорило проведение реформ (подрывая тем самым позиции Народно-республиканской партии, хранящей верность заветам Ататюрка (Мустафа Кемаль Ататюрк – первый президент (1923–1938) Турецкой Республики. – Ред.)) и спокойно принимает группы инспекторов Европейской комиссии, приезжающие с ознакомительными целями. Неожиданной оказалась и активная поддержка Анкарой плана ООН по воссоединению Кипра, отвергнутого в конце концов Грецией.
К концу сентября 2004-го Еврокомиссия даст оценку достигнутым Турцией успехам, ответственность за это возложена на комиссара ЕС по вопросам расширения Гюнтера Ферхойгена. Аналогичная процедура в отношении Хорватии привела к тому, что Европейский совет рекомендовал начать с Загребом переговоры о вступлении. Подобные переговоры носят, как правило, очень затяжной и детальный характер. А когда речь идет о столь крупной и сложной стране, как Турция, очевидно: продолжительность и даже исход переговоров трудно предсказать заранее.
ПОЧЕМУ ТУРЦИЮ БОЯТСЯ?
Между тем уже почти два года политические круги и общественное мнение Европы, и в частности Франции, разделены на два лагеря: в одном – противники Турции, в другом, куда менее многочисленном, – ее сторонники. Проблема, которая станет актуальной совсем не скоро, уже сегодня вызывает столь бурные страсти. Причиной тому – страх.
Для широких кругов европейцев турецкий вопрос оставался до сих пор совершенно абстрактным, хотя и рассматривался на различных уровнях. Но в условиях активного расширения Европейского союза перспектива вступления в эту организацию Турции становится реальной. При этом большинство жителей Европы ассоциируют Турцию с событиями и явлениями, уходящими корнями в прошлое и вызывающими страх. Какие образы возникают в сознании европейцев, когда речь заходит о Турции? Это захватнические империи, разбросанные по евразийскому континенту, это Крестовые походы и сельджуки, Османская империя, взятие Константинополя, ужасающее величие Сулеймана Великолепного, мечтавшего о покорении Европы, это «больной человек Европы», как отозвался однажды о Турции Николай I, пантюркизм и, наконец, авторитарная республика, созданная Ататюрком после Первой мировой войны. Это даже Аттила и ему подобные вожди, пришедшие из окрестностей Китая, – Чингисхан и Тамерлан. Налицо образ опасного врага, завоевателя.
Другая причина опасаться Турции – демографическая. Население страны постоянно растет и уже сегодня составляет около 70 миллионов человек. Вступив в ЕС, Турция, скорее всего, получит самое многочисленное представительство в Европейском парламенте.
Кроме того, европейцы со страхом относятся к исламу, причем эта боязнь неизмеримо выросла после 11 сентября 2001 года. Жители Европы опасаются к тому же, что неравномерное экономическое развитие и свободный оборот товаров, услуг, капиталов и рабочей силы в совокупности окажут вредное воздействие на их экономику. Европейцы никак не желают понять: экономическая интеграция, осуществляемая по строго установленным правилам, является мощным фактором, который сокращает различия в развитии; в отношении же введения свободного перемещения лиц и товаров предполагается длительный переходный период.
ТУРЦИЯ И ЕВРОПЕЙСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
В условиях, когда на характер опасений, которые испытывают европейцы в отношении Турции, влияют самые разнообразные факторы, неизбежно встает вопрос: а что же такое есть Европа? В ноябре 2002-го Валери Жискар д’Эстэн, в ту пору председатель Конвента ЕС по вопросам будущего устройства Европы, неожиданно заявил журналистам: «Турция – это близкое к Европе государство, где есть настоящая политическая элита. Турция имеет очень большое значение, однако она не является европейским государством». Следовательно, если Турция вступит в ЕС, это будет «концом Европейского союза». Намекая на позицию Великобритании, бывший президент Франции отметил: «Те, кто прилагает наибольшие усилия, настаивая на расширении Европы за счет присоединения Турции, являются противниками Европейского союза».
Проект Евросоюза никогда не был четко сформулирован всеми государствами-членами. Косвенно это делалось, например, при разработке копенгагенских критериев в 1993 году, но тогда никто не имел целью заведомо закрыть двери перед той или иной страной. Вероятно, представления отцов-основателей сообщества шести европейских государств (Бельгия, Германия, Италия, Люксембург, Нидерланды и Франция. – Ред.) о Европе опирались на идеалы христианской демократии. Этот подход получил широкое распространение, но такой, например, государственный деятель, как генерал Шарль де Голль, его не разделял, и видение отцов-основателей не нашло свое выражение в заключении какого-либо международного соглашения. Как ни парадоксально, де Голль дважды выступал против вступления в союз Великобритании, поскольку это, по его мнению, могло извратить характер сообщества. Тот запрет был снят Жоржем Помпиду, и в «клуб» вошли Великобритания, Дания и Ирландия. Но тому, кто задался бы целью определить общие черты государств, входящих в это «сообщество девяти», пришлось бы нелегко. В 1980-е к Европейскому сообществу присоединились еще и Греция, Испания, Португалия. Со вступлением Греции в 1981 году это сообщество оказалось расколото на две части, между которыми «пролегали» коммунистические (на тот период) государства. И что особенно важно, оно уже вышло за рамки принципов западного христианства, служивших для него культурным фундаментом. Была открыта дверь в совершенно иное культурное пространство совершенно чуждой, хотя и тоже христианской конфессии и, что, наверно, более значимо, в довольно обширное и неясно представляемое культурное пространство Востока в целом. Хотя в Греции и говорят по-гречески, но к Европейскому сообществу присоединилось не государство Перикла, а политическая формация, которая не избавилась полностью от наследия четырехсотлетнего османского ига и которая обрела независимость лишь за 150 лет до вступления в союз.
Можно возразить, что часть Испании в течение нескольких веков тоже находилась под мусульманским владычеством. Однако Реконкиста, активно продолженная в XI веке и в значительной степени выполнившая свои задачи в XIII, была полностью завершена к концу XV столетия, то есть более пятисот лет назад. Вот почему остаточные явления в обеих странах несопоставимы. Как бы то ни было, я убежден, что именно присоединение Греции, сторонником чего был Валери Жискар д’Эстэн, открыло Турции дорогу в это сообщество.
После распада СССР произошло еще одно расширение Европейского союза: к нему присоединились три нейтральных государства – Австрия, Финляндия и Швеция. Нейтралитет Финляндии и Австрии является прямым следствием холодной войны. Нейтралитет же Швеции имеет более глубокие корни, это – фактор, во многом определяющий ярко выраженную национальную самобытность страны. Вступление в ЕС Швеции усилило позиции тех, кто, как Великобритания и Дания, видит в Евросоюзе международную организацию, которая мало чем отличается от других. В этих условиях многообразие Европы возросло, но, вероятно, одновременно усилилась и ее разнородность, что априори еще больше усложнило проблемы безопасности и обороны.
Из тех стран, которые с 2007 года будут граничить с Европейским союзом, – а это Россия, Белоруссия, Украина, Молдавия и Турция – лишь последняя четко заявила о своем желании вступить в ЕС. Что касается России, то, во-первых, она рассматривает себя как державу одновременно и европейскую (с эпохи Петра Первого), и азиатскую (с незапамятных времен), о чем постоянно напоминает странам Азии. Во-вторых, Москва полагает, и, без сомнения, совершенно обоснованно, что сможет пользоваться значительно большей свободой действий, если будет выступать в качестве независимого партнера как Евросоюза, так и НАТО. И, наконец, Россия совершенно не расположена подчиняться драконовским дисциплинарным требованиям, без выполнения которых страна не может стать кандидатом. Если же говорить о других трех государствах – будущих соседях ЕС, то ни одно из них не готово выставить свою кандидатуру, даже несмотря на то, что многие жители этих стран, в особенности Украины, стремятся к интеграции с Западом.
Все попытки «снабдить» Европу «естественными границами» обречены на провал. Урал и Кавказ, Босфор и Дарданеллы являются рубежами лишь постольку, поскольку их считают таковыми.
В конце XIX века Анатоль Леруа-Болье отметил, что Урал вовсе не является барьером. Почему Северная Осетия (входящая в состав России) находится в Европе, а Южная (относящаяся к Грузии) – в Азии? Отчего турецкая Западная Анатолия в меньшей степени относится к Европе, чем Греция? Почему Кипр является островным европейским государством (под этим предлогом его присоединение к Европе считается совершенно естественным), а Анкара, расположенная на той же долготе, – азиатским городом?
Подобное разграничение, основанное на соображениях исторического и культурного характера, для некоторых может стать решающим фактором – как, например, для тех, кто настоял на вступлении Греции в Европейское сообщество после падения в стране военного режима. Но это субъективный фактор, и ему никогда не стать объективным. В истории можно найти подтверждение самым противоречивым доводам, что вовсе не умаляет ее важности. Я выступаю против детерминизма, в соответствии с которым грядущее якобы полностью зависит от прошлого. Но неужели новые идеи и свобода людей не имеют никакого значения для строительства будущего?
Мы не должны забывать, что современное поколение живет в эпоху беспрецедентной по своей интенсивности и масштабам трансформации мира. Если говорить только о Франции, у нас произошла полная утрата всех ориентиров в связи с разрушением семейных устоев, изменениями в системе образования и отменой обязательной военной службы. Хотим мы этого или нет, но вступление Турции в Евросоюз не повлияет на создавшееся положение: 8 % населения Франции являются мусульманами, и, следовательно, она уже стала многонациональным или, скорее, многообщинным государством. Рано или поздно придется признать, что «единая и неделимая французская нация» обрела новое лицо.
Поэтому-то так важно найти правильные ответы на возникающие ключевые вопросы: как изменить Францию так, чтобы она не потеряла свою идентичность? Как построить наш дом – Европу, извлекая лучшее не из Европы сегодняшней, а из многочисленных Европ прошлого?
Если мы не хотим ступать на зыбкую почву, следует исходить из истории европейской идеи. Жан-Батист Дюросель прослеживает эволюцию понятия «Европа» начиная с его появления в VII веке до н. э. (когда оно относилось к произвольно ограниченным на востоке территориям на полуострове Малая Азия) вплоть до XX века. То есть до периода европейского хаоса, который и породил последний из великих геополитических проектов европейского строительства. К этому проекту мы относимся со смесью надежды и скептицизма, за ним со все возрастающим вниманием следит весь мир за исключением, конечно, Соединенных Штатов, полностью поглощенных собственными проблемами.
ШАНС НА ВСЕОБЩЕЕ ПРИМИРЕНИЕ?
Совершенно очевидно, что Европейский союз зиждется на нескольких понятиях, которые настолько взаимозависимы, что образуют единую систему: всеобщее примирение, демократия, права человека, правовое государство, уважение и защита меньшинств, светский характер управления, безопасность; солидарность; рыночная экономика.
С учетом этого при рассмотрении турецкого вопроса исключительную важность имеют три проблемы: связь между демократией и меньшинствами, светский характер управления и всеобщее примирение.
Во времена Османской империи существовала система, при которой меньшинства обладали развитой автономией, но их лидеры несли личную ответственность перед султаном. Однако в XIX веке эта система перестала существовать: после Великой французской революции в Турции произошел всплеск национального самосознания. Рост национального самосознания и колониальные противоречия являются основными геополитическими причинами Первой мировой войны; с тех пор вся история Европы – вплоть до гражданской войны в Югославии в конце XX века – отмечена трагической чередой «этнических чисток». Европейские страны до сих пор не научились решать проблемы, возникающие в связи с меньшинствами. (Знают, как надо поступать, и поучают других только те государства, где нет меньшинств.) Принципы сохранения существующих границ, деления территории по национальному признаку, право людей жить на земле, где жили их предки, оказывается, совершенно несовместимы с демократией. Мы надеемся, что в будущем Евросоюзе эти проблемы будут разрешимы. Вот почему, следуя копенгагенским критериям, Турция выступила с инициативами, в частности, в лингвистической области в отношении курдского меньшинства, численность которого весьма значительна и существование которого она до сих пор отрицала, следуя кемалистскому принципу неделимости нации, непосредственно заимствованному у Франции.
Необходимо отметить, что по сей день нигде в мире (а вовсе не только в Европе) не было создано удачной системы, при которой на практике учитывались бы демократические принципы и интересы меньшинств. Опыт США, страны иммигрантов, неприменим в других странах, и хотя Индия является самым крупным в мире демократическим государством, ее общественные структуры остаются традиционными, основанными на неравенстве и весьма далекими от западного представления о демократии. Следовательно, если в ближайшие десять – двадцать лет станет очевидно, что такая страна, как Турция, смогла в соответствии с западными концепциями найти осуществимые решения проблем своих меньшинств, в основном курдов, это будет значительным достижением.
Что касается светского характера управления, то это – политическое понятие (французское как по своему происхождению, так и потому, что во Франции его считают универсальным), сущность которого заключается в разделении дел мирских и духовных в политических институтах. В Средние века это называлось «теорией двух истин». Светский характер управления подразумевает отход, по крайней мере интеллектуальный, от принципа сujus regio, ejus religio (чья земля, того и вера). Этот принцип может иметь и обратное действие (какова религия страны, такова и религия правителя), и он до сих пор являлся основополагающим для политической истории религий. Вот почему обращение в X веке Польши в западное христианство обусловлено чисто политическими причинами, и поэтому же, чуть позже, Киевская Русь приобщилась к христианству восточному.
Если говорить о нравственном аспекте, то концепция светского характера управления содержит и другую идею, зародившуюся тоже в эпоху Просвещения, но на сей раз в Германии (Кант). Согласно этой идее, существует возможность сформулировать универсальные принципы нравственности, которые не будут опираться на принципы религиозные. Я лично считаю, что основные мировые религии базируются на одних и тех же нравственных ценностях, что позволяет рассматривать возможность создания действительно универсальной нравственности на основе такого принципа, как «права человека». С политической точки зрения возможность существования светской универсальной нравственности, которую некоторые постулируют независимо от каких-либо трансцендентальных понятий и связывают с инстинктом выживания, имеет огромное преимущество ввиду того, что она может включить в себя все концепции, положенные в основу геополитического проекта Европейского союза.
Когда Ататюрк называл основанную им республику светской, он вкладывал в это слово абсолютно «французский» смысл. Сложность, однако, в том, что революция кемалистов (как и иранская революция хомейнистов) имела своих защитников, то есть армию, которая до сих пор стоит у руля Национального совета безопасности (НСБ). Чтобы соответствовать копенгагенским критериям, в Турции были внесены изменения в Конституцию страны: отныне полномочия НСБ сокращаются, а руководить им вправе гражданское лицо. Остается лишь проверить эту реформу в действии, что может занять несколько лет. На самом деле, проводя демократические реформы с целью присоединения к Евросоюзу, Турция в случае неудачи рискует приоткрыть, а может быть, и распахнуть двери перед непримиримыми исламистами. Впрочем, вполне возможно, что некоторые из них, надеясь на то, что кандидатура Турции будет отвергнута, уже дожидаются своего часа.
И последнее, что необходимо рассмотреть, – это проблема всеобщего примирения. Полвека тому назад наш парламент отверг проект Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), который выдвинуло правительство Франции, опасаясь Германии. Тремя годами позже Римский договор положил начало процессу всеобщего примирения, и сегодня вступление Польши в ЕС представляется важным вкладом в это дело. Создатели великих проектов имеют право и даже обязаны мечтать. Великие деятели, которые, как говорил Жан Гиттон, всегда готовы идти на риск, воплощают в жизнь, пусть и ненадолго, смелые мечты, во власти которых они находятся. Почему же мы не можем мечтать о примирении между греками и турками, между наследниками Византии и Османской империи и, если представить себе нечто еще более невероятное, между представителями трех монотеистических религий?
ТРЕБОВАНИЯ К ПРИНИМАЮЩИМ И ПРИНИМАЕМЫМ
Основной смысл европейского проекта – постепенное строительство некой системы, основой которой является принятие принципов и ценностей, вытекающих из представленных здесь концепций.
Но это строительство – процесс, предполагающий выполнение трех условий.
Первое условие: для того чтобы вся система Европейского союза не развалилась, каждый этап расширения должен выдержать испытательный срок. В частности, это относится к институциональной системе Евросоюза, которая должна пройти стадию необходимой адаптации и быть подвергнута соответствующей проверке. Сегодняшние трудности связаны с тем, что мы часто забегаем вперед. Хотя бы лишь по этой причине присоединение такой значительной страны, как Турция, невозможно себе представить раньше, чем через несколько лет.
Второе условие: страны-кандидаты должны доказать на деле (и так, чтобы это было легко проверить) свою истинную приверженность копенгагенским критериям. С этой точки зрения те, кто опасается, что арабские страны толпятся у наших дверей, ошибаются. Хотелось бы добавить: к несчастью.
Третье условие: по завершении переговоров о вступлении ни одно государство-кандидат не может быть принято без единогласного одобрения этого решения всеми государствами-членами. Очевидно, что сложность данного процесса возрастает с увеличением числа стран-членов, и нет никакого сомнения в том, что, если бы сейчас возникла необходимость ратификации уже подписанного договора о присоединении Турции, шансы на успех были бы практически равны нулю.
На самом деле, если мы будем строить прогнозы на одно поколение вперед, что уже большой срок в нашем сложном мире, то увидим: эти условия делают почти немыслимым новое массовое расширение Европейского союза. На более отдаленную перспективу я не берусь что-либо предсказывать.
ПЛАТФОРМЫ БУДУЩЕГО
Необходимо понять: если в докладе Европейской комиссии будет содержаться положительная оценка Турции в соответствии с критериями, которые мы сами разработали, было бы серьезной ошибкой не начать в ближайшее время переговоры. Если мы этого не сделаем, антиевропейски настроенные националисты и исламисты сразу же выйдут из тени и в этой стране неизбежно начнется серьезный политический кризис, последствия которого никто не в силах предугадать. И кроме того, начало переговоров отнюдь не равнозначно их завершению.
Ответ, который в конце концов получит Турция, по-видимому, повлечет за собой в долгосрочной перспективе серьезные перемены в Закавказье, которое исторически является объектом соперничества между Турцией, Персией и Россией. По своему геостратегическому значению Закавказье сравнимо с проливовами, соединяющими водные пространства. В наши дни этот регион приобрел особую значимость в связи с имеющимися там нефтяными и газовыми месторождениями, а также всевозможными торговыми путями, пролегающими по его территории. В культурном плане Азербайджан частично связан с Турцией, с многонациональной Грузией и в особенности с христианской Арменией. Хотя это трудно себе представить, можно, конечно, помечтать о примирении турок и армян на базе европейского проекта. Но как бы то ни было, судьба Закавказья не может определяться одной лишь политикой Евросоюза. Ее определит взаимосвязь европейской, российской и американской геополитики.
Пока трудно сказать, как сложатся отношения с другим нашим будущим соседом – Россией. Если существует четко намеченный план развития России, то, без сомнения, главным в нем являются ее отношения с Украиной. Можно высказать предположение, что именно от российско-украинских связей зависит будущее отношений между Россией и Европейским союзом. Конечно, большую роль сыграет и то, насколько Россия будет способна продолжать проведение политики национального оздоровления (что на данный момент еще не совсем ясно).
В более общем плане основные перемены на территории евразийского континента явятся результатом взаимодействия между четырьмя основными геополитическими платформами. Это европейская платформа – довольно пластичная; российская – твердая, но хрупкая; китайская – бурно развивающаяся, но ненадежная; находящаяся вовне американская платформа, которая играет ключевую роль. Турция расположена между этими платформами, ее позиция имеет (и будет иметь) большое значение для развития ситуации в Центральной Азии, на Кавказе, Ближнем и Среднем Востоке. И это не должны забывать ни лидеры государств, ни руководство Европейского союза.
Данная статья основана на выступлении автора в Академии общественно-политических наук (Париж) в июне 2004 года.
