Минуло более века с тех пор, как державы Антанты произвольно поделили обширные территории Османской империи на зоны собственного послевоенного доминирования. Соглашение Сайкса–Пико положило начало выкраиванию на Ближнем Востоке государственных образований, разрезавших ареалы проживания арабов и тюрок, курдов и ассирийцев, суннитов и шиитов, христиан и иудеев… Границы перекраивались затем многократно, причем константой оставалась вовлеченность в эти процессы великих держав. Но, несмотря на искусственность границ и высокий внутренний конфликтный потенциал, ближневосточное мироустройство функционировало почти столетие (если брать за точку отсчета Севрский мирный договор 1920 г.), а созданные в его рамках государства развивались иногда достаточно успешно. Качество управления и функциональность государств, однако, никогда не достигали высокого уровня, а способность противостоять центробежным тенденциям обеспечивалась жесткими, в ряде случаев – откровенно репрессивными режимами. Но американская интервенция в Ирак с целью свержения Саддама Хусейна и «арабская весна» создали настолько мощную турбулентность, что ближневосточный миропорядок затрещал по швам, а Ирак, Сирия, Ливия и Йемен оказались на грани распада.
Парадокс в том, что краха существующих государств Ближнего Востока не хочет почти никто. И дело не только в защите важнейших принципов суверенитета и территориальной целостности, но и в том, что распад нынешнего регионального устройства порождает слишком много угроз и для соседних государств, и для более удаленных держав. Однако вместе с рисками неизбежно появляются новые геополитические возможности. И во всех столицах, где заявляют о приверженности территориальной целостности Сирии, Ирака, Йемена, Ливии и других стран региона, эти возможности просчитывают. В частности, калькулируются варианты, когда процессы хаотизации и внутреннего противостояния наберут такую силу, что их блокировка извне окажется заведомо неэффективной, а сторонние игроки предпочтут на время «умыть руки». В числе лежащих на переговорном столе вариантов деэскалации сирийского кризиса – обособление неподконтрольных правительству в Дамаске территориальных анклавов, которым могут быть предоставлены гарантии безопасности со стороны международных посредников.
Сегодня достаточно высока вероятность того, что военный разгром формирований запрещенной в России террористической группировки «Исламское государство» (ИГ), в частности, освобождение Мосула, Ракки и других захваченных экстремистами территорий Ирака и Сирии, окажется катализатором окончательного распада ключевых государств арабского Машрика. В этом смысле происходящую сейчас реконфигурацию внутренних и внешних сил, прямо или косвенно вовлеченных в конфликты в регионе, можно рассматривать и как подготовку к более масштабным трансформациям.
Америка возвращается
На протяжении последних полутора лет динамика вооруженного конфликта в Сирии и – шире – геополитических процессов на Ближнем Востоке претерпела радикальные изменения в результате операции Военно-космических сил России, направленной на поддержку правительственных войск. К концу лета 2016 г. начал складываться новый формат взаимодействия между Россией, Турцией и Ираном, основной задачей которого стало согласование позиций сторон по вопросам урегулирования сирийского конфликта и координации усилий по борьбе с запрещенной в России террористической группировкой «Исламское государство» (ИГ). В условиях снижения активности США на сирийском направлении, что во многом было обусловлено предвыборной ситуацией и неожиданной победой Дональда Трампа, треугольник «Россия–Турция–Иран» перешел из разряда гипотез в политическую реальность, а результатом стало начало переговорного процесса в Астане, дополняющего Женевские переговоры. В контексте взаимодействия между Россией, Турцией и Ираном следует рассматривать и успешное завершение операции Сирийской Арабской Армии (при поддержке России и Ирана) по вытеснению из Алеппо вооруженных группировок антиасадовской оппозиции, и формирований ИГ из г. Эль-Баб силами Свободной Сирийской Армии, опирающейся на поддержку Анкары. За исключением усилий, направленных на полное уничтожение ИГ, интенсивность вооруженного противостояния в Сирии значительно снизилась.
Приход в Белый дом 45-го президента США Дональда Трампа сопровождался надеждами на формирование широкого фронта сил во главе с Америкой и Россией, который сумеет в сжатые сроки завершить военный разгром ИГ. Однако эти надежды по меньшей мере преждевременны. Достижение договоренностей с Россией было заблокировано вследствие ожесточенной информационной кампании по обвинению окружения нового президента в «неподобающих» связях с Москвой. Вместе с тем Вашингтон предпринял действия, показывающие, что Америка «весомо, грубо, зримо» возвращается в Ближневосточный регион.
Трамп предпочел, чтобы возвращение было обставлено максимально эффектно – ракетным ударом по базе ВВС правительства в Дамаске. Достаточно успешно решив этим ударом ряд тактических задач, администрация Трампа тем не менее не только не прояснила, как она собирается одолеть ИГ, но, пожалуй, породила еще больше вопросов относительно долгосрочной стратегии. Тем не менее новая система координат начинает формироваться. В ее рамках важнейшее значение имеет возрождение полномасштабной поддержки Израиля и радикальный пересмотр политики Барака Обамы в отношении Ирана. Между Вашингтоном и Тегераном вновь формируются антагонистические отношения. Собственно, сам удар по авиабазе Эш-Шайрат во многом следует рассматривать в контексте выбора Ирана в качестве основного американского оппонента в регионе. Силы режима Башара Асада рассматриваются как мишень, поскольку новая администрация в первую очередь видит в Дамаске союзника и клиента иранских аятолл. Это, разумеется, серьезный сигнал и для России, которая отреагировала на действия США весьма сдержанно. Сдержанность Москвы не только позволила сохранить каналы российско-американского взаимодействия по проблемам кризисного урегулирования в регионе, но и разработать инициативы, которые, очевидно, учитывают новые подходы администрации Трампа. Однако сами эти подходы могут оказаться весьма проблематичными с точки зрения сохранения государственности Ирака и Сирии.
Американо-иранское противостояние и будущее Ирака
Парадоксальным результатом операции США по свержению режима Саддама Хусейна стало резкое укрепление позиций Ирана как в самом Ираке, так и в регионе Персидского залива. Как справедливо заметил бывший глава немецкого внешнеполитического ведомства Йошка Фишер, «Америка была достаточно сильной, чтобы дестабилизировать существующий порядок в регионе, но недостаточно сильной, чтобы установить новый». Тегеран во многом сумел заполнить этот вакуум. В результате уже в конце правления Джорджа Буша-младшего и особенно при Бараке Обаме сложилось фактическое разделение влияния в Ираке между Вашингтоном и Тегераном. Заключенная в 2015 г. сделка по ядерной программе Ирана не только открыла путь к снятию международных санкций в отношении этой страны, но, как казалось, создала предпосылки для начала диалога между Вашингтоном и Тегераном по вопросам устройства Ближнего Востока, к чему достаточно давно призывали Збигнев Бжезинский, Роберт Гейтс и ряд других ведущих внешнеполитических экспертов Соединенных Штатов.
Сегодня мы наблюдаем новый резкий поворот в американской политике по отношению к Тегерану. Возвращение к курсу на «отбрасывание» и изоляцию Ирана будет означать и попытку разорвать иракский сектор шиитской дуги. Но насколько это возможно? Разумеется, нельзя ставить знак равенства между Ираном и шиитским арабским большинством в Ираке. Последнее не является консолидированным, Тегеран занимает позицию не только союзника и покровителя, но также и своеобразного арбитра по отношению к иракским шиитам. США могут попытаться опереться на какую-либо из шиитских сил в Ираке, но, скорее всего, это приведет к нарастанию внутреннего конфликта между шиитами, в результате чего большинство из них сделает выбор в пользу единоверцев на востоке. Иначе говоря, новая конфронтация с Ираном приведет к тому, что центральное правительство в Багдаде, где преобладают шииты, сначала окажется еще более ослабленным, а затем станет все явственнее сближаться с Тегераном.
Очевидно, что вплоть до разгрома или по крайней мере вытеснения ИГ из Ирака американцы не смогут создать для себя надежную опору среди иракских суннитов. Конечно, Вашингтон может попытаться сформировать новый, постигиловский баланс сил в Ираке, который учитывал бы интересы умеренных суннитов, предоставлял бы им долю влияния в центральном правительстве и контроль над частью территорий, которые пока находятся под властью ИГ. Но эта задача чрезвычайно сложна сама по себе, даже без отягощения антииранскими установками. Собственно, очередная задержка наступления на Мосул связана не столько с военно-тактическими и гуманитарными соображениями, сколько с острыми противоречиями вокруг того, кто займет и будет контролировать этот город. Стремление США ослабить иранское влияние и укрепить позиции суннитов с достаточно высокой степенью вероятности приведет к подрыву позиций правительства Хайдара аль-Абади. Основной оппонент нынешнего правительства в Багдаде – бывший премьер-министр Ирака Нури аль-Малики, несмотря на усилия сформировать вокруг себя новую, достаточно широкую коалицию, остается фигурой, провоцирующей противоречия между основными конфессиональными и этническими группами.
Не завершив разгром ИГ и провозглашая курс на «отбрасывание» Ирана, американцы делают все более призрачным сохранение единства Ирака. И ключом к будущему не только этого государства, но и всего Большого Ближнего Востока становятся курды. Сегодня именно курды в Ираке и Сирии являются наиболее ценными союзниками Соединенных Штатов в борьбе против ИГ. Иракский Курдистан с 1991 г. остается важнейшим форпостом американского присутствия в Месопотамии. Союз между США и иракскими курдами обеспечил последним сначала выживание (при Саддаме Хусейне), а затем автономный статус, близкий к фактическому суверенитету, и ряд экономических преимуществ. При этом Вашингтон удерживал иракских курдов от провозглашения полной независимости. Однако теперь, после изменения приоритетов американской политики в этом регионе, ситуация становится чрезвычайно благоприятной для достижения Иракским Курдистаном суверенитета. Подталкивать к форсированию независимости иракских курдов будет и то обстоятельство, что сейчас под их контролем находятся многие спорные территории, в том числе и крупнейшие нефтяные месторождения Киркука. Вполне возможно, что уже через несколько месяцев ситуация в Ираке начнет меняться не в пользу курдов.
В связи с этим с полной серьезностью следует рассматривать заявление президента Иракского Курдистана Масуда Барзани о проведении в ближайшие месяцы референдума о независимости. По всей видимости, взаимопонимание по этому вопросу практически достигнуто между двумя основными партиями Иракского Курдистана и стоящими за ними племенами Барзан и Талабани. Центральному правительству в Багдаде, скорее всего, придется принять итоги референдума, поскольку для этого есть конституционные основания. Но оспариваться могут границы независимого Курдистана, так как, согласно действующей Конституции Ирака, курдская автономия локализована в провинциях Дохук, Хавлер (Эрбиль), Сулеймани и Халабджа. Принадлежность Киркука остается открытым вопросом по причине огромной ценности этого нефтеносного региона, а также из-за смешанного этнического состава населения. Идея провозгласить Киркук столицей Иракского Курдистана популярна у курдов, но ее практическое воплощение может привести к новой конфронтации между Демократической партией Курдистана (Барзани) и Патриотическим союзом Курдистана (Талабани), контролирующим этот город. Возможность того, что Багдад даже после разгрома ИГ попытается силой вытеснить курдов из Киркука, представляется маловероятной.
Соединенные Штаты официально поддерживают территориальную целостность Ирака. Однако при Трампе готовность Вашингтона инвестировать значительные ресурсы и влияние в предотвращение распада Ирака, скорее всего, будет куда меньшей, чем при Обаме и Буше-младшем. Следует учесть, что, с точки зрения Израиля, к голосу которого более чем внимательно прислушиваются в Вашингтоне, появление курдского государства является желательной опцией. Если лидеры Иракского Курдистана сумеют выбрать правильный момент для референдума и провозглашения независимости, то США, скорее всего, признают распад Ирака свершившимся фактом и сосредоточат внимание на закреплении своих доминирующих позиций в новом государстве Машрика. В случае дальнейшего укрепления иранского влияния в Багдаде именно Курдистан останется важнейшим американским плацдармом на территории, в настоящий момент входящей в состав Ирака.
Основную угрозу независимости любой части Большого Курдистана представляет Турция. Однако, если независимость будет провозглашена Эрбилем, Анкара едва ли решится на ее силовое подавление. Пешмерга – серьезная сила, и развязывание полномасштабной войны против иракских курдов неизбежно приведет к дестабилизации в Турецком Курдистане, а также вовлечению в конфликт курдов сирийских. По всей видимости, и США, и Россия используют свое влияние, чтобы удержать Реджепа Тайипа Эрдогана от чрезмерно жесткой реакции на появление первого курдского независимого государства. В то же время Турцию и Иракский Курдистан связывает нефтяной бизнес, который может стать еще более прибыльным в случае его полной легализации на уровне межгосударственного торгового взаимодействия. Разумеется, для успокоения Эрдогана лидерам Иракского Курдистана вновь придется отмежеваться от Рабочей партии Курдистана и вообще от идеи собирания курдских земель. От этих заверений, впрочем, сама курдская ирредента никуда не исчезнет.
Провозглашение независимости Иракского Курдистана (условно это государство можно называть Южным Курдистаном), с одной стороны, будет означать крах регионального устройства, начало которому было положено договором Сайкса–Пико. С другой стороны, уже в среднесрочной перспективе Южный Курдистан может стать фактором нового регионального равновесия, своеобразным балансиром, предотвращающим чрезмерное усиление как Турции, так и Ирана. В этом смысле появление Южного Курдистана может рассматриваться позитивно и с точки зрения Москвы.
Положение суннитов в Ираке выходит на первый план в связи с приближающимся поражением ИГ. Отделение от Ирака контролируемых курдами территорий приведет к тому, что доля шиитов среди населения оставшейся части страны возрастет еще больше. Соответственно, предпочтительным для шиитов окажется государственное устройство, исключающее территориальное деление по религиозным и этническим признакам. Суннитам будут предлагаться посты в центральном правительстве (возможно, по принципу квотирования) независимо от того, кто из шиитских политических лидеров будет его возглавлять. Могут быть скорректированы договоренности о распределении других значимых постов. В частности, должность президента, закрепленная в настоящее время за курдами, может стать частью «суннитской квоты». Но этот компромиссный вариант будет испытываться на прочность с обеих сторон. Радикальные шиитские группы продолжат настаивать на максимальной реализации преимуществ, связанных с доминированием шиитов. В свою очередь, многие сунниты потребуют контроля над населенными пунктами и территориями, где сохраняется их преобладание. Причем маловероятно, что сторонники создания «суннистана» ограничатся только политической борьбой. Если же власти в Багдаде смирятся с обособлением суннитских территорий, то это откроет путь к окончательному распаду Ирака.
Внешние силы, безусловно, окажутся вовлечены в эти процессы, причем основное противостояние развернется между Ираном и аравийскими монархиями; существенный вклад в динамику конфликта также внесут США и Турция. Что касается России, то в ее интересах укрепление политического, экономического и военно-технического сотрудничества с правительством в Багдаде, а также с автономным (сегодня) либо независимым Южным Курдистаном. Москве нежелательна прямая вовлеченность в процессы, результатом которых может стать появление «суннистана» на территории Ирака. В то же время уже сейчас важно поддерживать каналы коммуникации с теми суннитскими силами в Ираке, которые заинтересованы в поиске политических решений существующих проблем.
Территориальное обособление суннитов в Ираке, конечно, затронет Москву, но не напрямую, а через Сирию. Появление «суннистана» аукнется и в других частях Машрика и Аравийского полуострова. Но появится ли вместо нынешней карты Большого Ближнего Востока что-нибудь вроде карты полковника Петерса? Здесь надо исходить из того, что проведение границ в соответствии с этноконфессиональным делением возможно, когда ведущие внутренние и международные акторы не готовы привлечь необходимое количество ресурсов для противодействия такому сценарию. Специфика ситуации вокруг Ирака состоит в том, что основные игроки едва ли захотят в ближайшее время аккумулировать и задействовать ресурсы, достаточные для предотвращения его частичного или полного распада. Ситуация в Сирии имеет ряд существенных отличий хотя бы потому, что крупные внешние игроки уже вложили в поддержку противоборствующих сторон значительные средства для достижения своих геополитических целей.
Сирийские альтернативы
Подобно тому как освобождение Мосула станет рубежом для определения будущего Ирака, контуры будущего Сирии начнут проявляться после освобождения от ИГ Ракки и других сирийских территорий, контролируемых этой экстремистской группировкой. Хотя органы управления ИГ уже передислоцированы из Ракки в окрестности Дейр-эз-Зора, ее взятие будет иметь большое политическое и символическое значение. Судя по всему, между США и Россией достигнуто принципиальное понимание, что освобождение Ракки пройдет под американским контролем. Соответственно, за Вашингтоном остается и выбор ударной силы, которой предстоит вести действия «на земле». И основная ставка, похоже, сделана на сирийских курдов. А это, в свою очередь, задает серьезные ограничения для американо-турецкого взаимодействия в Сирии и в регионе в целом.
Такой выбор Вашингтона вполне приемлем для Москвы, поддерживающей с сирийскими курдами рабочее взаимодействие и выступающей за предоставление конституционных гарантий автономного статуса подконтрольных им территорий. При молчаливом согласии Соединенных Штатов и России курдские районы могут быть объединены в один массив. В то же время международные игроки в обозримом будущем не поддержат независимость Рожавы либо ее объединение с Иракским Курдистаном. Рожава может стать очень важным фактором стабилизации в Сирии, выступив заодно и фактором сдерживания для неoосманистских устремлений руководства Турции.
Скорее всего, после вытеснения ИГ из Ракки контроль над этим городом и частью прилегающих территорий будет передан одной или нескольким суннитским группам, выступающим против Башара Асада. К этому моменту должны проясниться и перспективы реализации договоренностей относительно создания зон деэскалации в Сирии. Дальше события могут развиваться по четырем сценариям:
- Резкое возрастание интенсивности конфликта, перегруппировка сил и формирование широкой коалиции, направленной на свержение режима Асада.
- Поддержание тлеющего конфликта, в котором будут сковываться силы режима Асада, противостоящих ему суннитских группировок, Ирана и «Хезболлы», России, Турции, аравийских монархий.
- Новые усилия по урегулированию конфликта, основой которых станет согласование принципиальных позиций сначала Москвой и Вашингтоном, а затем и другими внутренними и внешними акторами.
- Молчаливое согласие основных игроков на распад Сирии вслед за возможным распадом Ирака.
Первый вариант будет означать разрастание кризиса вплоть до большой региональной войны, поскольку широкая антиасадовская коалиция практически неизбежно вступит в противостояние с Ираном и Россией. Второй вариант гораздо менее рискован и для США, и для Израиля, хотя в его рамках тоже неизбежны обострения и перегруппировки сил. Кроме того, он не дает никаких гарантий от реинкарнации ИГ или ей подобных террористических структур.
Поиск политического решения может дать результаты, если контуры компромисса согласуют Москва и Вашингтон, причем в случае российско-американского диалога речь должна идти не только о Сирии, но обо всем Ближневосточном регионе. Также весьма вероятно, что формула компромисса включит договоренности, связанные с российскими и американскими интересами в других регионах мира. Следует, однако, учесть, что достижение договоренностей между Москвой и Вашингтоном – необходимое, но недостаточное условие для прорыва в мирном урегулировании сирийского кризиса. Оборотной стороной многополярного мира является то, что даже согласие между США и Россией не гарантирует достижения желаемого ими результата в такого рода региональных конфликтах.
В общих чертах политическое решение сирийского кризиса может состоять в выработке такой формулы политического устройства, распределения сфер экономического влияния и решения проблем безопасности, которая позволит обеспечить длительное мирное сосуществование различных этноконфессиональных групп при широкой автономии контролируемых ими территорий и инклюзивном характере центрального правительства. Здесь, в частности, можно использовать опыт Таифской «Хартии национального примирения», положившей конец гражданской войне в Ливане, а также Конституции Ирака 2005 года. Однако в случае с современной Сирией более высока непосредственная вовлеченность в конфликт таких игроков, как Россия, США, Иран, Турция, аравийские монархии. Соответственно, сирийское урегулирование потребует компромисса относительно характера их дальнейшего присутствия в стране, если все-таки удастся сохранить хотя бы формальное единство Сирии. Можно предположить, что та или иная форма присутствия части этих внешних игроков станет одним из элементов системы гарантий безопасности для различных сторон сирийского конфликта, причем создание зон деэскалации, фактически неподконтрольных центральному правительству, все процессы существенно ускорит. Территориальная конфигурация, очевидно, будет меняться, но уже сейчас можно ожидать, что американцы закрепятся в сирийском Курдистане, россияне – на средиземноморском побережье и на территориях с преобладанием алавитов, турки – в провинции Идлиб. Ключевой вопрос – военное присутствие в Сирии подразделений Корпуса стражей исламской революции и отрядов «Хезболлы». Для администрации Трампа, Израиля, Саудовской Аравии это неприемлемо, для Турции – весьма нежелательно. Вместе с тем для правительства Башара Асада именно эти силы служат надежнейшей опорой.
Если здесь в принципе возможен компромисс, заключаться он может в том, что роль основного гаранта для алавитов и контролируемых ими политических и силовых структур перейдет к России. Добровольный или вынужденный какими-либо чрезвычайными обстоятельствами уход России из Сирии означал бы возникновение вакуума силы, который постараются заполнить США, Турция, страны Залива, с одной стороны, и Иран – с другой. Негативные последствия для всего региона не заставят себя ждать. Иначе говоря, момент, когда Москва могла ориентироваться на разработку и реализацию «стратегии выхода», похоже, остался в прошлом. Гарантировать мирное урегулирование сирийского конфликта или по крайней мере обеспечить достаточно устойчивое перемирие теперь практически невозможно без существенного военного присутствия России.
Долгосрочное нахождение в Сирии российской военной группировки более приемлемо для Турции и Израиля, чем иранское присутствие. Вместе с тем только российское присутствие позволит обеспечить приемлемое для Ирана соотношение сил в Сирии, если под давлением других игроков и внутренних проблем ему придется отказаться от дислокации в Сирии собственных формирований и отрядов «Хезболлы».
Вопрос о судьбе Башара Асада способен затянуть переговорный процесс на неопределенный срок. Однако в конечном счете только его цивилизованное решение откроет путь к созданию инклюзивного центрального правительства в Сирии. В настоящий момент лишь Россия и Иран, действуя совместно, в состоянии продиктовать Асаду, сколь долгим может быть его нахождение у власти и как оно должно завершиться. Убедить Тегеран поддержать в этом Москву можно, если иранские лидеры увидят возможности обеспечить свои интересы при появлении новых фигур в сирийском руководстве. В целом Иран в Сирии стоит перед серьезной дилеммой. В Тегеране, разумеется, хотели бы закрепления нынешнего положения вещей, при котором иранское влияние в той или иной мере распространяется на Ирак, Сирию, Ливан и Йемен как составляющие единого «фронта исламского сопротивления». Естественно, там были бы не прочь увидеть укрепление позиций последователей шиитской ветви ислама на Аравийском полуострове, основным препятствием чему служит монархия Саудитов. Но в то же время острой проблемой становится перенапряжение сил, необходимых для достижения этих целей. Если, несмотря ни на что, Тегеран сделает ставку на сохранение и даже расширение военного присутствия в Сирии (включая создание военно-морских баз на средиземноморском побережье), в конечном итоге он может оказаться в опасной изоляции. Альтернатива состояла бы в получении гарантий политического влияния в Дамаске при одновременном выводе сил Корпуса стражей исламской революции, других вооруженных подразделений и отрядов «Хезболлы» с территории Сирии. Приемлемые для Ирана политические руководители в Дамаске должны сохранить силовые рычаги. Если говорить по существу, то речь идет о недопущении политически мотивированного переформирования эффективных в военном отношении подразделений Сирийской Арабской Армии (включая вновь создаваемый 5-й штурмовой корпус), «Республиканской гвардии», а также служб безопасности, где доминируют алавиты. По всей видимости, именно это будет «красной линией» и, соответственно, ценой, которую придется заплатить противникам режима в Дамаске, если они действительно стремятся к политическому урегулированию и сохранению территориальной целостности Сирии.
Распад Сирии будет означать признание ведущими акторами двух невозможностей – победы какой-либо из сторон конфликта и нахождения взаимоприемлемой формулы мирного сосуществования представителей основных этноконфессиональных групп. При этом присутствие внешних сил в различных частях нынешней Сирии сохранится и после ее фактического распада.
Частичная дезинтеграция соседнего Ирака (отделение Курдистана) может послужить внешним фактором разрушения Сирии, но по-настоящему серьезной проблемой станет обособление «суннистана» на территории Ирака. Вслед за этим резко возрастет вероятность его объединения с частью подконтрольных суннитским формированиям областей Сирии, причем конфигурация нового образования может практически совпасть с конфигурацией территории, подконтрольной ИГ до начала наступления на Мосул и Ракку. Но даже если мировое сообщество признает распад Сирии свершившимся фактом, относительное умиротворение будет достигнуто лишь на части ее территории. «Суннистан» будет претендовать на Дамаск и Алеппо, а внешнее давление на «алавистан» не спадет до тех пор, пока там будет сохраняться значительное иранское военное присутствие. Наконец, после краха Сирии трудно будет остановить распространение цепной реакции распада на Ливан и Иорданию, а также на Аравийский полуостров. Под угрозой дестабилизации окажутся турецкий Курдистан и иранские провинции с высокой долей курдского, азербайджанского и арабского населения.
Баланс сотрудничества/соперничества между Россией, Турцией и Ираном
В этом контексте стоит вновь взглянуть на перспективы трехстороннего взаимодействия Москвы, Тегерана и Анкары. Уровень сотрудничества, который они продемонстрировали во второй половине 2016 – начале 2017 гг., может показаться беспрецедентным. Но сама идея такого сотрудничества отнюдь не нова. Так, Исмаил Гаспринский – выдающийся крымско-татарский просветитель и идеолог джадидизма – еще в 1896 г. написал работу «Русско-восточное соглашение», где выдвинул идею позитивного и взаимовыгодного сближения Российской империи как с Турцией, так и с Персией. Исмаил-бей весьма критичен насчет целей Запада: «Действуя то против России, то против мусульман, европейцы в том и другом случае извлекают выгоду и идут вперед… Если же посмотреть, с какой бессердечностью Европа угнетает весь Восток экономически, делаясь зверем каждый раз, когда дело коснется пенса, сантима или пфеннига, то становится очевидным, что Востоку нечего ждать добра от Запада». Гаспринский предлагал достичь соглашения с Османской империей и Персией о создании российских военно-морских баз на Средиземном море и «где-то вблизи» Индийского океана. Для Турции и Персии, по мнению Исмаил-бея, такое соглашение дало бы возможность «спокойнее заняться внутренним возрождением, перенимая формы не с Запада, а из России, как из страны, более близкой им по цивилизации и складу народной жизни».
Спустя 120 лет Россия, Турция и Иран имеют достаточно сложные отношения с Западом, и в этом смысле идеи Исмаила Гаспринского как будто обретают новую жизнь. В определенных обстоятельствах можно ожидать, что отдельные элементы этого дискурса будут воспроизведены в современной политической риторике. Однако реальной основой для формирования треугольника «Россия–Турция–Иран» стало временное сближение разнонаправленных интересов каждой из трех стран, обусловленное совокупностью внутренних и внешних факторов. В конечном счете сплочение России, Турции и Ирана в основном будет происходить не на почве антизападных сантиментов, а возможное разобщение – не в силу внезапно пробудившейся у кого-либо из них любви к ценностям «свободного мира».
Устойчивость «треугольника» в среднесрочной и долгосрочной перспективе далеко не гарантирована. Даже частичное изменение комбинации факторов и условий, способствовавших сближению Москвы, Тегерана и Анкары, может сначала подорвать эффективность трехстороннего взаимодействия, а то и вовсе его разрушить. В частности, достаточно податливой давлению Вашингтона, направленному на подрыв «треугольника», может оказаться Анкара. Если это давление вступит в резонанс с внутренними изменениями, сопровождающими становление персоналистского режима Реджепа Тайипа Эрдогана, то пересмотр позиции Турции приведет к распаду «треугольника».
Вместе с тем ряд важных обстоятельств пока работает на сохранение трехстороннего формата, поскольку альтернативой астанинскому процессу является возобновление с новой силой вооруженной конфронтации в Сирии. Следует к тому же учесть, что вне рамок трехстороннего формата стороны утратят важные механизмы контроля действий друг друга. Дефицит взаимного доверия между Москвой, Анкарой и Тегераном может быть компенсирован при условии, что каждая из сторон предпочтет стратегию, обеспечивающую всем участникам позитивный баланс выигрышей/потерь при сведении сопутствующих рисков к приемлемому уровню.
Цели российской политики в регионе Большого Ближнего Востока
В целом для России актуальным становится переопределение целей своей политики на Большом Ближнем Востоке. Если решение осени 2015 г. о прямой военной поддержке Башара Асада принималось в значительной степени в контексте украинского кризиса и усилий Запада по изоляции России, то в 2017 г. закрепление позиций Москвы в качестве одного из центров силы в регионе может быть отнесено к числу приоритетных задач нашей внешней политики.
Речь идет именно о ключевой позиции, позволяющей оказывать влияние и иметь точки опоры в различных частях региона. Это означает, что Москва не должна рассматриваться только в качестве союзника Башара Асада или негласного покровителя шиитской дуги. Принципиально важно исключить ситуацию, когда действия России будут интерпретироваться как якобы пристрастные по отношению к тем или иным религиозным или этническим группам в регионе. России необходимо сохранить партнерские отношения с Ираном, Турцией, Израилем, Египтом и Иорданией, а также поднять диалог с Саудовской Аравией, Катаром и ОАЭ до уровня партнерства. И, разумеется, достичь приемлемого уровня взаимопонимания с Соединенными Штатами и их основными партнерами по НАТО относительно путей разрешения конфликтов в регионе (включая и координацию действий на случай распада Ирака и Сирии). В сущности, это можно рассматривать как попытку трансформировать треугольник «Россия–Турция–Иран» в многосторонний контур, включающий всех основных акторов Большого Ближнего Востока. Без России эту задачу решить просто невозможно.
Обеспечение длительного российского присутствия в регионе потребует привлечения значительных ресурсов. Очевидно, что России необходимо уравновесить затраты серьезными экономическими преференциями как в самой Сирии, так и в других частях Большого Ближнего Востока, включая участие в послевоенном восстановлении и разработке природных ресурсов. Политические и военно-стратегические достижения нужно конвертировать в экономические дивиденды.
В конечном счете наша политика в регионе должна стать составной частью комплексной стратегии, нацеленной на обеспечение благоприятных условий для развития России в качестве державы, обеспечивающей наряду с Китаем переформатирование геоэкономического и геополитического ландшафта Большой Евразии. Этот процесс связан с сопряжением развития Евразийского экономического союза и китайского проекта Экономического пояса Шелкового пути, расширением Шанхайской организации сотрудничества, выстраиванием в континентальном масштабе транспортно-логистических цепочек и коридоров развития в широтном и меридиональном направлениях. Треугольник «Россия–Турция–Иран» мог бы стать опорой этого процесса на Большом Ближнем Востоке. К тому же заинтересованность стран Ближневосточного региона в мегапроектах, связанных с геоэкономикой Большой Евразии, может стать важным фактором, побуждающим к поиску компромиссов и снижению уровня конфронтации. А Большая Евразия обретет целостность лишь тогда, когда стабилизированный Большой Ближний Восток станет ее органичной частью. Впрочем, последнее обстоятельство предвещает, скорее, новую турбулентность, поскольку глобальные геополитические трансформации неизбежно встретят сопротивление ряда национальных и наднациональных акторов, стремящихся сохранить привилегированные позиции в нынешнем мировом порядке.
