Россия в глобальной политике

«Царь» и «султан» – именно так ведущие западные СМИ нередко называют нынешних лидеров России и Турции. В периоды напряжённых отношений между Москвой и Анкарой, один из которых наступил после того, как турецкие ПВО сбили российский штурмовик в ноябре 2015 г., появляются газетные заголовки типа «Царь против султана»[1]. Напротив, во время сближения России и Турции можно увидеть формулировки наподобие «Встреча султана с царём», либо вариации на эту тему[2]. Скептически оценивая перспективы партнёрства России и Турции, западные наблюдатели тем не менее изображали руководителей двух стран весьма сходным образом.

«Царь» Путин и «султан» Эрдоган нередко описываются в подобных публикациях крайне эмоционально. Так, популярный британский историк Майкл Бурлей в статье, опубликованной Daily Mail в феврале 2016 г., назвал двух лидеров «президентами с непомерным эго» (ego-fuelled presidents), борьба между которыми в Сирии стала причиной страданий миллионов беженцев и угрожает международному сообществу новой мировой войной[3]. За два месяца до этого гранд-дама французской политической журналистики Катрин Нэй заявила на страницах ведущего французского еженедельника Valeurs actuelles, что эти два лидера «излучают… пугающее желание доминировать и попытки воссоздать Советскую и Османскую империи»[4].

Ещё более предвзяты и эмоционально заряжены описания этих двух стран. Особенно яркое тому подтверждение мы находим в статье Юлии Иоффе, опубликованной журналом Foreign Policy в ноябре 2015 года. По её словам, «и Турция, и Россия в своём собственном понимании остаются огромными, многонациональными империями, и эта убеждённость до сих пор пульсирует в их столицах, уже давно лишившихся огромных участков своих территорий, которые они до сих пор стремятся вернуть». Автор изображает кризисы в Сирии и на Украине как «предсмертную агонию империй, шлейфы их наследия – и весь мир пытается сдержать и смягчить конвульсии этого перехода»[5].

Западные обозреватели тем самым возвращаются к ориенталистскому дискурсу, существовавшему на Западе во время Крымской войны (когда, кстати, появились первые публикации под названием «Царь и султан»)[6]. Этот дискурс сводит сложность внешней политики двух крупных государств к личным прихотям властолюбивых правителей, которые так резко контрастируют с видимой умеренностью западных лидеров. Изображение России и Турции как держав на спаде, скованных воспоминаниями о прежнем величии, создаёт образ Востока XIX века как застойного, окостеневшего или застывшего во времени[7]. Таким образом, «царь» и «султан» становятся символами двух отсталых или даже отживающих свой век образований, возглавляемых иррациональными правителями, гоняющимися за фантомами былой имперской славы.

Многогранный ориентализм

Возрождение заезженных штампов XIX века свидетельствует о том, что ориентализм не утратил актуальности для понимания взглядов Запада на Россию и Турцию. Однако эти две страны никогда не были просто объектами западноевропейского ориенталистского дискурса. В разные периоды прошлого их элиты усваивали западные ориенталистские схемы, чтобы конструировать собственные оригинальные взгляды на соседей и мир в целом. За последние четыре десятилетия историки и литературоведы продемонстрировали, что ориентализм в саидовском смысле не ограничивается Великобританией и Францией XIX века или Соединёнными Штатами XX столетия – его можно встретить и в других странах[8]. В то же время недавние исследования подтвердили верность взгляда Эдварда Саида на ориенталистский дискурс как совокупность глубоко предвзятых и стереотипных описаний исторических и культурных реалий группы стран, которые помогли авторам этих описаний представить себя в качестве проводников прогресса и цивилизации. Высмеивая отсталость своих восточных и южных соседей, элиты императорской России и Османской Турции стремились преодолеть устойчивые ассоциации своих стран с Азией или Востоком, которые были характерны для западноевропейских авторов[9].

Ориенталистский дискурс был не просто способом утверждения принадлежности к цивилизованному миру. Приведённый ниже анализ описания русскими авторами Османской империи предполагает, что ориенталистские схемы могли использоваться для формулирования критического и часто оценочного взгляда на западное общество[10]. Это сочетание ориентализма и критичного отношения к Западу, или оксидентализма, отражало неоднозначное отношение к европейской цивилизации, характерное для изначально незападной страны, правители которой в определённый момент начали сознательную политику вестернизации[11]. Далее я покажу, что эволюция российских взглядов на державу Османов в 1700-х и 1800-х гг. была обусловлена изменением отношения как императорской России, так и Османской Турции к Европе. Я продемонстрирую важность этого для понимания отношения современных России и Турции к Западу, а также друг к другу.

На первый взгляд российские представления об Османской Турции могут показаться решительно вторичными, поскольку публикации российской прессы о южном соседе часто представляли собой переведённые отрывки из книг западноевропейских авторов и воспроизводили западные ориенталистские клише. Наиболее важным был дискурс о закате Османов, лучше всего выраженный в формуле «больного человека», которую часто приписывают Николаю I[12]. Однако за этим, казалось бы, производным характером российского дискурса об Османской Турции и, в частности, о её упадке, скрывается некая самобытность, демонстрирующая, что Россия является чем-то большим, нежели интеллектуальной периферией западного мира. Эта самобытность заключается в истолковании русскими авторами причин того, что они называли упадком Османов.

В XVIII веке русские наблюдатели объясняли поражения турок в столкновениях с русской армией их пренебрежительным отношением к европейским наукам и искусствам – прежде всего к военному искусству, которое сами русские небезуспешно осваивали со времён царствования Петра I.

С этой точки зрения Россия выглядела как ученик Европы, полноценное вписывание которого в европейскую семью было лишь вопросом времени. Османская империя, напротив, была чуждой Европе именно потому, что отказывалась у неё учиться.

Михаил Прокудин-Горский, служивший при русском посольстве в Стамбуле в 1760-е гг., находил что «просвящения [турецкий] народ ни малейшего не имеет, ибо леность и сластолюбие столь отягчили их сердце, что они никакую должность положенную действительно не могут править», а также отмечал, что «свободных наук они не знают»[13]. Россия же, напротив, демонстрировала, как благотворно для неё подражание европейским наукам и искусствам. По словам Евгения Булгари, греческого священнослужителя и учёного из Османской империи, эмигрировавшего в Россию по приглашению Екатерины II, русские являли собой народ, «раздираемый мятежами, утопающий в жестокости и в варварстве», который «в короткое время принимает удивительный образ, берёт совершеннейший порядок и строй в военных делах, и наконец восходит на высочайшую степень славы и могущества»[14].

Булгари считал, что Османы могут последовать примеру России, подражая европейцам в науках, военном искусстве, сельском хозяйстве и торговле; в этом случае война с ними «дала бы чувствовать удивлённой Европе тяжесть обученной Порты более чем прежде»[15]. Однако другие русские авторы по-прежнему скептически относились к такой возможности. По мнению Петра Артемьевича Левашёва, поверенного в делах российского посольства в Стамбуле в 1760-е гг., такая реорганизация свела бы на нет ценность личного мужества турок и сделала бы их «одушевлёнными только машинами»; «[н]еистовство их, происходящее от чрезмерной ревности к закону, заменено бы было строгостью, долженствующею непременно оное ослабить; сверх же того их закон, положение их земли, образ их жизни много может препятствовать ко введению как политической внутрь сего государства перемены, так и в войске оного, что одно без другого учинено быть не может»[16].

Вестернизация и сомнения

Ситуация изменилась на рубеже девятнадцатого столетия. Низам-и Джедид, или военно-административные реформы Селима III открыли череду попыток османских правителей перестроить вооружённые силы по европейским образцам. Со временем преобразования способствовали более широкой культурной вестернизации турецкого общества. Другими словами, султаны-реформаторы начали подражать европейским искусствам и наукам, пренебрежение которыми до сих пор якобы объясняло их поражения на поле боя. Образованные россияне скептически восприняли такое развитие событий. Так, дипломатический представитель Российской империи в Стамбуле в 1790-е гг. Виктор Кочубей утверждал, что реформы Селима III «не пустят корней», поскольку «национальные предрассудки недостаточно ослабли, чтобы допустить нововведения»[17]. Государственный переворот, положивший конец правлению Селима III в 1807 г., как будто бы подтвердил это мнение. Однако Махмуд II (1808–1839) продолжил усилия своего сводного брата, в результате чего процесс вестернизации Османской империи стал необратимым.

Русские наблюдатели критически отнеслись к османской вестернизации. Их реакция во многом была обусловлена продолжающейся переоценкой отношения России к Европе и европейской цивилизации, которая началась под влиянием противостояния России с революционной и наполеоновской Францией. Эту переоценку не следует рассматривать как конец или обращение вспять культурной вестернизации самой российской элиты. Напротив, она стала результатом вовлечения образованных россиян в критику Просвещения, начатую западными мыслителями-романтиками в конце XVIII – начале XIX века. В результате понятие «народность» не только стало ключевым элементом официальной идеологии России, определённой министром народного просвещения Сергеем Уваровым, но и вошло в российские описания Османской империи, опубликованные в середине XIX века.

С 1830-х гг. российские исследователи стали утверждать, что прозападные реформы султанов подавили национальный характер турок и разрушили национальные институты (например, янычарский корпус), которые были источником их силы. Этот аргумент объяснял военные неудачи реформированной османской армии. По мнению участника Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., главного врача русской армии Карла Зейдлица, османы потерпели поражение не из-за «незнани[я] Европейской военной науки, а [из-за] упадок[а] воинского духа; а дух этот убила военная солдатская выправка новейшего времени, которую им навязали и в которой они не видят ни смысла, ни необходимости»[18]. В необычайно популярных «Очерках Константинополя» русский дипломат Константин Базили критиковал увлечение «чужеземным образованием», в результате которого «впадает в забвение и пренебрегается их [турков] коренное образование». С учётом «непреступн[ой] преград[ы] религии и самобытной народности», отделяющей Османскую империю от Европы, «первым делом преобразователя должно быть поддержание этой народности». Следуя этой логике, «единственное и спасительное средство образовать Турцию было в улучшении существующих в ней коренных Мусульманских учебных заведений»[19].

Налицо интересная инверсия в объяснении образованными русскими людьми, жившими в XVIII и XIX веках, причин упадка Османской империи: от очевидной неспособности османов подражать европейцам до такого бездумного подражания, которое якобы убило национальный характер. Объяснение постоянных побед России над османами претерпело аналогичную инверсию. Авторы XVIII века рассматривали успехи России как результат создания Петром I армии по европейскому лекалу. В противовес этой логике победы более позднего времени – прежде всего над Наполеоном – всё чаще объяснялись духовными качествами русских солдат и преданностью народа своей вере и царю, которая якобы составляла суть национального характера.

Российский дискурс об османском упадке был не просто рассуждениями о непреодолимой пропасти, отделявшей Османов от Европы и России.

Он также всё больше становился своего рода критикой европейского общества и нравов, сквозившей в оценке вестернизаторских преобразований османских султанов. В 1840-х и 1850-х гг. российские наблюдатели делали это с точки зрения народности, хотя в те годы это понятие только входило в официальную риторику и интеллектуальные дебаты. Во второй половине XIX века та же критика была встроена в более сложные схемы, такие как теория культурно-исторических типов Николая Данилевского, поставившая под сомнение само существование единой цивилизации как универсальной общечеловеческой рамки.

Оксидентализм спешит на помощь

Переход от ориентализма к оксидентализму в российских представлениях об Османской империи можно наблюдать в критике более широких культурных изменений, сопровождавших вестернизаторскую политику султанов в середине XIX века. Российские дипломаты и путешественники в середине века не могли не заметить значительных изменений во внешнем облике Османской империи и их столицы. Реформы Махмуда II и его сына-преемника способствовали усвоению элитой европейской культурной практики, в то время как растущий поток западных промышленных товаров и всё более заметное присутствие туристов портили удовольствие от вещей, достопримечательностей и обычаев, которые россияне считали «подлинно» восточными. Слишком поверхностная, чтобы поставить Османскую империю в один ряд с европейскими державами, вестернизация оказалась достаточно заметной, чтобы снизить привлекательность восточного колорита в глазах образованных подданных царя.

Так, Владимир Титов, служивший официальным представителем российской империи на Босфоре, уже в 1837 г. сообщал, что «богатые ковры Персии и Кашмира», «гордые жеребцы Аравии», «многоценное дамасское оружие» и «хвалёный левантийский кофе» либо исчезли, либо заменены более дешёвой англо-американской продукцией. По мнению Титова, эти преобразования в материальной стороне жизни Востока сопровождались изменениями в психологии и нравах, в результате которых Османы и их подданные частично утратили восточный характер. По мере того как «уродливый красный колпак» и «неловкий сюртук из европейского сукна» приходили на смену кашмирским шалям и шёлковым одеяниям, уходила гордая таинственность мусульманского образа жизни, и «почти не видно того зверства и фанатизма», бывшего когда-то излюбленной темой восточных путевых записок[20]. Став доступными и открытыми для иностранных гостей, даже гаремы больше не соответствовали ожиданиям туристов[21].

Поразительные изменения в одежде и поведении, начатые при Махмуде II и продолженные его сыном, символизировали исчезновение чисто восточного стиля. По словам Матвея Гамазова, российского представителя в международной комиссии по делимитации османо-персидской границы в 1849–1852 гг., «пёстрые восточные одежды уступили место европейским тёмным кафтанам и узким панталонам, чалма заменилась фескою, размеры бород, янтарных мундштуков и чубуков уменьшились, чепраки и сёдла утратили много своей роскоши». За исключением лёгких и изящных каиков на Босфоре, отделанных бархатом и приводимых в движение рослыми и мускулистыми гребцами, «всё остальное измельчало, выдохлось, полиняло»[22]. Эти изменения в качестве облачений и материальных предметов в итоге отразились на обычаях и нравах, так как «самая строгость в исполнении религиозных обрядов уступила место ухваткам и образу действий, исполненному легкомыслия»[23].

Вершиной эстетствующей критики, несомненно, являются труды Константина Леонтьева, крупного русского консервативного мыслителя, который в 1860-е и начале 1870-х гг. служил русским консулом в разных городах европейской части Турции. Как и у многих других консерваторов, недовольных современностью, глаз Леонтьева отдыхал «только на чём-нибудь азиатском», будь то «на тёмном болгарине, смиренно пашущем за деревней в синей чалме, или на каком-нибудь турецком всаднике, у которого шальвары светло-голубые, а куртка пунцовая и откладные рукава летят на скаку в обе стороны…»[24]. Для Леонтьева не имело значения, что «всадник тиран, а пахарь жертва», так как подобные контрасты составляли, по его мнению, «цветущую сложность» восточного общества.

С другой стороны, российский консул сожалел о демократизирующем влиянии «эмансипационных реформ новоевропейского стиля», которые были проведены в Османской империи после Крымской войны[25]. По мнению Леонтьева, принцип юридического равенства, введённый рескриптом султана в 1856 г., фатально ослабил Османскую империю, которая до сих пор препятствовала распространению «общеевропейского утилитарно-безбожного стиля общественной жизни»[26]. Реформы танзимата породили славянскую интеллигенцию, не представлявшую собой «ничего, кроме самой пошлой и обыкновенной современной буржуазии», чьи одинаковые европейские сюртуки символизировали триумф «среднего европейца»[27] и предвещали «всемирное разрушение»[28].

Критика поверхностности вестернизации, которую можно найти в ранних откликах на реформы Селима III и Махмуда II, превращается у Леонтьева в критику поверхностности современной западной культуры как таковой.

Европеизированная Турция – лишь одно из мест, где проявляется эта поверхностность. В то же время Леонтьев был не единственным русским автором, который критиковал западное общество с позиций ориентализма. В неявной форме тенденцию можно обнаружить в трудах и речах русских славянофилов и панславистов 1860-х и 1870-х гг., которые больше были озабочены вестернизацией южных славян, нежели их дальнейшим пребыванием под османским владычеством[29]. При всей их антиосманской и антимусульманской риторике Иван Аксаков и Николай Данилевский признавали, что «османское иго» защищало православных единоверцев от «пагубного» западного влияния[30].

С этой точки зрения традиционная борьба России с Османской империей приобрела совершенно иной смысл. Ранние русские авторы оправдывали войны с Османами их враждебностью к христианству и европейской цивилизации. Однако растущее влияние Запада на османское правительство делало российско-османское противостояние скорее проявлением более широкой борьбы России с Западом. Это, безусловно, относилось к Данилевскому, для которого Крымская война в конечном счёте была проявлением конфликта между романо-германским миром во главе с Британией и Францией и славянским миром во главе с Россией. Российско-османское противостояние может быть также переосмыслено с точки зрения борьбы между консерватизмом и либерализмом. В разгар Восточного кризиса 1875–1878 гг. Леонтьев утверждал, что «[Н]е потому надо, например, удалить Султана, что он самодержавный азиятский Монарх (это хорошо), а потому, что держава его стала слаба и не может уже более противиться либеральному европеизму»[31].

Притяжение и отталкивание

Что эти метаморфозы во взглядах русских XVIII и XIX веков на Османскую империю говорят нам о России и Турции в целом и их месте в современном мире в частности? Как бы ни старались образованные русские утвердить «инаковость» Османской империи в XVIII и XIX веках, их представления о державе султанов выдают фундаментальное сходство между двумя странами, существовавшее в XIX веке и сохранившееся в наши дни. Это сходство не сводится к тому, что Пётр Великий, очевидно, служил ориентиром для ряда османских султанов в их реформах, или что авторитарный режим президента Путина может служить образцом для президента Эрдогана. Это сходство более глубокое и связано с отношением как России, так и Турции к Европе и Западу.

История петровской и постпетровской России, как и Турции эпохи танзимата, – это история правителей и элит, пытавшихся вестернизировать общество, которое не принимало существенного участия в основополагающих процессах построения современной западной цивилизации (Ренессанс и особенно Реформация). Как показал вышеприведённый анализ, между петровскими реформами в России и началом сознательных и систематических попыток вестернизации в Османской империи прошло примерно столетие. В результате россияне всегда были на шаг впереди османов: к тому времени, когда последние начали познавать европейские «искусства и науки», россияне уже критиковали вестернизацию и вскоре выработали критический взгляд на западное общество как таковое. Это хронологическое несоответствие помогло россиянам представить Османскую Турцию как нечто Иное и смотреть на неё свысока. Однако современного исследователя не должна вводить в заблуждение эта сконструированная «инаковость», поскольку за ней скрывается фундаментальное сходство в отношении России и Турции к Западу.

Обе страны представляют собой редкий пример изначально незападного общества, подвергшегося вестернизации, но не утратившего при этом политического суверенитета.

Императорская Россия и Османская Турция являются, соответственно, первой и второй страной в истории человечества, чьи правители и элиты сознательно приняли политику вестернизации, чтобы оставаться суверенными игроками в условиях растущей военной, экономической и культурной мощи западных стран. В этом смысле Россия и Турция резко отличаются от подавляющего большинства других незападных обществ, где вестернизация совпала с колониальным или, по крайней мере, квазиколониальным господством Запада.

Конечно, существовали значительные различия в степени суверенитета, которым каждая страна пользовалась в разные периоды. Суверенитет поздней Российской империи, зависевшей от французских займов и подвергавшейся внутренним и внешним вызовам со стороны революционеров и германской военной мощи, имел определённые пределы. То же самое можно сказать и об империи Абдул-Хамида II, вся фискальная система которой в какой-то момент оказалась под иностранным контролем. Россия в 1990-е гг. и Турция в период холодной войны также не были полностью суверенными образованиями в геополитическом смысле. И тем не менее даже если время от времени этот суверенитет оказывался под вопросом, он неоднократно возрождался как в случае с советской и постсоветской Россией, так и в случае с кемалистской и эрдогановской Турцией. По этой причине предложенная формула – изначально незападное общество, прошедшее вестернизацию без фактической потери политического суверенитета – по-прежнему актуальна для обеих стран, делая понятным многое в их международном поведении, а также в их непростых отношениях с Западом.

Сочетание геополитического суверенитета с сохраняющейся открытостью западной культуре объясняет сосуществование ориентализма и оксидентализма (критики «дикого» Востока и «цивилизованного» Запада) как средств конструирования элитарной идентичности в обеих странах. Ориентализация восточных и/или южных соседей помогала образованным россиянам, а также их османским и турецким коллегам представить себя носителями прогресса и цивилизации, а оксиденталистский дискурс позволял им сознавать свои отличия от Запада. В результате современная российская и турецкая идентичность представляет собой причудливое смешение западных и антизападных тем. Политическое долголетие президентов Путина и Эрдогана можно объяснить, в частности, их способностью убедительно выразить это неоднозначное отношение к Западу, характеризующее как российское, так и турецкое общество.

Фундаментальное сходство России и Турции как изначально незападных стран, прошедших вестернизацию без потери суверенитета, также помогает понять состояние их современных двусторонних отношений. История Запада показывает, что конфликты внутри европейского сообщества, то есть конфликты между странами, имеющими много общего, до недавнего времени были более интенсивными, чем конфликты между западными и незападными государствами. Другими словами, фундаментальное сходство в отношении России и Турции к Западу не делает их автоматически союзниками. Более того, стойкая привязанность российской и турецкой элит к политическому суверенитету объясняет некоторые из недавних трений между ними.

Сочетание ориентализма и оксидентализма, определяющее самопрезентацию российской и турецкой элит, также может способствовать возникновению напряжённости. Неоосманизм бывшего премьер-министра Ахмета Давутоглу и президента Реджепа Эрдогана, который повлёк за собой конфликт с Сирией и напряжённость в отношениях с Россией, можно рассматривать как позднее проявление османского ориенталистского дискурса в отношении арабов, а также как попытку мобилизовать суннитскую мусульманскую идентичность, которая не может не иметь определённого антизападного подтекста. Российские представления о Турции в разгар кризиса со сбитым самолётом также сочетают элементы ориентализма и оксидентализма: страна изображалась как сторонница исламского фундаментализма, но также и как агент Запада.

Последующие русско-турецкие трения по поводу Ливии и Нагорного Карабаха способствовали сохранению двойственного восприятия Турции в российских СМИ. После 24 февраля 2022 г. военная помощь Анкары Киеву, закрытие проливов для российских военных кораблей, её участие в организации неравноценных обменов российскими и украинскими военнопленными, а также её роль в заключении черноморской зерновой сделки не способствовали популярности президента Эрдогана среди российских сторонников СВО. И тем не менее двусмысленные или даже враждебные действия Анкары не отменяют выгод, извлекаемых Москвой из трений, существующих между самой Турцией и «коллективным Западом», будь то по вопросу Северного Кипра, сирийских беженцев, или отказа США продать Турции истребители F-35 после приобретения ею российских систем ПВО. Эти и другие источники напряжённости между президентом Эрдоганом и западными лидерами свидетельствуют о сохранении в обозримом будущем фундаментального противоречия в отношениях Турции с Западом, которое принципиально не отличается от того, что существует в отношениях между Западом и Россией.

Ни российский, ни турецкий лидер не готовы отказаться от роли суверенного игрока, что является базовым условием членства в западном политическом сообществе.

В то же время вряд ли Путин и Эрдоган способны выступать в этом суверенном качестве в одиночку: они не смогут обойтись друг без друга, а также без всех прочих незападных лидеров, которые также претендуют на роль независимых игроков. Здесь стоит вспомнить, что само явление политического суверенитета возникло в Европе в ходе одновременного становления нескольких территориальных государств. Конфликты и трения, существовавшие между этими государствами с самого начала, не помешали им в конце концов восторжествовать над претендовавшей на европейскую или даже мировую гегемонию Габсбургской монархией, что и было закреплено Вестфальским миром 1648 года. Сохранение России и Турции как независимых, хотя порой и неудобных друг для друга игроков является условием возрождения в глобальном масштабе той Вестфальской системы международных отношений, которая могла бы помочь сохранить множественность и многообразие мира, так же как она однажды помогла сохранить множественность и многообразие Европы.

Данная статья развивает положения книги Tsar and Sultan: Russian Encounters with the Ottoman Empire (L.: I.B. Tauris & Co Ltd, 2016), вышедшей затем на русском языке в издательстве НЛО («Царь и султан. Османская империя глазами россиян»).

Новейшая история: краткий курс

Алексей Миллер

События 2022 г. подвели черту под попытками Владимира Путина сохранить или утвердить устраивающий Россию нарратив о прошлом методами политической и исторической полемики. Возвращение к какому-то согласованному варианту картины европейского прошлого не представляется возможным.

Подробнее