Некоторые темы статьи обсуждались автором в “Moscow’s Soft Power Strategy” // Current History, October 2013.
Концепция «мягкой силы», введенная в оборот современной теории международных отношений (ТМО) Джозефом Наем, активно обсуждается и в России. В последние годы президент и министр иностранных дел неоднократно призывали приумножать российский ресурс «мягкой силы» для решения внешнеполитических задач.
При этом само понятие остается не до конца проясненным. Для Ная основа такого вида влияния – глобальное лидерство США и американские ценности плюралистической демократии и рыночной экономики, распространение этих ценностей в мире во имя экономического процветания в условиях глобализации. «Мягкость» предполагает способность воздействовать на других посредством собственного примера и кооптации, а не принуждения и насилия. В связи с этим Най не раз критиковал стремление Вашингтона использовать военный нажим для разрешения мировых кризисов. Как и другие представители либеральной школы ТМО, американский ученый подчеркивает позитивный элемент взаимодействия государств в международных отношениях, отвергая попытки вписать в этот контекст игру с нулевой суммой.
За пределами западного сообщества «мягкая сила» воспринимается иначе. Обострение конкуренции государств в формирующемся многополярном мире заставляет обратить внимание на их преимущества, в том числе в области непрямых форм управления. По мере ослабления экономического и политического влияния Соединенных Штатов даже ближайшие союзники Америки отдают себе отчет в необходимости осуществлять собственные проекты в этой области. Что же касается стран, чьи интересы и ценности существенно расходятся с американскими, для них теория «мягкой силы» с самого начала представлялась не иначе как новой попыткой расширить сферу геополитического присутствия США. В мире иерархии и жесткой конкуренции трудно следовать либеральным рекомендациям ученого, тем более что «мягкая сила», по собственному признанию Ная, преследует цель не просто добиться «эфемерной популярности», а служит «средством достижения желаемых Соединенными Штатами результатов». Неудивительно, что мировые державы активно проектируют нечто из этой категории, отвечающее их интересам и ценностям. Так, в Европе родились идеи качественного управления и добрососедства, китайцы рассуждают о важности «глобальной гармонии», россияне отстаивают незыблемость принципа суверенитета в международных отношениях.
Россия и конкуренция цивилизаций
Россия больше, чем другие крупные игроки, чувствует собственную уязвимость в условиях дестабилизации и ломки режимов на Ближнем Востоке и в Евразии. В важнейшем для Москвы евразийском регионе сегодня активно играют не только США, но и Евросоюз, Китай, Турция, Иран. И что бы ни говорилось публично, все они рассматривают «мягкую силу» сквозь призму геополитического противостояния. Джозеф Най критикует Москву и Пекин за то, что они якобы «не воспринимают» позитивный характер взаимодействия государств, и в обеих столицах действительно убеждены: геополитика сохраняет центральную роль в международных отношениях, а за продвижением ценностных установок всегда стоят государства. Пропаганда Кремлем особых ценностей «суверенной демократии» и «государства-цивилизации» в немалой степени обусловлена намерением противопоставить что-то американскому идеологическому проекту.
Позиционированием России как особой цивилизации в мире конкурирующих ценностей Кремль занялся с середины 2000-х гг., реагируя на глобальные вызовы и изменения. Министр иностранных дел Сергей Лавров одним из первых заявил на самом высоком уровне, что международная конкуренция приобретает «цивилизационное измерение», т.е. объектом ее становятся «ценности и модели развития». Владимир Путин в последнее время, особенно после возвращения на высший государственный пост, также активно использует лексикон, включающий такие понятия, как национальные ценности, культурная самобытность и «мягкая сила». На встрече с послами в июле 2012 г. российский президент призвал активно влиять на международные отношения, используя инструменты лоббизма и «мягкой силы». В послании Федеральному собранию в ноябре того же года он выдвинул тезис о необходимости преодолеть демографические и моральные угрозы, сохранить суверенитет и влияние в условиях нового равновесия «экономических, цивилизационных и военных сил». Выступая на Валдайском форуме в сентябре 2013 г., Путин объявил стремление к независимости в «духовной, идеологической и внешнеполитической сферах» «неотъемлемой частью нашего национального характера».
Новые цивилизационные идеи Кремля не носят принципиально антизападного характера, хотя и вступают в противоречие с теми моделями защиты прав национальных, религиозных и сексуальных меньшинств, которые практикуются сегодня в ЕС и Соединенных Штатах. На официальном уровне Россия продолжает исходить из «универсальности принципов демократии и рыночной экономики», как записано в Концепции внешней политики от февраля 2013 года. В условиях обострения идейной конкуренции Кремль стремится сформулировать систему российских ценностей, которая стала бы опорой для использования «мягкой силы» во внешней политике. Помимо западного идейного вызова Россия сталкивается с угрозой проникновения радикального ислама на свою территорию и неконтролируемым притоком иммигрантов-мусульман. Новый язык «государства-цивилизации» призван способствовать и внутренней консолидации России.
В подкрепление новых тенденций Москва активно занялась налаживанием соответствующей инфраструктуры. В информационном пространстве особенно заметен телеканал Russia Today, который по количеству зрителей уступает сегодня на европейском рынке только BBC News и Sky News. Значительная роль в развитии языковых и духовных связей принадлежит ряду негосударственных и поддерживаемых государством фондов и Русской православной церкви. Россотрудничество планирует увеличить годовой бюджет с 62,5 до 297 млн долларов, ставя задачи по распределению внешней помощи и созданию «оптимальных условий развития российского бизнеса, науки, образования и культуры».
ТМО в структуре «мягкой силы»
Теоретические модели и концепции, особенно если их авторство принадлежит представителям влиятельных стран, обладают немалым потенциалом и способны быть инструментом в арсенале «мягкой силы» по продвижению внешнеполитических интересов. Содержание теоретических концепций отражает культурно-институциональные и политические предпочтения страны, в которой они разработаны. Отсюда разногласия о том, какой смысл вкладывать в понятие «мягкой силы». Хотя Най наделял его содержанием, отвечающим интересам и ценностям США, каждая крупная нация истолковала данное явление на свой лад.
ТМО никогда не являлась нейтрально-универсальной наукой, о чем свидетельствует немало убедительных работ. «Исследователи, – писал известный американский международник Стэнли Хоффманн, – предпочитают не вспоминать о своей интеллектуальной зависимости от статуса их страны и амбиций национальной политической элиты… Тем не менее такая зависимость существует. И она только усиливается при наличии соответствующих институциональных условий».
Так, сам процесс формирования теоретических школ международных отношений в Америке отражает национальную идентичность и материальные возможности государства. В 1930-е гг. к традиционным претензиям Соединенных Штатов на национальную исключительность добавился значительно возросший потенциал влияния на мировую политику. Окрепнув после Великой депрессии и значительно повысив свой интеллектуальный потенциал за счет бежавших от нацистского режима европейских иммигрантов, США вышли из тени в качестве глобальной державы и с присущим им практицизмом занялись созданием основ ТМО. Унаследованный от эпохи Просвещения культ научности не помешал теоретикам активно работать на «госзаказ», сохраняя связи с политическими кругами. И дело не только в том, что представители профессорско-преподавательского состава в прошлом нередко делали карьеру в Госдепартаменте или Министерстве обороны (известны и обратные трансформации). Просто университетские исследования зачастую подпитывались финансами от правительственных органов с соответствующими запросами и интересами. После окончания холодной войны идеи американского глобального превосходства – будь то с точки зрения властного потенциала, политико-экономических институтов или культурных ценностей – заняли еще более важное место в интеллектуально-политическом дискурсе.
Итак, теоретические подходы во многом определяются национальной идентичностью и материальными возможностями, но есть и обратная зависимость. Распространяясь, соответствующие идеи начинают активно работать на продвижение национальных ценностей и защиту интересов. Немалым подспорьем становится работа неправительственных фондов. Например, во времена холодной войны Фонд Форда занимался активной (и бесплатной) популяризацией работ американских теоретиков МО в университетах Азии, Африки, Латинской Америки и Европы. Современные фонды, финансирующие международные исследования, также обладают собственным видением и предпочтениями, какие работы, темы и теории целесообразно поддержать грантами. Взгляды на роль неправительственных организаций и гражданского общества, концепции демократического мира, однополярности, неолиберальной глобализации и укоренения в международной практике норм гуманитарного вмешательства уже немало поработали на приумножение «мягкой силы» как в академических кругах, так и за их пределами.
Конечно, в университетах активно разрабатываются и другие теории, например, критического и постструктуралистского направления, едва ли способные служить арсеналом «мягкой силы» американского государства. Однако они не преобладают в учебных курсах и исследованиях наиболее престижных вузов, не получают щедрого финансирования и не оказывают влияние на власть имущих.
Сходным образом ТМО развивается и в других странах, отражая не только специфические для них историко-культурные условия и идентичность, но и материально-экономические ресурсы. Достаточная ценностная и материальная самостоятельность позволяет некоторым государствам развивать собственные традиции и теоретические школы. Те же, что оказались изначально помещены в условия материальной и интеллектуальной зависимости, обречены некритически воспроизводить концепции, придуманные другими. Как выразился британский исследователь Эдвард Карр, западную науку о международных отношениях следует понимать как «наилучший способ управлять миром с позиции силы». Карр не сомневался и в том, что «изучение международных отношений в университетах Африки и Азии, если таковое получит развитие, будет осуществляться с точки зрения эксплуатации слабого сильным».
В связи с этим нетрудно выдвинуть две гипотезы касательно дальнейшей судьбы ТМО в условиях возросшей информационной открытости. Первое: чем сильнее давление, заставляющее заимствовать инокультурные идеи (а с ними и ценности), тем значительнее должны быть затраты на развитие потенциала «мягкой силы», сохранение интеллектуальной автономии и сопротивление идейной колонизации. Второе: чем своеобразнее культура, тем активнее усилия интеллектуального класса, направленные на то, чтобы создавать и развивать национальную модель «мягкой силы» и общественных наук для адаптации к условиям глобального мира.
Новый спор в теории
Интерес представляет спор, ведущийся сейчас в теории международных отношений. Смысл его связан и с критикой западных подходов, и с выяснением вопроса о возможности универсальной теории социальных знаний о мире. В последней трети ХХ века представители критического и постструктуралистского направления начали ставить под сомнение традиционные и во многом американоцентричные теории и методы осмысления мировых процессов. Обострилось неприятие политической гегемонии и интеллектуальной узости американских подходов. Как следствие, активизировались сторонники идеи о многообразии процессов познания мира. На сегодняшний день стараниями исследователей-международников опубликован ряд книг, посвященных развитию ТМО в различных частях мира, необходимости преодоления англо-американского идейного доминирования и наследия колониального евроцентризма западных теорий. Кроме того, возрос интерес к проблемам религии, цивилизации, цивилизационной идентичности и их влиянию на формирование мировоззрений.
Теоретический спор разворачивается на фоне масштабных международных перемен. Постепенно складывается новый мировой порядок, идущий на смену однополярному господству Америки и западной цивилизации в целом. Этот процесс, начатый на волне террористической атаки исламских радикалов «Аль-Каиды» против США в сентябре 2001 г., продолжен ростом Китая и других незападных держав, который подорвал экономическое доминирование Запада. Следствием становится не только материальное ослабление западной цивилизации, но и неуклонное размывание ее монополии на использование военной силы. Сначала российско-грузинский вооруженный конфликт, а затем и гражданская война в Сирии продемонстрировали неспособность Соединенных Штатов и их союзников предотвратить применение силы другими государствами (в том числе против ближайших партнеров), а также мобилизоваться на силовой ответ в условиях противодействия со стороны России, Китая и других крупных держав.
На этом фоне ширится полемика между новыми сторонниками универсального знания о мире и защитниками плюралистического видения теории международных отношений. Универсалисты исходят из онтологического единства мира, которое предполагает единые рациональные стандарты его постижения. Представители либерального и реалистического направления в западной ТМО считают состоявшимся глобальный мир с характерными для него едиными принципами поведения государств и урегулирования споров. Для либералов речь идет об учреждении новых международных институтов, в то время как реалисты делают упор на военно-силовое измерение миропорядка и ведущую роль США в поддержании оптимального для Запада равновесия сил. Но и те и другие исходят из того, что единство мира подразумевает единство принципов его познания, а онтологический универсализм должен быть дополнен эпистемологическим.
Попытки же Китая и других незападных культур положить начало собственным подходам или школам ТМО воспринимаются как несостоятельные, поскольку ставят под сомнение принципы универсальности научного познания (анализ, верификация и др.) и, следовательно, трактуются как тяготеющие к самоизоляции. Представление о возможности альтернативных школ критиковали и некоторые приверженцы постструктуралистского направления. Не будучи сторонниками вестернизации и универсализма западного типа, они тем не менее высказались в защиту единых принципов научной верификации, сомневаясь в продуктивности иных взглядов и самого диалога «западного» и «незападных» подходов.
Критики глобально-универсалистского видения, напротив, воспринимают плюрализацию ТМО как естественное отражение процессов, происходящих в мире, где властные, социальные и культурные отношения крайне многообразны. Некоторые представители реалистического направления, подобно уже процитированному Карру, считают, что знания об МО не могут быть свободны от политики, их следует включить в систему международной силовой иерархии. Следовательно, объективность познания затруднена неравенством сторон, а претензии на универсализм скрывают стремление закрепить властные интересы и позиции сильного. Для адептов социологических подходов в международных отношениях непреложной остается необходимость анализировать социокультурные границы универсализма и социальный контекст функционирования идей. Согласно приверженцам данного направления, истоки которого следует искать в «социологии знания» Карла Маннгейма и Макса Вебера, всякое знание производится определенным культурным сообществом и не может распространяться за его пределами без изъятий и искажений. Наконец, многие сторонники постколониальных подходов видят ущербность универсализма в неспособности понять другого, а также бессознательном желании властвовать над ним.
Большинство критиков универсализма не отрицают возможность единой ТМО, но воспринимают такое единство на свой лад. По их мнению, глобально-плюралистическое видение мира не только не исключает, но и предполагает стремление к общим эпистемологическим ориентирам. И диалог различных подходов воспринимается как непременное условие. В качестве одного из главных препятствий на пути к формированию единой теории международных отношений плюралисты называют неоправданно зауженные стандарты рациональности и эпистемологии. Ссылаясь на новые исследования в области методологии, они предлагают расширить понимание науки в МО. Кроме того, высказываются предложения раздвинуть эпистемологические границы, выйдя за пределы академической общественной науки и проявив открытость к различным философским изысканиям, ориентированным на познание мира.
Российская теоретическая школа: спрос и предложение
Способна ли Россия использовать свою трактовку теории международных отношений для укрепления арсенала «мягкой силы»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно представлять себе возможные сферы российского культурного воздействия и потенциал в области теории.
Исторически влияние России в Евразии и Восточной Европе было значительным. В этой части мира традиционные ценности христианства, трансэтнические имперские принципы и сильная государственная власть пользовались особой привлекательностью, создавая базу для укрепления позиций России. Российское государство в процессе имперского строительства опиралось не только на силу, но и на идеи сосуществования с народами различного этнического и религиозного происхождения, на их кооптацию. Даже советская идеология по-своему воспроизвела эту систему социокультурной организации пространства. За пределами евразийского и восточноевропейского регионов «мягкая сила» России всегда была гораздо менее эффективной, что обуславливалось как относительно узким географическим ареалом православия, так и экономическим отставанием от Европы и Америки. За вычетом советского периода, российское влияние было не глобальным, а локальным. Ограниченно оно и сегодня. Более того, в результате активности крупных держав и слабости российской политики по сохранению, защите и продвижению своих ценностей пространство продолжает сжиматься.
Ученые-международники внесли бы вклад в сохранение и расширение влияния России, поставив в центр теоретических изысканий проблему воспроизводства национальных ценностей и идентичности в глобальном мире. Являясь частью всеобщего интеллектуального сообщества, отечественные теоретики несут ответственность и за то, чтобы утвердить желаемую картину будущего страны и мира в целом. Ведь любая социальная теория предполагает не только анализ фактов, но и творческое выстраивание образа общества с характерной для него системой смыслов и установок. Российские исследователи сделали немало в области анализа международной системы и возникающего мирового порядка, но явно недостаточно в ценностно-культурном плане.
Хотя ценностный ареал страны географически сужается, содержательный потенциал международного влияния России все еще значительный. Влияние на соседей подпитывается экономическими, историческими, лингвистическими и культурными связями, немалую роль играет уровень образования и технологий. Для ряда стран Россия служила примером. Не будучи в состоянии конкурировать с западными державами в строительстве либерально-демократических институтов, российское государство все же обеспечило гражданам политическую стабильность, доступные социальные услуги и безопасность от внешних угроз. В этом кроется причина того, что в ближнем зарубежье Россия часто воспринимается как друг и союзник, а российские политики нередко популярнее местных. По степени влияния на страны евразийского континента Россия все еще способна конкурировать с растущим Китаем, а в ряде аспектов и с Евросоюзом именно на ценностном поле.
Чтобы кристаллизовать конкурентоспособный образ страны, российские ценности следует не противопоставлять идеалам державности либо западничества, а сделать так, чтобы и те и другие могли воплощаться в жизнь на более широком культурно-цивилизационном основании. И державный подход, и стремление к демократии должны быть интегрированы в отечественную систему ценностей как необходимые, хотя и недостаточные условия. От демократии нельзя отказываться, но ее нужно встраивать в свой культурно-смысловой контекст и систему национальных приоритетов. Кстати, за пределами западных стран демократия, как правило, хоть и играет значимую роль, но редко оказывается в центре государственного развития. Ведь наряду с демократией и защитой основных прав граждан государство обязано гарантировать стабильность, выполнение значимых социальных программ и безопасность от внешних угроз.
Российские ученые-международники пока не преуспели в том, чтобы продвигать проблематику ценностей и идентичности. Сказывается молодость новой дисциплины, которая все еще пребывает в стадии формирования и нередко раздираема борьбой взаимоисключающих подходов. Среди российских международников-теоретиков есть представители и универсалистского, и изоляционистского мышления. Если первые считают, что главное – как можно быстрее интегрироваться в западное профессиональное сообщество, то вторые рассматривают такой путь как гибельный, видя в нем отказ от собственной системы ценностей, и по существу призывают к интеллектуальной автаркии. Эти позиции полярно противоположны, и, так же как и позиции западников и почвенников в известном споре, не отражают существа дилеммы, с которой сталкивается теория международных отношений.
Для дальнейшего развития науки необходимы новые ориентиры, ресурсы и импульсы. Российская наука о международных отношениях во многом продолжает жить заимствованиями западных теорий, не задаваясь вопросом о характере и последствиях этого. Между тем необходимость учиться у Запада (и не только у него) не отменяет, а предполагает размышление о возможностях и границах такого заимствования, с тем чтобы сохранить и расширить исторически сложившиеся российскую идентичность и систему ценностей. Вопрос в том, чтобы формировать собственный взгляд на мир, отвечающий интересам и представлениям данной конкретной страны. Использование аналитических подходов и методик из Америки и Европы – непременное условие успешной интеграции российского академического сообщества в мировую науку. Однако заимствования и учеба не заменят напряженных усилий по формированию национальной школы МО, базирующейся на понимании места России в мире и ее национальных интересов. Знание западных концепций не освобождает от необходимости создания собственных. Без осознанного движения в этом направлении и российская внешняя политика будет обречена идти в фарватере других стран, руководствующихся своими интересами и ценностями.
Дальнейшее развитие «русского воззрения» (Иван Аксаков) обусловлено целым рядом особенностей, таких как географическое, социокультурное и политико-экономическое положение России в мире.
Во-первых, глубокое своеобразие страны не может не наложить свой отпечаток на формирование теории. А это сплав целого ряда характеристик: преимущественно православное вероисповедание, широта пространства и геополитические вызовы по периметру протяженных сухопутных границ, культурное положение между разными цивилизациями, довестфальские имперские корни, полупериферийность в системе глобальных экономических связей, антибуржуазность масс и многое другое. Во-вторых, необходимость создания российской школы международных отношений диктуется реалиями глобальной конкуренции. Если прав Карр, то вклад в созидание международной теории за пределами США и Европы – обязательная предпосылка для того, чтобы, наконец, было обретено глобальное политическое равновесие. Давно сказано, что те, кто не хотят кормить свою армию, будут кормить чужую. Нежелание же вкладывать посильные ресурсы в развитие теории неизбежно обернется тем, что россияне утратят самостоятельную систему взглядов и ценностей. Она складывалась в обществе на протяжении веков, не раз помогая ответить на международные вызовы. Сегодня таковым является становление многополярного мира. Если Россия претендует на то, чтобы внести свой вклад, обязательна национальная интерпретация международной теории.
Российским международникам следует активнее подключаться к обсуждению вопросов о способах формулирования теории и осмысления российских ценностей. Имея в виду уже достигнутое русской политической мыслью, очевидно, что новая концепция будет учитывать идеи духовной свободы, социальной справедливости и трансэтнического единства. Будучи сформулированы, российские ценности станут руководством к практическому действию и найдут отражение во внешнеполитической доктрине, подобно тому как в доктрине Соединенных Штатов записаны ценности либеральной демократии. А со временем можно будет стремиться не только к отстаиванию, но и к активному распространению российских ценностей в мире.
