Эксперты проекта «Ватфор» опубликовали полемический ответ на мою статью «Долгий мир и ядерное оружие». Аналитики «Ватфора» полагают, что благодаря наличию ядерного оружия (ЯО) мы живем в какой-то уникальной цивилизации (об этом говорит само название их статьи – «Hовый опыт человечества: ядерное оружие и стратегическое сдерживание»). «Угроза термоядерной войны заставила человечество иначе оценивать последствия конфликтов и искать способы невоенного, «мягкого» противостояния», – пишут авторы. Но так ли сильно отличается наш мир от предшествующих мировых порядков и гарантирует ли наличие ЯО невозможность новой большой войны между великими державами? Ниже я в форме полемических ответов постараюсь показать, что это отличие отнюдь не так велико, как это видится авторам «Ватфора».
Ядерное сдерживание – не миф, а определённая политическая философия. Она сложилась в конкретно-истерических условиях 1950-х годов и с их прекращением начинает переживать трансформацию. Соответственно, в будущем она может кардинально измениться или отмереть, как это было со многими военно-политическими концепциями. Вопрос в том, когда сложатся эти условия.
«Перед вами пусть встают прошлого примеры»
Начну с главного тезиса авторов – отсутствия сценария возможного начала войны. В статье проведен разбор потенциальных военных конфликтов между великими державами, по итогам которого авторы делают вывод об их несостоятельности. Авторы полагают, что ни одна из великих держав современности (США, КНР, Россия, Франция, Британия, Евросоюз в целом) не способна начать большую войну. На первый взгляд аргументы авторов убедительны. Но только на первый: достаточно вспомнить, сколько раз в истории современники событий не могли их предвидеть.
Войны Французской революции и последовавший за ними крах Вестфальского порядка казались современникам пришедшими словно из ниоткуда. В 1775 г. король Пруссии Фридрих II писал: «Поскольку вооруженные силы и военное искусство примерно одинаковы во всей Европе, а союзы, как правило, создают равенство сил между воюющими, то все, на что могут надеяться главы государств при самых благоприятных для нынешнего времени условиях, – это, суммируя успехи, приобрести маленький город на границе или какую-нибудь территорию, которая не возместит расходов на войну и население которой даже не сравняется с числом подданных, погибших в кампанию». Аналогично и выдающийся французский маршал Луи де Ришелье в своих воспоминаниях 1780-х гг. утверждал, что при современном ему военно-техническом уровне войны могут завершаться только локальной сделкой, но не сокрушением противника как субъекта. Русский посол граф И. Симолин писал 26 марта 1790 г. императрице Екатерине II: «Только провидение может предугадать, когда Франция сможет снова занять свое место среди держав Европы. Если судить по сложившейся обстановке, то, конечно, это не произойдет в настоящем столетии, если бы даже контрреволюция, кажущаяся невозможной при существующем положении дел, перевернула все, что совершено за это время». Всего через восемь лет русский двор будет обеспокоен, как помочь Австрии остановить французское наступление в Италии и Швейцарии, а через четырнадцать лет австро-русская коалиция проиграет Франции масштабное сражение при Аустерлице.
Перед Первой мировой войной во всех великих державах была очень популярна идея, что большой разрушительной войны не захочет ни одна держава. Сценарии начала тотальной войны вызывали скепсис и насмешки. «Как собственно, начнётся большая война?» – задавали вопрос публицисты начала ХХ в. и не могли найти сценария ее начала. Франко-германская война за Эльзас-Лотарингию? Уж если война не началась в ходе трёх франко-германских «военных тревог» (1875, 1877 и 1887 г.), то вряд ли начнётся в будущем. Англо-германская война на морях? При степени экономической взаимозависимости Германии и Великобритании это казалось невозможным. Австро-русская война на Балканах? Россия не оправилась от поражения в Русско-японской войне, а слабеющая Австро-Венгрия не посмеет напасть на более могущественную державу. Русско-германская война за Восточную Пруссию или Царство Польское? Фантастика, учитывая связи русского и германского дворов (кайзер Вильгельм II был крестным отцом цесаревича Алексея), родственные узы русской и немецкой аристократии и экономическую взаимозависимостью. Отсюда следовал простой и оптимистичный вывод: причин для начала войны и механизмов эскалации у великих держав нет. Все это выглядело очень убедительно и логично. А война в 1914 г. все-таки началась.
Накануне Первой мировой войны не только публицисты, но и ученые доказывали невозможность большой войны. Русский предприниматель и публицист Иван Блиох опубликовал обширное исследование «Будущая война и её экономические последствия» (1898), в которой доказывал невозможность войны между великими державами из-за ее катастрофических последствий для всех сторон. «Вследствие призыва под знамена почти всего взрослого мужского населения, а также вследствие перерыва морских сообщений, застоя в промышленности и торговле, повышения цен на все жизненные продукты и проявления паники доходы населения и государственный кредит упадут до того, что естественно сомневаться – возможно ли будет всем государствам в течение указанного военными специалистами времени получать средства для содержания миллионных армий, удовлетворения бюджетных потребностей, а вместе с тем и для пропитания оставшегося без заработков гражданского населения», – писал он. В 1910 г. британский политолог Норман Анджелл опубликовал книгу «Великая иллюзия», в которой доказывалось, что война между индустриальными державами невозможна. Автор как будто логично утверждал, что при существующей финансовой и экономической взаимозависимости наций победитель будет страдать в одинаковой степени с жертвой, поэтому война невыгодна и ни одна страна не проявит такой глупости, чтобы ее начать. Переведенная на 25 языков, «Великая иллюзия» стала культовой. (Например, только в Великобритании появилось более сорока групп приверженцев, пропагандировавших ее идеи).
Не верили в новую мировую войну и политики «эпохи процветания» 1920-х годов. Читая публикации тех лет, мы невольно соглашаемся с экспертами: какая держава решится начать войну? Германия? Она обложена репарациями, не имеет полноценной армии и даже полного суверенитета над частью своей территории («Рейнская демилитаризованная зона»). Франция? Она тратит большую часть военного бюджета на возведение укреплений вдоль западных границ и сдаёт без боя своих союзников «Малой Антанты». Британия? Она столкнулась с кризисом своей империи и не имеет мощной сухопутной армии. Италия? Муссолини едва удерживает власть и не спешит ввязываться в военные авантюры. СССР? Группа Троцкого с призывами к мировой революции потерпела поражение, а к власти пришли Сталин и Бухарин – сторонники построения социализма в одной отдельно взятой стране. Только что завершилась полоса признания СССР, а его руководство шаг за шагом подключается к работе Лиги Наций. Япония? Она не вмешалась в Гражданскую войну в Китае и урегулировала пограничные споры с СССР. Франция и США подписали «пакт Бриана-Келлога» об отказе от войны как средства межгосударственных отношений, и страны мира присоединяются к нему одна за другой. Война в 1928 г. казалась невозможна, но через 11 лет она всё же началась.
Недавнее прошлое даёт нам аналогичные примеры. Жителям СССР 1984 г. показались бы фантастикой пророчества, что через десять лет их страны не будет, Армения и Азербайджан (две союзные республики) станут вести изнурительную войну, а Россия окажется втянута в восьмилетнюю войну в Чечне. В 1983 г. едва ли кто-то в Европе поверил бы, что страны НАТО через 15 лет проведут военную операцию против богатой и нейтральной Югославии, которая в холодной войне была фактически союзником Запада против СССР. (Причём в операции будет участвовать и немецкая авиация – впервые после 1945 г.). А многие ли в 1998 г. поверили бы в российско-грузинскую войну через десять лет с опосредованным участием в ней США? Да и всего семь лет назад в начале 2012 г. присоединение Крыма к России и возможность русско-украинского конфликта показалась бы фантастикой. Сегодня мы смотрим на публикации тех лет и удивляемся: как это люди того времени не видели предпосылок, что все шло именно к этому!
За минувшие два года Россия и США пережили два военно-политических кризиса в Сирии. Первый кризис разразился осенью 2016 г. из-за штурма правительственными силами Сирии города Алеппо. Второй – в апреле 2018 г. после появления сообщении? о том, что в сирии?ском городе Дума якобы совершена химическая атака, что привело к авиаударам Соединенных Штатов и их союзников по Сирии. Оба сирийских кризиса закончились без прямого столкновения России и стран НАТО, что, впрочем, не вселяет большого оптимизма. (Франко-германские «военные тревоги» конца XIX века тоже завершились без прямого столкновения Германии и Франции). Но многие ли эксперты двадцать лет назад могли предсказать, что во второй половине 2010-х гг. Россия и США окажутся перед лицом подобных кризисов? Но ведь тенденция может быть продолжена. Во всяком случае в свете сирийского опыта ограниченный обмен ударами между Россией и Америкой в региональном конфликте уже не кажется столь фантастичным, как это казалось, например, в 2000 году.
Авторы «Ватфора» указывают: «Однако за спинами нашей группировки в Сирии – вся ядерная мощь России, а также недвусмысленный намек российского руководства о готовности ее применить». Но точно также можно сказать, что за спиной советской группировки у озера Хасан была вся химическая мощь СССР, а за спиной 6-й японской армии на Халхин-Голе – все химическая мощь Японии. Однако же политики пренебрегли этим фактором, начав военные действия. Авторы также пишут: «Даже в самой низшей точке отношений между Россией и Западом, когда политики слали друг другу проклятия, когда дипломаты скатились на уровень школьного троллинга, а у СМИ с обеих сторон полностью отказали тормоза, всё это время военные сохраняли прямые контакты с целью не допустить пагубных инцидентов». Но ведь все это было и в доядерном мире! Вспомним, например, англо-русскую «Большую игру», где стороны сохраняли друг с другом контакты – даже в критический момент зимы 1878 г., когда русская армия подошла к Константинополю, а британская эскадра вошла в Дарданеллы. А в ходе гражданской войны в Испании 1936-1939 гг. СССР и вовсе сохранял дипломатические отношения с Германией и Италией, хотя вел бои с их авиацией в Испании.
Сценарии экспертов «Ватфора» о невозможности больших войн, столь же убедительны, как и аналогичные сценарии предшествующих эпох. Они упираются в парадокс, выведенный британским философом Дэвидом Юмом: «Находясь внутри системы, мы не можем представить себе условий, при которых она завершит своё существование». Поэтому анализ авторов, скорее, подтверждает вывод о том, насколько наше мышление похоже на мышление предшествующих эпох. В том числе и тем, что не может представить условий краха существующего мирового порядка.
Кто начинает войны?
Эксперты «Ватфора» полагают, что война возникает из желания ревизионистской державы пересмотреть мировой порядок. «Новая держава начинает конфликт, будучи уверенной, что военными методами она получит больше, чем потеряет. Как правило, такую уверенность ей придают ранние победы, которые достаются на удивление легко: заплывшие жиром бывшие суперхищники неспособны быстро ответить, обуздать ревизиониста и силой сохранить действующий порядок». Но это сценарий краха только одного порядка – Венского. Другие войны могут начинаться и по иным схемам.
Прежде всего, войны могут инициировать и ослабевшие гегемоны. Вестфальский порядок рухнул из-за отчаянной попытки слабеющего гегемона (Франции) взять реванш за неудачную для неё Семилетнюю войну (1756-1763). Директория и Наполеон I использовали оружие и стратегические наработки Людовика XVI (1774-1792), который на протяжении всего своего царствования готовился к войне-реваншу с Великобританией. Наполеоновские войны 1800-1815 гг. были по сути отчаянной попыткой Франции взять реванш за уже свершившееся поражение в Семилетней войне. Любопытно, что в ходе этих войн Франция пыталась сокрушить Великобританию, Австрию и Россию – три державы, которые противостояли ее гегемонии в предшествующем XVIII веке. Кстати, Война за австрийское наследство (1740-1748) была развязана Францией как реванш за неудачную Войну за испанское наследство (1701-1714). Так что, с тезисом авторов, что «в поствестфальском мире ни разу слабеющая, но еще «действующая» великая держава не начинала мировой конфликт», согласиться трудно.
Неоднозначной была и роль Великобритании в возникновении Первой Мировой войны. Историки до сих полемизируют о том, кто в большей степени стал ее инициатором – набиравшая силы Германия или слабевшая Великобритания. Тройственный и Двойственный союзы существовали в мирном режиме с 1892 года. Однако создание британской дипломатией Антанты в 1907 г. стало прологом к Первой Мировой войне, породив у германской элиты «синдром окружения». Слабеющий гегемон может развязать войну косвенно, подтолкнув ревизионистские державы к нанесению упреждающего удара.
Начинать крупные войны могут и державы статус-кво. К началу Крымской войны (1853-1856) элиты России, Великобритании и даже Франции отнюдь не стремились разрушить Венский порядок как таковой. Речь шла о региональном столкновении интересов вокруг Черноморских проливов. Тем не менее, крупная война началась и вышла за рамки своего первоначального театра военных действий – Черного моря.
Аналогично прологом к возникновению войны могут стать революция и даже кризис государственности в одной из великих держав. Классический пример – интервенция держав Антанты в Гражданскую войну в России 1918-1922 годов. (Причем США — отнюдь не держава-ревизионист того времени — направили экспедиционные силы в бывшую Российскую империю). Не далеко от нее ушло и вмешательство великих держав в Гражданскую войн в Китае 1925-1949 годов.
Авторы пишут: «Есть молодая, растущая держава (державы), претендующая на сверхдержавный статус и тем самым – на ревизию мирового порядка. В этой роли может выступать как традиционная великая держава, пережившая упадок и перерождение (наполеоновская Франция, Третий Рейх), так и совершенно новый игрок (кайзеровская Германия, Японская империя)». Выражая солидарность с этим тезисом, позволю себе спросить: а можем ли мы гарантировать, что ни одна из великих держав или держав среднего ранга не переживет в будущем подобных трансформаций? Опыт распада СССР в 1991 г. доказывает, как быстро могут происходить как будто немыслимые исторические трансформации. В 1980 г. феномен войн между бывшими союзными республиками с вмешательством других держав, показался бы фантастикой. Надо ли напоминать, как быстро по историческим меркам произошла подобная трансформация?
Гипотетическая стратегия
В статье указано, что проводить параллели между ядерным и химическим оружием некорректно. Разумеется, ядерное и химическое оружие различно по своим тактико-техническим характеристикам (как различны между собой любые виды вооружений). Разумеется, ЯО обладает разрушительной мощью и вторичными эффектами. Но речь идет о другом. Могут ли политики однажды вывести за скобки фактор ЯО, как они это сделали с ХО во Второй мировой войне? Здесь аргументы авторов скорее противоречат их выводам, чем подтверждают их.
Авторы пишут, что опыт Первой мировой войны доказал неэффективность применения ХО. «Несмотря на то, что следующее поколение ОВ, фосфорорганика, уже стояло на вооружении к началу Второй Мировой, а готовность оппонентов к его применению была высокой, поражающие факторы оставались весьма скромными: химическое оружие по-прежнему действовало только на людей без средств защиты» (хотя почему-то забывают о весьма успешном опыте его применения Италией в Эфиопии и Японии в Китае, а заодно и о том, сколько времени требуется для применения защитных средств от ОВ общего назначения, вроде синильной кислоты). Но здесь я должен отметить, что авторы большие оптимисты: с ЯО дело обстоит намного хуже. Собственно, пока мы не видели его применения как оружия: мы видели только набор теоретических исследований и моделей на основе ядерных испытаний. Соответственно, нам чрезвычайно трудно оценить реальную эффективность ЯО как полноценного оружия.
Авторы пишут: «ЯО имеет тактическое измерение, позволяющее переломить исход сражения или операции, и в силу своей разрушающей способности компенсирует возможный недостаток точности». Но на чем, собственно, основан этот вывод? Единственное, что у нас есть – это опыт учений с реальным применением ЯО, который проводили США в Неваде (1951-1957 гг.) и в СССР в 1954 г. на Тоцком полигоне. А они дают неоднозначный материал для размышлений. Во-первых, судя по опубликованным данным, задействованные на учениях силы выполнили поставленные задачи, но никакого «сокрушительного перелома» им достичь не удалось. Во-вторых, судя по результатам учений, создать относительно эффективные защитные средства для вооруженных сил от действия ЯО все-таки можно. В-третьих, вторичные эффекты от применения ЯО на передовой могут оказать негативное последствие для собственных вооруженных сил.
К слову сказать, авторы отмечают: «Возможно, мы не в курсе, но, похоже, никем не моделировался сценарий точечного, разового применения ЯО ограниченной поражающей мощности: что будет после того, как по кому-то ударят, “дым рассеется”, и выяснится, что конец света-то не наступил?» Моделировался, ответим авторам, и много раз! Разве общевойсковые учения 1950-х гг. с ограниченным применением ЯО не были подобной моделью? И не была ли подобной моделью знаменитая концепция «гибкого реагирования» Роберта Макнамары? Дозированное использование ЯО было центром американской ядерной стратегии 1960-х и 1970-х гг., что доступно изложено в монографии А.Г. Арбатова «Военно-стратегический паритет и политика США» (1984). Другое дело, что апробация подобных моделей в то время не представлялась возможной.
Спорен и тезис «что на ХО никогда не делалась ставка как на основной элемент ведения войны». Применение ЯО, судя по открытым источникам, тоже планировалось в США и СССР только в тесном взаимодействии с другими родами войск. И это верно: ни одно оружие не может достигать победы само по себе, в отрыве от остальных видов вооружения. Автор пишут: «Не было ни одного сражения, ход которого могло бы повернуть применение ХО». Но было ли хоть одно сражение, ход которого повернуло применение ЯО? Пока мы этого не знаем, а, следовательно, можем только предполагать. (Вскользь отмечу, что Япония капитулировала в 1945 г. после разгрома Советским Союзом Квантунской армии, а не после Хиросимы). По данным американского историка Артура Шлезингера-мл., французы в 1954 г. отказались от использования ЯО в Индокитае в районе Дьен-Бьен-Фу. Причина та же: больше жертвы, неясные последствия и неизвестно, насколько эффективно. В любом случае вряд ли корректно сравнивать реальный боевой опыт применения ХО с гипотетическим опытом применения ЯО.
Другой пример. Авторы пишут: «Применение ХО свелось к атакам на мирное население (японцами в Китае в ходе Второй мировой, программа Анфаль в Ираке), а также к актам террора (атака Аум Синрикё в токийском метро в 1995, ряд провокаций в Сирии)» Но строго говоря, применения ЯО пока тоже свелось к атакам на мирное население (в Хиросиме и Нагасаки). «В ходе холодной войны в Европе сторонами были накоплены изрядные запасы современной фосфороорганики, однако в силу крайне низкой эффективности в очереди на применение они стояли в конце, после исчерпания остальных боезапасов, в том числе и ТЯО», – этот вывод также остается дискуссионным. Во-первых, военные доктрины применения ХО в годы «холодной войны» остаются даже более закрытыми, чем доктрины применения ЯО. Во-вторых, если у ХО есть опыт применения, то у ТЯО – пока только полигонные учения. Чтобы оружие состоялось как оружие, мы должны 1) иметь практический опыт его применения, 2) оценить количество пораженных им объектов и 3) оценить защитные мероприятия противника. В отношении ЯО мы можем увидеть пока это только в ходе полигонных учений, то есть без пунктов 2 и 3.
Небольшой опыт доказывает, что ограниченное применение ЯО вполне возможно. Хиросима и Нагасаки, пережив катастрофу, существуют как реальные города. Если в Хиросиме было разрушено 90%, то в Нагасаки – 45% площади города. Учения в Неваде и на Тоцком также не привели к фантастическому подъему уровня радиации в США и СССР. В ходе аварии на Чернобыльской АЭС и Чернобыль, и Киев постоянно продолжали функционировать как городские комплексы. Противники концепции «ядерной зимы» не без оснований ссылались на то обстоятельство, что в ходе «ядерной гонки» в 1945-1998 гг. в мире было произведено около 2000 ядерных взрывов различной мощности в атмосфере и под землей. Поэтому не стоит категорично говорить о невозможности использования ЯО в определенных конфликтах.
Насколько эффективными будут средства противодействия ЯО? Этот вопрос пока не отрабатывался. Теория применения ЯО опирается на концепцию «воздушной мощи»: невозможность отразить массированный удар ВВС и СЯС противника. Но прогресс в системах ПВО и ПРО, в области высокоточного оружия для нанесения разоружающего удара, возможности деактивации местности могут изменить отношение к ограниченному применению ЯО. Здесь уместно вспомнить знаменитые учения гражданской обороны 1920-х гг. от ударов химическим оружием. Будут ли эффективны меры по эвакуации и защите населения от ЯО с помощью систем гражданской обороны? Все это пока за пределами нашей рационализации. Однако прогресс в этих средствах может пошатнуть представления о роли ЯО как в военной, так и в политической сферах.
Поэтому вывод авторов, что ЯО «принципиально отличается от химического или любого другого по силе действия и по стратегической значимости» можно будет сделать только в одном случае: если у нашей цивилизации появится практический опыт его ограниченного применения именно как оружия. Пока подобные построения носят теоретический характер, значит у политиков могут возникнуть два опасных соблазна. Первый: создать конфликт на периферии и опробовать в нем действие ЯО, чтобы у военных появилась возможность выработать полноценную ядерную стратегию. Второй: попробовать вывести за скобки столь опасное оружие и повоевать без него.
Эскалация в теории и реальности
«Стратегические ядерные арсеналы существенно снижают риск сползания локальных военных конфликтов в глобальный – возникает эффект изоляции процессов в отдельных «песочницах», – пишут авторы. К сожалению авторы часто неоправданно смешивают военное и политическое. Война – это не самостоятельное автономное явление, а продолжение политики другими средствами. В качестве примера можно привести следующую их цитату: «Чтобы начать горячий мировой конфликт, Китаю придется прямо атаковать либо флот США, либо их союзников, причем массированными силами (аналог немецкого плана Шлиффена в Первую или японского нападения на Перл-Харбор во Вторую мировые войны). Между тем, такая атака повлечет немедленный массированный ответ либо обычным оружием, либо ядерным». Здесь сразу возникает серия вопросов.
Во-первых, почему такая атака должна быть обязательно массированной? Вторая мировая война началась с немецкой операции в Польше, а не массированного удара Германии по Великобритании и Франции. Япония зимой 1904 г. атаковала одну тихоокеанскую эскадру России, а не всю Российскую империю. Кстати, в декабре 1941 г. Япония атаковала только американскую базу Пёрл-Харбор, а не весь американский флот на двух океанах.
Во-вторых, не ясно, почему ответ противника тоже должен быть обязательно немедленным и массированным. Союзники осенью 1939 г. тоже не ответили Германии тотальным ударом – наоборот, полгода вели с ней «странную войну». Россия также ответила Японии отправкой части сил, а не всей армии на Дальний Восток (в России не была объявлена даже общая мобилизация). США в 1941 г. не перебросили весь флот Атлантического океана и всю имевшуюся у них операцию на войну с Японией.
В-третьих, почему война должна начаться обязательно с прямой атаки? Война может начаться и через механизм эскалации конфликта на территории третьего государства, куда постепенно будут втянуты их вооруженные силы. Вторая мировая война стала по сути эскалацией польского кризиса. Первая мировая началась как австро-сербское столкновение на Балканах. Воевать на территории третьей страны можно неопределенно долго, и это не будет означать перехода к немедленной тотальной эскалации. Например, Великобритания воевала в Первой мировой войне на территории стран Западной Европы, в колониях и на Ближнем Востоке, а общая мобилизация была введена в стране только в 1916 году.
Размышления авторов верны только в одном случае: если в будущем конфликте Китай отвергнет возможность достичь политического урегулирования с США. Но таких войн, где стороны хотели бы уничтожить друг друга как субъекты, в истории очень мало. Большинство войн (и тотальных, и ограниченных) начинались с определенными политическими целями, прежде всего – выстроить более благоприятный мир для победителя. А оружие выступает средством, которое можно использовать, а можно не использовать в конфликте. Например, Третий Рейх использовал «Фау-1» и «Фау-2» только на западном фронте потому, что делал ставку на политический раскол антигитлеровской коалиции, а не потому, что считал Западный фронт важнее Восточного.
Авторы старательно обходят проблему того, что механизм эскалации конфликта до применения ОМП (хотя ядерного, хоть химического) один. Сначала принимается политическое решение о его использовании, а затем следует его техническое применение. Любопытно, как по-разному авторы трактуют в статье заявление Уильяма Черчилля от 12 мая 1942 года. «Один из ранних примеров стратегического сдерживания – известная угроза Уинстона Черчилля об ответном применении химического оружия в отношении Германии, озвученная в 1942 году». И тут же пишут, что «упомянутое нами заявление Черчилля в 1942 г. было направлено конкретно против химоружия: если вы, немцы, примените химию, то мы вам ответим тем же». Но кто, собственно, гарантировал, что подобное заявление невозможно и в отношении ЯО? Авторы отмечают: «На ход обычных боевых действий такое “нишевое” заявление никак не влияло: война началась без учета фактора химоружия, война продолжалась и закончилась без него». Почему авторы считают невозможным «нишевое» ограничение ЯО – опять-таки вопрос. Получается аргумент на уровне «этого не может быть потому, что не может быть никогда». Но тогда перед нами – предмет веры, а не научного анализа.
Авторы пишут: «Если бы Наполеон, Вильгельм или Гитлер понимали, во что они ввязываются, войны бы не было. Если бы СССР в 1941 г. располагал стратегическим ядерным арсеналом, план «Барбаросса» по разгрому нашей страны в ходе одной быстротечной операции (8-10 недель) был бы заведомо невозможен, а значит, и само нападение не состоялось бы». Но так ли это? Мог ли кто-то гарантировать Гитлеру, что СССР в первые дни войны не пойдет на масштабное применение ХО и не ответит химическим ударом, например, по городам Восточной Пруссии? Аналогично никто не мог гарантировать Гитлеру осенью 1939 г., что Великобритания и Франция не нанесут массированный химический удар по немецким городам. Никто не гарантировал Японии, что в ответ на атаку в районе озера Хасан СССР не применит ХО. Ни Гитлер, ни Муссолини, ни японские премьер-министры не могли быть уверенными, на какие ответные действия пойдут их противники. Но войну развязали. (Другое дело, что лидеры Германии и Японии не посмели применить против нашей страны ХО, зная, что у СССР есть возможность адекватного ответа противникам.) Но кто может нам гарантировать, что в будущих войнах та же роль не постигнет ЯО?
Здесь авторы попадают в ловушку, которую поняли американские политики в конце 1950-х годов. Стратегия «массированного возмездия», провозглашенная администрацией Дуайта Эйзенхауэра, предполагала, что угрозы тотального ядерного удара по СССР сделает бессмысленной любую войну. Но едва СССР создал средства доставки ЯО к территории США, как Генри Киссинджер и Герман Кан забили тревогу. Где гарантия, что Кремль не будет ставить США перед постоянным выбором – локальное отступление или тотальная ядерная война? Министр обороны Роберт Макнамара услышал их тревоги и понял, что США нужны и мощные обычные вооружения – чтобы в случае чего вести войну с СССР и на доядерном уровне. Угроза носит политический характер, военные средства для ее исполнения – технический. Но никто не даст гарантию, что противник поверит в вашу реальную готовность исполнить политическую угрозу. Иначе можно оказаться в ситуации, в которой к концу своего президентского срока оказался Эйзенхауэр: угрожать «ядерным кулаком», в то время как противник будет шаг за шагом наносить США реальное поражение.
Авторы, кажется, и сами приближаются к этому выводу. «При этом высокоточное оружие как замена отдельных видов ЯО усугубляет сакрализацию и виртуализацию стратегической ядерной компоненты («фамильных арсеналов»), в то время как разработка ЯО пониженной мощности (от единиц до первых десятков килотонн), а также рост числа ядерных держав сдвигает вниз планку ядерной эскалации», – пишут они. Но понятия «сакрализация», «фамильные арсеналы», «виртуализация» – это из области политической психологии, а не военной стратегии. Противник может принимать, а может не принимать предложенные другой стороной правила игры. Для внесистемного игрока, нацеленного на слом порядка, эти понятия будут пустым звуком. Но кто сказал, что мы застрахованы от появления внесистемных игроков в политике?
О «холодной войне»
Здесь, пожалуй, мы подходим к ключевому компоненту нашей «исключительности». Эксперты «Ватфора» указывают: «Холодная война и стратегическое сдерживание дали человечеству новый опыт противостояния, позволяющий менять мировой порядок без глобального военного конфликта». В качестве доказательства они приводят Карибский кризис. «Красная Куба была для Соединенных Штатов экзистенциальной угрозой, и, если бы не ядерный фактор, Америка никогда бы не стала мириться с революционным режимом, атаковала бы без колебаний, и кто знает, чем бы это закончилось. Таким образом, ядерная угроза сработала как фактор деэскалации, а мировые лидеры в условиях невозможности прямого конфликта стали искать способы выяснять отношения иначе: мягкая сила, сети союзников, локальные периферийные конфликты, экономическое давление, подрывная деятельность, агенты влияния – все, что мы так любим»
Но так ли это? Иначе говоря, были ли готовы лидеры СССР и США начать большую войну друг с другом? Карибский кризис 1962 г. подтвердил, что обе стороны готовы идти на компромисс и не готовы уничтожать мировой порядок – даже без прямой войны. Стороны искали механизм для диалога и создали его через советского посла Анатолия Добрынина и брата президента Роберта Кеннеди. Ни в советском, ни в американском руководстве никто, судя по открытым источникам, не ставил вопрос о разрыве дипломатических отношений или ликвидации ООН. Советские и американские лидеры не произносили зажигательных речей перед агрессивно настроенной толпой и не обещали любой ценой не допустить позора. Все это разительно отличалось, например, от поведения императоров Николая II и Вильгельма II летом 1914 года. И СССР, и США дорожили созданным в 1943-1945 гг. мировым порядком и не спешили его уничтожать.
Отмечу интересный момент. Ни советская, ни американская идеология не была непримиримой к оппоненту. Концепция обеих сверхдержав постулировала принцип соревнования коммунизма и либерализма. Во-первых, это означало, что СССР и США признают друг друга в качестве равноправных субъектов. Во-вторых, стороны были готовы играть по правилам. В-третьих, соревнование означает наличие у оппонента положительных сторон, которые нужно перенять или превзойти. И Кремль, и Белый дом предполагали победу коммунизма/либерализма в туманном будущем, что легитимировало начало диалога.
Примечательный момент. Лидеры сверхдержав, как справедливо отметил известный американист Владимир Печатнов, не пытались сеять ненависть к противнику среди населения. Советская пропаганда отделяла «реакционные круги США» от американского народа. Ни советская, ни американская пропаганда не насаждала в школе ненависть к обычаям и культуре противника, не организовывала массовых демонстраций с милитаристским психозом и не восхваляла гибель солдат противоположной стороны в региональных конфликтах. Отрицание противника носило политический, идеологический, но не экзистенциальный характер. (В отличие, например, от шовинизма первой половины ХХ века, когда противник отрицали друг друга как таковых).
Полагаю, что у руководителей СССР и США был дефицит политических причин и военных возможностей для начала прямой войны друг с другом. Любой конфликт между ними привел бы к краху всей системы Ялтинско-Потсдамских договоренностей, включая ООН. В обмен на обвал мирового порядка победитель получал бы ограниченную территорию, требующую колоссальных затрат для восстановления. Находясь в разных полушариях, сверхдержавы не могли оккупировать территорию друг друга. Для победы в крупном региональном конфликте ни одна из сторон не имела превосходства, обеспечивающего гарантированное поражение противника. Прямая война сводилась бы к иррациональному обмену ядерными ударами без какой-либо политической капитализации. Такое было возможно только в том случае, если бы у власти находились фанатично настроенные лидеры, но их не было ни в СССР, ни в США.
В 1962 г. лидеры обеих сверхдержав дорожили созданным ими мировым порядком. Однако всегда ли будущие лидеры будут дорожить созданными в 1940-е гг. правилами игры? Европейские монархи первые 40 лет после Венского конгресса дорожили миром и не воевали друг с другом. Но их преемники через сто лет уже хотели переиграть итоги Вены. Тревожный ход событий, показывает, что исключать такого развития событий никак нельзя.
***
Статья экспертов «Вартфора» снова возвращает нас к вечному вопросу. Мы не воевали в годы холодной войны потому, что боялись войны, или потому что дорожили сложившимся мировым порядком? Удивительно, но в ходе кризисов того времени никто не трогал структуру мирового управления. Но это не значит, что так будет вечно. Вся конструкция современного мира пока опирается на нормы урегулирования, созданные в ходе Второй мировой войны. Обрушение это конструкции может привести к появлению новых военных конфликтов, в том числе с использованием ЯО. И это – куда более опасная тенденция, чем испытания отдельных видов вооружений.
