Вторая половина ХХ века приучила к мысли, что мировая война уже невозможна. Ядерное оружие, наводившее страх перспективой гибели планеты, отвадило державы-обладательницы от привычки выяснять отношения посредством военного столкновения. Косвенно, чужими руками – сколько угодно, пока ресурсов хватит. Но напрямую – нет. В этом смысле немирный атом дисциплинировал.
Но он же и расхолаживал – раз мировой войне не бывать, локальные перепалки с определённым потолком напряжённости можно затевать почти неограниченно. Пробовать, где тонко и где получится «подвинуть» конкурента, набрав дополнительные очки в бесконечном поединке, не предполагающем победы нокаутом (победа, кстати, в итоге оказалась неожиданной – один из соперников просто ушёл с ринга). В этом смысле холодная война была не менее «гибридной», чем та, которую мы наблюдаем на международной сцене сегодня, хотя такое название никому в голову и не приходило.
Но ведь и мировая война стала «мировой» не тогда, когда шла, а потом, в исторической ретроспективе. Массовые мобилизации лета–осени 1914 г. не призывали европейцев на фронты «мировой войны». И продолжительность начавшегося конфликта оценивалась в тот момент оптимистично – к Рождеству домой.
Осознание приходило постепенно, по мере стремительного роста потерь, разрастания масштабов боевых действий и их последствий.
Европейские политики начала прошлого века были убаюканы верой, что в рамках сложившейся системы отношений (пусть и сильно расстроившегося, но всё же «Европейского концерта», его отголосков) всегда удастся избежать непоправимого, даже если издержки значительны. Сегодня схожую роль играет уверенность в сдерживающей функции ядерного оружия – мол, оно-то точно исключает мировую войну. Но что под ней понимать?
Следите за руками
Папа римский назвал конфликт на Украине мировой войной, которая скоро не закончится, поскольку в неё уже вовлечено множество «рук» и интересов. Понтифик, скорее всего, прав. Кампания имеет все признаки откровенного соперничества крупнейших держав. Наличие ядерного оружия придаёт ему особый характер, однако от этого соперничество не становится менее ожесточённым или менее судьбоносным.
Сама форма противостояния специфична. Соединённые Штаты (как лидер обобщённого Запада) участвуют в нём опосредованно, но очень активно, практически взяв своего воюющего агента на содержание. Россия ведёт боевые действия самостоятельно, сталкиваясь с тем самым агентом непосредственно на поле брани. Китай держится в стороне, балансируя, однако рассматривает итог баталии как фактор, для него очень важный. Несмотря на категорическое нежелание нарываться, Пекин считает гипотетический успех США в этом конфликте невыгодным для себя и будет аккуратно работать против такого сценария. Для всех трёх игроков ставкой служит место в международной иерархии на следующем этапе. Из всей троицы Россия, надо сказать, рискует больше других, поскольку а) вовлечена напрямую, б) фактически инициировала такую форму выяснения отношений, не вполне верно рассчитав, как будут развиваться события.
Европа, ещё один актор этой коллизии, в своеобразной позиции. Она борется не за будущую роль, а за удержание (невозможное) прежнего модус вивенди. Лозунг о недопустимости пересмотра «порядка, основанного на правилах», – общий для всего Запада. Но для Америки это отстаивание своего доминирующего положения, которое, в принципе, может обеспечиваться и иначе. А для Европы уход прежней системы означает исчезновение формы политического существования, обеспечивавшего ей комфортабельную успешность со второй половины ХХ века.
Даже если допустить наиболее желаемый Западом исход конфликта, масштаб политических, экономических и культурно-психологических изменений на европейском континенте исключает возвращение к золотым временам интеграции. Ведущие страны одна за другой приходят к мысли о необходимости наращивать собственные возможности. В какой степени они будут совместными европейскими, пока непонятно, как открыт и вопрос о схеме дальнейшего устройства ЕС.
Тем более что основные направления действий определяются Вашингтоном, и Евросоюз может позволить себе пока не ломать голову над стратегией поведения.
Подобная диспозиция (мы не вдаёмся в исследование поведения других заметных игроков, среди которых Индия, Турция, нефтяные монархии Залива, Иран и ряд других, рассчитывающих на дивиденды) подтверждает предположение папы Франциска, что по масштабу интересов происходящее тянет на мировую войну. Продолжаться и даже расширяться она может и при наличии ядерного оружия. Да, оно задаёт определённую рамку, но достаточную, чтобы дать простор для долгой и яростной борьбы на истощение.
Что всё это означает для России, сознательно решившей вступить в острое противостояние в феврале 2022 года?
Три источника конфликта
За мировой войной, в какой бы форме она ни протекала, стоит вопрос о международной иерархии. Более конкретные коллизии, разыгрывающиеся в её рамках, вписываются в общую канву. Однако если один из игроков придаёт какой-то из этих коллизий историческое и даже экзистенциальное значение, противостояние приобретает специфический, не всегда рациональный оттенок. Таков украинский вопрос для России.
Специальная военная операция включает в себя как минимум три кампании, каждая из которых имеет собственную логику и предысторию. В чём-то они дополняют друг друга, а в чём-то вступают в противоречие. Заметные с самого начала размытость целей и неясность планов операции связаны именно с этим.
Непосредственным поводом для боевых действий послужило невыполнение требований долгосрочных гарантий безопасности, выдвинутых Россией в декабре 2021-го. Москва суммировала все претензии к европейскому военно-политическому устройству, возникшему после холодной войны, и изложила их в ультимативной форме. Ультиматум не приняли, начались «военно-технические меры». Это вписывается в логику именно мировой войны.
Вторая составляющая кризиса – проблема национально-государственного строительства на общем цивилизационном пространстве, испытавшем потрясения в последние десятилетия. Этот вопрос связан с историческими и культурными обстоятельствами, которые заведомо носят субъективный характер, не поддаются холодному расчёту. Такое зыбкое явление, как национальные чувства и порождаемые ими общественные реакции, – не лучшая предпосылка для рациональной геополитической игры.
Первый и второй уровни конфликта были прочно увязаны воедино за полгода до начала кампании в статье Владимира Путина «Об историческом единстве русских и украинцев».
Третья линия – внутриполитическая. В какой степени желание принципиально изменить характер развития России мотивировало принятие решения, можно только гадать. Владимир Путин регулярно возвращается к теме ослабления технологического суверенитета и роста внешней зависимости как результата постсоветского периода. Российское руководство уверено, что глобализации в прежнем виде пришёл конец, наступает время самодостаточности. Соответственно, от связей, порождённых предыдущим временем, надо избавляться. И это не только прерывание многих отношений, но прежде всего внутренняя переориентация, в том числе базовых установок и общественного устройства. В своё время одна шоковая терапия резко повернула Россию к миру. Чтобы сделать обратный поворот, нужна другая.
По итогам первого календарного года боевых действий каковы шансы России на успех по разным направлениям конфликта?
Вверх по лестнице, ведущей…
Если начать с конца, то специальная военная операция подтвердила наличие фундаментальных проблем устройства страны и необходимость качественного её осовременивания. Модернизация предшествовавших десятилетий носила, как выяснилось, прокатный характер, то есть во многом строилась на заимствованных основаниях. Изъяны во многих сферах (от качества ряда ключевых ведомств, административных практик и механизмов принятия решений до архаичности мышления и противоречия между самобытной идеологической линией и высокой степенью материальной потребности в окружающем мире) всё равно проявили бы себя. Сейчас это случилось в инициативном порядке. Насколько возможно устранение всех этих прорех в условиях встряски и резко неблагоприятного воздействия извне – вопрос открытый. По крайней мере, слабости теперь видны, можно начать их устранять. Естественно, в рамках создания какой-то новой модели развития, старая ушла безвозвратно.
Сам украинский вопрос – предмет иного рода. Для «исторического единства русских и украинцев» настали тёмные времена, ибо на практике происходит не объединение, а форсированное размежевание. К концу года суть противостояния свелась к тому, где пройдёт водораздел между двумя народами. Несколько расплывчатый концепт «русского мира», подразумевавший разные способы достижения цели самоопределения (в том числе «денацификацию», то есть, говоря американскими терминами, «смену режима»), утратил содержание в кровопролитных столкновениях и масштабных военных операциях. В определённом смысле всё упростилось, полутона пропали. Как раз в сфере отношений русских и украинцев постсоветская «гибридность» уступила место просто дихотомии «или/или». Трагические события этих месяцев предельно обострили вопрос о национальном самосознании, на какой основе оно будет строиться. Какими средствами это будет делаться, уже понятно – силовыми.
С обеих сторон звучат отсылки к Отечественной войне, но они асимметричны. Украина определяет себя через противостояние именно России. А вот Россия исходит из того, что борется не с Украиной как таковой (отношение к ней колеблется в широком и зачастую парадоксальном диапазоне), а со стоящим за ней «коллективным Западом», против которого и ведётся Отечественная война за национальное выживание. И одновременно за место в мировой иерархии.
Тут мы оказываемся на третьем уровне. Возникают принципиальные развилки в оценке перспективы. Во-первых, означает ли понижение в мировой иерархии угрозу национальному выживанию, одно ли это и то же? Во-вторых, ведёт ли российская кампания на Украине к переходу страны на другой «этаж»? Точнее – выше этот «этаж» или ниже?
Победи себя сам
Предполагалось, что Россия, сказав решительное «нет» бесконтрольному расширению НАТО и монополии Запада на формирование мироустройства, чуть ли не автоматически застолбит за собой место в политической премьер-лиге. Вероятно, так бы оно и было, если бы реализовался изначальный сценарий: быстрая и эффективная операция по переформатированию Украины. Но этого не произошло, Россия втянулась в длительные боевые действия на истощение, зашедшие к концу года в совсем тягучую фазу. Успех возможен, хотя гораздо менее эффектный, чем планировалось: противоположная сторона выдохнется раньше, и ей вновь придётся признать Москву в качестве собеседника по дальнейшей диспозиции. Но то же самое можно трактовать и наоборот, чем на Западе уже охотно и занимаются. С этой точки зрения Россия откатилась с позиции мировой державы, замкнувшись в региональных проблемах и утрачивая способность к глобальному позиционированию. Брожения на постсоветском пространстве, где прекрасно понимают, что Москве сейчас не до решения каких-либо вопросов, кроме украинского, показывают сокращение её возможностей играть роль регулятора даже в самой близкой части света. То есть схватка с Украиной – это и есть реальный калибр России, которой ещё недавно пугали весь мир. Не подъём, а спуск.
Москва сделала ставку на распад прежней мировой конфигурации. Ставка, по всей видимости, верная – кризис всего устройства мира начался ещё лет пятнадцать назад и с тех пор заметно усугубился. Вопросов два: темпы этого процесса и конкретная функция в нём России. Что касается сроков, от них зависит, хватит ли нашей стране собственного ресурса, чтобы дождаться момента, когда общий сдвиг приведёт к изменению всей международной повестки и характера отношений. С функцией сложнее. Предпосылки для слома прежнего миропорядка накапливались уже давно, но роль тарана взяла на себя именно Россия. И тут нельзя забывать судьбу СССР, который инициировал грандиозные международные перемены, а в итоге оказался единственным, кто стал их жертвой.
Эпоха, в которую вступил мир, будет жёсткой. Принцип «проиграть меньше других», свести к минимуму неизбежные издержки для себя, означает, что все участники международных отношений стремятся переложить эти издержки на других. Внутренние и внешние факторы уязвимости переплетаются и вступают в опасный резонанс. Устойчивость государственных систем подвергается испытанию со всех сторон. Но именно она определит успех в это смутное время. Способность выстоять под мощным давлением и вопреки всему обеспечить современное развитие – наиболее убедительный аргумент в любой коллизии.
В триедином конфликте, в который вступила Россия, – с мироустройством, Украиной и самой собой (за то, чтобы измениться) – ключевым (и наиболее трудно реализуемым) является третий компонент. Он непосредственно связан с первым – Россия объективно заинтересована в ускоренном демонтаже прежнего мироустройства, чем дольше сохраняются его несущие элементы, тем решительнее оно будет атаковать желающих его изменить. Самая же проблемная – вторая часть. Не случайно именно с её оценкой были допущены наиболее грубые просчёты при подготовке операции.
* * *
Сто лет назад, в 1923-м, мир подвёл черту под периодом страшных потрясений. В Лозанне был подписан договор, зафиксировавший последние из итогов Великой войны 1914–1918 годов. В России капитуляцией генерала Пепеляева на Дальнем Востоке завершились последние сражения Гражданской войны. Наступила передышка на полтора десятилетия, оказавшаяся подготовкой ко второму раунду мировой схватки.
Сейчас наоборот. Передышка как раз закончилась. А мировая война, которая на сей раз будет представлять собой не одно общее противостояние, а череду разных, набирает обороты. Это не год и не два, переустройство обещает быть масштабным и долгим. Но перспективы нашей страны во многом определятся именно в наступающем, 2023 году. Станет понятна динамика на всех трёх описанных фронтах. И шансы на победу, как бы мы её ни понимали.
Профиль
