За последние сто лет вопрос о самоопределении России как целого слишком часто заслоняла проблема самоопределения ее составляющих. Проигнорировать эту дилемму означало бы вновь поставить под сомнение внутриполитическую устойчивость страны и успех ее интеграции в глобальное сообщество.
САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ВПЛОТЬ ДО ОТДЕЛЕНИЯ
История федерализма в России коротка. Обе попытки сформировать федеративную систему предпринимались в качестве мер аварийного реагирования. Первая из них состоялась в 1917-1922 годах и закончилась реставрацией де-факто унитарного правления. Начавшаяся в 1990-е вторая попытка вполне может разделить судьбу первой, хотя принцип федерализма закреплен в действующей Конституции РФ. К сожалению, попал он туда не в результате самоопределения новой России, а скорее в качестве советского наследства. Поэтому и рассматривается зачастую как дань формальному приличию, а не как базовая ценность.
Когда-то советская федерация оказалась единственной формой государственного устройства, способной остановить распад страны и одновременно направить энергию «национальных окраин» в русло революции. При этом провозглашение «права на самоопределение вплоть до отделения» и довольно произвольный отбор так называемых «титульных наций» «запрограммировали» наличие проблемы территориальной целостности.
Двухуровневая система советского федерализма — союзные республики и включенные в их состав автономии — также несла в себе изначальный логический изъян. Предполагалось, что, благодаря историческому прогрессу, 15 «титульных наций» уже достигли собственной государственности, пусть и в составе СССР, а несколько десятков этнических групп, названных «титульными» в автономиях союзных республик, — еще нет. «Младшие», как и следовало ожидать, подросли и на рубеже 1980-1990-х годов заявили о себе в полный голос. В России это вызвало к жизни так называемый «парад суверенитетов», который и привел ко «второму изданию» федерализма.
Третья большая проблема советской федерации — расчлененное самосознание ее граждан. Несмотря на широкую пропаганду интернационализма, коммунистическое руководство придавало немаловажное значение этнической идентичности и даже исключительности «титульных наций», наполнив эти категории формально-юридическим содержанием. Между тем «многонациональная общность советских людей» оставалась смысловым мыльным пузырем.
Специальные исследования и попытки сформировать общность людей по признаку лояльности государству без этнических и конфессиональных границ начались только в последние полтора — два десятилетия существования Советского Союза. Шли они с переменным успехом, то и дело отступая в тень стремления усовершенствовать унитарное управление, а иногда и напрямую русифицировать национальные республики.
Идеологемы «пролетарского интернационализма» повсеместно опровергались повседневной практикой советских учреждений и общественных организаций. Бытовая ксенофобия, ставшая ныне огромной проблемой для российских городов, серьезно не рассматривалась. Меры миграционного регулирования нередко заимствовались из репрессивного арсенала, будь то тотальные сталинские депортации или постепенное перемещение нескольких сотен тысяч русских рабочих в республики Прибалтики. Программы адаптации приезжих к местной социальной среде, преодоления этнических рамок в общении и общественной жизни практически отсутствовали.
Из многонационального СССР так и не получилось ни «плавильного тигля», ни «этнического салата», ни «новой исторической общности — советского народа», отчего «развод» на рубеже последнего десятилетия XX века протекал сравнительно легко. Советский Союз проиграл не только холодную войну, но и битву за формирование гражданского общества. В критический момент он оказался территорией с населением, но без граждан. Аналогичная проблема встает и перед Россией.
САМООПРЕДЕЛЕНИЕ БЕЗ ОТДЕЛЕНИЯ
Оппоненты Бориса Ельцина не могут простить ему фразу, приглашающую республики в составе Российской Федерации забирать столько суверенитета, сколько потребуется. Немало людей восприняли ее как своего рода девиз краха СССР. У многих создалось впечатление, что она поставила на грань распада Россию, хотя смысл этой фразы состоял как раз в том, чтобы спасти единство страны.
На рубеже 1980-1990-х сложилась ситуация жесткого противостояния между руководящими органами России и Советского Союза. Во взаимной «игре на понижение» использовались и весьма рискованные политические методы. Союзный центр предложил автономиям уравнять их статус с союзными республиками, в составе которых они находились. Этим преследовалась цель ослабить команду Ельцина.
Автономии, входившие в состав РСФСР, охотно переименовались в республики и приняли декларации о государственном суверенитете. Самые впечатлительные намеревались даже принять участие в новоогарёвском процессе, дабы реконституировать СССР с помощью нового союзного договора. Этому воспрепятствовала попытка государственного переворота в Москве в августе 1991 года.
После окончательного демонтажа Советского Союза (декабрь 1991) российскому руководству пришлось пойти на подписание Федеративного договора, который закрепил новые правила взаимоотношений центра и регионов. Среди последних отдельной группой выступали два десятка республик — бывших автономий. Авторы договора попытались воспроизвести в масштабах России то, что не удалось сделать в Новоогарёве в масштабах СССР: сохранить единство страны, сформировав основы федерации с четким разделением объемов реальных, а не фиктивных полномочий. В декабре 1993-го на общероссийском референдуме была принята федеративная Конституция, в которой осталось слово «самоопределение», но уже не было слов «вплоть до отделения».
Разделение объемов полномочий, в соответствии с которым регионам делегировался невиданный ранее объем власти, гарантировалось не только Конституцией и Федеративным договором, но и самой сущностью сделки, оформленной с помощью этих законодательных актов: единство в обмен на права регионов. Однако по мере стабилизации нового федеративного образования обнаружилось, что центр не прочь пересмотреть распределение полномочий, а Конституция и Федеративный договор написаны так, что даже коренной пересмотр порядка взаимоотношений не требует внесения поправок.
Последовательные унитаристские меры начала принимать администрация Владимира Путина. Отчасти они диктовались обстоятельствами ее прихода к власти. В конце лета 1999 года боевые действия вспыхнули на административной границе между Чечней, которая после Хасавюртовского мира (1996) жила в состоянии так называемого «отложенного статуса», и Дагестаном, статус которого определялся исключительно Конституцией и Федеративным договором.
Факт открытия боевых действий сразу на трех театрах в республике, до сих пор считавшейся мирной, не на шутку встревожил Москву. Назначенный премьером Владимир Путин принял решительные меры, чтобы сохранить Дагестан в составе России, а затем и силовым способом урегулировать статус Чечни. Эти шаги отнюдь не предполагали демонтажа федеративного устройства, но сформировали имидж нового российского руководства как «собирателя земель».
В последующие семь лет Москва поддерживала этот имидж сообразно своему пониманию государственного единства, постепенно отбирая у регионов завоеванные ими привилегии. Институт полномочных представительств президента России в семи федеральных округах стал, несмотря на весьма скромные права полпредов, промежуточным, по сути унитаристским, звеном управления между регионами и центром. Возникшие и отчасти реализованные проекты укрупнения регионов, сократили, пусть и незначительно, число «контрагентов» федерального центра.
В начале 2000-х Генеральная прокуратура и юристы президентской администрации проделали колоссальную работу по анализу и редакции региональных законодательств. Ни о какой атаке на принципы федерализма речи, конечно, не было. Но при этом довольно четко прослеживалось стремление центра выровнять асимметрию федеративных отношений, то есть разницу статуса республик и прочих субъектов. Такая унификация, в общем, характерна скорее для отношений внутри унитарного государства, которое конструируется не из правомочных субъектов, а из подчиненных центру административных единиц.
Несколько десятков договоров об особом порядке разграничения полномочий, заключенных Москвой с отдельными регионами после подписания общего Федеративного договора 1992 года, оказались расторгнуты. В эти документы региональные элиты пытались «упаковать» реальный суверенитет, предложенный им в свое время Борисом Ельциным: бюджетные льготы, преференции в использовании недр и прочие особые условия.
Одновременно изменению подвергся порядок формирования верхней палаты Федерального собрания — Совета Федерации. Раньше членами этой палаты по должности являлись губернаторы и главы региональных законодательных собраний, теперь же остались лишь их представители, назначение которых неизбежно согласуется в Кремле. Наконец, с 2004-го губернаторы больше не избираются жителями их регионов, а утверждаются местными парламентами по предложению главы государства. Введение такого порядка выглядело ответом на террористическую акцию в Беслане (Северная Осетия). И лишний раз подтвердило, что обеспечение безопасности населения руководство страны видит не столько в повышении гражданской бдительности, сколько в том, чтобы совершенствовать управляемость и взаимодействие всех частей властного механизма.
САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ВМЕСТО ОТДЕЛЕНИЯ
Две республики, воспользовавшись приглашением Бориса Ельцина, взяли суверенитета больше, чем остальные. В 1992 году под Федеративным договором отсутствовали подписи президента Чечни Джохара Дудаева и президента Татарстана Минтимера Шаймиева. Этнические движения именно в Чечне и Татарстане приобрели самый массовый характер, в течение всего десятилетия энергетика «взрыва этничности» оставалась одним из ключевых факторов в политике этих регионов.
Обе республики не участвовали в принятии федеральной Конституции 1993-го. Формальное включение их в единое политико-правовое пространство России столкнулось с различными сложностями и завершилось лишь в 2000-е годы. Причем Чечня и Татарстан шли к этому разными путями, различны и результаты, достигнутые ими на сегодняшний день.
Татарстан пережил в свое время «войну конституций», но в конечном итоге достиг положения ключевого, абсолютно лояльного и экономически успешного региона российского Поволжья. После урегулирования в начале 1990-х этнических и конфессиональных противоречий эта республика остается ныне важнейшим центром умеренного ислама.
Чечня дважды воевала с Россией, лишилась большей части своей социально-экономической инфраструктуры и по-прежнему остается раздражителем для общественного мнения внутри страны и за ее пределами. Чеченскую Республику навсегда покинуло подавляющее большинство живших там русских.
Тем не менее гонку за титул «образцового субъекта», развернувшуюся в последние месяцы, выиграл Грозный, а не Казань. Татарстан предложил перезаключить договор о разграничении полномочий между республикой и федеральным центром, но получил по-византийски утонченный отказ. Проект, одобренный президентом России и утвержденный большинством Государственной думы, отклонило президентское же большинство Совета Федерации. Даже если Дума преодолеет вето, Татарстан после двух лет согласований с кремлевскими юристами получит чисто символический договор.
Чечня же, отказавшись от аналогичного договора, только что обрела нового президента, а вместе с ним и эксклюзивную внутреннюю самостоятельность. Действующую власть уже критикуют за то, что она фактически отказывается от стратегической линии на укрепление вертикали, создает поводы для недовольства со стороны лояльного региона и поощряет нелояльный. Но принятые решения не лишены собственной логики. Они емко характеризуют нынешнее состояние и политический смысл российского государственного устройства, в котором федерализм зачастую сводится к неформальным отношениям между центральными и региональными элитами по поводу экономических ресурсов.
ТАТАРСТАНСКОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ
В 1992 году Татарстан отказался от подписания Федеративного договора и почти одновременно провел внутренний референдум, подтвердивший республиканскую декларацию о суверенитете, принятую в 1990-м. Вопрос референдума гласил: «Согласны ли Вы, что Республика Татарстан — суверенное государство, субъект международного права, строящее свои отношения с Российской Федерацией и другими республиками, государствами на основе равноправных договоров?» Власти республики неоднократно поясняли, что ни в коем случае не преследовали цель довести дело до сецессии. Так или иначе, но референдум положил начало «конституционной войне» между Москвой и Казанью.
В течение 9 лет единственным документом, формально связывавшим Татарстан и Россию, оставался Договор «О разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти Республики Татарстан», который был подписан Минтимером Шаймиевым и Борисом Ельциным в феврале 1994 года. Документ отражал положения Конституции РФ о федеративном устройстве, как бы восполняя пробел, возникший из-за неучастия республики в общероссийском референдуме по Конституции. Статус Татарстана обладал целым рядом особенностей: обширные бюджетные и налоговые льготы, преференции в области добычи полезных ископаемых, правомочия по регулированию приватизации и даже гарантия невмешательства федеральных Вооруженных сил в политическую жизнь республики. Все эти положения были закреплены в серии межправительственных соглашений.
Налоговые льготы и отказ от тотальной приватизации позволил республиканским властям сгладить последствия социального кризиса начала прошлого десятилетия. Между тем дозированная приватизация привела к тому, что значительная доля экономических ресурсов оказалась сосредоточена в руках бессменной республиканской элиты.
Правительство республики немало способствовало преодолению социальной напряженности, подчеркивая равноправие и общность граждан независимо от этнической и конфессиональной принадлежности. Мощная волна этнонационалистического движения начала 1990-х оказалась погашена, и республика вполне осознала себя составной частью России.
В 2000-2002 годах Конституция Татарстана (1992) была исправлена и дополнена в соответствии с федеральным законодательством. Новая ее редакция уже включала понятие «Российская Федерация» и слова о «нерушимой исторической общности» Татарстана и России. В первой статье значилось, что взаимоотношения центра и республики определяются двумя Конституциями и договором о разграничении, который на тот момент продолжал действовать.
В 2003-м договор был денонсирован центром вместе с четырьмя десятками аналогичных документов. Проект нового договора о разграничении, в котором многие увидели призрак «парада суверенитетов», можно определить как «центростремительный»: он венчает установленную законом схему включения Республики Татарстан в состав Российской Федерации. От старого договора он унаследовал разве что ссылку на третью главу федеральной Конституции, фиксирующую распределение предметов ведения.
Новый документ предусматривает право заключать соглашения с правительством России по любым вопросам, отражающим исторические, экономические и экологические особенности Татарстана. Теоретически результатом подобных соглашений могут стать восстановление бюджетных льгот и создание специфического режима недропользования, но только с санкции российского кабинета министров и после утверждения в Государственной думе. Согласия соответствующих органов исполнительной власти России потребует и любая активность Татарстана в осуществлении внешнеполитических связей. Акцент сделан на праве Казани оказывать поддержку татарским общинам за пределами республики.
Разработчики проекта надеются, что в случае утверждения его со временам можно будет наполнить реальным содержанием. Тем самым утвердившие его стороны получат более надежные гарантии своих интересов по сравнению с де-факто существующим неофициальным регламентом взаимоотношений московской и казанской элит. Возлагаются надежды на то, что договор хотя бы отчасти зафиксирует статус республиканской элиты перед лицом неизбежной смены первых лиц в Москве и в Казани. Но в итоговом тексте, одобренном президентом Путиным, остались лишь символические составляющие этого статуса. А сенатское вето и вовсе поставило под сомнение искренность намерения Кремля придать проекту законную силу. Вполне возможно, что вся история с его одобрением затеяна лишь для того, чтобы соблюсти положенный этикет в отношениях с президентом Шаймиевым, вполне укладывающийся в упомянутый неформальный регламент.
В Татарстане пока не видят поводов для досрочной отставки Минтимера Шаймиева, полномочия которого недавно продлены еще на 5 лет. Шаймиев обеспечил стабильность, этническое и конфессиональное согласие внутри своей республики, поддерживает хорошие отношения с Владимиром Путиным и является одним из столпов «Единой России». Федералам предстоят большие выборы-2007/2008, и смена регионального руководства в данном контексте не вполне уместна.
Но наблюдатели уже называют кандидатов в преемники Минтимера Шаймиева, причем список московских экспертов явно обширнее списка их казанских коллег. Смена руководства в Казани, скорее всего, неизбежна, и дело не только и не столько в преклонном возрасте нынешнего президента. Намечающийся конфликт интересов лежит в сфере доступа к татарстанским экономическим ресурсам, контролируемым республиканской элитой. Татарстан, в частности, занимает одно из первых мест в России по добыче нефти. Ежемесячный объем сопоставим с годовым объемом добычи в Чечне, хотя качество сырья существенно ниже.
Сложившаяся практика такова, что вопросы перераспределения ресурсов проще решить с помощью кадровой перестановки, чем через заключение публичного договора. Это, судя по всему, хорошо поняли в Чечне.
ЧЕЧЕНСКОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ
В 1990 году Чечено-Ингушетия, прекратив свое существование в качестве автономной республики, попыталась вскочить на подножку уходящего новоогарёвского поезда. В ответ на поддержку чечено-ингушским Верховным Советом ГКЧП в августе 1991-го команда Бориса Ельцина сделала ставку на лидеров чеченского националистического движения. А уже в ноябре Москва предприняла первую неудачную попытку ввести в Чечню дополнительные войска, чтобы пресечь творимые там массовые беззакония.
На следующий год самопровозглашенная Ичкерия приняла собственную суверенную Конституцию и «развелась» с Ингушетией, которая присоединилась к Федеративному договору. Федеральная армия покинула Грозный и другие пункты своей дислокации. В референдуме по новой федеральной Конституции (1993) Ичкерия также не участвовала. Значительную часть территории этой республики контролировала вооруженная чеченская оппозиция, поддерживаемая частью российского руководства. Начавшаяся в декабре 1994 года первая чеченская война стала попыткой Москвы продемонстрировать, что она не потерпит проявлений сепаратизма.
Но летом 1996-го сепаратисты взяли Грозный, после чего в Хасавюрте были подписаны соглашения о прекращении огня и так называемом «отложенном статусе»: положение Чечни в рамках России (или вне их) следовало определить не позднее 2001 года. Российские войска, милиционеры и чиновники вторично покинули территорию республики.
Аслан Масхадов, сменивший Джохара Дудаева на посту президента Чечни, остался один на один с правительством, которое целиком состояло из бывших полевых командиров, победивших, как им казалось, империю в освободительной войне. Балансируя на грани возобновления гражданской войны, Масхадов не смог воспрепятствовать вторжению боевиков в Дагестан (1999) и к 2001-му, когда по Хасавюртовским соглашениям следовало вернуться к теме статуса Чечни, уже два года был президентом в подполье.
На этот раз Москва решила отказаться от услуг старой чечено-ингушской элиты и стала искать сторонников среди «умеренных сепаратистов», противников фундаменталистского ислама. Главная ставка была сделана на бывшего муфтия Ичкерии Ахмата Кадырова, который в 2000 году неожиданно был назначен на пост местного главы временной гражданской администрации. Принятая на мартовском референдуме 2003-го Конституция Чечни наконец юридически ввела республику в состав России. В том же году Ахмата Кадырова избрали президентом Чеченской Республики.
Одновременно там развернулся массовый процесс «серой амнистии»: вчерашние противники России сдавались лично Кадырову под гарантию защиты от уголовного преследования. Так комплектовалась своего рода «частная гвардия», формально введенная в штат федеральных правоохранительных структур. Впрочем, она действительно вытягивала «из леса» сотни людей, еще вчера стрелявших по федеральным постам и колоннам и являвшихся главным двигателем диверсионной активности на Северном Кавказе в первой половине 2000-х годов.
После гибели Ахмата Кадырова в результате теракта в Грозном (2004) его сменил экс-министр внутренних дел Чечни Алу Алханов, который воевал против сепаратистов. Старая чечено-ингушская элита и часть российского руководства связывали с ним определенные надежды, но последовательной поддержки он не получил.
30-летнему Рамзану Кадырову, который занял президентский пост в апреле 2007-го, ставят в упрек попытку создания «системного сепаратизма», то есть режима, при котором Чечня, официально оставаясь в рамках России, фактически предоставлена самой себе. Особый акцент делается при этом на численность республиканских силовых структур, которые единолично контролирует чеченский лидер и которые насчитывают около 15 тысяч человек, что сопоставимо с численности постоянно дислоцированных в Чечне частей федерального подчинения (на сегодня около 22 тыс. человек). Эти формирования по большей части состоят из бывших боевиков, от которых трудно ожидать компетентности в поддержании режима законности и правопорядка.
Но «частную гвардию» позволили создать именно для того, чтобы в войне с боевиками заменить российские подразделения и снять с них ответственность перед российскими и чеченскими семьями. Эта задача успешно выполняется.
Кроме того, молодой Кадыров убедил ряд представителей чеченской предпринимательской элиты вкладывать в послевоенное восстановление республики средства, сопоставимые с федеральными дотациями. Своими грубо авторитарными методами он заставил работать систему исполнительной власти и, кажется, нашел способ вывести процесс восстановления разрушенной республики из коррупционного тупика.
Единственное, что не находится под контролем Кадырова, — это легальная нефтедобыча объемом около 2,2 млн тонн высококачественной нефти. Между тем выручка от ее продажи сопоставима с годичным бюджетом республики, который практически целиком дотируется федеральным центром. В отличие от соседней Ингушетии, где нефтедобыча, пусть и куда более скромная, находится в руках республиканского правительства, и того же Татарстана, где местная элита принимает активнейшее участие в нефтяном бизнесе, Чечня лишь формально владеет 49 % акций компании «Грознефтегаз». Контрольный пакет предприятия принадлежит курируемой федеральным центром компании «Роснефть». Отказавшись от договора, в проекте которого фигурировал в качестве ключевого именно вопрос недропользования, Рамзан Кадыров ищет альтернативные способы «восстановления справедливости».
Но нынешнее положение дел полностью устраивает Москву. По сути, в Чечне сформирована идеальная модель взаимоотношений центра и субъекта: вся территория республики, где продолжают тлеть угли конфликта, вместе с населением сдана в аренду сильному лидеру, который лично зависит от президента России, но наделен практически неограниченными полномочиями у себя в республике. Плата же состоит в том, что чеченскую нефть контролирует государственная компания. Это нечто вроде условия контракта: любая реальная попытка Рамзана Кадырова завладеть скважинами на собственной территории незамедлительно скажется на его карьере.
При этом Кадыров и его окружение, состоящее преимущественно из бывших сепаратистов, едва ли не более привержены идее единства федерации, чем многие политики в Москве. Поэтому опасения насчет его возвращения «в лес» не имеют под собой оснований. Единство — это не просто лозунг, оглашаемый на парадах бывших боевиков. Это гарантия статуса новой элиты. Но рано или поздно для поддержания стабильности на данной территории может оказаться недостаточным иметь лояльного князя, которому одной рукой дают полномочия, а другой забирают основные средства к существованию. И коль скоро принимать решение о выходе республики из состава России нынешняя чеченская элита не собирается, ей остается только попытаться изменить российские правила игры.
В случае успеха именно Чечня, а не Татарстан с его интеллигентным договором станет локомотивом процесса очередной редакции российского федерализма. Но успех выглядит пока маловероятным.
ГОСУДАРСТВООБРАЗУЮЩЕЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ
Выработанная к настоящему времени схема неформального регулирования взаимоотношений центра и регионов напоминает поздний Рим, который не брезговал сдавать приграничные провинции в аренду федератам-варварам.
Во-первых, эта схема работает не везде. В России достаточно регионов, где элита просто не располагает привлекательными ресурсами для обмена их на гарантии своего статуса. Пример — Карачаево-Черкесия. В этой депрессивной республике уже четвертый год продолжается абсурдное внутриполитическое противостояние, которое парализует любое поступательное развитие, периодически провоцируя массовые волнения, но остается неразрешимым без вмешательства центра. Последний, однако, эту ситуацию упорно игнорирует, хотя развивается она вблизи государственной границы и в условиях угрозы распространения там фундаменталистского ислама.
Во-вторых, речь идет о замкнутой системе взаимоотношений элит, так как отмена губернаторских выборов практически полностью исключила обратную связь с гражданами. Многие региональные лидеры, десятилетие назад опиравшиеся на массовую поддержку, утратили значительную часть своего авторитета и предпочитают, чтобы их статус гарантировался хорошими отношениями с центром. исключением остается Чечня, где новая элита пока не имеет длительной «кредитной истории» взаимоотношений с Москвой.
Между тем, взаимное отчуждение населения и власти лишает центр его конституирующей роли. Центр (а на своем уровне и региональные элиты) стремится сохранить достигнутый неофициальный баланс интересов, препятствуя любым попыткам изменить его. Власть точно знает, что и кому нельзя, но не объясняет, что дозволено.
Последние события свидетельствуют о том, что отчуждение затронуло и этнических русских. Русские, образующие в современной России этническое большинство, в основном оставались, как убеждает история, наиболее лояльным общественным сегментом, а их протестная мобилизация если и имела место, то не по этническому признаку. Причина такого постоянства даже на фоне всеобщего «бунта этничности» начала 1990-х состояла в том, что русские традиционно рассматривали государство как свою единственную, но наиболее эффективную и надежную общественную организацию. Сегодня молчание нарушено: этнические русские на глазах пополняют список субъектов, которых не устраивают действующие правила игры.
Криминальная ситуация с этнической окраской, возникшая осенью 2006 года в карельском городе Кондопога, переросла в волнения и погромы. Их спровоцировала не столько этническая проблема, сколько недоверие к правоохранительным органам, которые оказались не в состоянии гарантировать безопасность граждан и принять адекватные меры к преследованию и наказанию виновных. Выступление вылилось в стихийную и уродливую попытку самоорганизации русского населения в целях защиты своих прав и интересов. Пример Кондопоги — не единственный, проблема поведения мигрантов и их контакта с коренным населением стоит остро и требует последовательного принятия решений. Но власти предпочитают отвечать лишь усилением тактических мер милицейского воздействия.
Между тем список «русских вопросов», на которые власти пока не дают внятного ответа, не исчерпывается числом иностранцев на оптовых продовольственных рынках. Он значительно шире, так как включает пресловутую демографическую статистику, а также плачевное положение беженцев из сопредельных стран и «горячих» российских республик.
Кондопога продемонстрировала способ постановки населением этих вопросов, и это несколько встревожило представителей власти. Однако их реакция пока свелась к области политтехнологий: околокремлевские эксперты пытаются изъять активный электорат у маргинальных радикально-националистических партий, имитируя есле не «переучереждение» государства в интересах этнического большинства, то, по крайней мере, апеллирование к этим интересам. В частности, с этой целью «Единая Россия» запустила нарочито неполиткорректный «Русский проект», в котором внимание акцентируется на «русской цивилизации», вобравшей в себя все этническое многообразие России.
Содержание проекта пока слишком расплывчато. Неясно, оправдают ли возможные результаты сопряженные с ними риски. Во всяком случае, власти не впервые апеллируют к национальным чувствам, напоминая русским об их «государствообразующем» статусе. Подобным же образом действовало в годы войны сталинское руководство, объявляя русский народ «первым среди равных» в советской федерации. Но хотя доля этнических русских в современной России выросла по сравнению с СССР, подобный способ действий выглядит некоторым анахронизмом. Достаточно самого беглого анализа демографической и миграционной статистики, чтобы понять, что Россия быстро перестает быть русскоцентричной страной. Реальный, а не элитный федерализм предоставляет в этой ситуации несопоставимо больше возможностей, чем любая унитарная система.
Федерализм никогда не выполнял роль антитезы единству: источником власти в России остается многонациональный российский народ. То же верно и для любой республики в ее составе. В отличие от советских, российские республики нельзя считать национальными, хотя многие политики по инерции продолжают это делать. В мультиэтничном обществе функции учредителя государства не могут принадлежать той или иной этнической группе. Это относится даже к Чечне и Ингушетии, которые в результате конфликтов 1990-х годов, по сути, стали моноэтничными.
Среди русских ультранационалистов бытует идея создания в России республики с русскими в качестве «титульной нации». В данном случае речь идет о маргинальном проявлении запоздалого «самоопределения вплоть до отделения». «Русский проект» «Единой России» при малейшей неаккуратности его авторов в словах и действиях способен превратиться в «форматное» переиздание этой программы. В случае ее реализации появится еще одна, пусть и самая большая, «этническая квартира», усилится межэтническое отчуждение, возрастает изоляция власти, а в долгосрочной перспективе это приведет к территориальному распаду.
Развитие событий по такому пессимистическому сценарию можно предотвратить лишь путем устранения этнических и конфессиональных барьеров внутри общности граждан России. Ситуация не столь бесперспективна: социологические опросы показывают, что слово «россиянин» уже на протяжении ряда лет не ассоциируется с непопулярным президентом Ельциным, становясь вполне позитивным самоопределением. Это свидетельствует о постепенном признании страны под названием «Российская Федерация» ее собственными гражданами. Такое признание неизмеримо важнее искусственно созданного климата взаимоотношений внутри элит, сколь бы ни была устойчива иллюзия об их монопольном праве на формирование политической реальности.
