Представление о том, что нынешняя система международных отношений зашла в тупик, становится общим местом в мировом политическом дискурсе. Речь идет о последствиях пресловутой «революции множеств». Применительно к общественным процессам она описана в трудах футурологов, например, Элвина Тоффлера, еще несколько десятилетий назад, и конкретизирована в более поздней работе Мойзеса Наима «Конец власти». Коротко суть теории «революции множеств» заключается в следующем. Число активных участников (субъектов) любой общественной и политической деятельности увеличилось настолько, что количественные изменения перешли в качественные. На это накладывается и возросшее число контактов и связей (транзакций) между субъектами такой деятельности. В итоге администрирование любых субъектов государственными институтами с использованием прежнего классического инструментария стало затруднительно или вовсе невозможно. Это, по терминологии Мойзеса Наима, означает «упадок власти», когда власть, сохраняя формальные рычаги влияния, де-факто способна гораздо меньше регулировать что-либо, чем несколько десятилетий назад. Упрощенно говоря, вследствие «революции множеств» власть постепенно становится все менее необходимой, так как объекты регулирования постепенно приобретают субъектность и все чаще могут обходиться без нее, коммуницируя и совершая транзакции напрямую.
Если взглянуть на кризис международных отношений с точки зрения концепции «революции множеств», то проблема заключается не в том, что действовавшая на протяжении нескольких столетий система износилась «физически» и ее необходимо механистически обновить, заменив одни ключевые элементы-государства на другие. Меняется интенсивность международных связей, растет число их участников, которые все чаще не являются государствами, а значит, необходима новая система, способная уравновесить их интересы и действия, чтобы избежать гоббсовской «войны всех против всех».
Политики нехотя признают факт исчерпанности нынешней системы, придерживаются прежней парадигмы, поскольку их главная социальная роль – не рассуждать, а действовать, даже не имея четкого плана действий. Представители экспертного сообщества более откровенны, однако почти никто пока не идет дальше постановки диагноза. С лечением ясности нет.
Москва одной из первых на официальном уровне заявила о «моральном износе» ныне существующей системы, воплощением которой в последние 25 лет являлся пресловутый однополярный (а до этого – биполярный) мир. Но в качестве «лечения» предлагается возврат к существовавшей в XX веке и ранее схеме раздела сфер влияния по географическому признаку. Когда же эти попытки сталкиваются с противодействием адептов однополярного мира, список которых совпадает с его бенефициарами, то диалог опускается до уровня того, что на молодежном жаргоне называется «троллинг».
Тот или те, кто первыми предложат концептуальный выход из нынешнего кризиса международных отношений, вправе рассчитывать на «премию» в будущем мироустройстве, так как в любой системе главную выгоду извлекают ее авторы или присоединившиеся к ней на раннем этапе. России с учетом ее амбиций вернуться в число мировых держав по комплексу признаков, а не только по критерию военной мощи, целесообразно сосредоточиться не на первом из вечных русских вопросов «кто виноват?», а предложить комплексный и проработанный ответ на второй вопрос – «что делать?».
Исчерпанность «позитивного образа настоящего» у критической точки
Государство, выносящее какой-либо проект на международное обсуждение, должно выполнять одно обязательное условие – само быть примером успеха. Собственный благоприятный опыт развития способствует продвижению во внешней среде, служит основополагающим инструментом soft power. Так, доминирование западных моделей в конце ХХ – начала XXI столетия было обеспечено именно силой их примера. В 1990-е гг. лидерство Соединенных Штатов гарантировала вера в совершенство демократической системы этой страны, которая, что важно, считалась универсальной и приемлемой для всего мира. Когда же попытки внедрения этой системы в других странах начали давать сбои, Вашингтон принялся сокращать soft power и отдавать предпочтение все более прямым и неприкрытым видам военного вмешательства. Политика напористого навязывания своего образа будущего быстро скомпрометировала себя, приблизив конец однополярного мира. Стало ясно, что американская модель не универсальна.
Европейский способ продвижения собственного проекта несколько отличался от американского и в большей степени был основан именно на силе примера. Однако уже к концу первого десятилетия XXI века он себя исчерпал по другой причине. Европейская модель социального государства, которая в качестве целевых групп ориентируется на элиты и средний класс других стран, оказалась в глубоком кризисе.
Преимущества этой модели превратились едва ли не в свою противоположность. Например, принцип социального государства и стремление ко всеобщему благоденствию трансформировались в иждивенчество частично внутри самих стран ЕС (поколение «ни-ни» в Испании или «бамболиньо» в Италии), частично –
в отношениях между европейскими странами (греческий долговой кризис – лишь самый красноречивый, но далеко не единственный пример). Другой основополагающий принцип европейской социальной модели – защита в приоритетном порядке прав меньшинств (далеко не только и не столько сексуальных, как это принято подавать в российской пропаганде) – привел к нынешнему миграционному кризису, из которого не видно выхода.
Таким образом, две ведущие западные модели, которые в последние 25 лет служили ориентиром для большей части мира, себя исчерпали.
Надежды на то, что новые образцы придут из других частей света, прежде всего с Востока, существенно преувеличены. Например, некоторые наблюдатели склонны расценивать китайский проект «Нового Шелкового пути» в качестве нового мирового мегапроекта, подобного западным. Однако этот проект носит подчеркнуто экономикоцентричный характер. Он направлен на трансформацию структуры мирохозяйственных связей, но не содержит ценностных основ, которые служат для совершенствования общественных моделей их участников. Его инициаторы утверждают, что проект во многом сгладит противоречия между международными игроками, которые дестабилизируют нынешнюю систему. Однако он предусматривает эксплуатацию уже существующей системы международных отношений и не ставит целью преодоление ее кризиса.
Предлагаемые Россией варианты: «оба хуже»
Россия пытается использовать открывшееся окно возможностей. Можно выделить два варианта российского проекта.
Первый продвигают власти. Суть официального российского проекта по транзиту от однополярной к более справедливой системе международных отношений заключается в возврате к миру не монополярному, но в усложненном по сравнению со второй половиной ХХ века виде. Речь фактически идет о разделе планеты на сферы влияния по географическому принципу с определенными исключениями. Например, допускается, что влияние на некоторых территориях будет совместным. Скажем, в Центральной Азии Китаю отойдет «контрольный пакет» в экономических вопросах, а Москве – в военно-политических.
Однако претензии России упираются в одно, но критически важное методологическое ограничение – они апеллируют к прежнему статусу и прошлым заслугам, а именно к роли СССР в победе над фашизмом, что на глобальной арене котируется все меньше –
по многим причинам, самой простой из которых является срок давности. Консенсус относительно роли СССР во Второй мировой войне и, самое главное, моральном праве России на участие в мировой политике как его правопреемницы, существующий в российском обществе, все меньше разделяется за его пределами, и эта тенденция необратима. Кризис системы миропорядка стимулирует спрос на образ будущего (или эффективного настоящего), но никак не прошлого, а здесь Москве предъявить нечего. Активно демонстрируемая Россией в последние годы «жесткая сила», самым ярким примером чего является операция в Сирии, приносит тактические результаты, но стратегически не приведет к прорыву. Решение тактических задач обеспечивает позиции для геополитического размена, но не может создавать «точки кристаллизации», которые бы способствовали вовлечению игроков в российские инициативы.
Второй проект предлагают российские интеллектуальные круги, преимущественно относящиеся к либералам и правого, и левого толка. Условно его можно охарактеризовать как «обустройство собственного дома». Предлагается скопировать европейский опыт – создать в России такую социально-экономическую систему, которая самим фактом своего существования доказывала бы конкурентоспособность и преимущества по сравнению с аналогами в других странах.
Методологически такая концепция выглядит более жизнеспособной, однако упирается в два ограничения. Первое из них – фактор времени. На создание конкурентоспособной социально-экономической модели даже при условии правильного планирования и оптимальной реализации планов (что практически никогда и нигде не происходит) уйдут годы, если не десятилетия. Получится, что формирование новой системы международных отношений будет инициировано другими игроками, а Россия вновь окажется в числе отстающих и догоняющих.
Второе ограничение носит субъективный характер и связано с природой политического режима в России. Предлагаемый либералами проект предусматривает его кардинальную трансформацию (неважно – сразу политическую или социально-экономическую, которая неизбежно приведет к политическим изменениям), к чему верхушка не готова и что чревато фатальными катаклизмами. Таким образом, в настоящее время перед страной стоит задача сформулировать и предложить миру такую модель международных отношений, которая могла бы быть реализована при условии стабильности и преемственности политического режима, а с точки зрения хронологических рамок – в течение ближайшего президентского срока 2018–2024 годов.
Принципы технологии блокчейн в международных отношениях
С учетом текущих проблем России трудно предложить что-либо содержательное с точки зрения модернизации международных отношений. Для этого Москва обладает слишком ограниченными ресурсами – либо временными (для проекта «обустройство собственного дома»), либо экономическими и даже военными (чтобы другие крупные игроки пошли на раздел сфер влияния по территориальному принципу).
Зато сложились уникальные условия для того, чтобы предложить новую форму международных отношений. Так, чтобы трансформация не носила радикальный характер, но способствовала разрешению проблемы «не могущих» верхов и «не хотящих» низов.
В международной политике сформировался базовый запрос на справедливость и хотя бы относительное равноправие. Прежние полюса силы уже не пользуются моральным авторитетом, а новые пока не появились и вряд ли появятся в ближайшее десятилетие. Понимая эрозию такого актива, как «мягкая сила», крупные игроки, прежде всего Соединенные Штаты, переходят от практики многосторонних альянсов, где они доминировали, к двусторонним соглашениям, где могут быть уверены в способности навязывать свою волю контрагенту в силу несоразмерности потенциалов. Именно этим можно объяснить выход США из Транстихоокеанского партнерства. Кстати, проект «Нового Шелкового пути», несмотря на его декларируемую глобальность и множество потенциальных участников, также будет, по всей вероятности, состоять из двусторонних соглашений с государствами на конкретном географическом отрезке маршрутов. Такая смена тактики обеспечения доминирования со стороны полюсов силы вряд ли удовлетворит «миноритариев» мировой политики, так как представляет собой попытку влить старое вино в новые мехи.
Возникла потребность в децентрализации отношений между субъектами мировой политики, но без их хаотизации, что наблюдается сейчас. Большинство игроков, не относящихся к «полюсам силы», все больше ощущают и ведут себя как «свободные агенты» (более подробно феномен проанализирован в статье автора в № 1 журнала за 2017 г.), а не сателлиты суверенов. Но они же сформировали запрос на модерирование собственной активности, чтобы избежать «войны всех против всех».
Другими словами, нужна не иерархическая (с одним или несколькими центрами), а сетевая организация международных отношений. Это находит отражение даже в официальных доктринах, например, в новой Концепции внешней политики России, утвержденной в конце прошлого года. Однако между доктринальными положениями и политической практикой, как часто бывает, наблюдается разрыв из-за инерционности и шаблонности мышления бюрократии.
Взрывными темпами развиваются технологии, а социальные и политические механизмы, в том числе и в сфере международных отношений, стагнируют, если не деградируют. Такое не раз бывало (достаточно вспомнить пресловутые Темные века европейской истории – вторую половину первого тысячелетия н.э.), но не наблюдалось в последние десятилетия, и политики не имеют опыта работы с этим феноменом.
Это ведет к тому, что «технические» технологии, вернее, принципы их функционирования, проникают в гуманитарную сферу, кардинально меняя ее и решая системные проблемы. Ярким примером может служить Интернет, который из чисто прикладной схемы в момент своего возникновения в 1970-е гг. (решение технической проблемы быстрого обмена данными между точками А и В) за последние 15 лет превратился в полноценную социальную среду, меняющую правила общественной коммуникации. Таким образом, будущее за переводом технологических практик в гуманитарную сферу (естественно, не в буквальном и механистическом смысле, речь идет об адаптации принципов функционирования).
Способствовать разрешению накопившихся противоречий в мировой политике и удовлетворению запроса со стороны растущего класса «свободных агентов» могла бы адаптация к этой сфере технологии блокчейн. Последний год об этой технологии пишут очень много, но большинство авторов понимает ее в узком смысле – лишь как способ производства криптовалют. Однако, как и в случае с Интернетом, область применения гораздо шире. Ниже уже существующие примеры из области функционирования криптовалют будут использоваться как доказательство функциональности (апробированности на практике) тех принципов блокчейна, которые предлагается постепенно внедрить в международные отношения.
Суть системы блокчейн, помимо пресловутой анонимности, принцип которой как раз не очень применим к международным отношениям, заключается в децентрализации принятия решений (эмиссии криптовалют), а также в том, что принятие этих решений оказывается делом всех заинтересованных сторон. Другими словами, созданные к настоящему моменту технологии позволяют большому количеству субъектов какой-либо деятельности синхронно участвовать в принятии решений, географически находясь далеко друг от друга. Появляется возможность одновременно осуществлять юридически значимые действия, а не участвовать в переговорах, например, посредством видеосвязи, что возможно и без использования блокчейна и уже давно активно используется.
Важной особенностью, которая вытекает из предыдущего, является невозможность кулуарных договоренностей между «мейджорами» в ущерб «миноритариям» – информация о проведенных транзакциях дублируется всеми элементами системы в режиме реального времени. Отсутствуют посредники между теми, кто принимает решения, и теми, кто их исполняет – все элементы системы одновременно участвуют в принятии решений и в их исполнении. Другими словами, использование принципов блокчейна гипотетически позволило бы главам государств и другим субъектам международных отношений в режиме реального времени заключать соглашения, сведя к минимуму время их подготовки.
Обстоятельства появления технологии блокчейн на финансовом рынке сходны с ситуацией, которая сложилась в международной политике. Базовой причиной возникновения криптовалют (спекулятивный интерес появился несколько позже, когда криптовалюты начали пользоваться популярностью) стала потеря доверия участников финансового рынка к так называемым «фиатным» валютам, то есть тем, что эмитируются национальными государствами (в мире слишком много «бумажных» денег, которые уже не соответствуют имеющимся материальным ресурсам). Примерно такой же кризис доверия в современных международных отношениях наблюдается к «эмитентам» прежней и пока существующей по инерции системы – полюсам силы.
Естественно, речь не о буквальном переносе блокчейна в международные отношения, а лишь об избирательном применении некоторых основополагающих принципов. Например, сетевая организация хотя и минимизирует элемент иерархии, но не исключает его полностью. Сеть состоит в том числе и из узлов, под которыми применительно к международным отношениям могут пониматься национальные государства.
Кроме того, при эмиссии валют не всегда возводится в абсолют принцип децентрализации. Помимо принципа proof-of-work, когда эмиссию производит элемент системы с наибольшими вычислительными возможностями, существует и принцип proof-of-stake, где участие в эмиссии увязывается с необходимостью хранения определенного количества средств на счету. Второй принцип вполне применим для сохранения элементов иерархии при внедрении подходов в духе блокчейна в международные отношения, что позволит суверенным государствам сохранить «блокирующий пакет» при принятии решений. В соответствии с этим принципом, успешно опробованным применительно к криптовалютам, большим влиянием при разработке и принятии решений будут пользоваться те субъекты международной деятельности, которые окажутся у истоков интеграции системы блокчейн в мировую политику.
Вышеописанные теоретические построения, как бы актуально и логично они ни выглядели, не могут быть предложены Москвой на глобальный «рынок» без обкатки на практике, доказательства их работоспособности и возможности удовлетворять новый запрос. Полем для тестирования таких идей может стать постсоветское пространство, вернее та его часть, которая охвачена евразийскими интеграционными проектами – ЕАЭС и, возможно, ОДКБ. Помимо того что у участников этих проектов есть необходимый для подобного тестирования базовый уровень доверия и отлаженные связи, власти некоторых ключевых стран психологически готовы к принятию этой технологии. Например, лидер Казахстана Нурсултан Назарбаев в отличие от руководителей многих стран, которые с настороженностью относятся к растущей популярности криптовалют, выступил с идеей создания единой мировой криптовалюты. Кроме того, практика показывает, что союзники Москвы по евразийской интеграции все чаще тяготятся взятыми на себя стратегическими обязательствами и предпочитают действовать ad hoc – применительно к каждой конкретной ситуации. Начать можно с малого, например, в тестовом режиме попробовать применить блокчейн к такому традиционному институту международных отношений, как депозитарий международных договоров. Вместо одной страны таким депозитарием могут стать все участники конкретного «тестового» договора.
Если брать следующий, более системный и масштабный шаг в рамках евразийского пространства, можно предложить протестировать блокчейн для удостоверения транзакций в рамках Евразийского экономического союза. Предположительно первым этапом может стать проведение госзакупок с помощью технологии блокчейн, когда информация о победителе конкурса мгновенно ведет к заключению с ним контракта заказчиком и поступлению информации об этом в межгосударственный документооборот. Второй шаг – распространение системы блокчейн уже в сфере международного частного права на территории ЕАЭС.
Если внедрение блокчейна в рамках международного сотрудничества продемонстрирует работоспособность и эффективность на региональном уровне, Россия вместе с партнерами сможет предложить ее дальше. В настоящее время существует макрорегион, который приобретает центральную роль в глобальной политике и где остро заметна необходимость эффективной структуры принятия решений, но создать ее пока не удается. Это Азиатско-Тихоокеанский регион, где во главе угла стоит вопрос о системе принятия решений вообще и решений в сфере обеспечения глобальной безопасности в частности, но присутствует критический уровень недоверия между имеющими там интересы игроками.
Механистически применить опыт создания аналогичной системы в Трансатлантическом регионе в середине ХХ века к новой ситуации в АТР невозможно, так как тогда между участниками договора существовал консенсус. Западноевропейские страны были готовы пожертвовать частью своего суверенитета в обмен на гарантии со стороны США, обеспечивающие защиту от гипотетической агрессии советского блока. Такого консенсуса между тремя основными блоками в АТР (США и их союзники, Китай с союзниками и «неприсоединившиеся») нет, и вряд ли он возникнет в ближайшее время.
Следует отметить, что возможному внедрению принципов блокчейна в систему отношений между субъектами международной политики в АТР будет способствовать и отсутствие психологического барьера у правительств многих ключевых стран региона. Так, в отличие от западных стран, власти которых с настороженностью относятся к криптовалютам, в Японии биткойн признали платежным средством, а правительства Индии и Сингапура близки к этому. Правда, Пекин в последнее время занимает все более жесткую позицию по отношению к использованию криптовалют. Однако связано это не столько с неприятием технологии блокчейн вообще, сколько с обоснованными опасениями в том, что криптовалюты будут активно использоваться коррупционерами для вывода активов за рубеж, поскольку в перекрытии каналов с использованием традиционных валют Китай в последнее время заметно преуспел.
Препятствием для внедрения технологии блокчейн в сферу международных отношений может стать и неизбежное «схлопывание» «пузыря» криптовалют, который в последнее время достиг угрожающих размеров. Его коллапс неизбежен, что бросит тень на саму технологию. Однако здесь важно помнить о динамике внедрения Интернета. Крах доткомов 2000 г., хотя и породил скепсис к самим принципам функционирования Интернета, не смог воспрепятствовать превращению Интернета из простой технологии в полноценную социальную среду, а даже ускорил этот процесс, позволив в сжатые сроки провести работу над ошибками.
* * *
Внедрение принципов блокчейна в практику международных отношений позволит разрешить многие противоречия между субъектами мировой политики и удовлетворить запрос «свободных агентов» на сетевизацию отношений, их большую свободу и отсутствие стратегических обязательств. Вместе с тем использование этой технологии не означает полного равенства всех участников и отказа от иерархии. В любой сети есть ключевые элементы – узлы, в качестве которых применительно к международным отношениям могут рассматриваться национальные государства.
Россия, выступив не только инициатором подобных перемен, но на собственном примере вместе со своими союзниками по евразийскому пространству доказав их актуальность и работоспособность, сможет сделать заявку на системное и полноценное возвращение в глобальную политику. Однако для этого Москве необходимо пересмотреть отношение к ключевому элементу прежней системы «миропорядка полюсов силы» – концепции зон исключительного влияния. Это позволит в том числе нейтрализовать негативные для России процессы и на постсоветском пространстве, в регионе, который она считает зоной своего исключительного влияния, и где все больше просматривается тенденция латентного превращения Москвы из субъекта в объект протекающих там процессов.
