Понятие «европеизм» существует много веков. В широком смысле слова это общий взгляд на Европу, ее географию и историю, народонаселение и экономику, быт и культуру, психологию и образ мышления. Для некоторых политиков и мыслителей европеизм – это критерий принадлежности к Старому Свету тех или иных стран и народов. Наконец, иногда под европеизмом понимают отличие Европы от других континентов.
Но в политическом и идеологическом смысле европеизм на протяжении веков имел весьма конкретное значение. Это понятие подразумевало разнообразные планы европейского единства, проекты объединения Европы, которые ученые и политики выдвигали начиная с XIV–XV веков, а особенно в XVIII–XIX столетиях. Важно отметить, что такие проекты предлагались философами, общественными и политическими деятелями в разных частях Европы. Когда говорят или пишут о европейских проектах, то прежде всего вспоминают имена немца Иммануила Канта (идея «союза народов», который обеспечит «вечный мир») и француза Жан-Жака Руссо с его всеобщим «общественным договором». Можно обратиться к еще более ранним временам, упомянув чешского короля Иржи Подебрада (XV век), призывавшего к объединению главных европейских монархов во имя, как сказали бы сегодня, коллективной безопасности, и английского квакера Уильяма Пенна (основателя будущего американского штата Пенсильвания), который в XVII веке предлагал объединить все государства Европы под эгидой Европейского федерального совета.
Органическим продолжением этой традиции стало и панъевропейское движение XX столетия. В 1923 году австрийский граф Рихард фон Куденхове-Каллерги выпустил нашумевшую книгу «Пан-Европа», в которой доказывал, что континент должен объединиться во избежание катастроф, подобных той, какой стала Первая мировая война. Эти идеи активно обсуждались в 1920-е и начале 30-х годов, на их основе был разработан план французского премьера Аристида Бриана по объединению континентальной части Старого Света под эгидой Европейской конференции. В 1930-е в противовес нацистским идеям покорения Европы родились проекты классика европейского федерализма итальянца Альтиеро Спинелли, в 1941 году они нашли свое выражение в манифесте группы европейских федералистов, известном как Манифест Вентотене.
Наконец, реальное объединение Европы, начавшееся вскоре после Второй мировой войны, стало осуществлением идей и проектов «отцов-основателей» современной интеграции – французов Жана Моне и Робера Шумана, британца Уинстона Черчилля, бельгийца Поля-Анри Спаака, итальянца Альчиде Де Гаспери, немца Конрада Аденауэра…
Авторы перечисленных идей и проектов воспринимали Европу как вполне определенную общность – географическую, историческую, экономическую, политическую и духовно-психологическую. После полувека успешного европейского строительства европеизм, несмотря на естественные трудности и шероховатости, утвердился как объективная реальность. На начальном этапе интеграции в центре дискуссий был вопрос о том, какой будет создаваемая Европа – «Европой отечеств» или «Европой как отечество». После бурных споров вопрос был решен в пользу сохранения национальной идентичности различных государств. Вся последующая практика показала, что страны – члены Европейского союза сохраняют свои национальные различия и интересы, свое культурное своеобразие. Недавние события вокруг Ирака продемонстрировали, что даже по фундаментальным политическим и военным вопросам между членами объединенной Европы сохраняются противоречия. К тому же грядущее присоединение к Европейскому союзу большой группы стран Центральной и Восточной Европы не только значительно расширяет границы объединенной Европы, но и делает ее еще более многообразной.
Европа обретает новое дыхание. Еще несколько лет назад трудно было поверить, что жители большинства западноевропейских стран с такой легкостью откажутся от собственных денег в пользу единой валюты евро. А ведь национальная валюта всегда была одним из главных символов государственного суверенитета! Это еще одно проявление того, что миллионы граждан стали воспринимать свою национальную историю и специфику как неотъемлемую часть европейской идентичности.
Где расположено сердце Европы? Европейские нации издавна соперничали за право считаться центром Старого Света. Французы никогда не сомневались, что сердце – Париж; австрийцы стоят горой за прекрасную Вену; в Риме уверены, что колыбелью культуры является Рим; не меньше прав считать так и у Афин – ведь античное наследие действительно во многом определило судьбы и будущее континента. Спорить можно до бесконечности. Но европейская идентичность немыслима без Лондона, Берлина и Брюсселя, Стокгольма и Мадрида, Варшавы и Праги, Будапешта, Риги и Таллина, Белграда, Хельсинки, Копенгагена….
А что же Россия? Вопрос о взаимоотношениях Европы и России вот уже несколько веков остается в центре внимания политиков, мыслителей и общественных деятелей по обе стороны «разделительной линии». Русский европеизм, то есть восприятие Европы как некоей общности, имеет длительную традицию.
Во-первых, представители российской общественной и политической мысли всегда внимательно следили за проектами объединения Европы. Многочисленные исторические документы дают основание сделать вывод, что в петербургских салонах начала XIX века хорошо знали проекты Руссо и других «европейцев». А директор Царскосельского лицея Василий Федорович Малиновский составил собственный обширный проект объединения Европы, в котором и в концептуальном, и в практическом плане обрисовал Россию как неотъемлемую часть Европы и непременного участника «общеевропейского строительства». Другие идеи объединения Европы, выдвигавшиеся на протяжении XIX столетия, также не оставались незамеченными в Санкт-Петербурге и Москве.
Сразу, однако, обозначился очевидный водораздел в подходах к европейским идеям. В середине XIX века идейное размежевание западников и славянофилов условно можно соотнести с разногласиями между сторонниками и противниками европеизма. В ХХ столетии активными противниками общеевропейских теорий выступили большевики. Известна резкая и жесткая критика Лениным лозунга Соединенных Штатов Европы («Соединенные Штаты Европы при капитализме либо невозможны, либо реакционны»), а панъевропейские амбиции фон Куденхове-Каллерги оценили в Москве как «империалистические» и нереальные.
Столь же негативно восприняли в Кремле и первые шаги европейской интеграции после Второй мировой войны. В конце 1950-х и в 1960-е годы Политбюро ЦК КПСС специально рассматривало известные планы Робера Шумана и Рене Плевена и, осудив их, отвергло возможность подключения Советского Союза к европейским инициативам. Тем самым «русский европеизм» лишался всякой общей основы с западноевропейской политической мыслью и европейскими планами и реалиями.
Пожалуй, только в середине 1970-х советские лидеры, подключившись к хельсинкскому процессу, приняли один из составляющих компонентов европеизма – общую ответственность стран и жителей Европы за безопасность континента, за его роль в развитии международных отношений.
Но в то же время в Москве ясно и жестко отвергли такие существенные черты европеизма, как традицию защиты прав человека, формирование гражданского общества, принципы демократии, плюрализма, гуманизма и пацифизма. Возможное вхождение в Европу Москва ограничила политическими и военно-стратегическими аспектами. Тем самым европеизм как совокупность гуманитарно-психологических и демократических компонентов лишился фактически своей сердцевины. Россия выводилась за скобки понятий европейской идентичности и – в более широком плане – классической европейской цивилизации.
Подобное отношение к проектам и планам объединения континента, взгляд на него не «изнутри» (с позиции части Европы), а «извне» (как у наблюдателя со стороны) были органически связаны с более общим восприятием Европы и с проблемой принадлежности к ней России. «Окно», насильственно прорубленное Петром I, и просвещенные абсолютистские методы Екатерины II приближали Россию к Европе (в том числе и в интеллектуальном плане), но не снимали глубоких разногласий и даже раскола в российской общественной и политической мысли в отношении к европейским ценностям. Идеи самобытности, подчеркивающие не просто отличие России от Европы, а зачастую и враждебность двух цивилизаций в разных вариациях пропагандировались в России и в XIX, и в ХХ столетиях.
Нередко в этом мнении сходились российские реакционеры и либералы. Во многих сочинениях и трактатах «русская идея» прямо противопоставлялась идее европейской. Русский мыслитель Николай Данилевский в своей знаменитой книге «Россия и Европа» так отвечал на вопрос о том, принадлежит ли Россия к Европе: «К сожалению или к удовольствию – нет, не принадлежит. Она не питалась ни одним из тех корней, которыми всасывала Европа как благотворные, так и вредоносные соки непосредственно из почвы ею же разрушенного древнего мира, – не питалась и теми корнями, которые черпали пищу из глубины германского духа». Напрасно Россия стремится внедриться в семью европейских народов, она всегда будет там чужаком, утверждал Данилевский. По его убеждению, Запад всегда будет открыто или скрытно проявлять солидарную враждебность по отношению к России. А «бороться с соединенной Европой может только соединенное славянство». Понятно, что в подобных построениях трудно было говорить о каких-либо вариантах «русского европеизма», понимаемого в общеевропейском контексте.
Советское время добавило к этому новые «аргументы». В идеологических постулатах той эпохи европеизм трактовался как выражение космополитической теории и практики, воплощение отрицательных черт буржуазного либерализма и реформизма. Со своей колокольни советские идеологи имели все основания так считать, поскольку на протяжении многих десятилетий европейские идеи действительно развивались в русле европейского либерализма и реформизма. Выступая на заседании Политбюро ЦК КПСС при обсуждении плана Шумана, тогдашний министр иностранных дел СССР Андрей Громыко повторял, цитируя Ленина, что идеи объединения Европы проникнуты духом империализма и утопии.
Коренным образом ситуация начала меняться во второй половине 1980-х годов. При всей метафоричности и утопизме горбачевская идея общеевропейского дома с участием Советского Союза знаменовала качественно новый этап в эволюции и «русского европеизма». Москва принимала то направление в европеизме, которое не признавалось в предшествующие годы. Как ни относиться сегодня к эпохе Горбачева, его выступление в Страсбурге на заседании Европейского парламента в июле 1989-го открыло новый этап в российском отношении к европейским ценностям. Депутаты Европарламента стоя рукоплескали словам советского генсека о том, что мы принимаем такие основополагающие европейские ценности, как приоритет прав человека и гражданского общества, принципы гуманизма и пацифизма. Подобный подход основательно сближал Россию с Европой, создавая основу для подключения «русского европеизма» к классическим европейским идеям.
События конца 1980-х и 1990-х годов в России положительным образом повлияли на отношение к Европе и со стороны российской политической элиты, и на уровне массового сознания. Но одновременно с этим в 1990-е снова проявились тенденции, которые не позволяют говорить о совпадении «русского европеизма» и классического. С новой силой вспыхнули острые дискуссии о судьбах России, ее прошлом и будущем, о ее историческом предначертании. Сторонники российской самобытности, предполагающей неприятие ценностей Европы, критикуют многие проявления «западной бездуховности». И хотя острие критики направляется против США, которые воспринимаются не только как бывший главный противник, но и как символ западного образа жизни, она затрагивает и Европу.
Именно с этим связан новый всплеск интереса к евразийству как своеобразной антитезе европеизму. Некоторые современные идеологи даже повторяют, хотя и в завуалированном виде, старую уваровскую триаду «православие, самодержавие, народность», что может трактоваться как альтернатива европеизму и его ценностям. Возникает более общий вопрос о природе подобных взглядов и настроений и о том, почему сей феномен столь устойчив и распространен в российской политической мысли и в российском сознании. В этом, видимо, кроется и ответ на вопрос о характере «русского европеизма», его трансформации и будущем.
Причины, во-первых, коренятся в географическом и геополитическом положении России. Ее огромные территории находятся и в Европе, и в Азии. С древнейших времен российская цивилизация формировалась во взаимодействии влияний Запада и Востока. Это взаимодействие не могло не сказываться на формировании политического и культурного сознания населения России. Сказывалось оно и на настроениях элиты. Пожалуй, ни одно государство мира не имеет такого географического и природного разнообразия и таких различий в экономическом и культурном развитии.
Конечно, ускоренная модернизация в конце XIX и в начале XX века, а также усилия советских лидеров по унификации страны существенно изменили политическую и культурную карту, но не могли устранить глубоких различий двух великих цивилизаций – Запада и Востока, разных мировосприятий и культурно-исторических традиций, сосуществовавших в России.
Даже такие географические факторы, как климатические пояса, влиявшие, к примеру, на уклад жизни населения Крайнего Севера и жаркого Юга, воздействовали на формирование облика страны и мироощущение ее жителей.
Именно на этой основе в последние годы получила широкое распространение идея о том, что Россия представляет собой мост между двумя цивилизациями, связующее звено между Европой и Азией и что это обстоятельство не может не влиять на вопрос о принадлежности России к Европе.
Во-вторых, на отношение россиян к идеям европеизма повлияли исторические факторы и особенности. Ордынское нашествие, разруха в формирующемся едином государстве в XII–XIV веках надолго затормозили развитие России и отбросили ее в сторону от европейских стандартов. В течение столетий это отставание временами ослабевало или нарастало, но всегда присутствовало в истории страны, включая и XIX столетие. Даже значительные усилия Петра I и Екатерины II по сближению с Европой, принося свои благотворные плоды, не могли полностью устранить отставание.
Как следствие этих процессов, в России постоянно существовало стремление различных, порой весьма влиятельных сил компенсировать экономическое отставание акцентом на духовное превосходство России перед Западом. Подобные тенденции есть и сегодня. Во многих трудах ряда современных российских общественных деятелей и представителей культуры и науки активно популяризируется идея «духовной деградации» Запада и превосходства вечных ценностей русской духовной мысли.
В-третьих, развитие и утверждение «русского европеизма» самым непосредственным образом связаны с успехами демократического реформирования России. Внедрение в повседневную практику принципов гражданского общества, правового государства, рост политической культуры населения – все это непременные условия укрепления и расширения связей России с Европой.
Демократический компонент постоянно присутствовал в европейском и русском общественном мнении – так было, в частности, в XIX столетии; естественно, в советское время о сближении в этой сфере не могло быть и речи. Да и сейчас важная задача состоит в реформировании и совершенствовании российской политической, законодательной и судебной системы.
Наконец, многое в эволюции «русского европеизма» зависит от западноевропейской стороны. Мысль об органической принадлежности России к Европе постоянно и настойчиво подвергалась сомнению на западе континента. И если раньше муссировалась мысль о неведомой и загадочной России, о ее азиатской сущности, то в последние годы снова много пишут о традиционном российском «экспансионизме» (в частности, по отношению к странам СНГ), о невосприимчивости российского общества к европейским ценностям.
Конечно, жизнь уже далеко ушла от тех времен, когда культивировались представления о «классической» Европе – от французского Бреста до Бреста белорусского. Но рецидивы подобных интерпретаций случаются. Ныне, в связи с расширением Европейского союза, многие говорят о «границах Европы», причем получается, что на востоке она проходит именно по российским рубежам.
Разумеется, в разные периоды своей истории Россия считалась неотъемлемой частью концерта европейских держав, без которой было немыслимо построение любой политической системы в Европе. Но в трактовке европейских идей с акцентом на культурно-психологические факторы, на теории европейской идентичности и на восприятие самого понятия «европеец» западноевропейские общественные деятели и представители научной и культурной элиты зачастую довольно-таки далеки от признания за Россией и ее гражданами «европейского статуса». Непростые переговоры с Евросоюзом по конкретным вопросам взаимодействия, например таким, как проблема Калининграда, усиливает у многих россиян ощущение того, что в Европе нас не ждут, а заявления европейцев о готовности сближаться с Россией – не более чем общие слова.
Все перечисленные факторы в совокупности оказывают влияние на то, что мы обозначили как «русский европеизм». Сочетание внутренних и внешних обстоятельств образует причудливую и достаточно противоречивую картину того, что мы можем назвать проблемой «Россия и Европа».
И все же, говоря о перспективах на будущее, можно было бы употребить формулировку «осторожный оптимизм». Многое будет зависеть от внутренних факторов, от успехов или неудач на пути экономических реформ и стабилизации политико-правовой системы в России. Вхождение России в экономическую жизнь Европы, подключение России ко многим политическим, культурным, образовательным и научным европейским структурам и установлениям несомненно будут способствовать утверждению и эволюции связей России с Европой.
Этому могут содействовать также и дальнейшая активизация личностного фактора и многочисленные поездки российских граждан в европейские страны. Существенным в таком процессе, несомненно, будет и низкий уровень антиевропейских настроений в сознании россиян. Так что европеизм имеет большие шансы стать важным фактором политической и интеллектуальной жизни России. Следующий этап развития российской идентичности, который, надеюсь, когда-нибудь наступит, – это новое психологическое восприятие нами Европы, осознание нашей страны как естественной составной части Европы, а не просто ее крупнейшего соседа. Вот тогда европеизм россиян перестанет быть антиподом европеизма европейцев.
