У Европейского союза есть сосед, доля которого в общем товарообороте слишком мала, чтобы рассматривать его как серьезного торгового партнера. Зато он производит нечто, без чего поезда остановятся, самолеты не взлетят, а наша с вами жизнь значительно осложнится. Поэтому для Евросоюза он важнее, чем можно предположить исходя из торгового баланса.
Речь идет о Швейцарии и ее часах.
Наша зависимость от российских энергоресурсов, и в первую очередь от газа, – проблема куда более серьезная, чем привязанность к знаменитому швейцарскому товару. На то есть две причины.
Во-первых, швейцарские часы легко заменить другими, например японскими. Можно открыть и собственное производство. Иное качество, менее престижные марки, но адекватная и доступная замена обеспечена.
Хотя потребность в энергоносителях, как и их доступность, – величина переменная, а замена ресурсов вполне возможна, необходимо учитывать экономию на масштабе и риск невосполнимых затрат. Переход от российского газа, скажем, к итальянской ветряной энергии – не такое простое дело.
Во-вторых, швейцарские часы производятся частными компаниями, не зависящими от политических планов Берна. С энергоносителями ситуация иная. Огромная часть мировых запасов нефти контролируется государствами или государственными компаниями. Все крупные поставщики газа в ЕС являются национальными монополиями, на поведение которых неизбежно влияют политические и стратегические заботы правителей.
Есть и третий фактор: государственная компания по-разному функционирует в либеральной капиталистической стране типа Норвегии и в условиях российского авторитарного капитализма.
Политическая задача Норвегии проста и понятна: повысить благосостояние граждан. Цели ставятся на более длительный срок, но, по сути, мало отличаются от целей частной компании, работающей на обогащение владельца. Государственная монополия не осложняет политику норвежского газопроизводителя и не делает ее менее прозрачной.
Задачи авторитарного капиталистического государства, такого, как Россия, неизбежно более сложны и менее прозрачны. Авторитарный капитализм возник не так давно, и пока неясно, насколько он стабилен и жизнеспособен. Подобная система существовала в Германии и в странах Южной Европы, но там она давно сошла на нет по ряду причин, не связанных с экономикой. К тому же сегодняшние Китай и Россия столь мало похожи на своих предшественников, что сопоставление едва ли оправданно и не вносит ясность.
Здесь не место для пространных дискуссий, однако, по моему мнению, авторитарный капитализм следует рассматривать как новое явление. К тому же авторитаризм подразумевает отсутствие либо дефицит отчетности и дает больше возможностей для единоличного принятия решений, продиктованных самыми разными намерениями. В большинстве случаев права собственности плохо прописаны в законодательстве. Все перечисленные проблемы обостряются, если государство пытается изменить свой мировой статус, как это происходит с Россией. В результате затрагиваются не только права и обязанности иностранных компаний, работающих на территории такой страны, но и зарубежная деятельность представляющих ее предпринимателей.
Потому, хоть образ и занятен, российская энергия – это все же не швейцарские часы. Однако и то и другое – товар, а следовательно, на плечи того, кто стремится подчинить рынок своим политическим интересам, ложится бремя доказательства [отсутствия двойного смысла в его намерениях]. Действительно, глобальное усиление государственного контроля над энергоресурсами и энергетический национализм – одна из крупнейших экономических тенденций последнего времени. Но это отнюдь не значит, что потребители должны в ответ усилить политический контроль над взаимосвязанными рынками.
Европейцам следует, по меньшей мере, решить для себя, являются ли энергоносители экономическим или политическим товаром. Судя по прошлым дискуссиям, возможны оба варианта, но Европейский союз, пожалуй, слишком раздроблен, чтобы прийти к единому мнению. Страны – члены Евросоюза имеют совершенно разный энергетический потенциал и разную историю инвестиций. У каждой своя, зачастую весьма печальная статистика невосполнимых расходов, свои политические интересы и соответствующее видение будущей структуры энергетики. Нельзя забывать и о различных вариантах европейского либерального капитализма, проявляющихся в отношении к вопросам конкуренции и защиты «национальных чемпионов».
Все это осложняет воплощение в жизнь призывов к созданию общей энергетической и внешнеполитической стратегии. Странам – членам ЕС полезно было бы скоординировать энергетическую политику и внутренние рынки, однако дальнейшие усилия в данном направлении не только невозможны, но и нежелательны по ряду причин.
Никакая общая политика не убедит некоторых членов европейского сообщества, что ядерная энергия – единственный путь в будущее. Другие, напротив, отказываются увеличить потребление природного газа. Торговая политика находится в ведении Европейской комиссии, но в случае с энергоносителями ее влияние просматривается далеко не всегда – отчасти потому, что принятие решений здесь зависит от многих факторов. Если, как прямо выразился кто-то из коллег, задача состоит в создании картеля потребителей того же газа, возникает простой вопрос: как будет действовать этот картель? Классический мафиозный вариант предполагает четверку громил и черный «кадиллак». Для взаимодействия с ОПЕК потребуется нечто более сложное и цивилизованное. Пока что конкретных предложений не поступало.
Взаимность – вот, пожалуй, ключевой термин торговой политики. Она бывает положительной (я пускаю партнера на рынок, чтобы он пустил меня к себе) либо отрицательной (он навредил мне, а я – ему). У экономистов всегда были проблемы с этой концепцией. Говорят, что покойная Джоан Робинсон, представительница кембриджской школы», спросила однажды: если сосед заваливает свои гавани камнями, должны ли и мы делать то же самое?
Возводя торговые барьеры, мы зачастую бьем по собственному благополучию: если соседу взбрело в голову прострелить себе ногу, вовсе необязательно следовать его примеру.
Возьмем, к примеру, газоснабжение. Москва, безусловно, вредит себе, принципиально ограничивая участие иностранных инвесторов в разработке месторождений и добыче газа. В условиях энергетического национализма международные компании бывают вынуждены согласиться на роль миноритарных акционеров, кооператоров или поставщиков технологий. Однако, ограничивая варианты сотрудничества по политическим соображениям, российские власти намеренно или по неведению подрывают благосостояние страны. Многие технологии можно просто купить, но порой для их разработки необходимы особые стимулы. Неполный доступ к западным методикам управления, особенно управления проектами, может стать для России главным источником потерь. Решения, подрывающие эффективность отрасли, – это прежде всего удар по национальным интересам. И похоже, Москва осознаёт это, по крайней мере отчасти.
Ввиду фундаментальных различий между либеральным и авторитарным капитализмом Европейский союз и Россия по-разному понимают сотрудничество в энергетической сфере. Более либеральные игроки воспринимают равенство как непременное условие, общий принцип игры. Для Евросоюза, ориентированного на рынок, взаимодействие в торговой сфере – это согласованный доступ к рынкам и инвестициям. Нужно лишь установить правила, а там уж пусть победит сильнейший.
Менее либеральные системы стремятся к равенству конечных результатов. Для России, предпочитающей государственное регулирование, взаимность в энергетике – это в первую очередь обмен активами приблизительно равной стоимости. Однако, после того как французская компания Total получила права на ограниченное миноритарное участие в разработке газоконденсатного месторождения Штокман, Франция не предоставила подобные привилегии ни одной из российских компаний, по меньшей мере официально. Пока неясно, достаточно ли столь ограниченного допуска иностранных партнеров для того, чтобы начать разработку огромного, но непростого Штокмановского месторождения в неоднократно заявленные сроки. Впрочем, расхождения между либеральным и авторитарным капитализмом не стоит возводить в догму. Но они существуют, и преодолеть их непросто.
Вернемся, однако, к практическим выводам из вышеприведенных, пусть и схематических, рассуждений. Должен ли ЕС ограничить российские инвестиции в переработку и сбыт газа в соответствии с тем или иным пониманием принципа взаимодействия? Экономист скажет: нет. Если российская компания уверена, что сможет лучше организовать сбыт и ее ставка выше остальных, нужно предоставить ей эту возможность. Таково общее правило: побеждает наивысшая ставка. Если российская компания обещает первоклассную работу – дайте ей шанс показать себя. Это азы конкуренции. Если россияне не справляются, кто-то другой может подать заявку на их активы. И если владелец играет по рыночным правилам, то за этим последует приобретение пакета акций. Но кто сказал, что игра пойдет по правилам? Прежде чем обратиться к данному вопросу, отметим, что здесь затронута еще одна, более сложная тема.
Политолог Дмитрий Тренин выделяет две основные тенденции, способствующие оздоровлению российского общества.
Первая – это продолжающееся укрепление нового среднего класса. Люди хотят сами выбирать, что им делать со своими деньгами, а отсюда и модернизация, и диверсификация, и раскрытие экономики. Возможно, когда-нибудь бывшие советские подданные, а ныне российские потребители откроют новую страницу истории и эволюционируют в граждан.
Вторая благотворная тенденция – интернационализация российского бизнеса. Однако некоторые европейцы опасаются, что это приведет к русификации Европы.
Но, похоже, экономические доводы звучат не слишком убедительно как для большинства обычных граждан, так и для многих влиятельных российских политиков. Отчасти дело в живучести примитивного меркантилизма. Впрочем, есть и другие причины.
Во-первых, хотя либерализация иностранных инвестиций явно пойдет на пользу стране, российские производители вряд ли обновят и улучшат процесс газораспределения либо обслуживания заправочных станций на территории Европейского союза. У других государств больше опыта в данном деле. Зачем же российские компании перебивают чужие ставки? Что это – самонадеянность, избыток средств или некий тайный расчет? Именно это и тревожит европейского обывателя.
И все же следует признать, что опыт далеко не всегда подтверждает подобного рода подозрения. Финляндия мало зависит от природного газа, целиком поступающего из России. «Газпром» является миноритарным акционером нашей распределительной компании, а ЛУКОЙЛ владеет второй по охвату сетью автозаправочных станций. И мы не видим в этом ничего зазорного. Более того, участие «Газпрома» обеспечило сторонам доступ к важной информации. Российская сеть АЗС работает превосходно, что признают даже конкуренты. Если мажоритарное участие Москвы по той или иной причине невозможно, то даже миноритарная доля может пойти на пользу дела.
Но есть и вторая, уже упомянутая причина: авторитарный капитализм не предполагает четкого механизма принятия решений. Что, если, завалив камнями свои гавани, российский производитель примется за соседские? Плохое управление активами ударит по деловым интересам, но, возможно, бизнес для России не главное? Как было сказано, в условиях авторитарного капитализма права собственности очерчены нечетко. Следовательно, нет и определенных правил принятия решений. Стремление приблизиться к конечному потребителю вполне оправданно с деловой точки зрения. Введение разумных цен на экспортный газ объяснимо также и в плане экономической эффективности и экологической устойчивости. Но пока внятно не определены права собственности и механизм принятия решений, сохраняются и подозрения в тайных мотивах.
Если требование равного взаимодействия в газовой сфере кажется несправедливым, что уж говорить о более сложных случаях! Как, например, быть с недвижимостью, если спрос и предложение на средиземноморском побережье намного выше, чем в Черноморском регионе? И о каком равном взаимодействии может идти речь при поступлении студентов в зарубежные вузы?
Предложенный Европейской комиссией пакет по либерализации энергетического рынка вызвал оживленные дискуссии. С российской точки зрения, идею равенства внешних и внутренних участников рынка вроде бы следует не клеймить как проявление протекционизма, а, напротив, всячески приветствовать. Перефразируя высказывание канцлера ФРГ Ангелы Меркель, «Газпром» должен гордиться тем, что к нему относятся, как к «Майкрософту». Но, вероятно, кто-то всерьез опасается, что к французскому «Майкрософту» отнесутся иначе. Другое дело, что предложенный принцип расчленения энергоконцернов политически нежизнеспособен по ряду внутренних причин. Вполне возможно, что нежизнеспособна и идея создания независимого системного оператора. Поэтому все, что говорится по данному поводу, следует рассматривать не как последнее слово Брюсселя, а как начало большой дискуссии, в насущной необходимости которой я, надеюсь, сумел убедить читателя.
В обозримом будущем не стоит возлагать больших надежд на отношения Евросоюз – Россия. Москва вовсе не считает, что находится на пути к либеральному капитализму. Напротив, она уверена, что у нее свой путь. По этой причине одностороннее сближение российского законодательства с правилами сообщества в духе статьи 55 старого Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) невозможно, хотя тенденции, описанные Дмитрием Трениным, действуют на этом направлении. Наивно надеяться и на то, что проблема решится, если Россия ратифицирует Энергетическую хартию. Москва этого не сделает. В более широкой перспективе Европейскому союзу не мешает задуматься: а стоит ли вообще добиваться новой всеобъемлющей договоренности наподобие СПС? Чиновники могут годами обсуждать суть и значение общих ценностей, но не лучше ли направить энергию в более плодотворное русло?
Терпение – хорошая вещь в большой политике, но многие практические вопросы требуют безотлагательного решения. В рамках четырех общих пространств ЕС и Россия столкнулись с множеством проблем – от экологических угроз и пограничных конфликтов до либерализации торговых отношений и совместных внешнеполитических задач. В случае с энергетикой модные термины «гарантия поставок» и «гарантия спроса» можно расшифровать следующим образом: речь идет о максимальной прозрачности во всем, что касается ресурсов, спроса и планов на будущее. Возможно, в основу энергетического диалога следует положить принципиальное соглашение, которое придет на смену Энергетической хартии. Оно особенно необходимо сегодня, когда стороны пересматривают политику взаимоотношений и уделяют пристальное внимание новым партнерам. Но смогут ли эти новые тенденции способствовать диалогу? Найти решение будет нелегко, пока стороны рассматривают международные отношения с принципиально разных позиций.
