Какую цену готовы заплатить российские лидеры за попытку стабилизации американо-российских отношений и ухода от дорогостоящей и продолжительной конфронтации с Америкой, которая значительно ограничивает стратегическую гибкость России в международной системе и одновременно создаёт тактические опасности? Ответ известен лишь другой стороне – президенту России Владимиру Путину. Но он – сам жёсткий переговорщик и вряд ли огласит этот ответ в скором времени.
В своей первой и единственной внешнеполитической речи в качестве кандидата в президенты (в Центре национальных интересов США в апреле 2016 года) Дональд Трамп заявил, что он верит в «возможное ослабление напряжённости и улучшение отношений с Россией, но с позиции силы».
Хотя многие в Вашингтоне и Москве заметили интерес Трампа к работе с Москвой, его заявление о том, что он будет пытаться делать это «с позиции силы» не получило должного внимания ни в одной из столиц. Теперь, когда он занял пост президента, его слова заслуживают более существенного внимания.
Судя по всему, российские официальные лица наконец-то приняли во внимание формулу «с позиции силы», когда министр обороны Джеймс Мэттис в середине февраля сказал министрам НАТО, что дипломаты альянса должны «вести переговоры с позиции силы». Министр обороны России Сергей Шойгу быстро отреагировал, назвав это «бесполезным». Вице-премьер Дмитрий Рогозин также отверг данную идею на своей странице в Facebook, подчеркнув, что, несмотря на западные санкции, военные закупки России возрастают из года в год.
Подобная реакция вполне объяснима, поскольку практически любое правительство вынуждено отвергать попытки давления извне и вмешательство во внутренние дела. Иначе это подорвало бы легитимность правительства, способного защищать национальные интересы. Немногие правительства могут долго существовать, будучи подчинёнными иностранному капиталу. Действительно, даже сильно зависящие от Запада правительства, например, в Афганистане, регулярно делают заявления в таком духе, чтобы продемонстрировать свою независимость от иностранного влияния.
Тем не менее бесспорным является тот факт, что Соединённые Штаты занимают более сильную позицию по отношению к России. По данным Всемирного банка, американская экономика в 2015 году превысила размер российской в тринадцать раз. Более того, согласно Стокгольмскому институту исследования проблем мира, военные расходы США в 2015 году были примерно в девять раз больше расходов России. Хотя некоторые эксперты сомневаются в сопоставимости статистики расходов на оборону, даже иные правила подсчёта не меняют этот массивный дисбаланс. Если добавить союзников США по НАТО, то экономический и военный разрыв между Россией и Западом ещё более усугубляется. Конечно, это силовое превосходство вовсе не означает, что США имеют более сильные позиции по отношению к России по любому вопросу и в каждом географическом регионе. Россия создала для себя узконаправленные «позиции силы» в Сирии и на востоке Украины, чему способствовала слабая и нечёткая политика США в обоих случаях.
Действительно, администрация Обамы не смогла эффективно использовать американскую мощь не только в отношении России, но и во многих других областях внешней политики США. Как бывший профессор права, ныне бывший президент Барак Обама, похоже, слишком сильно верил в международные институты, правила и нормы, не понимая, что на мировой арене институты, правила и нормы имеют такое же важное значение, как и сила, стоящая за ними.
В то время как очень мало американцев стремятся к новым военным конфликтам, в особенно с Россией, многие крайне критически настроены в отношении неспособности или нежелания Обамы использовать силу США во имя внешнеполитических целей. Одним из наиболее ярких заявлений экс-президента было его утверждение в марте 2014 года, что Россию нельзя «сдерживать от дальнейшей эскалации [на Украине] военной силой». Это был явный вызов десятилетней американской политике сдерживания. Нежелание Обамы пойти дальше слов о том, что применение химического оружия в Сирии стало «красной чертой», также говорило о многом.
В отличие от бывшего президента Обамы президент Дональд Трамп, похоже, обладает интуитивным пониманием силы. Возможно, это связано с его опытом переговорщика. В своей книге «Искусство сделки» он пишет:
В процессе заключения сделки нет ничего хуже демонстрации своего желания заключить её во что бы то ни стало. Другая сторона чувствует кровь, и тогда – пиши пропало. Лучше всего вести переговоры с позиции силы, а рычаги воздействия – ваша самая большая сила. Иметь такие рычаги означает иметь то, чего хочет другая сторона. А ещё лучше – то, что ей нужно. А лучше всего – то, без чего она не может.
Таково чёткое и сжатое объяснение того, что, вероятно, имеет в виду Трамп, рассуждая о переговорах с позиции силы.
В то же время президент Трамп, похоже, считает, что модернизация ядерного арсенала Америки и усиление вооружённых сил США может не только сделать Соединённые Штаты сильнее, но и повысить авторитет Вашингтона в глазах других держав. Более того, он утверждает, что противники США «не должны знать» о планах Америки, и, соответственно, часто отказывается отвечать на вопросы о том, как его администрация намерена реагировать на их действия. Примером тому служит недавний отказ президента Трампа отвечать на вопрос о Северной Корее. Вынуждая соперников и партнёров страдать от неопределённости по поводу действий США, Вашингтон также получает рычаги воздействия на них. Намёки на жёсткий ответ США создают такие рычаги, поскольку речь идёт о том, что, возможно, желательно или необходимо другой стороне – или о том, чего она всячески стремится избежать.
Разумеется, на практике рычаги воздействия США на Россию ограничены – в немалой степени потому, что мощный ядерный арсенал Москвы эффективно препятствует тому, чтобы Америка – или любая другая страна – пыталась заставить российское правительство действовать вопреки фундаментальным национальным интересам России. Однако в некоторых отношениях это менее важно, чем кажется, ведь никакие переговоры не могут вынудить другую сторону принять то, что она не хочет принимать; переговоры изначально предполагают готовность обеих сторон к участию. Безусловно, это знает и Трамп. В книге «Искусство сделки» он писал: «Нужно убедить другую сторону, что заключить сделку – в её интересах». Россия всегда может решить не работать с администрацией Трампа или не поддаваться на жёсткое переговорное требование США, пока российские лидеры готовы принимать издержки такого выбора.
Всё это означает, что президент Трамп, вероятно, стремится к «хорошим сделкам» с Россией, то есть таким сделкам, которые, по его мнению, дают Америке то, чего она хочет, и то, что ей нужно от Москвы, за минимальную приемлемую цену для Вашингтона. Этот подход будет особенно важен в условиях нынешнего политического климата в Вашингтоне, где попытки взаимодействовать с Россией не поощряются. Подобные переговоры могут быть неприятны для российских властей – никому не нравится быть объектом давления и манипуляций – но при этом они могут сослужить хорошую службу интересам как США, так и России.
Вопрос для российских лидеров состоит в том, какую цену они готовы заплатить за попытку стабилизации американо-российских отношений и ухода от дорогостоящей и продолжительной конфронтации с Америкой, которая значительно ограничивает стратегическую гибкость России в международной системе и одновременно создаёт тактические опасности. Ответ известен лишь другой стороне – президенту России Владимиру Путину. Но он – сам жёсткий переговорщик и вряд ли огласит этот ответ в скором времени.
Международный дискуссионный клуб «Валдай»
