Внезапное появление на Ближнем Востоке в середине 2014 г. религиозно-политического феномена «Исламское государство»* застало врасплох мировое сообщество. ИГ окончательно дестабилизировало обстановку в регионе, обрушило складывавшуюся десятилетиями систему государственных границ. Ранее аналогов ИГ не существовало. Даже пришедшее в середине 1990-х гг. к власти в Афганистане движение «Талибан» действовало в основном в пределах национальных границ, и не имело столь претенциозных глобальных амбиций. ИГ же, продвигая идею Халифата, претендует на распространение своего влияния едва ли не на весь мусульманский мир и даже за его пределы.
Очевидно, претензии ИГ превосходят его реальные возможности. Однако к концу 2014г. оно сумело консолидироваться, создать боеспособную армию, приступило к формированию своих инфраструктур, и даже заявило о намерении обрести собственную валюту. Наконец, ИГ успешно воюет против широкой международной коалиции. По мнению целого ряда политиков и военных, война с ИГ может затянуться на долгие месяцы. Кстати сказать, ее победоносный исход для участников коалиции представляется отнюдь не априорным. Фактически за считанные месяцы ИГ превратилось в субъект (пусть и экзотический) мировой политики.
Амбиции ИГ распространяются и на Россию. Глава этой организаций Абу Бакр аль-Багдади уже заявил о намерениях вовлечь в борьбу российский Северный Кавказ и даже угрожал лично президенту России Владимиру Путину за то, что он поддерживает сирийское правительство Башара Асада. Звучат угрозы и в отношении Центральной Азии, что также непосредственно затрагивает интересы России. Следует отметить, что на стороне ИГ воюет значительное число мусульман-граждан России. Называется цифра в 2 тыс. человек, по большей части выходцев с Северного Кавказа, однако также замечены и выходцы из других регионов, в частности, Крыма.
Действия ИГ так или иначе оказывают негативное воздействие на мусульманское сообщество России, в котором за последние годы наблюдается рост радикальных настроений. Хотя нельзя не признать и то, что в 2014 г. крупных эксцессов на почве религиозного радикализма не наблюдалось.
ИСЛАМО-ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ
По данным переписи 2002 г., число этнических мусульман в России составляло 14,5 млн человек, к настоящему времени оно превысило 16 миллионов. Присовокупив к мусульманам – гражданам РФ мигрантов из Центральной Азии и Азербайджана, мы получаем в итоге примерно 20 млн человек. Именно эта цифра обычно упоминается как духовными лидерами мусульман, так и российскими политиками, включая президента Владимира Путина.
В выступлениях российских официальных лиц нередко звучит термин «исламо-государственные отношения». С одной стороны, он некорректен, зато с другой – достаточно ясно отражает а) подход государства (власти) к исламу, и б) отношения между государством и мусульманским сообществом. Этот термин предполагает восприятие и мусульман России, и собственно ислама как некоего единого субъекта, онтологически равнозначного государству. В таком же контексте можно понимать российско-мусульманские отношения. Заметим, что также существуют выражения «отношения между Соединенными Штатами и мусульманским миром», «отношения США и ислама», «отношения мусульманского мира и Китая», «ислама и Европы» и т.д.
Исламо-государственные отношения включают в себя целый комплекс проблем политического, идеологического характера, неотделимых от вопросов этнической традиции, культуры, миграции. Эти отношения влияют на общую стабильность в стране.
В отличие от государственно-церковных отношений, которые, несмотря на некоторую противоречивость, представляются достаточно понятными и предсказуемыми, отношения государства с исламом и мусульманами складываются более извилисто.
В отличие от Советского Союза, у Российской Федерации не сформировалась общая религиозная политика. Во времена СССР религия считалась безусловным идейным оппонентом государства и была не просто отделена от него, но загнана в «гетто». Религия считалась достоянием старшего поколения, а ее отмирание – неизбежным. Вместе с тем отношение к ней советского государства было и прагматичным. Если православие уничтожалось, то ислам в Средней Азии и на Северном Кавказе воспринимался властью как неизбежное следствие отсталости проживающих там народов, которую приходилось терпеть. В этих регионах власть позволяла людям на какое-то время оставаться «невежественными», но была уверена, что советская модернизация рано или поздно поможет «аборигенам» преодолеть их религиозные заблуждения.
Первая (вынужденная) корректива официальной политики в религиозном вопросе произошла во время Великой Отечественной войны. Вторая, имеющая непосредственное отношение к исламу, начала проявляться на рубеже 1970–1980 гг. и была вызвана революцией в Иране и вторжением советских войск в Афганистан. Под влиянием этих событий в головах состарившихся советских вождей возникло подозрение, что ислам, в отличие от задавленного православия, – это больше чем религия, что он неожиданно оказался реальной политической силой. Кроме того, обнаружилось, что ислам амбивалентен и может стать как лозунгом антисоветского сопротивления (джихада), так и идеологией антизападной революции.
Думается, известную роль здесь сыграли некоторые советские востоковеды, сумевшие продраться сквозь чащобу марксизма-ленинизма и донести до трезвомыслящих высокопоставленных чиновников объективное мнение о реальной обстановке в мусульманском мире и о роли ислама в политике.
Уместно заметить, что в официальной советской науке ислам делился на «зарубежный» и «свой». При этом изучение «своего» ислама велось исключительно с позиций научного атеизма, было лапидарным и отдано на откуп этнографам. Что касается зарубежного ислама, то, хотя анализ проводился с марксистских позиций, ученым все же удавалось уходить от трафаретов и представлять мусульманскую религию более многомерно.
К концу горбачевской перестройки отношение власти к религии начинает коренным образом меняться. Из вечного оппонента, даже врага, религия превращается в хранительницу нравственных устоев, в каком-то смысле в союзницу государства. Переломным моментом стало празднование в 1988 г. тысячелетия крещения Руси.
Религиозное возрождение начинается с православия, к которому с небольшим опозданием (и некоторой осторожностью) подключается ислам. Уже в 1989 г. состоялись торжества по случаю принятия ислама волжской Булгарией, а заодно и 200-летия Духовного управления европейской части России и Сибири (ДУМЕС), бывшего тогда одной из двух и наиболее влиятельной организационной структурой мусульман на территории Российской Федерации (другой было Духовное правление мусульман Северного Кавказа – ДУМСК). По этому поводу ДУМЕС получило поздравления и от Совета министров РСФСР, и от Святейшего патриарха Московского.
При Горбачёве советское государство, а после 1991 г. – российское относилось к религиозному возрождению спокойно, поначалу видя в нем некий единый процесс. Однако сравнительно быстро выяснилось, что исламский ренессанс отличается от того, что происходит в православии, да и вообще между обеими религиями существует немалая разница. Большинство граждан России принадлежат к православной культуре, мусульмане составляют меньшинство. Возрождение ислама сопровождалось ростом этнонационалистических настроений, ислам быстро политизировался, становился формой социального и политического протеста, в начале 1990-х гг. начал использоваться сепаратистами, что особенно ярко проявилось в Чечне, хотя и не только там. После обрушения «железного занавеса» в мусульманские регионы России хлынули новые, ранее малоизвестные идеи, в том числе радикального толка. Российские мусульмане осознали свою религиозную идентичность, ощутили себя частью мировой мусульманской уммы. Наконец, если РПЦ была и осталась централизованным институтом, лояльным государству, то в мусульманском сообществе быстро сложилось несколько конкурирующих духовных структур.
Со всем этим и столкнулась российская власть, которая оказалась совершенно не готова к новой ситуации, плохо в ней ориентировалась и не сумела выработать разумный, прагматический подход к исламу, к тому, что происходило и происходит в мусульманских регионах страны.
Несмотря на формальную благостность в «государственно-исламских отношениях», власть не научилась четко формулировать отношение к тому, что касается культурной, собственно религиозной сферы. В ее подходе доминирует подход к исламу как к идеологии и политическому движению, угрожающему стабильности и даже целостности государства, несовместимому с законами и Конституцией. Публично это не признается, но де-факто власть относится к исламу с настороженностью, даже с боязнью. Это, впрочем, характерно и для европейской, американской и китайской правящих элит. Мало кто из находящихся у власти политиков отважится в этом признаться, однако подозрительное, даже неприязненное их отношение к исламу ни для кого не секрет.
КНУТ И ПРЯНИК
Оборотной стороной боязни ислама является требование от мусульман всеобщей и безусловной лояльности, добиться которой невозможно.
Во-первых, потому что ислам в России – полноценная часть мирового ислама со всеми присущими ему тенденциями, в том числе религиозным радикализмом, исламизмом, стремлением к созданию исламского государства (территории, управляемой шариатским законодательством). Эти тенденции присутствуют на всем пространстве уммы, и ни Северный Кавказ, ни даже проживший половину тысячелетия в христианском окружении Татарстан не могут быть от них изолированы. Российская власть все еще отказывается это признавать, полагая, что ее исламу чужды общемусульманские характеристики. Такой подход был типичен и для других постсоветских стран. В начале 1990-х гг. в Центральной Азии автору доводилось слышать, что Узбекистан-де не Египет, Киргизия – не Сирия, а на Северном Кавказе – что Дагестан не Алжир или Ливия. Имелось в виду, что на постсоветском пространстве якобы выработался некий иммунитет против религиозного радикализма, фундаментализма, исламизма, салафизма и пр.
Но уже к середине 1990-х гг. подобные иллюзии стали рассеиваться (хотя, например, в Казахстане они существовали до 2012 года). В частности, на постсоветском пространстве стал утверждаться и утвердился религиозный радикализм. Очевидно, само понятие носит оценочный характер. Суждение о том, где, с какого момента то или иное направление в исламе можно считать радикальным и далее экстремистским или, напротив, умеренным, условно и субъективно. Очевидно другое: основой современного радикализма является сформировавшийся на Ближнем Востоке, в странах Персидского залива, концепт исламской альтернативы, т.е. формирования общественного строя, государственной модели на принципах ислама. Поиск религиозной альтернативы стал ответом на несостоявшиеся в мусульманском мире в послевоенное время западную, советскую, национальную (арабский, баасистский, алжирский, йеменский и прочие социализмы, основанный на «Зеленой книге» Муаммара Каддафи ливийский путь и пр.) модели.
Во-вторых, ислам в России не может быть полностью послушен государству, поскольку через него, как и повсюду в мировой мусульманской умме, выражается социальный и политический протест против властной системы, не способной защитить интересы человека, в данном случае мусульманина, обеспечить социальную справедливость и выстроить нормальные отношения с обществом. Нынешняя российская власть, пораженная коррупцией, не может (или не хочет) добиться соблюдения ею же установленных законов, гарантировать безопасность граждан. Протест в таком случае неизбежен, а поскольку его далеко не всегда удается выразить в светской форме, через парламент, реальные, а не «карманные» оппозиционные партии, то в мусульманских регионах зачастую он оказывается облечен в религиозную форму. Власть же приписывает этот протест прежде всего влиянию извне, вторжению идей и несущих их радикальных миссионеров с Ближнего Востока, из Персидского залива, Афганистана и Ирана, иными словами – «внешним проискам».
Разумеется, отрицать внешнее влияние невозможно. После распада Советского Союза «железный занавес» обрушился не только на западных, но и на южных границах, через которые в мусульманскую Россию хлынул поток ранее неведомых религиозно-политических идей, которые не могли не внести сумятицу в головы и души мусульман, особенно молодых. Эти идеи не коррелировали с тем, что принято называть «традиционным исламом». Они обладали мощной социально-политической энергетикой и выглядели привлекательными и даже эффектными. «Новый ислам» попал на благодатную почву, подготовленную социально-экономическим и политическим кризисом постсоветского времени. Внутреннее недовольство неизбежно сочеталось с исламистскими (фундаменталистскими, ваххабитскими) посылами. В стране, в первую очередь на Северном Кавказе, складывалась исламская оппозиция, создание которой катализировалось первой чеченской войной.
К этому власть не была готова. Именно ее неспособностью, неумением выстраивать отношения с исламским инакомыслием объясняется упорное стремление Кремля списывать рост радикальных настроений среди мусульман, кризисную ситуацию в северокавказском регионе на внешний фактор. Внимание власти сосредоточено на политическом исламе, фундаментализме, ваххабизме, салафизме (с недавних времен наиболее употребительный термин). По мнению Леонида Сюкияйнена, «деятельность государства по отношению к политическому исламу чаще сводится к правоохранительным мерам и операциям силовых ведомств и крайне редко выражается в позитивных шагах, нацеленных на включение исламских ценностей в процесс политической стабилизации».
В 2001 г. в Чечне ваххабизм был запрещен указом президента республики, в том же году в Кабардино-Балкарии деятельность ваххабитов запрещена законом. Ранее в 1999 г. аналогичный закон приняли в Дагестане. На федеральном уровне закон о запрете ваххабизма не был принят, поскольку некоторым представителям духовенства и экспертам удалось доказать, что этот закон может сделать обстановку в мусульманских регионах еще более напряженной.
Опрос, проведенный в 2010 г. агентством Media-Orient на Северном Кавказе, показал непростое отношение местных мусульман к ваххабизму. Как к религиозно-политическому экстремизму к нему негативно относятся 73% опрошенных, позитивно – 22% (отрицательнее всего в Дагестане – 97% и Чечне – 86%, позитивнее в КБР – 39%). При этом, как подчеркивает Заид Абдулагатов, «разница между теми, кто за запрет ваххабизма как религиозно-экстремистского течения в исламе, и теми, кто за запрет ваххабизма как религиозного течения на территории России, оказалась существенной: 82,8 и 42,2% (по опросу в Дагестане)».
В России под запрет попали практически все исламистские организации – «Высший военный Маджлисуль Шура объединенных сил моджахедов Кавказа», «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана», «База» («Аль-Каида»), «Асбат аль-Ансар», «Аль-Джихад» («Аль-Масрий»), «Аль-Гамаат аль-Ислямийа», «Братья-мусульмане», «Лашкар-И-Тайба», движение «Талибан», ИДУ (как вариант – Исламская партия Туркестана), «Джам’ийят аль-Ислах аль-Иджтима’ий», «Джам’ийят Ихья ат-турас аль-Исламий», «аль-Харамейн». Региональные власти запретили организации, действующие непосредственно на подведомственной им территории. В частности, в Дагестане это «Джамаат Дагестана», «Джамаат Шариат», «Джаннет». Большинство этих организаций замечено в терроризме. Но одновременно с ними в терроризме были обвинены многие джамааты, а главное – простые мусульмане, которые, не будучи причастны к терроризму, разделяли идеи «нового ислама» и критиковали как власть, так и лояльное ей традиционное духовенство, а заодно оказывали поддержку членам своих родов, участвовавших в сопротивлении, за что также поплатились.
Борьба власти, особенно местной, против исламистов ведется далеко не всегда с соблюдением норм закона. Известны случаи уничтожения (сожжения) домов, принадлежащих семьям подозреваемых в связях с исламистами; к задержанным боевикам, просто к тем, кто, по мнению силовых органов, связан с исламистской оппозицией, нередко применяются пытки. О методах борьбы против оппозиционеров можно судить по словам заместителя министра внутренних дел Чечни Апти Алаудинова. Выступая по одному из грозненских каналов, он сказал: «Клянусь ниспосланным Кораном, если есть хоть малейшее сходство с ваххабитами…, я лично сказал – косить. Кого можно посадить, сажай. Если есть возможность что-то подбросить в карман – подбрасывай. Делай, что хочешь и убивай, кого хочешь».
С другой стороны, власть – как федеральная, так и региональная – осознает, что жесткий прессинг оппозиции не всегда продуктивен. Требуется не только кнут, но и пряник. Диалог неизбежен. Кремль вступил в него еще в 2001 г., когда Владимир Путин пошел на компромисс с частью чеченской оппозиции и рискнул назначить главой чеченской администрации муфтия Ахмад-хаджи Кадырова, длительное время сражавшегося против федералов под знаменем джихада. Опыт оказался успешным – Ахмад-хаджи, а впоследствии его сын Рамзан, сумели добиться стабильности в Чечне, сохраняя лояльность Кремлю. То, каким образом стабильность была достигнута, – отдельная тема. Однако факт остается фактом – Чечня стала сравнительно спокойным регионом.
Конечно, кремлевский опыт диалога с чеченской оппозицией по понятным причинам не может быть использован в других республиках Северного Кавказа, но диалог как таковой остается одним из главных и неизбежных путей к стабильности. Сегодня этот диалог, который ведется в треугольнике «традиционный ислам – салафизм – государство», является пунктирным, малорезультативным, однако он становится фактором религиозно-политической обстановки на Северном Кавказе.
Сосредоточив внимание на Северном Кавказе, федеральный центр недооценил угрозу ухудшения обстановки в мусульманских регионах Поволжья, а также в Башкортостане и на Урале. Тем временем там происходит радикализация настроений мусульман, особенно молодежи. У этого процесса есть как внутренние, так и внешние причины. Важным фактором оказалась «домашняя» – с Северного Кавказа и зарубежная – из Центральной Азии мусульманская миграция, вместе с которой в Россию все интенсивнее проникают эмиссары таких организаций, как «Хизб ут-Тахрир», члены и сторонники которой проводят в Поволжье массовые публичные акции. Исламские радикалы взаимодействуют с местными националистами. Обостряется борьба между носителями традиционного и нового, салафитского ислама. В 2012 г. был тяжело ранен муфтий Татарстана Ильдус Файзов, убит крупнейший идеолог исламского традиционализма Валиулла Якупов. Начиная с 2012 г. политики и эксперты заговорили о кавказизации, или дагестанизации Поволжья, в первую очередь Татарстана. Такая оценка грешит алармистским налетом, однако игнорировать активность религиозного радикализма нельзя.
Относительно новым феноменом является обозначившаяся в начале 2010-х гг. исламизация мигрантов, которые подчеркивают свою религиозную идентичность, заявляют о потребности соблюдать религиозные обряды и стремлении следовать «исламскому образу жизни». Сегодня во время праздников Рамадан-байрам и Курбан-байрам вокруг Московской соборной мечети собирается примерно 100 тыс. человек, большинство из которых – выходцы с Кавказа и из Центральной Азии. Описывая обстановку в столице в праздник Курбан-байрам, журналист Александр Корчницкий отмечал, что «Москва перешла на осадное положение».
К тому же в столице не хватает мечетей: на 1,5 млн мусульман их всего четыре (по другим расчетам, пять и даже более). Мэр Москвы Сергей Собянин полагает, что и этого вполне достаточно, поскольку большинство московских мусульман составляют приезжие, от которых и исходят пожелания о строительстве новых мусульманских храмов. Не хватает мечетей и в других российских городах, в том числе на Урале, в северных регионах, а также в Сибири. Эта проблема будет обостряться с ростом числа мигрантов. Против строительства новых мечетей выступают жители-немусульмане. В 2013 г. в московском районе Митино прошла демонстрация против строительства мечети, в которой приняли участие свыше тысячи человек – цифра достаточно солидная, если учесть, что манифестации Коммунистической партии РФ в том же районе собирают обычно одну-две сотни участников.
Среди славянского населения растут националистические настроения, увеличивается число конфликтов, погромов, растет их массовость и ожесточенность. Яркими примерами стали июльские 2013 г. волнения в городе Пугачёве Саратовской области, в ходе которых местные жители требовали высылки чеченцев, и октябрьские события в московском районе Бирюлево, где в антимигрантских погромах приняли участие несколько тысяч москвичей. Формально все это не имеет отношения к исламу. Собственно исламофобские настроения в ходе межэтнических трений почти не отмечены. Тем не менее в общественном сознании миграция, как внутренняя – с Северного Кавказа, так и внешняя – из Центральной Азии, связывается с религиозной принадлежностью «чужаков».
На обстановку в российском мусульманском сообществе оказывают воздействие последствия «арабской весны», которую вряд ли можно считать завершенной. Радикальный исламизм, несмотря на ряд поражений, сохраняет высокую энергетику, обладает достаточным политическим и военным потенциалом. Например, в рядах сирийской оппозиции сражаются российские мусульмане. Глава ФСБ Александр Бортников называл цифру в 200 человек. По другим данным, их число колеблется от 800 до 2 тыс. человек. По словам верховного муфтия Сирии Ахмада Бадреддина Хасуна, всего из стран СНГ, включая Россию, на стороне сирийской оппозиции сражается 3,3 тыс. бойцов. Часть из них возвращаются в Россию, где будут искать применение нерастраченной энергии, усилив радикальный и экстремистский сегмент ислама.
Власть видит сложность процессов, происходящих в мусульманском сообществе, опасается роста радикальных настроений. Активность радикалов, латентная гражданская война на Северном Кавказе, регулярно происходящие теракты, исламизация миграции, обострение межэтнических отношений, влияние на российских мусульман «арабской весны» – все это требует выработки, наконец, внятной политики в отношении ислама и мусульман, переосмысления некоторых прежних подходов.
ИСЛАМ ТРАДИЦИОННЫЙ И НЕ ОЧЕНЬ
Попытка обозначить, что федеральный центр стремится скорректировать взгляд на ислам и мусульман, предпринята в октябре 2013 г. во время встречи президента Путина с главами ведущих духовных управлений мусульман. Встреча была приурочена к 225-летию созданного в 1788 г. по указу императрицы Екатерины II Оренбургского магометанского собрания (с резиденцией в Уфе), которое стало первым государственным институтом по организации жизни мусульманского сообщества, и одновременно систематического контроля над ним. В этом совпадении прослеживается четкая символика. Еще в мае 2013 г. Путин заявил о необходимости придания памятной дате государственного статуса, поскольку дело касается исламо-государственных отношений, что свидетельствует о стремлении четче, чем прежде, определить место ислама в жизни государства и общества.
Привычно констатировав, что «ислам внес неоценимый вклад в духовное и культурное развитие нашего общества», Путин обозначил ряд конкретных проблем. Среди них – «социализация ислама», которая в его представлении является «развитием традиционного мусульманского образа жизни, мышления, взглядов в соответствии с современной социальной действительностью в противовес идеологии радикалов». Это определение требует детализации, которую, видимо, надлежит разработать мусульманским духовным лицам. Вопрос в том, способны ли на это мусульманские священнослужители, которых, по справедливым словам Путина, разделяют «внутренние дискуссии и споры о верховенстве»?
Владимир Путин вновь подтвердил официальное разделение ислама на традиционный и нетрадиционный. Власть игнорирует тот факт, что многие ученые, имамы и богословы, даже политики, особенно в мусульманских регионах, пытаются отойти от упрощенной дихотомии «традиционный–нетрадиционный ислам», считая ее некорректной и даже опасной, раскалывающей общество. Однако на федеральном уровне проще поделить ислам (впрочем, как и все остальное) на «свой» и «чужой». Думается, раньше или позже, скорее даже раньше, от дуалистичной трактовки придется отказаться, заменив ее на нечто более усложненное. Очевидно, иная формулировка должна исходить из тезиса о «единстве ислама в его многообразии». Интересно другое: какое направление в исламе будет преобладать в российском мусульманстве, следовательно – с каким исламом предстоит иметь дело государству. Скорее всего, произойдет синтез традиционного и нетрадиционного исламов, при некотором преобладании последнего. Будет ли это т.н. «современный ислам», способный ответить на вызовы XXI века? И, разумеется, какие отношения у него будут складываться со светской властью?
Пока же традиционный ислам консервативен, менее динамичен, зациклен на поддержании этнических кавказских, татаро-башкирских традиций. Он проигрывает сопернику на ниве богословия, что также признано, хотя и косвенно, в президентском выступлении (Путин отметил общий низкий уровень исламского богословия). Традиционный ислам не в состоянии дать ответ на современные вызовы. В глазах молодого поколения он уступает в привлекательности и энергии исламу нетрадиционному.
В то же время, несмотря на противостояние, у последователей двух направлений имеются точки соприкосновения, это обстоятельство и есть основа для исламо-исламского диалога, который может способствовать улучшению религиозного климата и снижению уровня напряженности в мусульманском сообществе.
Жесткое деление ислама на традиционный и нетрадиционный в некоторой степени условно. В конце концов, и традиционалисты, и их оппоненты-салафиты выступают за установление исламского образа жизни, за исламскую традицию, включая шариат как регулятор жизни, как базу заповедей поведения человека – мужчины и женщины. Разница в том, что, во-первых, традиционалисты проявляют большую терпимость, склонны прощать нарушителей исламской этики, тогда как салафиты считают это недопустимым и их строго наказывают (порой наказанием, например, за продажу алкогольных напитков бывает смертный приговор). Во-вторых, традиционалисты полагают, что сотворить исламское пространство можно в пределах Российской Федерации, тогда как их оппоненты утверждают, что это возможно, только в независимом исламском государстве (имарате). Да, различия между традиционалистами и салафитами велики, однако «мостик» между ними, похоже, начинает постепенно строиться, хотя дорога навстречу друг другу очень трудна и извилиста.
Другой важный пассаж выступления Путина касается политического ислама. Так, критикуя радикалов, российский президент почти вскользь, но все-таки замечает, что процесс политизации религии – «далеко не всегда позитивный процесс». Тем самым он а) признает легитимность политического ислама и б) то, что политический ислам необязательно негативен. Этот новый акцент стал особенно заметен из-за влияния «арабской весны», продемонстрировавшей высокий политический потенциал ислама. Напомним, что после победы представителя «Братьев-мусульман» Мухаммада Мурси на выборах в Египте Путин встретился с ним, тем самым признав, что диалог с исламистами возможен. (Впрочем, у Кремля и до того имелся опыт работы с исламистами, например, с палестинским движением ХАМАС.)
По выражению президента Дагестана Рамазана Абдулатипова, хотя религия конституционно отделена от государства, само государство не отделено от верующих. Если согласиться с таким подходом, то становится очевидно, что ислам является «политическим фактором», следовательно, может использоваться для выражения разных политических взглядов и мобилизации на любые, в том числе оппозиционные (включая самые радикальные), действия. Прежде всего это характерно для Северного Кавказа, однако ислам служит политическим инструментом и на иных территориях проживания мусульман, в частности в южных регионах России, в Поволжье, с некоторых пор на Урале, в Сибири.
Также примечательно обращение Путина к мусульманским лидерам с просьбой (или приказом?) внести вклад «в социальную адаптацию людей, которые приезжают в Россию жить и работать». Этот призыв свидетельствует о том, что в Кремле, наконец, обратили внимание на исламизацию миграции из Центральной Азии и пытаются воздействовать на мигрантов с помощью российского мусульманского сообщества. Однако вопрос о том, как это сделать, также остается открытым. Ведь некоторые священнослужители-татары недовольны, а то и напуганы тем, что среди приходящих на пятничную молитву и проповедь большинство (иногда до двух третей) составляют некоренные жители – мигранты из Центральной Азии и выходцы с Северного Кавказа. Известно несколько случаев, когда татарские имамы вообще отказывались работать в «своих» мечетях.
Формулируя задачи, стоящие перед мусульманским духовенством, Путин, как отмечено выше, выразил недовольство, даже раздражение постоянными склоками между крупнейшими мусульманскими духовными организациями – ЦДУМ и Советом муфтиев России. Отметим, что светская власть давно отказалась от идеи создания единого духовного управления для татаро-башкирского ареала, а также его аналога на Северном Кавказе, как это было при Советской власти. Все нынешние организации, в том числе Координационный центр мусульман Северного Кавказа, муфтият Татарстана, всегда лояльны федеральному центру и фактически конкурируют между собой за большую к нему приближенность. Интересно, что средством в этой междоусобице были взаимные обвинения в ваххабизме и сочувствии экстремистам. С другой стороны, одни чиновники поддерживали и поддерживают ЦДУМ, другие, особенно московские – благоволят СМР.
Кстати, среди мусульманского духовенства преобладает интеграционная тенденция. В 2010 г. Лига (Союз) мусульманских журналистов России провела исследование, в ходе которого выяснилось, что 55% мусульманских духовных авторитетов однозначно выступают за создание единой религиозной структуры с единым муфтием во главе. Еще 20% разделяют эту идею с оговорками. Среди духовных лидеров есть и те, кто выступает за восстановление советской системы контроля над религиозной жизнью. Например, глава Астраханского муфтията Назымбек Ильязов считает, что «в советские времена духовенству гораздо проще было работать». «Сейчас жизненно важно возрождение советской традиции управления религиозной сферой общественной жизни». Необходимо создание государственного органа, института уполномоченных. «Духовные управления мусульман должны работать в интересах государства».
Выступление Путина с восторгом встречено лояльным власти мусульманским духовенством и близкими к нему экспертами. Показателен материал, опубликованный на сайте «Ислам.ру» и названный «Речь Путина – новая веха в истории отношений РФ с исламом». В статье Юрия Михайлова отмечается сделанная президентом «беспрецедентная ставка на просвещение и возрождение интеллектуализма в российском исламе», на необходимость создания национальной теологической школы ислама, а главное – на «социализацию исламского сообщества».
Станет ли путинское выступление в Уфе неким предисловием к переосмыслению отношения государства к исламу, сказать наверняка невозможно. Реализация высказанных пожеланий займет длительное время и потребует последовательных усилий как со стороны светской власти, так и государства. К тому же Путин ушел от такой проблемы, как растущая обособленность наиболее проблемного мусульманского региона – Северного Кавказа, его социокультурного дрейфа от «российского континента». Жители Кавказа, которым в массе чужды сепаратистские настроения, все больше надеются решить местные социальные, культурные, да и политические проблемы, исходя из норм местной традиции – правил адата, а в последние годы – и шариата, выступают за легализацию исламского законодательства. Возврат к традиции, или архаизация, является реакцией на продолжающийся в регионе не один год системный кризис, следствием которого стало плохо или вообще не действующее федеральное законодательство, крайне высокий уровень коррупции, произвол властей. К традиции апеллируют как лояльные власти представители духовенства, общественные деятели и политики, так и исламские оппозиционеры.
Российская власть упрощает ситуацию, делая акцент на ее политической составляющей. Федеральный центр борется против экстремизма и сепаратизма, однако уходит от ответа на вопрос, каким образом в светском государстве можно жить по религиозным нормам. В Кремле не хотят задумываться о проблеме «цивилизационного», несепаратистского движения Северного Кавказа от России, игнорируя то, что вектор российской гражданской идентичности не всегда совпадает, а иногда и противостоит вектору идентичности религиозной. Этот вопрос Путин в своем выступлении опустил.
«Суть этого (кавказского двухсотлетнего) сопротивления во все времена заключалась в том, что кавказские мусульмане не могут принять порядки, законы и общественно-политические нормы, привнесенные сюда российским государством», – пишет кавказовед Руслан Курбанов и продолжает: «Было бы наивностью и грубейшей ошибкой считать, что за полтора столетия пребывания в политико-правовом пространстве России произошло полное свыкание народов с императивами ее государственности». Ему возражает другой знаток Кавказа Владимир Дегоев, который считает, что кавказцам «многое не нравилось, но именно так, как может не нравиться внутреннее устройство твоего дома или отношения между домочадцами». Кто бы ни был прав, но российской власти необходимо знать оба мнения.
Усложнение процессов, происходящих в российском мусульманском сообществе, события в мусульманском мире требуют от российской власти переосмысления отношения к исламу, в том числе политическому, отказа от стереотипов, выработки новых адекватных подходов к сложившейся ситуации. Это тем более важно, что, по мнению многих экспертов, в скором времени стране предстоит пережить экономический кризис. Если этот кризис разразится, то это приведет к обострению политических проблем, а также к ухудшению и без того напряженных межэтнических отношений.
Одной из форм выражения социального протеста в мусульманских регионах является ислам. Это имеет место не только на Северном Кавказе, но также и в других регионах, где проживает значительное число мусульман. Религиозные фобии окажут негативное воздействие на межэтнические противоречия. У Кремля же остается мало времени для модернизации политики отношения к исламу и происходящему в мусульманской среде России.
И здесь опять-таки следует учитывать внешний фактор, конкретно – обстановку на Ближнем Востоке и активность «Исламского государства». Если она продолжится, то, скорее всего, рикошетом отразится на российских мусульманах, включая жителей Волго-Уральский региона. К тому же, некоторое количество (счет идет на десятки) участников военных действий в Сирии и Ираке, возвратившись на родину в Россию, могут стать рассадниками радикальных настроений. А это в свою очередь создаст для власти дополнительные проблемы.
* Запрещено в России.
