Выдающийся французский мыслитель и историк религии Эрнест Ренан в своей Сорбоннской лекции (1882) дал определение нации: «Нация – это душа, духовный принцип. Две вещи, которые в действительности являются лишь одной, создают эту душу, этот духовный принцип. Одна относится к прошлому, другая – к настоящему. Одна является совместным обладанием богатым наследием воспоминаний, другая есть актуальное согласие, желание жить вместе, воля продолжать пользоваться доставшимся неразделенным наследством».
Несомненно, что две составляющие формирования нации теснейшим образом взаимосвязаны, и важной предпосылкой желания жить вместе оказывается политический менеджмент богатого наследия воспоминаний. Сегодня для обозначения такого менеджмента чаще всего используется термин политика памяти. Ее можно рассматривать как функционирующую систему взаимодействий и коммуникаций различных акторов относительно политического использования прошлого. Иначе говоря, политика памяти – один из важнейших инструментов формирования макрополитической идентичности того или иного сообщества.
Сложную систему взаимодействий и коммуникаций в рамках политики памяти нельзя редуцировать до линейного процесса нациестроительства на основе использования различных практик коммеморации, преподавания истории и представления исторических сюжетов в популярных медиа и т.д. Все гораздо сложнее, поскольку устремления участников процесса зачастую оказываются разнонаправленными, а в основе их действий могут быть не только идеи сплочения нации, но и гораздо более приземленные задачи укрепления конкретного социально-политического порядка или, напротив, его подрыва. Не остаются в стороне и факторы внешней среды, связанные с позитивным или негативным отношением к макрополитической идентичности другого сообщества.
Следует подчеркнуть, что основным драйвером политики памяти в той или иной стране выступают интересы, устремления и действия внутренних сил, направленные на утверждение той или иной трактовки истории. Но на определенном этапе взаимодействий относительно прошлого может резко возрасти роль внешних игроков, способных существенно повлиять на содержание и направленность политики памяти в той или иной стране. Все чаще политика памяти становится предметом межгосударственных интеракций; по этому кругу проблем начинают формировать свою собственную позицию и наднациональные структуры (прежде всего Европейского союза).
Расходящиеся траектории европейской политики памяти
Проблемы политики памяти неоднократно обсуждались на страницах журнала «Россия в глобальной политике», в частности, в публикациях Алексея Миллера и Ольги Малиновой. Стоит ожидать дальнейшего продолжения дискуссии, поскольку политика памяти отдельных сообществ способна выступать фактором динамики конфликтов как внутри отдельных стран, так и на международном уровне. С помощью политики памяти конфликты можно разжигать, но можно превратить ее и в инструмент постконфликтного урегулирования. Строго говоря, политика памяти в странах послевоенной Западной Европы внесла важнейший вклад в переработку трагического опыта Второй мировой войны, преступлений нацистского режима и формирования на этой основе консолидирующего исторического нарратива.
Как убедительно показала Алейда Ассман, Холокост стал базовым элементом европейской политики памяти. В основе такого подхода – понимание уникальности Холокоста как главной европейской трагедии XX века, осознание коллективной вины и ответственности всех народов Европы за эту трагедию. Коллективная ответственность европейцев опиралась на понимание того, что в Холокост была вовлечена не только нацистская Германия и ее союзники, но также население оккупированных территорий. Холокост стал нитью, связывающей общеевропейский исторический нарратив XX века. Ключевая роль Холокоста в политике памяти Европы и в целом Запада получила институциональное воплощение в таких структурах, как Международный альянс памяти Холокоста, Всемирный форум памяти Холокоста и т.д. Холокост постепенно становился ключевым элементом политики памяти в странах Западной Европы с 1970-х – 1980-х гг., и с начала 2000-х гг. он прочно закрепился в общеевропейских коммеморативных практиках.
Закрепление за Холокостом центральной роли в европейской политике памяти совпало с постепенным присоединением к Евросоюзу многих бывших социалистических стран Центральной и Восточной Европы. Коммеморация Холокоста фактически стала одним из требований к новым членам ЕС, маркером принадлежности к «европейской семье» и приверженности «европейским ценностям». Однако для политических элит стран Центральной и Восточной Европы такая политика памяти оказалась дискомфортной. В частности, это вызвано тем, что зачастую связанные с нацистской Германией и причастные к Холокосту местные акторы после войны сформировали ядро антисоветского сопротивления и теперь прославляются в качестве национальных героев. Особенно это относится к странам Балтии. В результате, став полноправными членами ЕС, эти государства только поверхностно приняли повестку европейской политики памяти, сфокусированную на Холокосте.
Одновременно они начали продвигать на европейской арене собственную политику памяти, представляющую эти страны как жертвы и коммунизма, и – в меньшей мере – нацизма. Заручившись поддержкой некоторых видных западноевропейских политиков и интеллектуалов, новые члены единой Европы значительно преуспели в этом направлении. Постепенно отходя от центрального значения общеевропейской ответственности за геноцид евреев и акцентируя линию на самовиктимизацию, перенося ответственность на внешние тоталитарные силы, они заложили основу для новых конфликтов и даже для «войн памяти».
Декларации Европейского парламента и Парламентской ассамблеи ОБСЕ, принятые в 2009 г., можно интерпретировать как победу новой версии политики памяти. Обе резолюции упоминали уникальность Холокоста и не уравнивали напрямую коммунизм и нацизм. Тем не менее общая смена акцентов уже тогда была очевидна.
В настоящее время можно говорить и о более долгосрочных последствиях такого сдвига в европейской политике памяти. Расширение Европейского союза в 2004 г., по сути, похоронило надежды на то, что консенсус относительно прошлого может стать фактором дальнейшей консолидации Евросоюза. Как верно отметил Алексей Миллер, «политика памяти, и, шире, культура памяти оказались не клеем, а растворителем, который разъедает единство ЕС». Разъединяющая роль актуальной версии политики памяти могла игнорироваться до тех пор, пока сам Евросоюз рассматривался как уникальный пример успешного интеграционного проекта. Но теперь это уже далеко не так. После «Брекзита» неизбежной становится масштабная перегруппировка сил в ЕС, причем наиболее вероятный ее сценарий (несмотря на заверения Жана-Клода Юнкера и других еврократов) – «Европа разных скоростей». И вот здесь-то можно ожидать, что политика памяти станет весьма эффективным инструментом дивергенции.
Однако и это еще не все. Центрально- и восточноевропейские механизмы коллективной памяти, «подмявшие» под себя европейскую политику памяти, при их распространении на страны постсоветского пространства порождают напряженность, вступая в конфликт как с конструируемой в России макрополитической идентичностью, так и с идентичностями, восходящими к советскому времени. Динамику украинского кризиса, особенно такие его стадии, как отделение Крыма и провозглашение «народных республик» на востоке Украины, невозможно адекватно реконструировать без учета этого клинча идентичностей. Дальнейшее развитие событий на территории Украины, подконтрольной киевским властям, также необходимо рассматривать в контексте этого конфликта идентичностей, который сегодня лишь кажется подавленным.
Украинские исторические нарративы
В независимой Украине конкурируют между собой два основных исторических нарратива. В научном отношении оба подхода так или иначе опираются на трактовки истории Украины, представленные главным образом в трудах Михаила Грушевского и его последователей. В то же время современные интерпретации характеризуются реверсивностью, подстраиванием исторического материала под реалии постсоветской Украины («украинизация» истории Киевской Руси – один из множества примеров), подчеркиванием украинской особости даже применительно к тем периодам, когда Украина входила в состав Российской империи и Советского Союза.
Более радикальный нарратив можно назвать националистическим. Он прослеживает телеологическое движение украинского народа к собственной государственности и основан на героизации борцов за ее независимость и развитие. Также подчеркивается статус украинского народа как жертвы внешних сил, особенно «России–СССР». Соответственно, в рамках этих представлений негативно воспринимается советский период Украины и восхваляются борцы с ним. Лавры героев достаются ОУН-УПА как антисоветским борцам за украинское государство. Однако причастность этих групп к Холокосту и антипольским акциям преимущественно замалчивается или даже отрицается. Необходимо отметить, что такой взгляд активно поддерживается украинской диаспорой, роль которой в украинской исторической политике весьма значительна.
Оппоненты подобной линии также придерживаются многих элементов национального нарратива, особенно в отношении истории страны до XX века. Советский период они оценивают не столь отрицательно. Например, Голодомор занимает важное место, однако он не подается как геноцид украинского народа. Негативно воспринимается радикальный национализм, особенно ОУН-УПА. Используются советско-ностальгические чувства части населения Украины. Своеобразной квинтэссенцией можно считать книгу бывшего президента Леонида Кучмы с красноречивым названием «Украина – не Россия».
Различия в культурах памяти Украины, несомненно, имеют региональное измерение, которое сохранилось даже после 2014 года. Правда, вместо упрощенного деления на Запад и Восток необходимо рассматривать гораздо более нюансированную картину политико-географического и социокультурного ландшафта.
«Україна – це Європа» как лейтмотив политики памяти
В различных версиях украинской политики памяти в разных пропорциях и вариациях присутствовали мотивы как дистанцирования от России, так и исторически «предначертанного» европейского пути (даже при том, что и в радикально-националистической версии присутствуют ноты недоверия к европейскому Западу). По-настоящему мощный импульс «европеизация» украинской политики памяти получила после «оранжевой революции», когда курс на евроинтеграцию вошел в число политических приоритетов Киева. Впоследствии даже политические силы и лидеры, приходившие к власти с пророссийскими лозунгами или же воспринимаемые как лояльные Москве, продолжали дрейф в сторону Европы.
В свою очередь, Евросоюз пытался все более активно поддерживать проевропейские устремления на Украине, в Молдавии и других странах постсоветского пространства. В 2009 г. Брюссель запустил программу Восточного партнерства, целью которой провозглашались более тесное сотрудничество с государствами-участниками и постепенное приближение их к европейским нормам и ценностям. Программа должна была активизировать ранее начавшиеся институциональные преобразования, призванные приблизить эти страны к европейским стандартам демократии, политического управления и рыночной экономики. Своеобразной промежуточной кульминацией этой политики стало подписание в последние годы соглашений об ассоциации ЕС с Украиной, Молдавией и Грузией, а также введение безвизового режима. Тем не менее остается вопрос – в какой мере решения Брюсселя обусловлены реальными успехами этих государств в реформах, а в какой – обострившимся геополитическим противостоянием с Россией. Достижения Украины, как и Молдавии, в процессах демократизации, развития свободного рынка, социальных программ и инфраструктуры вызывают значительную критику. Однако процесс евроинтеграции не сводился только к реализации или зачастую имитации политических и экономических преобразований. Одним из негласных требований Брюсселя к стремящимся к евроинтеграции постсоветским государствам было принятие норм европейской политики памяти. Выполнение этих условий рассматривалось как входной билет в «европейскую семью».
Для сменявших друг друга после «оранжевой революции» киевских властей соблюдение общих правил европейской политики памяти становилось необходимостью. В то же время у них появилась возможность использовать европейскую политику памяти в своих целях. Постепенное формирование двух противоречащих друг другу тенденций европейской политики памяти предоставило Украине возможности для маневра. И власть, и оппозиция пытались использовать ключевые мотивы европейской политики памяти в борьбе с политическими оппонентами.
В период президентства Виктора Ющенко украинская историческая политика была четко ориентирована на националистический нарратив, при этом значительно усилилось влияние украинской диаспоры. Ключевыми элементами исторической политики Ющенко стали восхваление и героизация ОУН-УПА и упор на жертвенный нарратив украинской истории в советские годы, с фокусом на Голодомор как геноцид украинского народа. Европейская политика памяти, на тот момент опиравшаяся на тенденцию общеевропейской ответственности, создавала для повестки Ющенко определенные трудности.
Стремление Ющенко к героизации ОУН-УПА и широкомасштабная национальная и международная кампания признания Голодомора геноцидом вызвали значительный международный резонанс. Оба эти направления исторической политики Ющенко противоречили европейской тенденции общеевропейской ответственности. Попытки признания Голодомора геноцидом с числом жертв, превышающим Холокост, ставили под сомнение уникальность последнего для европейской истории и укладывались в парадигму поиска многими другими восточноевропейскими государствами своего собственного «геноцида». В свою очередь, героизация ОУН-УПА, известных своим участием в Холокосте, отрицала ответственность местного населения за трагедию. Парадоксальным образом основные элементы исторической политики прозападного президента Ющенко шли вразрез с тенденциями европейской политики памяти в эти годы. Это вызывало недовольство на общеевропейском уровне и в отдельных странах. Неудивительно также, что отношения с Израилем были напряженными.
Ющенко не игнорировал Холокост. Скорее, он активно использовал трагедию еврейского народа для продвижения собственной политики. В 2006 г., на 65-ю годовщину трагедии в Бабьем Яре, где нацисты и их местные коллаборанты расстреляли более 30 тыс. евреев, в Киеве прошел Международный форум памяти Холокоста. В своей речи на Форуме Ющенко подчеркивал важность Бабьего Яра как места не только еврейской, но общей трагедии различных этнических групп Украины. Он также опустил вопрос участия украинцев в Холокосте, подчеркнув при этом роль украинцев, спасавших евреев. Такой подход был заметен и при дальнейших коммеморациях Холокоста, в которых участвовали Ющенко и другие представители официального Киева. Годом позже, в следующую годовщину трагедии в Бабьем Яре, Ющенко возложил цветы к мемориалу расстрелянным там же членам ОУН. Кроме того, Ющенко неоднократно пытался представить Голодомор как «украинский Холокост». В декларациях и нормативных актах о Голодоморе и пояснительных записках к ним эти две трагедии нередко шли в паре. Холокост служил примером и аргументом к признанию за Голодомором статуса геноцида, криминальной ответственности за непризнание этого статуса и т.д. Ющенко пытался использовать символический вес Холокоста для обоснования и усиления своего подхода. Таким образом, он использовал коммеморацию Холокоста утилитарно, как для усиления своего аргумента о «геноцидном» характере Голодомора, так и для очевидного задабривания западных партнеров, возмущенных некоторыми его решениями в сфере исторической политики. Ющенко отрицал сам факт участия ОУН-УПА в антиеврейском насилии, что, впрочем, не убеждало его внутренних и внешних оппонентов.
В целом его политика укладывалась в распространенную в Восточной Европе концепцию уравнивания жертв двух тоталитарных режимов – нацизма и коммунизма – и исключения ответственности собственной нации за эти преступления. Такая радикальная политика мобилизовала те слои населения, которые не разделяли взгляды Ющенко на историю. В какой-то мере историческая политика способствовала победе на следующих выборах его оппонентов.
На президентских выборах 2010 г. победил Виктор Янукович. Многие наблюдатели воспринимали его успех как торжество пророссийских сил и связанного с ними нарратива украинской истории. В целом новое украинское руководство действительно было намного более открыто к сотрудничеству с Россией, в том числе и в сфере политики памяти. Так, например, в 2010 г. президенты Медведев и Янукович вместе возложили цветы к памятнику Голодомору. За два года до этого Медведев отказался приехать в Киев на годовщину трагедии, куда его пригласил Ющенко. Тем не менее дрейф Украины в западном направлении продолжился вплоть до ноября 2013 г., когда во многом неожиданно было принято решение приостановить подписание соглашения об Ассоциации Украины с ЕС, которое привело к началу Евромайдана.
По сравнению с националистическим курсом Ющенко, в исторической политике новой украинской власти укреплялась культура памяти, предполагавшая более позитивный взгляд на советский период и российско-украинские отношения за столетия совместной истории. Одновременно демонстрировался негативизм по отношению к радикальному украинскому национализму XX века. Тем не менее сохранялась общая приверженность концепции национальной истории в политике и образовании. Будучи преимущественно технократом, сам Янукович не имел выраженной линии исторической политики, которая во многом свелась к пересмотру некоторых решений его предшественника, в частности к отмене нормативных актов по героизации Шухевича и Бандеры. Если говорить о влиянии европейской политики памяти в этот период, то стоит отметить два момента. Первый касается введения новых школьных учебников истории министром образования Дмитрием Табачником, назначение и деятельность которого получили широкий общественный резонанс. Табачник известен на Украине своими пророссийскими взглядами. В программной статье, опубликованной в 2010 г., он призвал опираться в разработке новых учебников на «гуманитарный, антропоцентричный подход к истории». Единственная значительная отсылка к «европейской традиции» относится к решению не рассматривать в учебниках последние десять лет истории страны.
Другим важным моментом стало введение в 2011 г. Дня памяти жертв Холокоста. Это решение зафиксировано в одном из пунктов постановления Верховной рады о 70-летии трагедии Бабьего Яра. При этом в качестве Дня памяти жертв Холокоста было предложено 27 января, то есть Международный день памяти Холокоста и дата, не привязанная непосредственно к событиям в Бабьем Яре. В то же время в объяснительной записке к проекту постановления дата 27 января не только никак не эксплицирована, но и вовсе не упомянута, хотя очевидно, что за таким выбором стоит именно международный контекст. Интересно и то, что проект был предложен депутатом Коммунистической партии Украины. Очевидно, что это также была попытка политических сил, выступающих против курса на реабилитацию ОУН-УПА, создать коммеморативный день, который они могли бы использовать против своих идеологических противников.
После Евромайдана: сепарация памяти и ответственности
Антикоммунистические мотивы политики памяти вновь обрели актуальность в резко изменившемся политическом контексте сегодняшней Украины. После Евромайдана, бегства Януковича, событий в Крыму и Донбассе новое украинское руководство посчитало выгодным переформатировать символическое пространство и фактически перевести в еще более горячую фазу идущую в стране «войну памяти». В апреле 2015 г. Верховная рада в спешке приняла пакет из четырех законов – «Об осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов», «Об увековечении победы над нацизмом во Второй мировой войне», «О правовом статусе и чествовании памяти борцов за независимость Украины в ХХ веке» и «О доступе к архивам репрессивных органов коммунистического тоталитарного режима». Эти документы запустили официальную «декоммунизацию» украинского публичного пространства. Некоторые сторонники новой власти объясняли принятие этих актов задачами безопасности, поскольку отношение к советскому прошлому воспринималось именно как проблема национальной безопасности. Очевидно, что такая трактовка возникла в рамках идеологического противостояния с Россией и теми украинцами, которые скептически относились к принятой в Киеве линии. Однако несомненно, что эти законы отражают резко возросшее влияние националистических идей в украинских правящих кругах после Евромайдана.
Здесь также необходимо подчеркнуть ключевую роль Украинского института национальной памяти в разработке этих законов. Институт, созданный по примеру комиссий и институтов других стран с социалистическим прошлым, в последние годы стал источником множества резонансных решений и деклараций. Руководит институтом Владимир Вятрович, известный, в частности, своим отрицанием причастности ОУН и УПА к Холокосту. В одной из своих книг Вятрович утверждал, что УПА спасала евреев от нацистов, а не способствовала их уничтожению.
Первый закон – «Об осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов» – полностью соответствовал линии на самовиктимизацию. В преамбуле устанавливались связи с шестью решениями Совета Европы, ОБСЕ и Европейского парламента. Таким образом, авторы легитимизировали новый закон как часть общеевропейской тенденции. Решение Верховной рады имеет серьезные амбиции. Спектр предусмотренных мер очень широк: от запрета «тоталитарной символики» до ликвидации памятников советским лидерам и переименования населенных пунктов. Упоминающийся в законе нацизм в значительной степени является только удобным фоном и – посредством уравнивания двух типов тоталитаризма – аргументом для криминализации коммунизма. Налицо стратегия, нацеленная на подавление альтернативной культуры памяти. Европейские тенденции последних лет в политике памяти оказались удобной основой для обоснования такого решения внутриполитических задач. Кроме того, резкое ухудшение российско-европейских отношений после событий 2014 г. значительно расширило возможности для маневра в исторической политике для стран Восточной Европы. Евросоюз теперь смотрит сквозь пальцы на кампании и решения, которые раньше воспринимались как подрывающие отношения с Россией.
Закон «Об увековечении победы над нацизмом во Второй мировой войне» делает упор на «Второй мировой войне» и исключает ранее использовавшуюся формулу «Великая Отечественная война». Таким образом Верховная рада пытается исключить мемориальную культуру, связанную с нарративом «Великая Отечественная война». Она связывает Украину с другими странами бывшего Советского Союза, прежде всего с Россией, совместной борьбой с нацизмом, начиная с 1941 г. и опуская предшествующие события. Вместо этого предлагается альтернативная «Вторая мировая война», в которой Украина начиная с 1939 г. оказывается жертвой двух тоталитарных режимов. При этом игнорируется тот факт, что объединение «украинских земель» в единой республике произошло, во-первых, в результате событий 1939–1945 гг., во-вторых, из-за решений, принятых одним из «тоталитарных режимов». Важной новацией закона, в котором отражается столкновение двух трактовок того периода, является введение 8 мая «Дня памяти и примирения». В то же время он устанавливает 9 мая «День победы над нацизмом во Второй мировой войне (День победы)». Появление 8 мая в качестве «Дня памяти и примирения» неслучайно. В этот день многие европейские страны отмечают окончание Второй мировой войны, хотя резолюции ООН, на которые ссылается украинский закон, упоминают обе даты – и 8, и 9 мая – в качестве подходящих для коммеморации. В украинском случае под предлогом следования «европейским моральным и культурным ценностям» предпринимается попытка вытеснить предыдущий подход к коммеморации окончания войны.
Тем не менее это в значительной степени полумера. Украинские руководители очевидно осознавали силу традиции и поэтому не решились на полное исключение «Дня победы» и замены его «европейской» альтернативой. При этом украинское руководство пытается придать «Дню победы» другой смысл, что, в частности, отражено в новом полном названии памятной даты. Некоторые действительно остались неудовлетворены степенью изменений. В 2017 г. Институт национальной памяти предложил новую редакцию закона о государственных праздниках и памятных датах. Важным изменением стал перенос выходного дня с 9 мая на 8-е. Как объяснил Вятрович, такое решение должно подчеркнуть «европейскую традицию завершения Второй мировой войны». В данном случае следование «европейской традиции», однако, подчеркивает раскол в украинском обществе. Об этом свидетельствуют постоянные столкновения между группами населения, которые происходят в эти дни.
Тем не менее нельзя сказать, что нарратив «Великой Отечественной войны» исключен даже среди украинского руководства. В рамках идеологической борьбы вокруг вооруженного конфликта на востоке Украины украинские руководители нередко обращаются к элементам этого нарратива, пытаясь вложить в них новый смысл, но используя их символический заряд. Нередко события предстают в качестве нового этапа «героической борьбы украинского народа» с захватчиками, включающего также годы Второй мировой войны. Используются узнаваемые структуры и символы (например, «наш Сталинград»). Лидеры сепаратистских республик также активно эксплуатируют нарратив «Великой Отечественной войны» в собственной коммеморации вооруженного конфликта. Появление 9 мая в руках лидеров непризнанных республик фотографий погибших сепаратистских военных руководителей в рамках акции «Бессмертный полк», несомненно, также является проявлением этой тенденции.
Возвращаясь к европейской политике памяти, необходимо отметить, что ее другой элемент, сфокусированный на Холокосте, также продолжает оказывать влияние на украинскую историческую политику после Евромайдана. В целом влияние этого фактора ослабло, но все же коммеморация Холокоста остается частью репертуара, обязательного для членов «европейской семьи». Это позволяет восточноевропейским режимам использовать Холокост в качестве «дешевого» (по сравнению со структурными реформами) способа улучшения имиджа в глазах западных партнеров. Коммеморация Холокоста становится во многом ритуальным действием. Общий репертуар украинских властей сводится к публичным декларациям, мероприятиям, связанным с Днем памяти жертв Холокоста 27 января, открытию памятников и музеев. Однако все эти действия, как правило, не предусматривают признания ответственности собственного народа за трагедию Холокоста – признания, выступающего ключевым элементом реализации общеевропейской ответственности в политике памяти. Украинский закон «О правовом статусе и чествовании памяти борцов за независимость Украины в ХХ веке» фактически исключил многих местных акторов из перечня возможных участников антиеврейского насилия. Таким образом, хотя в последние годы тема Холокоста активно эксплуатируется украинскими властями, прежде всего для внешнеполитических целей, на внутренней арене это не приносит им значительных политических потерь, сопряженных со всесторонним и беспристрастным обсуждением участия местных жителей в геноциде евреев. Ответственность за Холокост возлагается на внешние силы, «нацистов» и иногда даже Советский Союз.
Еврейская трагедия в таком нарративе растворяется в общей трагедии населения конкретного государства, которое становится жертвой внешних «тоталитарных» сил.
* * *
Постъевромайданная версия украинской политики памяти вкупе с другими действиями официального Киева в области образования, языковой и информационной политики будет иметь долгосрочные последствия для будущего Украины, ее отношений с Евросоюзом, Россией и другими странами. По своей значимости последствия вполне сопоставимы с любым из возможных вариантов развития (или – хотелось бы верить – разрешения) конфликта на востоке страны. Впрочем, отделить одно от другого невозможно. Да и сам конфликт, отдельные его события и участники уже становятся объектом политики памяти как на территории, подконтрольной Киеву, так и в мятежных «народных республиках» Донбасса.
Необходимо осознавать, что формируемая на такой основе макрополитическая идентичность неизбежно оказывается этноцентричной, причем доминирующий исторический нарратив всемерно развивает комплекс этноса-жертвы при одновременном табуировании тем, связанных с признанием собственной вины и ответственности за трагедии прошлого и настоящего. Националистический нарратив политики памяти в условиях постоянного нагнетания страстей в связи с «российской угрозой» делает рессентимент основным мотивом политики Киева по отношению к Москве.
В чрезвычайных политических обстоятельствах последних лет происходит решительное наступление на альтернативную культуру исторической памяти, приверженцами которой остаются миллионы жителей Украины. Однако даже после потери Крыма и контроля над частью Донбасса Украину никак нельзя считать консолидированной страной с единой идентичностью и взглядом на историю, что демонстрируют многие социологические опросы. Региональные различия сохраняются, а попытки их ускоренного стирания могут возыметь обратный эффект. В зависимости от радикальности действий украинского «политикума» в части культивирования этноцентричной идентичности, а также от шагов центральной власти в сфере языковой и региональной политики, можно предполагать, что сочетание этих факторов приведет к усугублению социальной, межэтнической и политической напряженности. В долгосрочном плане такая динамика будет способствовать закреплению Украины в нише «страны-проблемы», причем не только в глазах России, но и других соседних стран, а также Европейского союза.
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №17-18-01589) в Институте научной информации по общественным наукам РАН.
