4 июля 2017 г. КНДР произвела запуск ракеты «Хвасон-14», которая по своим параметрам может считаться межконтинентальной баллистической. В сочетании с заявлениями Пхеньяна о завершении создания ядерного оружия это подводит черту под периодом неопределенности, когда великие державы могли полагать, что ядерная проблема Корейского полуострова разрешится сама собой.
Каждый из серьезных игроков оказывается в положении неотвратимого и неприятного выбора между «плохо» и «очень плохо», причем непонятно, какой блок неприятных последствий менее опасен.
Пхеньян: выбор без выбора
На первый взгляд, корень региональных проблем – в развитии северокорейской ракетно-ядерной программы. Однако действия Пхеньяна не проактивны, а реактивны. Северная Корея видит себя «в кольце врагов», и хотя снаружи многим так не кажется, имеет достаточно резонов.
С точки зрения Южной Кореи, закрепленной в Конституции страны и в ряде иных актов, территория РК состоит из Корейского полуострова и прилегающих островов, однако северную часть контролирует «антигосударственная организация». Тем не менее, Республика Корея формально осуществляет управление на захваченных территориях через так называемое «Управление пяти северных провинций», чиновники которого займут свои места, как только порядок будет восстановлен. Официальной стратегией Юга в отношении Севера является «поглощение», и в течение последних десяти лет объединенная страна рассматривалась только как «еще бóльшая Республика Корея». Эта установка находит отражение не только в заявлениях политиков, но и в систематически проводимых крупномасштабных военных учениях, на которых отрабатываются не оборонительные, а наступательные действия.
Кроме того, Северная Корея была и остается объектом целенаправленной демонизации со стороны Соединенных Штатов и их союзников: самая безумная информация о ней, включая казнь через растерзание собаками, выдачу метамфетамина рабочим как объяснение высоких темпов строительства или откровенно фальшивый сюжет из якобы официального сообщения об отправке северокорейского космонавта на Солнце, найдет свою аудиторию даже после официального опровержения.
Добавим искаженное представление о соотношении военных потенциалов Севера и Юга. Северная Корея занимает четвертое в мире место по численности армии, но значительная часть Корейской народной армии (КНА) – не столько боевые части, сколько универсальный/мобилизационный резерв. Меж тем армия РК занимает шестое место, а ее военный бюджет превосходит северокорейский в среднем в 25 раз, что отражает преимущество в военном хай-теке и делает попытки Севера сравняться с Югом на этом поприще бесперспективными. Помимо этого, согласно Договору о взаимной обороне от 1953 г., в случае агрессии КНДР Соединенные Штаты обязаны защищать Юг всеми возможными средствами. Аналогичных союзников у Пхеньяна нет.
Более того, печальный опыт Ирака, Сирии и Ливии подсказывает руководству КНДР, что любые уступки внешнему давлению чреваты неприятностями, а малейшее снижение обороноспособности (тем более — денуклеаризация) под какие бы то ни было внешние гарантии безопасности (как выясняется – мало- или вовсе необеспеченные) неизбежно ведет к падению режима и утрате суверенитета. Нет у Северной Кореи и возможности апеллировать к институтам международного права, которые к тому же дискредитировали себя со времен вторжения в Югославию.
«Иранский сценарий» для КНДР нереализуем. Да, там не ставился знак равенства между отказом от ЯО и ликвидацией режима, а Иран хотел поднять экспорт газа и нефти, повышая свое благосостояние. Но во-первых, ядерная программа Тегерана еще не была реализована, когда начались переговоры, и он мог разменять ее на снятие санкций, ничего не теряя. Во-вторых, КНДР живет не за счет экспорта стратегического ресурса; структура ее экономических связей совсем иная. В-третьих, наблюдая за тем, как относится к иранской сделке целый ряд представителей нового руководства США, автор не исключает, что ее условия будут внезапно пересмотрены по аналогии с судьбой поставок мазута по Рамочному соглашению.
Такое положение не оставляет КНДР выбора. Ее стратегия заключается в том, чтобы, максимально вложившись в создание ракетно-ядерного потенциала, выйти на тот уровень «надежного сдерживания», при котором попытка решить северокорейский вопрос силой однозначно встретит ядерный ответ, обнуляющий любые успехи противника. Либо весомая возможность такого ответа будет остужать горячие головы. Пхеньян рассчитывает на то, что США придется договариваться с ним, и отношения будут развиваться по модели противостояния двух ядерных держав. Однако подобная стратегия весьма рискованна.
Во-первых, действия КНДР наносят серьезный удар по существующей архитектуре безопасности. В первую очередь, это игнорирование резолюций СБ ООН, которые, пусть и формально, имеют юридическую силу и обязательны к исполнению. Во-вторых, желание объявить себя ядерной державой подрывает модель миропорядка, в которой ядерным статусом могут обладать только члены постоянного комитета Совбеза ООН. Хуже того, если Северная Корея «подаст дурной пример», по пути создания ЯО пойдут другие заметные региональные игроки, которые решат таким образом обеспечить свою безопасность. Применительно к Северо-Восточной Азии это могут оказаться и Южная Корея (она разрабатывала свою ядерную программу еще в 70-х гг. ХХ в., но под давлением США свернула ее), и Япония, а в перспективе – и Тайвань, что поставит крест на концепции «одного Китая».
Далее, северокорейская активность создает дилемму безопасности, усиливающую региональную гонку вооружений. Об этом свидетельствует и постепенная ремилитаризация Японии, и использование северокорейской угрозы для целого комплекса действий, направленных на усиление американских стратегических позиций в регионе. Наиболее яркий пример — размещающаяся в РК система американского ПРО THAAD, что вызывает активное недовольство Китая.
Вашингтон: «стратегическое терпение» иссякает
Вопрос о стратегии по отношению к ядерной программе КНДР начал широко обсуждаться в Соединенных Штатах еще до Трампа, но выбор вариантов сводится к двум. Либо это признание ядерного статуса КНДР в той или иной форме, либо какой-то вариант смены режима, неизбежно ведущий к открытой конфронтации.
Ужесточение санкционной политики не дает ожидаемых результатов: Северная Корея научилась существовать в режиме санкций, частично обходя их, частично используя импортозамещение. Если же превратить санкции в полномасштабную финансовую, торговую и транспортную блокаду, это будет попыткой сменить режим.
Превентивный удар по ядерным объектам тоже невозможен, потому что в условиях КНДР он не сможет пройти «без сучка и задоринки», а если и пройдет, не останется безнаказанным. Если же атаковать не только ядерные объекты, но и средства потенциального «ответного удара», речь заходит о крупномасштабной военной операции. Не удастся и раскачать лодку, сменив режим малой кровью, – для гипотетического майдана банально не хватает предпосылок, не говоря уже о возможной инфраструктуре. При этом окно возможностей для эффективного военного решения сужается — время работает скорее на Пхеньян.
Если ядерный статус Северной Кореи будет признан, неприятные последствия этого решения можно суммировать следующим образом:
• Серьезный удар по режиму нераспространения ядерного оружия. Кроме того, признание ядерного статуса КНДР может привести как минимум к региональной ядерной гонке.
• Падение режима НЯО подрывает возможности Америки как мирового гегемона – существующий миропорядок во многом строится на американском доминировании за счет ядерного потенциала. Возможно, новый мировой порядок больше ударит по РФ или КНР, но исполнять роль мирового полицейского станет существенно сложнее.
• Отдельно надо отметить внутриполитические/репутационные последствия. С учетом демонизации КНДР, а равно – влиятельности в США тех ветвей протестантизма, с точки зрения которых атеистический коллективизм Северной Кореи – безусловное ЗЛО, отказ от конфронтации с таким государством будет воспринят как «сделка с дьяволом», которую очень тяжело объяснить американскому общественному мнению, и противников такой позиции будет много.
• Нет никакой гарантии того, что после признания ядерного статуса КНДР, «северокорейская угроза миру» не будет увеличиваться: в Соединенных Штатах многие уверены в том, что в случае уступок Пхеньян продолжит «шантажировать» мировое сообщество или начнет продажу ядерных технологий международному терроризму, а то и решит атаковать Юг.
Если же США всерьез переходят к конфронтации с Севером, то:
• Слишком велик риск вместо блицкрига «в иракском стиле» получить затяжную войну с серьезными потерями. Не случайно значительная часть американских военных, даже придерживающихся «ястребиной» позиции, отмечает, что военная операция против КНДР может оказаться не менее тяжелым противостоянием, чем Корейская война 1950–1953 годов.
• Региональный конфликт вполне способен перерасти в нечто большее. Москва и Пекин вряд ли поддержат инициирование конфликта Севером, но что будет, если войну начнет Вашингтон?
• Даже победа США и их союзников не принесет немедленное благолепие и демократию. Восстановление разрушенного войной, проблемы беженцев, еще бóльшие сложности с обеспечением лояльности населения Севера – все это сделает процесс послевоенной «стабилизации» долгим, дорогим и трудным.
• Сюда же – последствия вероятных ударов КНДР по Японии и РК: атака на атомные электростанции может стать причиной экологической катастрофы, превосходящей Чернобыль или Фукусиму.
Куда в такой ситуации склонятся весы? С точки зрения автора, выбор сложен, но у воинственного подхода больше аргументов, чем у диалога, и причин тут тоже несколько:
• Личностный фактор, связанный с зависимостью политиков от общественного мнения. С точки зрения психологических и репутационных последствий, это решение еще более сложное, чем принятое Кеннеди для выхода из Карибского кризиса.
• Неверная оценка ситуации. У Америки нет возможности компетентно собирать сведения о положении дел в Северной Корее. В лучшем случае, речь идет о данных технической разведки, но и они нуждаются в интерпретации (собственное подразделение, занимающееся агентурной разведкой в КНДР, США создают только сейчас). Пока же американцам приходится пользоваться данными южнокорейской разведки, склонной представлять своего северного соседа колоссом на глиняных ногах, пребывающим в перманентном экономическом и политическом кризисе и вполне готовом развалиться от внутренних потрясений. В такой ситуации на основе неверных вводных можно сделать неверный вывод, что «превентивный удар» обойдется малой кровью и/или спровоцирует крах режима.
• Иллюзия защищенности, связанная с разработками ПРО. Не военные, но политики могут полагать, что американцы будут наблюдать конфликт лишь по телевизору.
Важно отметить, что подобное скатывание к силовому решению отнюдь не связано напрямую со сменой власти в Белом доме. Появление Дональда Трампа в Овальном кабинете катализировало процессы, но не более. Дело в ином.
Во-первых, речь идет о потенциально недостаточном экспертном сопровождении принимаемых решений. Администрация президента еще не сформирована полностью, и это означает, что вероятность волюнтаристских решений, принимаемых ad hoc, в подобной ситуации повышается.
Во-вторых, внутриполитическая ситуация сокращает Трампу пространство для маневра. Если капитулянтская позиция вызовет реакцию категории «Трамп слил!», то с военным решением все не так однозначно.
Понятно, что тяжелый выбор делать не хочется, и, заявляя о крахе политики «стратегического терпения», американская администрация пока продолжает ее, изменив «обертку». В этот раз ставка сделана на так называемый «вторичный бойкот», когда любая страна или компания, ведущая дела с КНДР, ставится перед жестким выбором: «ты кому друг, мне или медведю?». В первую очередь, объектом подобного давления является Китай.
Пекин: в отсутствии готовых стратагем
В Пекине, похоже, тоже понимают, что «хорошего» решения у проблемы нет. Призывать к решению политико-дипломатическим путем можно, но такие слова останутся сотрясением воздуха. Восстановление шестисторонних переговоров, как минимум, связано с вопросом, что теперь на них обсуждать: денуклеаризация возможна только вместе со сменой режима, зафиксировавшего ядерный статус в Конституции. Наконец, действия северокорейского руководства диктуются не злой волей Ким Чен Ына, а геополитическим трендом, менять который не менее сложно, чем добиваться смены северокорейской позиции.
Таким образом, трудный выбор Китая заключается не в «бить или договариваться», а в выборе стороны.
Безоговорочная поддержка Севера против США чревата следующим:
• Используя северокорейскую угрозу как повод, Вашингтон будет укреплять позиции в регионе и наращивать военную инфраструктуру, направленную не столько против КНДР, сколько против КНР. THAAD в этом контексте воспринимается как первая ласточка.
• Отношения двух стран могут перейти в фазу открытого конфликта, включая распространение на Китай санкционных мер. Китайско-американские торговые отношения окажутся под угрозой, а сколачивание региональной антикитайской коалиции ускорится.
• По мнению ряда китайских экспертов, с которыми общался автор, Китай пока не готов открыто бросать вызов Америке. Теоретически, время работает на него, но чем раньше дело дойдет до военного столкновения, тем меньше у Пекина шансов на успех.
• Кроме того, при существующем порядке КНР занимает весомое место, и вопрос в том, насколько новый миропорядок, где, например, за ядерной КНДР последуют ядерные Япония, РК и Тайвань, будет для Пекина выгоднее прежнего.
Соответственно, главный риск для Китая в этом варианте – втянуться в конфликт в невыгодной для себя позиции либо разрушить статус-кво, дающий ему бонусы, разменяв его на неизвестность.
Вроде бы, причин для отказа от поддержки Севера хватает. Однако никаких гарантий, что в ответ Вашингтон свернет критику Китая по другим направлениям, у Пекина нет. Если же КНР начинает сотрудничать с Вашингтоном против Пхеньяна (что, по мнению автора, приведет к смене режима, а точнее, к ликвидации КНДР), его ждет иной пакет неприятностей.
• В ходе военного конфликта на Севере или поглощения Севера Югом в Китай хлынет поток беженцев; у его границ (или даже на его территории) появятся террористические организации, которые будут «бороться с оккупантами». Для Пекина это малоприемлемо. Урегулирование потребует сил и ресурсов, которые гораздо нужнее дома.
• В случае «расширения РК на Север» буферная территория в виде КНДР пропадает, а Соединенные Штаты получают чрезвычайно удобный политический плацдарм, с которого можно эффективно угрожать китайским интересам в северо-восточном регионе. Сомневаюсь, что американские войска немедленно покинут объединенную Корею.
• Единая Корея не очень устраивает Китай как региональную державу. Во-первых, утрата условного вассала – это еще больший удар по престижу, чем неспособность его полностью контролировать. Во-вторых, идеологией объединенной Кореи, скорее всего, будет агрессивный национализм, и это может означать оживление территориальных споров вплоть до реанимации претензий на район Цзяньдао.
• После исчезновения Северной Кореи «региональным чемпионом по уровню нарушений прав человека» окажется КНР, в отношении которой уже хватает расхожих мифов, начиная от поедания младенцев и заканчивая распиливанием на органы политических заключенных.
Но и тут есть каверзный вопрос, – насколько нынешний тренд на противостояние Америке неизменен. Точно ли ситуация катится под откос или шанс все исправить все-таки существует?
Поговорим о факторах, которые могут склонить Пекин к тому или иному решению.
• Китайское руководство, по ощущениям автора, лучше информировано о внутриполитической ситуации в КНДР и вынуждено в меньшей степени опираться на общественное мнение при принятии решений.
• Скорее, китайская тактика определяется соотношением двух трендов: противостояние с Соединенными Штатами, в рамках которого Северная Корея, может быть, и не союзник, но враг врага или некое буферное пространство между американскими войсками в Южной Корее и территорией Северо-Восточного региона КНР, и раздражение Пекина действиями Пхеньяна, который, проводя самостоятельную политику, не желает учитывать китайские интересы.
• Кроме того, хотя Китай старается действовать проактивно, иногда он вынужден «ходить вторым», отвечая на шаги Соединенных Штатов по «решению корейского вопроса» – по своему усмотрению, но все следуя в фарватере стратегической линии Вашингтона. Поэтому, если США пойдут по пути эскалации, Китаю придется принять ответные меры.
Как и в американском случае, китайское руководство не хотело бы «выбирать из двух зол», и пока позиция сводится к жестким заявлениям в отношении и Пхеньяна, и Вашингтона, на фоне лоббирования «двойной заморозки» (если КНДР заморозит свою ракетно-ядерную программу, РК и США могут снизить масштабы совместных военных учений и сократить количество американских стратегических вооружений на Корейском полуострове).
Сеул: сыграть «с листа»
Между тем, 9 мая 2017 г. к власти в Республике Корея пришел Мун Чжэ Ин – представитель тех сил, которые принято воспринимать как левые. В своей программе он анонсировал отказ от проекта THAAD, необходимость улучшения межкорейских отношений и целый ряд инициатив, которые стали поводом для определенных иллюзий. Однако, на взгляд автора, в южнокорейской ситуации речь идет не столько о выборе, сколько о попытке усидеть на двух стульях, стараясь не портить отношения ни с одним из влиятельных игроков.
Хотя южнокорейский режим никогда не был марионеточным, в рамках внешнеполитического курса Сеул всегда зависел от Вашингтона. Как следствие, политические и экономические связи между Сеулом и Вашингтоном куда прочнее, чем любые связи между Сеулом и Пекином. Китайские меры давления мы видим, но вздумай администрация Муна разорвать существующие договоренности, у Соединенных Штатов найдутся не менее весомые аргументы. Еще до прихода Муна к власти США заговорили о пересмотре ряда ключевых соглашений (в том числе о свободной торговле), которые слишком выгодны Сеулу. В такой ситуации можно ожидать довольно простой комбинации: вначале американцы взбивают пену по этому вопросу, а потом предлагают оставить в силе ВСЕ прежние соглашения.
Именно поэтому, хотя 8 июня 2017 г. размещение THAAD было приостановлено до завершения полноценной экологической экспертизы, уже 11 июня, когда американские дипломаты открыто поинтересовались, не является ли экспертиза попыткой отказа от проекта, им подтвердили, что сотрудничество продолжится, а договоренности будут соблюдены. Похожая ситуация складывается и со взглядом на межкорейские отношения. Когда 16 июня 2017 г. специальный помощник президента по вопросам внешней политики и безопасности Мун Чжон Ин огласил новую стратегию, которая фактически дублировала идею двойной заморозки, в Госдепе подняли брови, а в администрации президента РК немедленно сообщили, что Мун не согласовывал содержание своего заявления с правительством.
В Южной Корее громкие заявления не тождественны их немедленному воплощению в жизнь еще и потому, что первый период правления президент тратит на то, чтобы провести радикальную кадровую чистку, расставив на ключевые места своих сторонников и обеспечив работающую вертикаль власти. На это уходит от года до полутора и только потом можно говорить о полномасштабном проведении в жизнь его политического курса. Однако судя по тому, с каким противодействием Мун столкнулся при назначении нового премьер-министра и министра иностранных дел, расстановка людей на ключевые посты займет довольно много времени.
Таким образом, даже если Мун проявит себя как последовательный левый, смена власти в Сеуле снизит межкорейскую напряженность только в среднесрочной перспективе. Учитывая потенциальную скорость развития регионального кризиса, автор вынужден задаться печальным вопросом, успеет ли новая администрация РК укрепиться и начать проводить новый курс ДО того, как ситуация войдет в критическую фазу, и Сеулу придется действовать по обстановке.
Фактор «черного лебедя»
Дилемма безопасности и растущее напряжение повышают вероятность конфликта на полуострове в результате не только рационального решения, но и вследствие факторов, которые можно условно назвать «иррациональными», будь то недостаточная информированность, демонизация или влияние стрессовой ситуации.
Прежде всего, стороны плохо знают друг друга, да и те немногие знания, которыми они располагают, часто искажены. В КНДР число людей, допущенных к информации о внешнем мире, невелико, а исходящий контент строго фильтруется. Но похожая проблема существует и на Западе: информационные лакуны между фактами заполняются умолчаниями, а умолчания во многом строятся на образе страны в интерпретации экспертов, отчего в случае возникновения конфликтной ситуации стороны могут не быть осведомлены должным образом о проблемах друг друга или неверно понимать то или иное явление.
Это дополняется таким моментом, как «туман войны»: совокупными стараниями Севера и Юга все контакты между ними практически оборваны, и в случае инцидента, способного повлечь обострение, у сторон может не оказаться времени и возможности предупредить друг друга. Из-за демонизации стороны не только не могут, но и не хотят увидеть реальность: любые действия оппонента будут трактоваться максимально превратно. Это означает, что в случае возникновения конфликтной ситуации тренд на ее раздувание преобладает над трендом на ее смягчение.
И не забудем про стресс, который очень сильно давит на участников конфликта, особенно – его низший эшелон, что также повышает вероятность неадекватной реакции на какие-то непонятные или необычные события. В такой обстановке, в условиях «военной тревоги» на любое подозрительное шевеление в кустах мы сначала стреляем, а потом разбираемся, и, как отмечает китайский военный аналитик Цзя Сюйдун, «любой непроизвольный выстрел, недопонимание или неправильное решение могут стать причиной развития ситуации, которая станет необратимой».
Москва: last but not least
Любой серьезный конфликт на Корейском полуострове задевает нашу страну, даже если ни один из образцов американского высокоточного оружия не залетит на российскую территорию. Крупномасштабной войны у наших границ не было со времен афганской кампании, и автор не уверен, что существующая система МЧС Дальневосточного региона в состоянии эффективно выдержать последствия, связанные с издержками войны: от потока беженцев до маловероятного, но существующего шанса загрязнения территории в результате применения ядерного оружия либо атаки на ядерные объекты КНДР или иные элементы ее промышленной структуры.
Безусловно, Россия не считает Северную Корнею ядерной державой, осуждает ее амбиции и строго придерживается резолюций СБ ООН. Вместе с тем, односторонние санкции или вторичный бойкот для нас неприемлемы, как и попытки наносить экономические удары не по собственно ракетно-ядерной программе, а по уровню жизни населения в надежде на «раскачивание лодки». Россия, как и КНР, против военного присутствия внерегиональных сил в Северо-Восточной Азии и его наращивания под предлогом противодействия ракетно-ядерным программам КНДР, включая размещение комплексов THAAD.
Однако автор осознает, что при всей насущности проблемы корейское урегулирование является для Москвы вопросом третьестепенным. Главным стратегическим направлением нашей внешней политики является пространство бывшего СССР, в первую очередь Украина. Затем следует Ближний Восток, прежде всего Сирия и борьба с исламским терроризмом вообще. И только после этого блок вопросов, связанных с Дальним Востоком, где корейское урегулирование занимает одно из важных мест.
Не так много у нас возможностей воздействовать на КНДР. Да, северокорейское руководство стремится поддерживать активные и добрососедские отношения с Россией (хотя бы из желания уравновесить Китай), а в российском посольстве в Пхеньяне работает, возможно, наиболее профессиональная команда специалистов за всю российскую историю. Однако и политическое, и экономическое вовлечение Москвы в северокорейские дела существенно ограничено. При этом нельзя сказать, что Москва играет партию «второй скрипки при Пекине». Наши интересы в целом совпадают, но определенный уровень расхождений тоже присутствует. Можно говорить даже об ограниченном экономическом соперничестве, в первую очередь, в Свободной экономической зоне «Расон».
Контуры российского варианта урегулирования проблемы показывает разработанная нашими дипломатами «дорожная карта», которая предлагает «двигаться без предварительных условий, поэтапно, начав с очевидных вещей – проявления взаимной сдержанности, непровоцирования друг друга, начала переговоров об общих принципах взаимоотношений, таких как ненападение, отказ от применения и угрозы силой». Эти предложения нашли отклик в Пекине и на московском российско-китайском саммите 2017 года. Владимир Путин и Си Цзиньпин «договорились активно продвигать нашу общую инициативу, основанную на российском поэтапном плане корейского урегулирования и китайских идеях параллельного замораживания ракетно-ядерной деятельности КНДР и крупномасштабных военных учений США и Республики Корея», стремясь «и далее наращивать нашу внешнеполитическую координацию».
Суть договоренности отражает совместное заявление внешнеполитических ведомств РФ и КНР, где, помимо сочетания российских идей с китайской инициативой двойной заморозки, стороны отметили, что «справедливые озабоченности КНДР следует уважать». Другие государства должны прилагать соответствующие усилия для возобновления переговоров, совместно создавать атмосферу миролюбия и взаимного доверия.
Консультации, которые заместитель министра иностранных дел России Игорь Моргулов провел 6 июля в Вашингтоне со спецпредставителем США по политике в отношении Северной Кореи Джозефом Юном, также работают в этом направлении.
Таким образом, позиция Россия и ее активные действия могут оказаться тем камнем, который склонит чашу весов в сторону максимально благоприятного для мировой безопасности развития событий. Повторюсь, нельзя сказать, что мы ничего не делаем для урегулирования ситуации. Вернее сказать, делаем то, что можем. И данный текст, во многом, является дополнительной попыткой обратить внимание на проблему и подстегнуть усилия, направленные на ее разрешение.
