КОНЕЦ КОНЦА ИСТОРИИ
Либеральный демократический миропорядок сталкивается сегодня с двумя проблемами. Первая – радикальный ислам, и она наименее серьезная из двух. Хотя о радикальном исламе часто говорится как о новой фашистской угрозе, а его сторонники считают либеральную демократию неприемлемой, общества, в которых зарождается это движение, обычно характеризуются бедностью и застоем. Они не предлагают жизнеспособной альтернативы современным реалиям и не создают значительной военной угрозы развитым странам. Воинствующий ислам становится опасным в основном из-за того, что существует потенциальная возможность использования оружия массового уничтожения (ОМУ), особенно негосударственными акторами.
Вторая, более значительная проблема коренится в подъеме великих недемократических держав. Речь идет о давних соперниках Запада в холодной войне – Китае и России, где сейчас правят авторитарные, скорее капиталистические, чем коммунистические, режимы. Авторитарные капиталистические великие державы играли ведущую роль в международной системе вплоть до 1945 года, когда прекратили свое существование. Но сегодня, похоже, они готовы вернуться.
Если капитализму, кажется, удалось занять прочные доминирующие позиции, то нынешнее господство демократии имеет под собой гораздо более зыбкий фундамент. Капиталистический способ производства неуклонно расширялся с начала Нового времени. Его дешевые товары и подавляющая экономическая мощь ослабляли и трансформировали все другие общественно-экономические режимы. Наиболее памятным образом этот процесс описали в «Манифесте коммунистической партии» Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Вопреки их ожиданиям, капитализм оказал точно такое же воздействие и на коммунизм, в конечном счете «похоронив» его без единого выстрела.
Триумф рынка, ускоряющий промышленно-техническую революцию и усиленный ею, привел к подъему среднего класса, интенсивной урбанизации, распространению образования, появлению массового общества (взамен сословного. – Ред.) и еще большему материальному благополучию. В эпоху после окончания холодной войны (равно как и в XIX веке, а также в 1950-х и 1960-х) повсеместно считалось, что либеральная демократия возникла естественным путем как следствие рыночного развития, – точка зрения, которую в своих знаменитых работах поддерживает Фрэнсис Фукуяма. Сегодня более 50 % государств мира имеют выборные правительства. Почти в половине стран либеральные права утвердились достаточно прочно, так что эти страны можно считать полностью свободными.
Однако факторы, обусловившие триумф демократии (особенно над ее недемократическими капиталистическими противниками в двух мировых войнах – Германией и Японией), имели более случайный характер, чем принято считать. Авторитарные капиталистические страны, примерами которых сегодня являются Китай и Россия, могут представлять собой жизнеспособный альтернативный путь в эпоху модерна, а это, в свою очередь, предполагает, что полная победа или будущее преобладание либеральной демократии отнюдь не являются неизбежным сценарием.
ХРОНИКА НЕПРЕДУСМОТРЕННОГО ПОРАЖЕНИЯ
Либерально-демократический лагерь нанес поражение своим авторитарным, фашистским и коммунистическим противникам во всех трех главных противостояниях XX столетия – в двух мировых войнах и холодной войне. Когда мы пытаемся определить, что именно привело к такому исходу, возникает соблазн объяснить его особыми свойствами и изначальными преимуществами либеральной демократии.
Одно из предположительных преимуществ – международное поведение демократических стран. Возможно, то обстоятельство, что демократии ограничивают применение силы за рубежом, с лихвой компенсируется их более высокой способностью налаживать международное сотрудничество, опираясь на связи и дисциплину, свойственные глобальной рыночной системе. Такое объяснение, вероятно, справедливо для эпохи холодной войны, когда в значительно расширившейся мировой экономике доминировали демократические державы, однако оно неприменимо к двум мировым войнам. Неправда и то, что либеральные демократии преуспевают потому, что всегда держатся вместе. Но как фактор, по крайней мере способствующий успеху, такая солидарность имела место опять-таки только в период холодной войны. Демократический капиталистический лагерь сохранил единство, в то время как растущий антагонизм между Советским Союзом и Китаем расколол коммунистический блок.
Во время Первой мировой войны идеологический разрыв между двумя сторонами прослеживался куда менее четко. Англо-французский альянс отнюдь не был предопределен. Он сформировался прежде всего на основе расчета баланса сил, а не благодаря либеральному сотрудничеству. В конце XIX века политика силы привела яростных антагонистов Францию и Великобританию на грань войны и побудила последнюю активно искать союза с Германией.
Выход либеральной Италии из Тройственного союза и ее присоединение, несмотря на соперничество с Францией, к Антанте были обусловлены особенностями англо-французского альянса. Как полуостров Италия не ощущала себя в безопасности, находясь в блоке, противостоявшем ведущей морской державе того времени – Великобритании.
Точно так же Франция в ходе Второй мировой войны быстро потерпела поражение и покинула союзников (в число которых входила и недемократическая Советская Россия), в то время как тоталитарные державы правого крыла сражались по одну строну баррикад. Изучение поведения демократических альянсов приводит к предположению, что демократические режимы не более склонны к объединению друг с другом, чем режимы другого типа.
Поражение тоталитарных капиталистических систем во Второй мировой войне также нельзя объяснить и тем, что их демократическими странами-противниками двигали более высокие нравственные принципы, побуждавшие людей отдавать больше сил во имя победы (такое объяснение предлагают Ричард Овери и другие историки). В 1930-х и в начале 1940-х годов фашизм и нацизм представляли собой захватывающие новые идеологии, порождавшие массовый народный энтузиазм, в то время как демократия занимала идеологически оборонительные позиции и выглядела устаревшей и выдохшейся. Во всяком случае в военное время фашистским режимам удавалось вдохновлять свои народы гораздо лучше, чем это получалось у их демократических противников, а превосходство первых на полях сражений – факт, который признаюЂт очень многие исследователи.
Экономические преимущества, якобы изначально присущие странам либеральной демократии, тоже далеко не так очевидны, как часто утверждается. Все государства, выступавшие в периоды великих противостояний XX столетия в качестве агрессоров, доказали свою высокую эффективность в сфере военного производства. Во время Первой мировой войны полуавтократическая Германия распоряжалась своими ресурсами столь же успешно, сколь и ее демократические соперники.
После первых побед во Второй мировой войне экономическая мобилизация и военное производство нацистской Германии обнаружили слабость. Это произошло в критический период с 1940 по 1942 год. Германия тогда была в состоянии кардинально изменить глобальный баланс сил, разрушив Советский Союз и поработив всю континентальную Европу, но потерпела неудачу, поскольку ее вооруженные силы недостаточно снабжались для выполнения данной задачи. Причины дефицита остаются предметом споров историков, но одной из проблем являлось существование конкурировавших центров власти в нацистской системе. Тактика Гитлера, основанная на принципе «разделяй и властвуй», и ревнивая защита функционерами партии интересов их ведомств привела к хаосу. Более того, в период, начиная с капитуляции Франции в июне 1940-го и до начала отступления германских войск из-под Москвы в декабре 1941-го, Берлин в значительной мере охватило ощущение того, что война практически выиграна.
Тем не менее начиная с 1942 года (а к тому времени было уже слишком поздно) Германия значительно повысила уровень своей экономической мобилизации, догнала и даже перегнала либеральные демократии по доле ВВП, отводившейся на военные нужды (хотя объем производства оставался гораздо ниже, чем объем производства гигантской экономики США). Аналогично имперской Японии и Советскому Союзу удалось с помощью жестких мер достичь уровней экономической мобилизации, превышавших соответствующие показатели в Соединенных Штатах и Великобритании.
Глубокие структурные недостатки командной экономики (а именно они непосредственно обусловили крах СССР) обнаружились только в период холодной войны. Советская экономика успешно прошла раннюю и промежуточную стадии индустриализации (хотя и ценой страшных человеческих потерь), а с вводом в стране военной дисциплины преуспела в налаживании массового производства в годы Второй мировой войны.
Советский Союз не отставал в гонке вооружений и в период холодной войны. Однако из-за системной негибкости и отсутствия стимулов советская экономика оказалась плохо оснащена для того, чтобы войти в передовую стадию развития и приспособиться к требованиям информационной эры и глобализации.
Однако нет причин полагать, что если бы тоталитарные капиталистические режимы нацистской Германии и имперской Японии уцелели, то экономически они оказались бы слабее демократических стран. Неэффективность, которую обычно порождают свойственные таким режимам фаворитизм и неподотчетность, могла бы быть компенсирована более высоким уровнем дисциплины в обществе. В силу их более эффективной капиталистической экономики тоталитарные державы, проповедовавшие правую идеологию, могли бы оказаться для либеральных демократий более серьезной проблемой, чем СССР. До начала и во время Второй мировой войны союзники именно так воспринимали нацистскую Германию. В плане экономического и научно-технического развития либеральные демократии не имели таких же изначальных преимуществ перед Германией, какими они обладали по отношению к другим великим державам-соперницам.
Так почему же именно демократии одержали верх в великих битвах XX века? Причины разнятся в зависимости от характеристик противников. Своих недемократических капиталистических недругов, Германию и Японию, они победили потому, что те были странами средних размеров с ограниченными ресурсами, вынужденными бороться со значительно превосходящими силами коалиции демократических держав и Советского Союза, создание которой, тем не менее, едва ли было неотвратимо.
А вот поражение коммунизма было намного более тесно связано со структурными факторами. Капиталистический лагерь, который после 1945-го расширился и стал охватывать бЧльшую часть развитого мира, обладал гораздо большим экономическим могуществом, чем коммунистический блок, а присущая коммунистическим экономикам неэффективность не позволила им полностью использовать свои богатые ресурсы и догнать Запад. Советский Союз и Китай в совокупности были крупнее, чем демократический капиталистический лагерь, что потенциально позволяло им превзойти его по мощи. В конечном же счете Москва и Пекин потерпели поражение, будучи ограничены собственной экономической системой, в то время как недемократические капиталистические державы Германия и Япония проиграли, поскольку были слишком малы. Случайность – вот что сыграло решающую роль в смещении баланса сил в сторону демократических государств, а не в сторону недемократических капиталистических держав.
АМЕРИКАНСКОЕ ИСКЛЮЧЕНИЕ
Самым решающим элементом случайности были Соединенные Штаты. В конце концов, что, как не историческая случайность, имела следствием тот факт, что ростки англосаксонского либерализма перекинулись на другую сторону Атлантики? Там они законодательно укрепили свои «корни» обретением независимости, распространились на одной из самых благоприятных для проживания и малонаселенных территорий мира, напитались массовой миграцией из Европы и таким образом создали в масштабах континента то, что было – и до сих пор остается – самым крупным в мире средоточием экономической и военной мощи.
Либеральный режим и другие структурные особенности во многом определили экономический успех Америки и даже ее размеры (в силу привлекательности страны для иммигрантов). Но США вряд ли достигли бы такого величия, не находись они в особенно благоприятной и просторной эколого-географической нише, что подтверждается противоположными примерами Канады, Австралии и Новой Зеландии. Но, конечно, удобное местоположение, хотя оно и играло чрезвычайно важную роль, являлось лишь одной из многих необходимых предпосылок, которые в совокупности сделали возможным появление гигантских и действительно Соединенных Штатов как самого главного политического фактора XX столетия. Случайность обусловила формирование США в Новом Свете – во всяком случае в той же мере, что и либерализм. И она же, следовательно, позднее наделила их способностью спасти Старый Свет.
На протяжении XX века мощь Соединенных Штатов постоянно превосходила совокупную мощь двух следующих за ними держав, и это решительно меняло мировой баланс сил в пользу той стороны, на которой находился Вашингтон. Если и был какой-то фактор, обеспечивший либеральным демократиям превосходство, то это прежде всего не какое-то изначально свойственное им преимущество, а само существование США. На самом деле, не будь Соединенных Штатов, либеральные демократии вполне могли бы потерпеть поражение в великих сражениях минувшего века.
Эта отрезвляющая мысль, которую часто игнорируют в исследованиях, посвященных распространению демократии в XX столетии, заставляет взглянуть на сегодняшний мир как на куда более случайный и непрочный, чем его изображают линейные теории развития (согласно которым историческое развитие представляет собой однонаправленный процесс перехода от низших ступеней к высшим. – Ред.). Если бы не американский фактор, последующие поколения, оценивая либеральную демократию, вероятно, повторили бы тот обвинительный вердикт, который греки вынесли в адрес эффективности демократии в IV веке до н. э. после поражения Афин в Пелопонесской войне (столетием ранее).
НОВЫЙ «ВТОРОЙ МИР»
Однако испытание войной, конечно, не единственная проверка, которой подвергаются как демократические, так и недемократические общества. Следует спросить, как стали бы развиваться тоталитарные капиталистические державы, если бы не проиграли в войне. Могли бы они с течением времени и в ходе дальнейшего развития отказаться от своей прежней идентичности и принять либеральную демократию, как в конце концов поступили бывшие коммунистические режимы в Восточной Европе? Произошел бы в результате сдвиг капиталистического индустриального государства – имперской Германии в сторону усиления парламентского контроля и демократизации накануне Первой мировой войны? Или же оно развилось бы в авторитарный олигархический режим, подчиненный альянсу государственной бюрократии, вооруженных сил и промышленников, как это случилось с имперской Японией, несмотря на ее кратковременную либеральную интерлюдию в 1920-х годах? (В 1920-х в Японии было введено всеобщее избирательное право для мужчин, возникли новые политические организации, сформировались профсоюзы. – Ред.) Еще более сомнительным сценарием представляется либерализация нацистской Германии в случае, если бы она выжила, не говоря уже о победе.
Поскольку все эти крупные исторические эксперименты оборвала война, ответы на данные вопросы остаются предметом умозрительных спекуляций. Возможно, однако, что ключ к разгадке – в развитии других авторитарных капиталистических режимов в мирное время после 1945 года.
Исследования этого исторического периода показывают, что в экономическом плане демократии обычно превосходят другие системы. Авторитарные капиталистические режимы преуспевают, по крайней мере не меньше, а может, и больше, на ранних стадиях развития, однако проявляют тенденцию к демократизации после того, как достигают определенного рубежа в экономической и социальной сферах. Такая модель, похоже, воспроизводится снова и снова в Восточной Азии, Южной Европе и Латинской Америке.
Однако попытка делать выводы о моделях развития на основе этих данных способна ввести в заблуждение, поскольку не исключено, что выборка, как таковая, может оказаться нерепрезентативной. После 1945-го огромная сила притяжения Соединенных Штатов и либеральная гегемонии обусловили отклонения в моделях развития по всему миру.
Поскольку тоталитарные великие державы Германия и Япония были разрушены войной, а затем оказались под угрозой со стороны советской державы, они пошли на стремительную реструктуризацию и демократизацию. Соответственно у менее крупных стран, которые предпочли капитализм коммунизму, не было ни конкурентной политической и экономической модели для подражания, ни мощных международных игроков, к которым они могли бы примкнуть, за исключением либерально-демократического лагеря. Эта демократизация, осуществленная в конце концов странами небольшого и среднего размера, произошла, вероятно, не только вследствие внутренних процессов, но в такой же степени и под всеобъемлющим влиянием Запада с его либеральной гегемонией.
В настоящее время единственной страной с действительно развитой экономикой, где все еще сохраняется полуавторитарный режим, является Сингапур, но даже и там положение, похоже, меняется под воздействием либерального порядка, благодаря которому эта страна функционирует. А возможно ли существование великих держав, подобных Сингапуру и способных сопротивляться влиянию такого миропорядка?
Этот вопрос приобретает злободневность в связи со становлением в последнее время недемократических гигантов – прежде всего бывшего коммунистического, а ныне бурно развивающегося авторитарного капиталистического Китая. Россия тоже отступает от посткоммунистического либерализма и принимает все более авторитарный характер по мере роста своего экономического влияния. Некоторые считают, что эти страны смогут в конце концов превратиться в либеральные демократии благодаря сочетанию таких факторов, как внутреннее развитие, рост благосостояния и воздействие извне.
Либо они смогут набрать достаточный вес, чтобы создать новый недемократический, но экономически передовой «Второй мир». Они способны установить мощный авторитарный капиталистический порядок, который, объединив политические элиты, промышленников и военных, будет являться националистическим по своей ориентации и участвовать в глобальной экономике на своих условиях, как это делали имперские Германия и Япония.
Общепризнано, что экономическое и социальное развитие создает подталкивающее к демократизации давление, противостоять которому авторитарная государственная структура не в состоянии. Существует также мнение, что «закрытые общества» могут достигать превосходных результатов в массовом производстве, но не на поздних стадиях развития информационной экономики. Свое окончательное мнение по этим вопросам специалисты пока не выработали, поскольку данных недостаточно.
Как имперская, так и нацистская Германия находились в авангарде передовой научной и производственной экономики своего времени, но кто-то может возразить, что ее достижения больше не применяются, потому что информационная экономика намного более децентрализована. Недемократический Сингапур обладает весьма преуспевающей информационной экономикой, но это – город-государство, а не крупная страна.
Пройдет много времени, прежде чем КНР достигнет уровня, позволяющего проверить, возможно ли существование авторитарного государства с прогрессивной капиталистической экономикой. В настоящий момент можно сказать только одно: история не дает оснований предполагать, что переход сегодняшних авторитарных капиталистических держав к демократии неотвратим, зато многое заставляет полагать, что такие державы обладают куда более мощным экономическим и военным потенциалом, чем их коммунистические предшественники.
Китай и Россия символизируют процесс возвращения экономически успешных авторитарных капиталистических держав, отсутствовавших на международной арене со времен поражения в 1945 году Германии и Японии, но по сравнению с последними они значительно крупнее. Хотя Германия имела всего лишь среднюю по размерам территорию и была плотно окружена другими странами в центре Европы, она дважды чуть не вырвалась из этих оков и не превратилась в настоящую мировую державу за счет своей экономической и военной мощи. В 1941-м году Япония все еще отставала от ведущих мировых держав в экономическом развитии, но начиная с 1913 года темп ее роста был самым высоким в мире. В конечном счете, однако, и Германия, и Япония оказались слишком малозначимыми с точки зрения численности населения, ресурсов и потенциала, чтобы справиться с Соединенными Штатами.
С другой стороны, сегодняшний Китай – крупнейший игрок в международной системе, учитывая численность его населения, который переживает поразительный экономический рост. Переход из коммунизма в капитализм позволил КНР стать на путь более эффективного авторитаризма. По мере того как Китай быстро сокращает экономический отрыв от развитых стран, вероятность его превращения в настоящую авторитарную сверхдержаву возрастает.
Либеральный политический и экономический консенсус уязвим даже в его нынешних бастионах на Западе, будучи слабо защищен от таких непредвиденных событий, как разрушительный экономический кризис, способный подорвать глобальную систему торговли, или возобновление этнических раздоров в Европе, которой иммиграция и этнические меньшинства доставляют все больше проблем. Если бы на долю Запада выпали такие потрясения, это могло бы ослабить его поддержку либеральным демократиям в Азии, Латинской Америке и Африке, где эта модель установилась не так давно, неокончательно и непрочно. Преуспевающий недемократический «Второй мир» многие могли бы тогда счесть привлекательной альтернативой либеральной демократии.
ПРЕВРАТИТЬ МИР В БЕЗОПАСНОЕ МЕСТО ДЛЯ ДЕМОКРАТИИ
Хотя подъем авторитарных капиталистических великих держав не обязательно должен привести к недемократической гегемонии или войне, он может означать, что почти полное господство либеральной демократии, утвердившееся после краха Советского Союза, продлится недолго и что до всеобщего «демократического мира» еще далеко. Новые авторитарные капиталистические державы способны так же глубоко интегрироваться в мировую экономику, как имперская Германия и имперская Япония, и не захотеть добиваться автаркии, как это делали нацистская Германия и коммунистический блок.
Великодержавный Китай может также оказаться менее склонен к пересмотру своей идеологии, нежели территориально ограниченные Германия и Япония (хотя Россия, все еще не оправившаяся после потери империи, с большей вероятностью может повернуться в сторону ревизионизма). И все же Пекин, Москва и их будущие последователи, обладающие значительно большей мощью, чем все предыдущие соперники демократии, могут легко вступить во враждебные отношения с демократическими странами, что повлечет за собой весь комплекс подозрительности, отсутствиея безопасности и конфликтов, какие обычно сопутствуют такому антагонизму.
Итак, означает ли более высокий потенциал мощи авторитарного капитализма, что трансформация бывших коммунистических великих держав способна в конечном счете стать негативным фактором развития глобальной демократии? Пока слишком рано пытаться ответить на этот вопрос. С экономической точки зрения либерализация бывших коммунистических стран дала мировой экономике сильнейший – и, быть может, не единственный – толчок к развитию. Однако необходимо учитывать (и стараться исключить) возможность их будущего перехода к политике протекционизма. В конце концов именно перспектива дальнейшего роста протекционизма в мировой экономике в начале XX столетия и протекционистский уклон в 1930-х способствовали радикализации недемократических капиталистических держав того времени и ускорили развязывание обеих мировых войн.
Тот факт, что крушение Советского Союза и его империи лишило Москву примерно половины ресурсов, которыми она распоряжалась в годы холодной войны, а Восточная Европа влилась в существенно расширившуюся демократическую Европу, является позитивным для демократий. Это, возможно, самое значительное изменение в глобальном балансе сил со времен послевоенной насильственной демократической переориентации Германии и Японии под руководством США. Более того, Китай все еще может в конечном счете прийти к демократии, а Россия – остановить свой откат от демократии и двинуться в противоположном направлении. Если КНР и Россия не станут более демократичными, чрезвычайно важно, чтобы таковой оставалась Индия. Это связано как с ее ключевой ролью в уравновешивании мощи Китая, так и с тем, что модель ее развития – образец для других развивающихся стран.
Но самым решающим фактором остаются Соединенные Штаты. При всей критике в их адрес США и альянс Америки с Европой остаются главной и единственной надеждой на будущее либеральной демократии. Несмотря на свои проблемы и слабости, Вашингтон все еще занимает сильные глобальные позиции и, скорее всего, сохранит их даже по мере роста авторитарных капиталистических держав.
Дело не только в том, что у Соединенных Штатов самые высокие ВВП и темпы роста производства среди развитых стран. Как принимающая иммигрантов страна с плотностью населения, равной примерно одной четверти соответствующего показателя стран Европейского союза и Китая и одной десятой – Японии и Индии, Америка все еще располагает значительным потенциалом для роста и экономики, и численности населения, в то время как все остальные упомянутые страны переживают процессы старения и в конечном счете сокращения численности населения.
Темпы экономического роста Китая – одни из самых высоких в мире, а с учетом огромной численности населения страны и все еще низкого уровня ее развития этот рост потенциально способен наиболее радикально изменить глобальное соотношение сил. Но даже если опережающие темпы роста КНР сохранятся, а ее ВВП превысит к 2020 году ВВП США, как часто прогнозируется, Китай все равно будет характеризоваться только одной третью достатка на душу населения по сравнению с Америкой и тем самым значительно меньшей экономической и военной мощью. Для преодоления этой пропасти Пекину понадобится значительно больше усилий и еще несколько десятилетий. Более того, известно, что ВВП, взятый в отрыве от других показателей, – плохой способ измерения мощи страны и в качестве доказательства подъема Китая он может ввести в серьезное заблуждение.
Как и на протяжении XX века, фактор США остается самой весомой гарантией того, что либеральной демократии не придется переходить в оборону и оказаться в уязвимом положении на периферии международной системы.
