Россия в глобальной политике

В феврале 2022 г. многие политические аналитики, включая автора этих строк, ожидали, что бряцание оружием по обе стороны геополитического водораздела между Россией и Западом – не более чем попытка повысить свой вес перед грядущими переговорами, но это оказалось не так. Очевидно, в предыдущем политическом анализе была упущена из виду некая сила, влияние которой оказалось решающим.

Анализируя последующие события и информацию, раскрытую отошедшими от дел западными политиками, можно заключить, что эта неучтённая сила проецируется с Запада, скорее всего, из США. Ранее её невозможно было идентифицировать на основе доступных на тот момент данных, но теперь её присутствие не вызывает сомнений. Этот вывод побуждает исследовать сию таинственную силу, чьи интересы требуют начала войны, поскольку её идентификация поможет понять, как нынешний конфликт может завершиться.

В одной из моих предыдущих работ данный конфликт был представлен в виде борьбы за власть между глобалистами и националистами[1]. В одном углу ринга находился управляемый глобалистами коллективный Запад, который готовил ответ на российские предложения по взаимной безопасности, а в другом углу стояла готовая к бою Россия, управляемая националистами. Однако западный ответ оказался необычным и вылился в разжигание вооружённого конфликта в Европе. Анализ затрат и выгод не показывает никаких явных преимуществ, которые Запад мог бы получить от такого конфликта в краткосрочной и среднесрочной перспективе, если только там изначально не исходили из ошибочного предположения о быстром крахе России. Возможно ли, что интересы западных глобалистов носили более долгосрочный характер, и поэтому их было не так просто выявить? Или это ещё один просчёт после того, как Россия также просчиталась, ожидая, что молниеносный рейд на Киев решит вопрос в её пользу? В то время как интересы российских националистов всегда были прямолинейны – восстановление сферы российского доминирования, среди сил, действующих на Западе, похоже, выявились скрытые противоречия, которые требуют более пристального взгляда на то, как управляется Запад.

Либеральная демократия как она есть

Выступая в Варшаве в марте 2022 г., президент США Джо Байден назвал текущий конфликт «битвой между демократией и автократией», уточнив, что она ведётся «между порядком, основанным на правилах, и порядком, управляемым грубой силой»[2]. Последнее уточнение информативно, поскольку порядок, основанный на (предположительно, глобальных) правилах, противопоставляется порядку, устанавливаемому грубой (очевидно, локальной) силой. Возникает вопрос, за что или против чего борется упомянутая «грубая сила» и почему её не устраивает установленный глобальный порядок.

Статус-кво, без сомнения, удобен для Запада (то есть для правящих элит, использующих демократическую форму правления), но он явно ущемляет интересы элит, управляющих «недемократическими» странами. Столь же очевидно, что эти элиты не способны отстоять свои интересы в рамках демократического управления – иначе они бы не прибегли к «грубой силе» для разрешения конфликта. Следовательно, элиты стран, признанных «недемократическими», на пути к мировому успеху обнаружили камни преткновения в рамках существующего «порядка, основанного на правилах» и установленного либеральными демократиями Запада. Но насколько обоснован их выбор «грубой силы» для решения своих проблем?

В 2020 г., когда пандемия COVID-19 стала реальностью, ряд странных социальных явлений – обнажившееся бессилие исполнительных органов власти при возникновении непредсказуемой чрезвычайной ситуации; чрезмерные полномочия, предоставленные центральным банкам; аномально однобокое освещение событий ведущими СМИ в сочетании с их попытками задушить любое инакомыслие[3] – противоречили общепринятым представлениям о том, что либеральная демократия ведёт к появлению свободного и дееспособного общества. К этому добавились другие наблюдения, восходящие к Великой рецессии 2007–2009 гг., которые в совокупности указывали на иной процесс, происходящий в так называемых «открытых обществах». Напомним, что с начала 1990-х гг. последние стали образцом, к которому должны были стремиться все страны мира, после того как Фрэнсис Фукуяма громогласно объявил о «конце истории». И какое-то время казалось, что мир плавно движется к единому глобальному рынку, которым управляют международные институты под руководством США.

Однако как только реальность однополярного мира стала казаться достижимой, Великая рецессия пошатнула её основы. В глобальной системе накопились дисбалансы, разрешение которых оказалось невозможно в рамках установленной системы.

Начиная с 2008 г. элиты недавно разбогатевших стран – с Россией и Китаем во главе – всё громче выражали недовольство тем, что они не могут получить ту долю плодов глобализации, за которую они могут заплатить чистой монетой. Претензии стран, в то время считавшихся «развивающимися» демократиями, были направлены элитам «старых» демократий стран «Большой семёрки», но последние отказывались «по справедливости» удовлетворить требования своих «молодых» коллег. Эта неспособность (или нежелание?) «старых» элит обратить внимание на явный дисбаланс означала, что в установленной форме демократического управления заложены определённые «генетические дефекты», проявившиеся лишь со временем. Таким образом, динамика глобального управления – такой же фактор, который должен рассматриваться наряду с меняющейся структурой мирового хозяйства.

Как меняются демократические институты с течением времени? Стандартная структура демократического общества предполагает три ветви власти – законодательную, исполнительную и судебную – полномочия которых частично пересекаются. В грубом приближении законодательная власть управляет от имени «народа», то есть от нашего имени; исполнительная власть ассоциируется с иерархией подчинённых, выполняющих приказы в квазивоенной манере, а судебная как бы играет роль независимого посредника, разрешающего конфликты между двумя другими ветвями власти.

Теоретически такое устройство устойчиво, хотя может демонстрировать и нестабильную динамику. Устойчивость данной структуре придаёт неявно данное народу право на восстание против деспотичной власти, которое не требуется по крайней мере до тех пор, пока ветви власти безудержно конкурируют друг с другом, стремясь расширить границы своих полномочий. На практике, однако, каждая ветвь остаётся независимой только до тех пор, пока «мы, народ», или широкая общественность, в состоянии разбираться в тонкостях происходящих процессов и сохранять достаточную организованность, чтобы силой навязать перемены, когда одна из ветвей приобретёт чрезмерную власть и полномочия. Во времена процветания интересы широкой общественности начинают расходиться, а действия органов власти становятся всё более запутанными.

Над любой демократией нависает дамоклов меч коррупции, проникающей в ветви власти по нескольким каналам и несущей смертельную угрозу.

Во-первых, «мы, народ» должен уметь организовать себя, чтобы его требования были услышаны и выполнены. Самоорганизация населения практически невозможна в мирное время, поскольку нет необходимой срочности в совместных действиях. Именно поэтому общественные интересы обычно выражаются через некоммерческие организации, называемые политическими партиями, которые конкурируют за голоса избирателей, чтобы быть избранными в качестве законодателей. Как и любая организация, партии нуждаются в финансах для ведения повседневных дел, и деньги редко удаётся привлечь путём общественных кампаний по сбору средств из-за любителей поживиться за чужой счёт (когда каждый получает выгоду от общего сбора, но уклоняется от внесения своей доли). Таким образом, средства в политические организации поступают преимущественно от крупных доноров, заинтересованных в политическом влиянии. Следовательно, с течением времени, если широкая общественность остаётся апатичной, частные интересы оказываются непропорционально представленными в государственной политике.

Во-вторых, исполнительная власть в открытых обществах со временем становится выхолощенной из-за естественного отсева государственных служащих, склонных к творчеству и инновациям, поскольку любая неудача мешает их личной карьере, а любой успех вынужденно делится с начальством. В результате исполнительные органы всё более заполняются карьеристами, неспособными к инициативам и предпочитающими пассивно ждать, пока победившая политическая организация сформулирует повестку дня, которой они должны следовать. Политические партии в большей степени защищены от опасности стать пассивными исполнителями политических директив, поскольку им приходится активно бороться за власть. Однако они уязвимы на другом фронте, так как строят политические платформы, черпая подсказки из вопросов, волнующих избирателей. Между тем последние, когда они довольствуются лишь «хлебом и зрелищами», некритично реагируют на истории из СМИ, которые обычно путают с «гласом народа». Эта присущая медиа способность формировать политический дискурс дала им возможность претендовать на титул «четвёртой власти», но какой ценой? СМИ транслируют сюжеты и проводят редакционную политику в соответствии с предпочтениями клиентов, крупнейшими из которых являются те, кто может позволить себе платить за рекламу. Таким образом, «глас народа», звучащий в прессе, отражает по большей части предпочтения спонсоров. Конечно, список крупнейших политических доноров может пересекаться со списком самых богатых рекламодателей; однако, как мы далее увидим, связь между богатством и политикой достаточно размыта и никогда не оперирует одними и теми же именами.

В-третьих, судебная власть становится несоразмерной её реальной значимости в открытых обществах. Со временем правовые нормы теряют чёткость, а судебный процесс становится чрезмерно запутанным, что открывает ещё одну лазейку для коррупции. С библейских времён известно, что богатые часто побеждают в судах даже политически сильных противников[4]. Примером тому может служить ряд недавних тяжб в разных странах между судебной и исполнительной властью, которую на волне популизма захватили лидеры с авторитарными наклонностями. Это прежде всего Венгрия, Польша, Израиль. К судебным делам, которые можно рассматривать как политически мотивированные, можно отнести обвинения против бывшего президента США Дональда Трампа, отмену Верховным судом решения по делу Роу против Уэйда, или политически ангажированные процессы против бывшего директора-распорядителя МВФ Доминика Стросс-Кана, бывшего премьер-министра Италии Сильвио Берлускони и т.д. Любопытно, что поддержка «независимости судебной системы» против «политического вмешательства» часто принимает форму публичных митингов, которые, как правило, стоят недёшево. Это достаточно прозрачный намёк на наличие богатых спонсоров, поддерживающих такие митинги. Таким образом, «авторитарные» руководители, которые утверждают, будто судебной системой манипулируют определённые лица с высокой платёжеспособностью, не так уж далеки от истины, а подозрения, что некоторые денежные мешки могут быть заинтересованы в политике отнюдь не из гуманитарных соображений, вполне оправданны.

Наконец, необходимо высказаться по поводу прилагательного «либеральный», которым часто предваряют термин «демократия». В теории либерализм сосредоточен на продвижении личных прав и свобод; на практике права осуществляются за счёт роста социальных обязанностей, что приводит к размыванию правовых норм. Чем шире объём личных прав, то есть чем более «либеральна» демократия, тем ниже вероятность того, что «мы, народ» сможем найти общий язык и, следовательно, «восстать» против правительства, разрушающего «жизнь, свободу и стремление к счастью», как говорится в Декларации независимости США. Поэтому либерализм потенциально может быть использован как инструмент ограничения способности «нас как народа» изменить статус-кво в «старых» демократиях, постепенно становящихся властью богачей, по сравнению с «новыми» демократиями, которые, хоть и больше подвержены искушению применить безыскусную «грубую силу», менее открыты для манипуляций со стороны богатых.

В приведённом выше описании указано на скрытые опасности, таящиеся в западных «открытых обществах».

Демократическая форма правления в линейно развивающихся обществах способствует приходу к власти предпринимателей, которые используют деньги для достижения политических целей.

Исторически такая форма правления известна как плутократия, или власть богатых, которые обычно делают то, что знают лучше всего – устанавливают цену на все человеческие мероприятия, не обращая внимания на этические нормы и ограничения. Чтобы такие общества оставались жизнеспособными, «мы, народ» должны время от времени восставать и избавляться от накопившихся социальных отходов[5].

Могут ли некие глобальные денежные интересы оказаться той скрытой силой, которая раздула украинский конфликт? Почему бы и нет? Показательно, что Запад избрал два мировых финансовых учреждения, МВФ и Всемирный банк, для финансирования своих военных действий на Украине. Этот факт вызывает недоумение, поскольку налицо явный разрыв с первоначальной целью, для которой эти организации были учреждены. Напомним, что МВФ создавался для регулирования мировых денежных потоков (предотвращения глобальных финансовых кризисов), а Всемирный банк – для финансирования инфраструктурных проектов (считающихся важными для Запада) в развивающихся странах. Таким образом, их превращение в машины для финансирования войны может свидетельствовать, что мировые финансовые круги играют активную роль в конфликте, хотя и самоубийственную.

Принято считать, что банкиры сторонятся боевых действий; так почему же они вдруг решили поддержать войну?

Золото атакует, а железо обороняется… или всё наоборот?

В 1816 г. в петербургском журнале Anthologie française появилась короткая анонимная эпиграмма, написанная на французском языке, позже приписанная Александру Пушкину, который популяризировал её перевод в следующем виде:

«Всё моё», – сказало злато;
«Всё моё», – сказал булат.
«Всё куплю», – сказало злато;
«Всё возьму», – сказал булат.

Как ясно из этого воображаемого диалога, золото и железо спорят о предполагаемой власти над миром. Новейшая история говорит, что оба вида власти тесно переплетены, однако так было не всегда. В Древней Греции власть поочередно принадлежала аристократам и демагогам, которые опирались на два разных, но родственных вида одного и того же железа, а именно на силу организованной военной аристократии и населения, берущего числом. В поздней Римской республике это различие было сформулировано иначе, но форма осталась прежней: власть патрициев, или «лучших» (аристократия), уравновешивалась властью народных представителей, или «сторонников народа» (демократия). Только после появления в Центральной и Западной Европе XI в. городов, где процветали торговля и ремёсла, власть богатых горожан, известных как буржуазия, стала силой, отличной от власти железа.

Если военные правители приходят к власти с помощью железного кулака, буржуазия приобретает власть, используя привлекательность золота, то есть покупательную способность денег.

Великобритания была первой страной, где золото смогло сравняться с железом (как показано ниже), а Соединённые Штаты открыто формировались как буржуазная республика. Американская революция 1775 г. поначалу была протестом против уплаты налогов королю Англии (власть железа), и её знаменитый боевой клич «нет налогам без представительства» выражает явное предпочтение, которое американские поселенцы отдавали власти золота. В конце концов, значение этой власти возросло настолько, что Марк Твен использовал термин «Позолоченный век» для обозначения той эпохи в одноимённом романе, написанном в 1873 году. Эта тенденция к консолидации власти богатых была ненадолго обращена вспять в первой половине ХХ века. Во-первых, благодаря популярным антитрестовским движениям, разрушившим крупнейшие монополии, и, во-вторых, после Великой депрессии 1930-х гг., когда «мы, народ» благодаря всеобщему несчастью нашёл общую почву, чтобы продавить введение прогрессивного налогообложения через создание соответствующих органов принуждения (железа). С тех пор власть золота в Америке была ограничена, но создание в 1913 г. Федеральной резервной системы, призванной служить координирующим центром власти золота, оставило нетронутым мощный бастион, которым золото успешно воспользовалось после Второй мировой войны для распространения влияния на весь мир через родственные международные финансовые учреждения. Распад Советского Союза в 1991 г. привёл к сокращению военных сил по всему миру, и власть золота, казалось бы, стала доминирующей.

В этом контексте украинский конфликт можно представить как возрождение соревнования за мировое господство между пресловутыми «золотом» и «железом», но тогда «битва между демократией и автократией» президента Байдена больше напоминает «битву между плутократией и автократией». Проблема в том, что сила оружия (железо) видна здесь с обеих сторон, что делает сражение похожим на обычную борьбу силовиков за мировое господство, но власть денег (золото) никак не проявляется. Чего же не хватает в картине? Потенциальный ответ на вопрос о роли золота в войнах можно найти в известной цитате, приписываемой средневековому итальянскому генералу Джан Джакомо Тривульцио: «Для ведения войны необходимы три вещи: деньги, деньги и ещё больше денег».

Следовательно, золото может играть роль в войнах, но как золоту защищаться, если железо способно захватить всё грубой силой?

Именно этот вопрос с античных времен пытались решить суверенные кредиторы. Проблема в том, что короли легко брали кредиты и затем отказывались от долгов, при этом не разоряясь. Как кредиторы могут отобрать имущество у всесильного короля? Один из способов защиты от могущественных должников нашли лондонские купцы в 1694 г.: они заставили нового короля предоставить исключительные полномочия по управлению королевскими финансами нововведённому Банку Англии. В результате власть короля (железо) увязали с властью богатых лондонских купцов (золото). Таким образом, английская финансовая система стала независимой от королевского двора и впоследствии начала процветать. Однако такая схема защищала только тех держателей долга, которые стали частью государства (фискальные органы), и оставляла за бортом кредиторов, предпочитавших сохранять свободу от государства, таких как «придворное еврейство» – еврейские банкиры королевских семей XVII века. Последним не разрешалось присоединяться к государству, если они не принимали христианство, и им грозила экспроприация или казнь вместо возврата инвестиций после смерти патронов. Такие кредиторы нуждались в другом механизме защиты.

Ответ был найден еврейскими банкирами в XVIII в. и усовершенствован семьёй Ротшильдов. Они рассудили, что даже если железо способно забрать их деньги с помощью грубой силы, власть железа не консолидирована. До тех пор, пока существует соперничество между военачальниками (железо), но не между кредиторами (золото), вторые могут создать картель, чтобы играть против первых. Хитрость в том, чтобы установить своё присутствие на обеих сторонах конфликта и поддерживать как одну, так и другую сторону, поскольку часть инвестиций в будущего победителя всё равно принесёт достаточную прибыль[6]. Когда же война приближалась к концу, кредиторы собирались и определяли проигравшую сторону, то есть ту, которой следует прекратить поставлять дополнительные средства. В этом случае, хотя часть денег изначально расходуется впустую на проигравшую сторону, победитель получает достаточно богатое вознаграждение, чтобы выплатить кредиторам с процентами, а кредиторы, в свою очередь, компенсируют убытки коллег, кредитовавших соперника. Но такой подход работает только при соблюдении двух условий: во-первых, банковский картель должен иметь более широкий географический охват, чем любая воюющая сторона, и, во-вторых, войны не должны завершаться безоговорочной победой одной из сторон.

Необходимость широкого географического охвата объясняет, почему власть золота обычно ассоциируется с глобалистами: они не должны быть ограничены обслуживанием одного и того же политического рынка. Однако когда войны идут постоянно и победитель всегда тот же, то власть железа также будет укрепляться, поскольку постоянные войны приближают мир к рождению мировой империи, построенной путём завоеваний.

Эта извечная борьба за власть между златом и булатом показывает единство их целей и противоположность в средствах их достижения. Кто же в конце концов одержит верх?

Единство противоположностей

В 1807 г. Георг Вильгельм Фридрих Гегель опубликовал книгу, оказавшую большое влияние на философию. В «Феноменологии духа» он изложил новый метод анализа социальных явлений. Гегель постулировал, что каждая реальная вещь предполагает сосуществование противоположных элементов, и такие комбинации формируются Духом (der Geist – можно перевести и как «дух», и как «разум»), постоянно стремящимся постичь объект как конкретное единство противоположных определений. Хотя это утверждение может показаться абстрактным и не имеющим практического применения, идея разрешения конфликта путём сближения противоположностей оказалась плодотворной в самых разных областях. Гегель использовал метод, чтобы представить развитие истории в виде спирали: каждый её виток начинается с устойчивой ситуации (тезис), поворачивает к своему отрицанию (антитезис) и завершается другой устойчивой ситуацией (синтез), содержащей элементы тезиса и антитезиса, слитые воедино. Поскольку тезис и его противоположность, антитезис, соревнуются, пока их импульс не будет исчерпан, чтобы создать новую сущность, конечный результат называется единством противоположностей. Эта сущность становится следующей отправной точкой (новым тезисом), после чего цикл повторяется.

Для иллюстрации рассмотрим завоевание, после которого военачальник устанавливает власть над местными жителями (тезис). Жители начинают оспаривать власть нового правителя (антитезис), и в результате ряда столкновений обе стороны приходят к новой социальной структуре (синтез), которая уравновешивает усилия и интересы противоположных сторон. Этот синтез длится некоторое время, пока не накапливается следующий набор противоречий, после чего цикл повторяется.

Метод гегелевской диалектики нашёл широкое применение, но здесь необходимо сделать оговорку: определяя конечную цель вечного изменения, Гегель предусмотрительно использовал метафизический термин der Geist, поскольку конечный результат никогда не может быть предсказан с помощью этого строго ретроспективного метода анализа. Многие из его последователей, более амбициозные и менее осторожные, использовали его диалектику, отрицая её ретроспективность, и их идеи в итоге были отвергнуты. Например, Карл Маркс исследовал конфликт между капиталом и наёмным трудом и предсказал свой собственный «конец истории», а именно возникновение гигантских заводов. Он посчитал, что рабочие станут достаточно организованными, чтобы преодолеть проблему паразитирования горстки капиталистов на их труде, избавятся от хозяев-капиталистов и образуют рабочие общины (коммунизм). К несчастью для Маркса, der Geist придерживался иного мнения. Победа рабочих в странах, которые стали называться социалистическими, привела к распылению классовой солидарности и вынудила рабочих лидеров прибегнуть ко всё более растущему принуждению (тоталитаризм), олицетворяющему силу железа. В то же время острые углы капиталистической системы в западных странах сглаживались за счёт введения систем социальной защиты, а технологический прогресс способствовал большей специализации работников и возникновению значительной прослойки среднего класса, который имел более высокий уровень жизни, чем рабочие в социалистической системе. В результате социалистическая мечта, продвигаемая теперь уже представителями железа, утратила привлекательность и проиграла идее массового потребления, которую продвигали «социально ответственные» богачи: в этом конкретном случае золото Запада одержало явную победу над железом Востока, используя новоизобретённую «мягкую силу» убеждения. Сможет ли эта сила сработать в новом конфликте между Западом и Востоком?

«Мягкая сила» гламура и дискурса

Оксфордский словарь английского языка определяет «мягкую силу» как «способ ведения дел с другими странами, который включает использование экономического и культурного влияния в качестве рычага, чтобы убедить их проводить такую политику», которая полезна для страны, проецирующую данную силу. Её противоположность, «грубая сила», определяется как «агрессивный способ ведения дел с другими странами, включающий использование угрозы военной силы для принуждения их к принятию конкретной повестки, устраивающей тех, кто проецирует “грубую силу”». Это «мягкое» влияние – экономическое изобилие или культурное разнообразие, с одной стороны, и военная сила – с другой, очень напоминают инструменты, используемые золотом для сдерживания власти железа. Можно ли подметить закономерности в проецировании «мягкой силы»?

В 2006 г. русский писатель Виктор Пелевин опубликовал фантастический роман «Empire “V”. Повесть о настоящем сверхчеловеке», в котором представил вампиров как подлинную элиту мира. Однако пищей вампиров является не кровь, а бабло (жаргонное обозначение денег в современной России), которое производят люди. Сами люди не знают обо всём этом, поскольку элиты ограничивают их способность воспринимать реальность, в то время как эти элиты служат вампирам с помощью гламура и дискурса. Гламур заставляет людей чувствовать себя неполноценными и вынуждает их постоянно гнаться за деньгами, которые они тратят на то, что рекламируется в СМИ. Дискурс же отвлекает их от размышлений об истинном устройстве мира и толкает на то, чтобы растрачивать умственные силы и энергию на решение незначащих проблем.

Хотя это фантазия, она в действительности представляет собой вполне разумную версию функционирования «мягкой силы». Примеров множество. Латиноамериканские мигранты пересекают границу США и Мексики, рассчитывая достичь более высокого уровня жизни. Жители Африки лелеют аналогичную надежду и, рискуя жизнью, плывут к европейским берегам, пересекая Средиземное море. Не будет надуманным утверждение о том, что украинский конфликт разгорелся из-за стремления многих украинцев присоединиться к, казалось бы, богатому и процветающему Евросоюзу. И то же очарование «мягкой» западной силой заставляет некоторых россиян желать поражения своей стране в нынешнем конфликте, поскольку они ожидают лучшей жизни в рамках «старой» мировой системы. Обоснованны ли такие ожидания или это просто несбыточные мечты?

Практический опыт свидетельствует, что ожидания по своей природе нестабильны, а значит, их влияние также преходяще. Следовательно, для поддержания «мягкой силы» золото должно постоянно подкреплять первоначальные ожидания новыми образами; в противном случае эти ожидания слабеют, людей постигает разочарование, и они начинают мечтать о супермене, который придёт и смягчит боль обманутых надежд. В этих обстоятельствах золото уступает власть железу.

Может ли быть так, что украинский конфликт – это попытка реанимировать умирающие ожидания «конца истории»?

На самом деле, скорее всего, произойдёт обратное. Кажущийся странным характер нынешнего конфликта, который то разгорается, то затухает, не создаёт ярких образов, выгодных золоту. Напротив, текущие наблюдения за поведением властей США с начала конфликта указывают на то, что власть железа в цитадели золота нарастает. Вашингтон ведёт себя всё более и более авторитарно. В необычной для «мягкой силы» манере он жёстко требует от союзников следования его планам для Украины, проявляя прямо-таки железную волю. Показательно, что два премьер-министра Италии подряд, Марио Драги и Джорджа Мелони, которые пришли к власти с совершенно противоположных сторон политического спектра, соревнуются в том, кто окажет наиболее полноценную поддержку Киеву, независимо от того, что думают по этому поводу простые итальянцы[7]. Какова бы ни была истинная причина, западные СМИ перестали быть форумом, где можно свободно обсуждать новые идеи. Вместо этого они непрерывно повторяют один и тот же якобы «железный» аргумент – грядущую победу украинской армии на поле боя. Политическая арена на Западе становится настолько однородной, что даёт повод говорить о конце традиционных партий. Более того, сторонники бывшего президента Дональда Трампа открыто заявляют о приходе в их страну «однопартийной системы», как в бывшем СССР.