Кристофер Кларк «Лунатики: как Европа вступила в войну в 1914 году»; Макс Хейстингс «Первая мировая война: катастрофа 1914 года»; Маргарет Макмиллан «Война, покончившая с миром: дорога к 1914 году»; Шон Макмикин «Июль 1914 года: обратный отсчет»; Уильям Маллиган «Великая война за мир»; Томас Отте «Июльский кризис 1914-го: мир погружается в войну»; Кембриджская история Первой мировой войны. Том 1. Глобальная война (под редакцией Джея Уинтера).
Дипломат Джордж Кеннан назвал Первую мировую войну «великой исходной катастрофой» XX века, повлекшей за собой множество других. Бабочка, с которой начались последующие ураганы, взмахнула крыльями 28 июня 1914 г., когда сербский националист Гаврило Принцип застрелил эрцгерцога Франца Фердинанда, предполагаемого наследника австро-венгерского трона. Спустя сто лет историки по-прежнему гадают, как такая разрушительная война возникла практически из ничего, сожалеют о неспособности глупых правительств понять, к чему приведут их действия, и оплакивают утрату воображаемого мира прогресса и гармонии.
Одной из реакций на эту катастрофу стало системное исследование международных отношений. Специалисты 1920-х – 1930-х гг. надеялись, что, проанализировав причины войны, они смогут найти средство не допустить войн в будущем. Эти усилия провалились, за Первой мировой последовала Вторая, и исследователи международных отношений отказались от идеалистических моделей глобального сотрудничества в пользу жесткого реализма. Вторая мировая война показала, что демонического диктатора нельзя умиротворять, теперь этот урок вспоминают всякий раз, когда региональный авторитарный лидер пытается захватить территорию или официальные лица предлагают переговоры с несговорчивым режимом. Тем не менее до сих пор нет консенсуса по поводу первопричин Первой мировой, а также полезных уроков, которые могут пригодиться сегодня.
Ситуация не изменилась даже после публикации серии новых исследований известных историков, которые пополнили и без того огромный список литературы об этих драматических событиях. Несмотря на различия, все рассматриваемые здесь книги помогают читателю разобраться в хитросплетениях европейской политики и маневрах столиц континента, которые привели к войне. Кристофер Кларк и Маргарет Макмиллан возвращаются в XIX столетие. Макс Хейстингс исследует весь 1914 год и создает четкую картину первых месяцев войны. Шон Макмикин и Томас Отте рассматривают один месяц, приведший к войне. Будет жаль, если, подустав от публикаций о 1914 годе, читатели проигнорируют книгу Отте, потому что это действительно детальная экспертная работа.
Книги не рассказывают практически ничего нового о ходе событий: убийство Франца Фердинанда в июне, ультиматум, который Австро-Венгрия выдвинула Сербии с требованием уничтожить националистические группы, мобилизация в России и Германии и начало боев в августе. Однако эти книги проливают свет на интересные вопросы: о чем думали участники событий, пока кризис, который первоначально поддавался урегулированию, превращался в полномасштабную войну? Были ли они оппортунистами, воспользовавшимися шансом, чтобы реализовать тщательно продуманные планы? Или их просто захватил водоворот событий и они оказались в ловушке из-за собственных страхов, предубеждений и старых обязательств?
Кто это сделал?
Поиск виновных начался, как только война превратилась в болезненную тупиковую ситуацию, и лишь активизировался после подписания Версальского договора в 1919 году. Воюющие стороны публиковали огромное количество корреспонденции, чтобы доказать, как их мирные намерения были искажены вероломными врагами. Немецкий военный историк Бернхард Швертфегер назвал это «мировой войной документов». Со временем исследователи стали распылять вину, связывая конфликт с более широкими факторами, такими как милитаризация умонастроений, устаревшие дипломатические методы и организация международной системы. Однако в 1960-х гг. немецкий историк Фриц Фишер вернулся к вопросу вины: он утверждал, что ответственность лежит на его стране, которая обдуманно ступила на путь агрессии. Его ученик Фолькер Бергхан дал твердое обоснование тезиса Фишера, которое можно найти в «Кембриджской истории Первой мировой войны» – масштабном сборнике эссе обо всех аспектах конфликта.
Кларк осуждает «обвинительное изложение» первопричин конфликта, подвергая критике однобокость позиций. Он предпочитает уделять меньше внимания «политическому темпераменту и инициативам конкретного государства» и сосредоточиться на «многосторонних процессах взаимодействия». Но на практике даже Кларк выдвигает обвинения. Начав повествование с Белграда, он корректно подчеркивает значение националистической кампании в Сербии, которая привела к убийству Франца Фердинанда, а это не только спровоцировало кризис – был устранен единственный австрийский государственный деятель, который, осознавая слабость своей страны, мог оказать сдерживающее воздействие на ход событий. Макмикин привлекает внимание к ответственности России, которая провела поспешную мобилизацию. Хейстингс склонен больше винить Германию и решимость ее военного руководства вести войну, пока есть шансы на победу и пока Россия не стала слишком сильной. Макмиллан и Отте винят Австро-Венгрию (фактически запустившую механизм войны, предъявив ультиматум, зная заранее, что он не будет выполнен) и далее в порядке убывания – Германию и Россию, хотя Макмиллан признает, как трудно выделить одну причину или одного виноватого.
Никто из этих авторов не выказывает особого интереса к тому, что теоретики международных отношений говорили о Первой мировой войне. Отте упоминает их чаще других, но только чтобы объяснить свое недоверие к структурным обоснованиям. В этих книгах читатели по сути не найдут ответа на вопрос, когда международная система больше способна достичь мирного равновесия – в условиях биполярности или многополярности, о сравнительных преимуществах сбалансированности перед поддержкой ревизионистской державы или о том, как избавиться от логики самозащиты, столкнувшись с дилеммой безопасности. Отсутствие теории неудивительно: историки обычно с подозрением относятся к попыткам сформулировать законы политического поведения и склонны придавать большее значение случайности и стечению обстоятельств.
В первых абзацах своей книги Кларк пишет, что история «пропитана продуманными действиями», хотя это несколько противоречит названию («Лунатики»). Те, кто принимал решения, «шли к опасности осторожными, просчитанными шагами»; они являлись «политическими акторами с осознанными целями, были способны на определенную степень рефлексии, признавали наличие вариантов и выносили суждение на основе лучшей информации, имевшейся в их распоряжении». Макмиллан осуждает тех, кто в 1914 г. утверждал, что альтернативы войне нет, свою книгу она заканчивает словами: «Варианты есть всегда».
Все авторы настаивают на том, что война не только не была неизбежной, но и стала следствием принятия совершенно неправильных решений. Отте называет это «провалом государственного управления». После прочтения всех этих книг может создаться впечатление, что если бы участники событий не были такими слабовольными, тщеславными, некомпетентными, близорукими и глупыми, мир избежал бы нескольких лет страданий.
Другой важный посыл заключается в том, что, даже учитывая неправильные решения и роковое стечение обстоятельств, европейские правители просто не представляли, что война будет означать на самом деле. Макмиллан отмечает «неспособность вообразить, каким разрушительным станет конфликт». Кларк называет их «лунатиками», потому что они были «бдительными, но не прозорливыми, находясь в плену иллюзий, они не видели ужасную реальность, в которую собирались повергнуть мир». Хейстингс является исключением из «лунатического» тренда, поскольку этот термин предполагает, что люди, принимавшие решения, не осознавали свои действия. Он называет их «отрицателями», поскольку они настойчиво реализовывали «чрезвычайно опасную политику и стратегию, вместо того чтобы оценить последствия признания их нецелесообразности и конечного провала».
Общая картина
Проблема сфокусированности на решениях конкретных людей заключается в том, что игнорируется значение контекста. Макмиллан прилагает максимальные усилия, чтобы описать более широкие факторы и преобладающие тенденции, в то время как Отте наиболее активно принижает значимость «обезличенных, структурных сил». Но правительства того времени не могли импровизировать. Они работали в соответствии с тщательно проработанными союзническими обязательствами, военными планами и традиционными правилами урегулирования кризисов. Кроме того, им приходилось реагировать на неожиданную слабость старого порядка, который проседал под грузом изменений баланса сил, активных националистических движений и внутренних потрясений. Иными словами, структурные факторы ограничивали решения лидеров. Теоретики международных отношений вновь и вновь возвращаются к периоду, приведшему к 1914 г., потому что тогда государства наиболее соответствовали требованиям теории, у власти находились обособленные элиты, мыслившие понятиями реализма, в которых преобладали соображения безопасности.
В конечном итоге сложившаяся политика безопасности продемонстрировала впечатляющую, если не сказать опасную, жизнестойкость в июле 1914 года. После многочисленных колебаний на самом высоком уровне – включая потрясающую переписку «Дорогой Вилли/Дорогой Ники» между императором Николаем II и кайзером Вильгельмом II, в которой троюродные браться пытались предотвратить войну, – альянсы в основном укрепились, и только Италия продолжала метаться. Правительства начали реализовывать свои военные планы. Одновременно откровенно воинственные настроения элиты в предшествующие годы с абсурдными заявлениями об очищающих свойствах борьбы и прославлением силы, чести и жертвенности в значительной степени способствовали подготовке общества к войне. Когда страны столкнулись с перспективой реальных боевых действий, воинственность снизилась и настроения в столицах стали более сдержанными. Правительства беспокоились уже не о славе, а о том, что их бросят союзники или они окажутся уязвимыми из-за слишком медленной мобилизации. Таким образом, конфликт не был результатом разжигания войны в чистом виде. Скорее он возник вследствие сложного взаимодействия системных факторов, с которыми пришлось бы бороться любому набору политических фигур, а также личных качеств и особенностей данного набора лидеров и случайных факторов.
В основе июльского кризиса лежало значение альянсов. Николай II объявил о славянской солидарности с сербами, а Франция поддержала Россию как своего союзника. Как отмечает Кларк, «таким образом Россия и Франция соединили судьбы двух величайших мировых держав весьма асимметричным образом, связав их с неопределенным будущим турбулентного и периодически агрессивного государства». Точно так же Германия связала себя с неэффективным государственным аппаратом Австро-Венгрии, когда Вильгельм заявил представителям ослабленной империи, что они могут ответить на убийство Франца-Фердинанда, как пожелают, – этот карт-бланш позволил им начать войну с Сербией. Отте вспоминает высказывание Бисмарка о том, что в любом союзе есть лошадь и всадник, и отмечает, что в данном случае лошадь была оседлана. Вряд ли это явление можно назвать необычным. Сегодня, например, более слабые союзники США регулярно требуют от Вашингтона гарантий поддержки, даже если ведут себя безрассудно, и Америка дает такие гарантии, опасаясь, что в противном случае это пагубно скажется на доверии к нему.
Главный вызов для великих держав всегда – как обеспечить достаточно комфортное положение слабым союзникам, чтобы они ощущали себя в безопасности, и при этом сохранить достаточно рычагов воздействия на них, чтобы удержать их от провоцирования войны. В июле 1914 г. не было никаких гарантий, что европейские альянсы окажутся прочными, учитывая противоречивость интересов великих держав и их более слабых партнеров. Россия настороженно следила за Францией, которую нужно было убеждать, что ситуация требует войны. Франция, в свою очередь, раздраженно наблюдала за Великобританией, которая не была уверена, что хочет поддержать русского царя после того, как был заложен фундамент для улучшения отношений с Германией. И в Антанте, и в Союзе центральных держав было ощущение, что альянсы могут распасться, и это порождало недоверие и неопределенность – именно поэтому так много усилий потратили на их укрепление, а не на мирное урегулирование возникших конфликтов.
Историки часто винят в начале Первой мировой войны еще один фактор – культ наступательных действий. В то время господствовала точка зрения, что войны легче выиграть, если как можно быстрее взять инициативу в свои руки и направить войска на оборонительные укрепления, полагаясь на боевой дух и стремительность. Иными словами, поскольку действия на опережение могут обеспечить победу, а медлительность, напротив, грозит катастрофой, начать войну никогда не рано. Эта точка зрения объясняет, почему такое значение придавали мобилизации, особенно генералы, навязывавшие свое понимание безотлагательности невоенным лидерам. Учитывая огромный размер страны и громоздкую инфраструктуру, Россия провела мобилизацию первой. Макмикин цитирует Николая II, переживавшего, что его решение потенциально означает «направить тысячи людей на смерть». Николай не мог осознать реальные последствия; в итоге Россия потеряла около 2 млн солдат.
Европейские элиты ожидали, что даже очень затратная война будет быстрой и сокрушительной. Предполагалось, что после нескольких крупных сражений конфликт закончится и континент начнет приспосабливаться к новым политическим реалиям. Удивительно, что стратегических дискуссий практически не было. Государственные деятели не оценивали практическую эффективность своих военных планов и не соотносили их с политическими целями. В Берлине военные стратеги лишь вскользь затронули вопрос целесообразности наступления на Францию через Бельгию, хотя этот маршрут, учитывая союзнические обязательства Лондона перед Брюсселем, гарантировал вступление Британии в войну.
Долгая война
Те, кто подвергает критике «лунатическую» идею, считают, что хотя начало Первой мировой войны не было неизбежным, ее затяжной характер и катастрофические последствия были неминуемы. Макмиллан рассказывает, как легкомысленно военные относились к предостережениям таких фигур, как русский промышленник и ученый Иван Блиох, предупреждавший, что сильная оборона приведет к длительной войне. Хейстингс убедительно характеризует наступательные планы Германии как изначально ошибочные, несмотря на тщательную проработку. (Стратегия строилась на максимальном продвижении армии для нанесения сокрушительного удара по Франции, пока российская военная мощь не станет ощутимой, при этом слишком многое зависело от германской логистики и неопытных резервистов.) Макмикин заходит еще дальше, утверждая, что немцы ожидали поражения, но знали, что вторжение – это всегда авантюра. Они просто опасались, что чем дольше они будут ждать, тем большей авантюрой станет наступление.
Тем не менее ставки Берлина практически оправдались. Хотя неожиданное сопротивление Бельгии задержало наступление, германские войска заставили французов отступать, пока первое сражение на Марне, начавшееся 5 сентября 1914 г., не изменило ситуацию. Битва разрушила надежды Германии на быстрое завершение войны. Неспособность союзников поддержать победное наступление привела к патовой ситуации, что стало отличительной особенностью западного фронта. За неделю до этого претензии России на восстановление статуса серьезной военной державы были разбиты в сражении при Танненберге. Обе стороны испытали моменты отчаяния, пока не были вырыты длинные траншеи и не наступила затяжная патовая ситуация. Пока правительства осматривались, пытаясь понять, можно ли добиться полной победы, вновь возник вопрос о прочности альянсов. Продолжат ли их партнеры сражаться или пойдут на сепаратный мир? В конечном итоге воюющие стороны никогда не считали различные предложения о переговорах достаточно привлекательными, даже в сравнении с затратами на продолжение войны. Лидеры никак не могли переубедить тех, кто считал, что только полная победа оправдает перенесенные страдания.
Как это обычно бывает, когда начались боевые действия, ставки резко возросли и стали экзистенциальными. А поскольку лидеры руководствовались идеалистическими порывами, а не геополитическими опасениями, их цели становились все более амбициозными. Английский писатель и футурист Герберт Уэллс в августе 1914 г. написал о «войне, которая покончит с войнами» («войне против войны») – позже это выражение высмеивали за его претенциозность и наивность. Уэллс давно призывал к созданию мирового правительства как единственной альтернативы разрушительным войнам; теперь он считал, что поскольку Германия, «гнездо порочных идей», побеждена, восторжествует здравый смысл. Оптимизм оказался ошибочным, но ощущения были реальными. Уильям Маллиган, исследуя идеологические импульсы того времени, демонстрирует, что европейские правительства, ведя жестокую войну, думали о мире, который за ней последует.
После войны ее участники заверяли, что будут стремиться к этому миру. Они обещали разоружиться и призывали создать новую международную организацию, которая обеспечит «гарантии политической независимости и территориальной целостности как больших, так и малых государств» (последний из 14 пунктов президента Вудро Вильсона). Мировое сообщество приняло эти идеи с удивительной скоростью в 1920-е гг., кульминацией стали Локарнские договоры 1925 г., в которых были закреплены новые границы Европы. Спустя три года подписан пакт Бриана–Келлога, плод работы министра иностранных дел Франции и госсекретаря США, об отказе от войны как инструмента политики.
Учитывая последовавшие события, реалисты насмехаются над наивностью межвоенного периода. Эксперты склонны сбрасывать со счетов стремление к миру после 1918 г. так же, как они не учитывают тягу к войне перед 1914 годом. Маллиган призывает читателей не считать, что мирный проект провалился только из-за того, что произошло в 1930-е гг., или что его основные идеи погибли на полях сражений Второй мировой войны. Они вернулись после войны, хотя и с более осторожной поддержкой, с политиками, которые впервые услышали о них в 1920-е гг. – канцлером ФРГ Конрадом Аденауэром и французским дипломатом Жаном Монне. В этом отношении начало Первой мировой войны не стало исходной катастрофой столетия. Катастрофу обусловили более поздние решения, а именно: решимость обеих сторон продолжать войну и отказ от поиска дипломатических путей урегулирования, суровое наказание Германии победителями и затем умиротворение Адольфа Гитлера.
В конечном итоге урок 1914 г. в том, что нет никаких однозначных уроков. В случае войны не может быть единственно верного решения, потому что контекст меняется. То, что разрешит конфликт в одном случае, в другом станет предлогом для агрессии; действия, сдерживающие агрессию в одних обстоятельствах, в других ее провоцируют. Тем не менее выбор есть всегда, и лучший совет, который можно дать государствам, проанализировав события 1914 года, – делать этот выбор обдуманно: четко определить ключевые интересы, собрать максимум информации, изучить возможности мирного урегулирования и скептически относиться к планам военных.
Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 4, 2014 год. © Council on Foreign Relations, Inc.
