Россия в глобальной политике

В своём основополагающем произведении «Трагедия великодержавной политики» Джон Миршаймер формулирует основные положения теории наступательного реализма. Согласно ей, великие державы неизбежно мотивированы стремлением к власти, оказываясь в ловушке конкурентной борьбы и гонки вооружений. Мировые державы никогда не бывают вполне удовлетворены существующим распределением власти, полагает Миршаймер, следовательно, движимы желанием изменить его в свою пользу.

Нередко они пытаются сделать это насильственно, стремясь достичь полного доминирования или гегемонии. Миршаймер доказывает, что такое состояние недостижимо в системе, где несколько великих держав. Следовательно, международные отношения обречены на вечную конкурентную борьбу. Такова суть трагической и даже тупиковой ситуации, возникновение которой Миршаймер считает неизбежным, если только суверенные государства не согласятся на создание «мирового правительства». Но это, по его мнению, перспектива утопическая.

Таким образом, как утверждают и другие школы реализма, в анархичной и беспорядочной глобальной системе, характеризующейся непредсказуемостью намерений разных государств, страны вынуждены делать приоритетом собственную безопасность посредством накопления власти и силы. Наступательные реалисты делают вывод, что это неизбежно ведёт к столкновениям и конфликтам[1].

Теория Миршаймера, разработанная, чтобы объяснить поведение мировых великих держав, применима и к Ближнему Востоку. Данный подход способен пролить свет на основные причины постоянных столкновений и содействовать пониманию неразрешимой на данный момент дилеммы безопасности в регионе[2].

Региональное преломление теории

На самом деле «трагедия» наступательного реализма выражена для ближневосточных держав ещё острее. У проблемы безопасности как минимум три уровня – внутренний, региональный и международный.

Во-первых, географическое положение Ближнего Востока делает его ареной постоянной конкуренции и борьбы за влияние между крупнейшими мировыми игроками[3]. В разные периоды это проявлялось через колониальные амбиции, опосредованные конфликты холодной войны и современное экономическое и геополитическое соперничество. Последствия соперничества великих держав зачастую сопряжены с насилием, так как внешние силы используют Ближний Восток для проецирования силы и разрешения конфликтов между собой, не рискуя прямыми боестолкновениями на своей территории.

Так регион становится ареной, где интересы безопасности региональных держав часто подчиняются более широкомасштабной борьбе за власть между внешними силами.

Во-вторых, для продвижения собственных стратегических интересов региональные и международные игроки часто эксплуатируют внутренние проблемы государств Ближнего Востока – оспаривание власти и легитимности существующих правительств. Такие события, как «арабская весна», привели, например, к смене режимов в Тунисе и Египте, а также в Ливии через военную интервенцию НАТО. Региональное вмешательство наглядно продемонстрировано в Сирии, которая стала местом опосредованных войн с участием самых разных сил, в том числе и Турции, содействовавшей свержению режима Башара Асада[4]. Борьба за власть в Йемене привела к серьёзным последствиям не только на Ближнем Востоке, но и в мире. Обострившийся конфликт быстро переродился в прокси-войны, что вынудило США вовлечься и сделать мишенью йеменских хуситов, поддерживаемых Ираном[5].

Внутренняя хрупкость ближневосточных режимов делает их уязвимыми для внешних держав, которые, пользуясь этим, усугубляют региональную дилемму безопасности.

В-третьих, современный геополитический ландшафт Ближнего Востока определяется напряжённой схваткой за гегемонию между ключевыми региональными державами – Израилем, Турцией, Ираном и Саудовской Аравией[6]. Каждая имеет соответствующие амбиции. Гегемония может пониматься не только как значительное военное превосходство, но и как оказание существенного политического и экономического влияния на соседние государства, а также формирование регионального порядка в своих интересах. Непрекращающаяся гонка вооружений направлена не только на решение проблемы внешних угроз безопасности, как государства их воспринимают, но и на согласованные усилия по противодействию и сдерживанию внутренних вызовов власти. Перечисленные государства активно развивают региональные и международные альянсы как средство укрепления влияния и стратегического позиционирования в условиях регионального порядка. Эта динамика согласуется с принципом «догнать и перегнать» ради получения стратегического преимущества в рамках ограничений системы[7].

Возникающие шаблоны отношений могут показаться прямолинейными, но они сложнее, чем некоторые думают. Турция находится в альянсе с НАТО, Иран – в определённом типе союзнических отношений с Россией, а Израиль – в союзе с Соединёнными Штатами. Саудовская Аравия стремится к некоторой степени стратегического баланса между США и Россией, но в итоге опирается на гарантии безопасности в виде американского ядерного зонтика. Острое соперничество, движимое логикой наступательного реализма, создаёт на Ближнем Востоке постоянное напряжение и служит спусковым крючком для потенциальных конфликтов. Структурные факторы, такие как погоня за относительной властью, занимают центральное место, но интенсивность и проявления конкуренции усугубляются глубоко укоренившимися идеологическими разногласиями, религиозной идентичностью и историческими обидами, сквозь призму которых игроки воспринимают угрозы и намерения соперников.

Трагедия региональных держав на Ближнем Востоке проистекает из их восприимчивости к влиянию трёх взаимосвязанных сфер: внутренней, региональной и международной. Поскольку интересы участников всё больше расходятся и противоречат друг другу, растёт жёсткость столкновений в плане их смертоносности, уровня насилия и запутанности. Примеры данного динамичного процесса можно наблюдать в сирийском конфликте (2011–2024), гражданской войне в Ливане (1975–1990), войне в Персидском заливе (1990–1991), Ирано-иракской войне (1980–1988), гражданской войне в Йемене (2014 – настоящее время), израильско-палестинском противостоянии (продолжается) и «Двенадцатидневной войне» Израиля против Ирана в июне 2025 года.

Израиль и гегемония

Когда внутренние распри преувеличиваются и эксплуатируются региональными или международными державами, либо внутренние фракции ищут внешнюю поддержку для установления контроля над собственными странами, это выливается в затяжные конфликты.

Израиль – наглядный пример игрока, действующего в подобной сложной обстановке. Будучи самой мощной военной силой в регионе, Израиль тоже сталкивается с серьёзными внутренними вызовами. С момента основания в 1948 г. страна не может добиться разрешения палестинской дилеммы и достижения всеобъемлющего мира с арабским и мусульманским миром в целом. Израиль позиционирует себя как единственную демократию на Ближнем Востоке, окружённую «опасными диктатурами», которые хотят его уничтожить. И не потому, что видят в нём западный колониальный инструмент порабощения, а за то, что он еврейский и демократический. С другой стороны, ряд международных организаций обвиняют Израиль в создании системы апартеида.

Феномен Израиля способствовал возникновению негосударственных образований, в том числе вооружённых, идентифицирующих себя как «движения сопротивления» (Израиль называет их террористическими). Эти группировки используют в своих интересах такие государства, как Иран, Катар или бывший сирийский режим. Целью может быть не только нанесение ущерба интересам Израиля (вплоть до, возможно, его уничтожения), но и проецирование собственного влияния вообще[8]. Таким образом, природу ирано-израильского соперничества лучше всего понимать как борьбу за региональное господство, доминирование, от которой не выигрывает ни одна из сторон.

Структурная конкуренция усугубляется глубинными идеологическими и религиозными разногласиями, которые способствуют росту недоверия и чувства взаимной экзистенциальной угрозы.

С точки зрения наступательного реализма действия Израиля после 7 октября 2023 г. можно интерпретировать как переориентацию на стратегическую цель, которая выходит за рамки просто обеспечения региональной безопасности и заявляет о стремлении к безраздельному господству в регионе. Израиль пытается достичь этого, прежде всего, за счёт решительного устранения палестинской проблемы – главной помехи на пути к доминированию. Как следствие, израильский кабинет одобрил план оккупации сектора Газа и установления там «устойчивого присутствия»[9]. Израиль, по-видимому, рассматривает его как возможность существенно уменьшить или даже устранить внутриполитическое напряжение, создаваемое палестинскими военизированными группировками (ХАМАС и «Исламский джихад»[10]), одновременно ослабляя таких противников, как Иран и Турция, нанесением ударов по их сателлитам и сферам влияния.

Учитывая значительное превосходство Израиля в обычных вооружениях, обладание засекреченным ядерным потенциалом и его статус государства, пользующегося стратегической поддержкой сверхдержавы, страна, вероятно, не станет терпеть существующее соотношение сил, которое могло бы бросить ей вызов в сфере безопасности или ограничить её амбиции. Это подразумевает устранение всего, что воспринимается им как угроза безопасности и власти, включая возможную нейтрализацию ядерных и баллистических ракетных возможностей Ирана, что следует из заявления израильского министра обороны Исраэля Каца в адрес Тегерана в мае 2025 г.: «С системой прокси покончено, ось зла обрушилась. Вы несёте прямую ответственность. То, что мы сделали с “Хезболлой” в Бейруте, ХАМАСом в Газе, Асадом в Дамаске и хуситами в Йемене, – сделаем и с вами в Тегеране. Мы никому не позволим навредить Израилю – и любой, кто нам вредит, будет сурово наказан»[11]. 13 июня 2025 г. Израиль начал военную кампанию против Ирана.

Израиль воспользовался враждебностью многих региональных игроков к Ирану, а также хрупкостью системы международных отношений и царящей в ней анархией – в частности, приходом в Белый дом администрации Дональда Трампа. Последняя стремилась избежать прямого военного столкновения с Ираном и предпочитала переговоры[12]. Однако дипломатические усилия были сорваны войной Нетаньяху против Ирана.

Израильтяне начали войну, посчитав, что иранская экономика ослаблена санкциями, преследовавшими две основные цели: а) истощить источники финансирования региональных союзников – сателлитов Ирана; б) вызвать внутреннее недовольство, настроив общественное мнение против правительства с учётом ухудшающихся условий жизни и широкомасштабного недовольства. Это повышало риск проникновения в Иран и вербовки агентов внутри страны[13]. Отсюда успешность целенаправленных операций против высокопоставленных военнослужащих, членов Корпуса стражей исламской революции и иранских учёных, участвовавших в ядерной программе.

Другими словами, для ведения двенадцатидневных боевых действий с региональной силой масштаба Ирана Израилю понадобились три ключевых фактора: нестабильная внутриполитическая обстановка в этой стране, благоприятная региональная динамика и хаос в системе международных отношений. Однако дилемма Израиля в сфере безопасности не разрешилась за счёт устной договорённости о прекращении огня, навязанной Трампом обеим сторонам.

Иран продемонстрировал стойкость, несмотря на понесённые им потери, несоразмерные израильским.

Конфликт был в первую очередь нацелен на проверку военных возможностей и потенциала Ирана, вероятно, знаменуя собой начальную фазу более широкого противостояния двух стран. Обстоятельства, складывающиеся на Ближнем Востоке и в мире, могут привести к более интенсивной эскалации. Однако последняя не обязательно будет похожа на предыдущий раунд, т.е. на прямую военную конфронтацию. Не исключена попытка внутриполитической дестабилизации Ирана.

Обретение стратегической глубины

Идеология, культура и тип режима неизбежно влияют на поведение любого государства и его взаимодействие с окружающей средой. Так, Израиль вряд ли позволит нынешнему сирийскому правительству, возглавляемому Ахмедом аш-Шараа (лидером Хайят Тахрир аш-Шам[14]), укрепить власть, даже если это потребует фактического расчленения Сирии.

Во-первых, Израиль считает правительство Ахмеда аш-Шараа экстремистским образованием, связанным с террористическими группировками, враждебными Израилю. Во-вторых, что, возможно, даже важнее в контексте борьбы за гегемонию, Дамаск поддерживается Турцией – значительной региональной державой, вовлечённой в прямую конкуренцию с Израилем.

По сути, Израиль стремится предотвратить возрождение антиизраильской иранской оси с участием другого регионального соперника – Турции.

Этот стратегический расчёт объясняет продолжающиеся военные действия Израиля в Сирии, хотя сирийское временное правительство (в том числе и от имени Ахмеда аш-Шараа) уверяет, что Дамаск не угрожает соседям, особенно Израилю, и даже ведёт косвенные переговоры для «снижения» напряжённости[15]. Израиль наносит удары в глубь сирийской территории, оккупирует некоторые районы и предоставляет поддержку или защиту меньшинствам, которым угрожают экстремисты. Основная цель не в свержении правительства аш-Шараа, а скорее в подрыве турецких прокси, сдерживании экспансионистских амбиций Анкары и ослаблении её гегемонистского влияния на начальной стадии. Подобная динамика согласуется с принципами дилеммы безопасности в хаотичной системе международных отношений, где страны, опасающиеся за свою безопасность, предпринимают действия, воспринимаемые другими государствами как угрозу, и это приводит к раскручиванию спирали недоверия и конкуренции.

Некоторые группы внутри Сирии – в частности, часть друзов и алавитов – ищут защиту от экстремистских движений или центрального правительства. Это предоставляет Израилю потенциальное стратегическое преимущество. В рамках теории наступательного реализма естественно желание увеличить стратегическую глубину, укрепить поддержку среди населения прилежащих территорий, особенно в районах с уязвимыми меньшинствами, ищущими защиту, можно рассматривать как значимый фактор. Израиль намерен позиционировать себя как защитника этнических меньшинств в Сирии, потенциально создавая буферную зону или расширяя влияние, не забывая, что природа нынешнего сирийского режима, его прошлое и раздробленность групп ополченцев побуждает алавитов и друзов искать зонтик безопасности[16].

Жёсткий сценарий реализовался в серии целенаправленных массовых убийств: нападений на алавитов вдоль всего сирийского побережья[17]. В ответ на эти репрессии Израиль вмешался как защитник друзов, в то время как силы, связанные с правительством Ахмеда аш-Шараа, а именно подразделения общей безопасности, отступили из этого региона. До этого они пришли туда, чтобы друзов усмирить. Израиль также нацелился на стратегические военные объекты, включая здание Генерального штаба, Министерство обороны и окрестности президентского дворца[18].

Эти события могут подтолкнуть стороны к началу дискуссии о создании демилитаризованной зоны на юге Сирии. Министр обороны Израиля Исраэль Кац объявил, что «южная Сирия станет демилитаризованной зоной»[19].

Этапы пути

На примере Израиля, стремящегося обеспечить свою безопасность, как он её понимает, и добиться положения гегемона на Ближнем Востоке, можно увидеть основные постулаты теории наступательного реализма в действии – бескомпромиссное стремление к относительной власти, эксплуатация имеющихся возможностей и глубоко укоренившееся недоверие к другим участникам геополитических игр и их намерениям.

С момента создания в 1947 г. Израиль прошёл несколько этапов становления в качестве расширяющей своё влияние региональной державы.

• Образование и укрепление власти (первые два десятилетия).

Период охватывает провозглашение государства Израиль, создание государственных структур и усилия по укреплению влияния и военной мощи новой нации.

• Внутренняя консолидация и региональная экспансия (после 1967 г.).

По окончании Шестидневной войны 1967 г., в ходе которой Израиль победил Египет, Сирию и Иорданию, быстро захватив территорию за пределами своих границ, он укрепил позиции в регионе посредством внутренней консолидации общества, достижения стратегического превосходства и вой­ны 1973 года. После этого арабские государства, в особенности Сирия, признали, что Израиль невозможно победить в традиционной войне с применением обычных вооружений. В результате они перешли к поддержке «вооружённого сопротивления» как тактики оспаривания тотального контроля со стороны Израиля.

• Дипломатическое взаимодействие и региональные соглашения.

Этап включает мирный договор 1979 г. с Египтом, соглашения в Осло 1993 г. с Организацией освобождения Палестины (ООП) и Мирный договор между Израилем и Иорданией 1994 г. в Вади Араба. Хотя соглашения не привели к устойчивому миру, они обеспечили Израилю гарантии безопасности со стороны подписавших государств, позволив сосредоточиться на противодействии другим угрозам.

• Этап ослабления противников (после 2000-х гг.).

Израиль использовал международные и региональные перемены, такие как последствия терактов 11 сентября 2001 г., вторжение США в Ирак в 2003 г. и события «арабской весны», которые привели к свержению антиизраильских режимов в Ливии, а через 13 лет и в Сирии. Все эти процессы в целом породили высокую степень непредсказуемости. Кроме того, роль сыграли инициативы по нормализации, например, Авраамовы соглашения (хотя проблема Газы подвесила этот процесс). Наконец, Израиль напрямую вёл военные действия для ослабления враждующих с ним сил, поддерживаемых Ираном (группы сопротивления в Сирии, Ливане, Газе и Йемене), особенно после атак 7 октября 2023 года.

• Этап борьбы за региональную гегемонию.

Война с Ираном ознаменовала ключевой поворот в конфликте, переход Израиля к попыткам обеспечить военную гегемонию на Ближнем Востоке. Благодаря специальным операциям его влияние распространяется в Сирии и Ливане. Встаёт вопрос о вызовах со стороны других держав, в особенности Турции и Катара, которые намерены продвигать свои стратегические интересы на фоне меняющегося геополитического ландшафта.

Согласно логике Миршаймера, длительный конфликт и нестабильность на Ближнем Востоке – не просто результат исторических обид или идеологических разногласий, но и глубинное следствие анархии в системе международных отношений, а также присущего государствам стремления максимально укреплять власть и безопасность. Конечно, к Ближнему Востоку приложимы и другие теоретические модели, но анализ на основе наступательного реализма позволяет выявить препоны на пути к достижению долговременного мира и стабильности.

С точки зрения наступательного реализма Ближний Восток ожидает обострение конкурентной борьбы. Региональные державы неустанно стремятся усилить своё относительное влияние и с подозрением относятся к намерениям друг друга, поэтому дилемма безопасности останется определяющей. В отсутствие какой-то одной доминирующей региональной силы, способной навязать свой порядок, или фундаментальных изменений в анархической системе международных отношений «трагедия» силовой политики – как её описывает Миршаймер – вероятно, будет разыгрываться и дальше, ведя к постоянному напряжению и новым вспышкам военных столкновений и насилия.

Автор: Лиса Иссак, доктор политологии, специалист по международным связям Адыгейского государственного университета (г. Майкоп).