«В прошлом году здесь, на форуме, прозвучал тезис о
так называемых странах-идеях. Россия именно такая страна. Страна,
которая стремится к построению справедливого общества, основанного
прежде всего на моральных ценностях». Эту фразу Владимир Путин
произнес в июне, выступая на экономическом форуме в
Санкт-Петербурге.
Примерно с весны тема морали регулярно возникала в
выступлениях Путина, человека скорее прагматичного, чья
сентиментальность спрятана глубоко внутри. Зачитывая ежегодное
Послание Федеральному собранию РФ, он вдруг заговорил об
«объединяющих нас моральных ценностях», которые представляют собой
«такой же важный фактор развития, как политическая и экономическая
стабильность». В конце речи президент вновь вернулся к этой теме,
причем в выражениях, которые в его активном лексиконе обычно не
присутствуют; невнимание государства к проблемам людей он назвал
«аморальным».
Структура этого послания была больше технократической
(за исключением слов о Ельцине) и жанрово не требовала «лирических
отступлений». Оттого эти четыре абзаца выглядели особенно необычно,
причем Путин возвращался к теме дважды. Спустя полтора месяца он
вновь обратился к теме справедливости и моральным ценностям. То,
что слово «справедливость» в России весьма популярно и наделяется
чуть ли не сакральным смыслом, подмечено давно и многими:
историками, философами, политологами, социологами. Однако факт
появления в выступлениях главы государства суждений, связанных с
понятием «мораль», примечателен.
В чем-то схожие мотивы зазвучали и в выступлениях
замглавы президентской администрации Владислава Суркова. Более
того, от источников известно, что некоторые в Кремле полагают:
следующий президент, кто бы им ни был, должен будет обязательно,
помимо нефти и газа, заняться темой моральных и нравственных норм
общества.
Похоже, потребность в морали стала ощущаться даже в
столь высоких сферах…
Но и «обычный» российский воздух начал насыщаться
данной темой. В этом кроется одно из объяснений невероятно высоких
рейтингов фильма Павла Лунгина «Остров». До сего дня ни один
продукт ни одного телеканала не смог приблизиться к показателям
этой ленты (сама она уступает лишь новогоднему телеобращению
президента). Рейтинги «Острова» говорили о том, что люди испытывают
потребность не столько в религии, сколько в неких моральных
ориентирах, в представлениях, «что такое хорошо и что такое
плохо».
ОБ ИДЕЙНОМ ВАКУУМЕ
Что известно о ценностях сегодняшней России? Что
поощряется окружающими людьми, друзьями, обществом в целом,
государством? Что считается стыдом, позором, социально
безответственным поведением, бесчеловечностью, наконец?
После 20 лет тектонических изменений, которым
подверглась наша страна, непросто сформировать сетку новых
нематериальных взаимоотношений. Вспоминая американского
исследователя Абрахама Маслоу, можно констатировать: сначала
происходит удовлетворение наиболее насущных, базовых нужд человека
(кров, еда), а также потребности в безопасности, и затем дело
доходит до духовных ценностей и высоких осознаний. Но первейшая
необходимость – обустройство быта. (Тут стоит добавить, что у
многих дальше быта часто не двигается, но и он строится не только
на логике пещерного выживания.)
К тому же полностью трансформировалась сама структура
общества. Не просто люди в одночасье всё потеряли, а теперь
потихоньку восстанавливают нажитое непосильным трудом. Изменились
рейтинги престижности профессий и занятий, критерии успеха в жизни,
в семье и на работе, понятия уважаемого и желаемого; изменилась
также иерархия целей и задач. Процесс этот на сегодня еще не
завершен.
Идейный вакуум, помноженный на неопределенность
материального бытия (по-прежнему очень дикий этот русский рынок),
порождает либо невозможность ставить цели и воплощать в жизнь
мечты, за которой следует уход от реальности, либо агрессию и
нежелание развиваться. Возникает «радость одного дня», тогда как,
если верить мудрецам, именно умение выходить за рамки настоящего
момента и учитывать отдаленные последствия выделяют человека из
мира других живых существ.
Известный психолог Ролло Мэй оперировал понятием
«ролевая неопределенность». Он говорил о культурных нормах, которым
человек оказывается не в состоянии следовать. Это порождает
фрустрацию, а та в свою очередь – жесткость и консервативность.
Таковы механизмы защиты человека от несоответствия себя – миру. И
другим людям.
Сейчас экономика растет, вера людей в будущее
крепнет, даже пессимисты признают: в лучшую сторону меняется
многое, причем в разных слоях. Однако не всегда материальный взлет
порождает нематериальное одухотворение, которое со своей стороны
создает истины, скрепляющие общество и позволяющие ему развиваться.
Получается некое движение без вектора и смысла.
Общественная жизнь условно разделилась на два
генеральных направления – бизнес и гламур. Политика туманна,
социальное проектирование несуразно. Поэтому одни упиваются
Куршевелем, другие – пивом. Кому что доступно. И все – пусть и на
разных уровнях – занимаются благоустройством жизни. Для одних цель
– выйти на ностальгическую советскую благость, которая, правда, за
20 лет претерпела в памяти людской весьма значительные метаморфозы
и ныне воспринимается совсем не такой, какой была на самом деле.
Многолетние мечты о покупке телевизора или мебельного гарнитура,
многочасовые очереди за колбасой забылись…
Да, приятно переезжать из маленькой «двушки» в
просторную «трешку», менять отечественную машину на иномарку,
смотреть японский (даже корейский) телевизор и носить французскую
сумочку. Но, как известно, «не хлебом единым…».
Возможно, отчасти потому в одних классах расцветает
гипертрофированный до бессмысленности гламур, а в других –
немотивированная агрессия. На нее можно напороться всюду – от
бытовых уличных проявлений до внешнеполитических тирад с трибун.
Можно просто понаблюдать за поведением разных представителей рода
человеческого: огромное число людей норовят других обогнать,
прижать, толкнуть. И в прямом, и в переносном смысле. Процветает
либо стремление утвердить собственную значимость через унижение
другого (подчас наверняка неосознанное), либо ледяное
равнодушие.
Сегодня театры, книги, вечеринки – это скорее вариант
эскапизма (от англ. escape – бегство, побег, уход от реальности. –
Авт.), попытка заполнить вакуум, образующийся в перерывах между
деланием карьеры и денег.
Такого рода побег присущ всем, даже самым успешным и
прагматичным, слоям. Он отражает как раз то, чего недостает:
смыслов, душевности, единения с чем-то. Уютного, доброго,
надежного, понятного, вечного… «Предмет ностальгии общества очень
хорошо характеризует то, чего на самом деле ему не хватает, –
говорит руководитель ВЦИОМа Валерий Фёдоров. – Порядка, организации
жизни, наконец, объединяющих факторов и даже объединяющих ритуалов.
Согласитесь, не может же таковым быть лишь пиво…»
Социальный дарвинизм утомителен. А в Куршевель, как
заметил недавно один преуспевающий бизнесмен, «хотят не все…».
Российское общество уже многие годы живет без каких-либо моральных
ориентиров, принятых устоев и единых, скрепляющих понятий. Но
окружающая жизнь не может сколь угодно долго основываться лишь на
ярко выраженной силе, бесконечных деньгах или вхожести. Жизнь все
равно потребует чего-то, что лежит в иной плоскости. Можно назвать
это непреходящими ценностями. В противном случае начнется
необратимая маргинализация общества. Впрочем, россиян пока трудно
назвать обществом – это больше среда, состоящая из взвеси отдельных
частиц, занятых всплыванием на поверхность или обреченно
опускающихся на дно.
Ныне социальная волатильность снижается, у людей
впервые почти за два десятка лет появляются время и место, люди
смотрят по сторонам и уже начинают задумываться о неких неписаных
правилах, о смыслах. Повзрослело поколение 1990-х, одни
примирились, другие устроились, сняли малиновые пиджаки, выучили
языки, обзавелись хозяйством, подросли дети. И они наткнулись на
извечную проблему. Поколенческие конфликты «отцов и детей»
существовали веками и никуда не исчезнут в будущем, говорят
социологи. Но веками существовал также и другой принцип: родители
обязательно прививали детям набор базовых принципов жизни. Сегодня
они столкнулись с вопросом: что прививать?
Современное общество, в сколь бы правильном
(«капиталистическом», «буржуазном» – называйте как хотите)
направлении оно ни развивалось, по-прежнему не создает базу для
неких единых ценностей, общепринятых понятий.
Есть очевидные хрестоматийные (библейские,
устоявшиеся) истины типа «не убий». А вот даже с «не укради» все
выглядит по-другому. Пример: сидит менеджер в компании и видит, как
его начальник нещадно «заводит» тучу денег к себе в «боковик». Как
он должен на это реагировать сам и кем считать начальника? Даже не
в смысле прямых прикладных действий – «настучать» выше, написать
заявление в прокуратуру, последовать примеру, – а на уровне
восприятия. Он должен им восхищаться? Потому что тот такой бойкий и
все успевает. Презирать? Потому как получается, что тот обкрадывает
компанию, страну, а стало быть, и его конкретно – и как менеджера,
и как человека. Не замечать? Мол, я не могу ни повлиять, ни пресечь
– так чего тратить силы?..
Другой пример, встречающийся ежедневно, – поведение
на дорогах. Когда самоуверенное чувырло, подставляя бок, влезает в
ряд, чтобы проехать побыстрее, это что? Ему можно – он торопится?
Ему можно – он большой и богатый? Он сволочь, но не связываться же
с ним – ведь на каждую такую выходку никаких нервов не хватит. На
Западе человека, проехавшего «под кирпич», «обморгают» дальним
светом либо окатят ледяным презрением. Если он не увидел знака или
заблудился, ему попытаются вежливо об этом сказать. Но если же он
сознательно нарушил правила, потому что ему так удобно, – он
пренебрегает именно общепринятыми нормами. Даже не с точки зрения
закона – полиция там под каждым «кирпичом» не прячется. Нет, именно
неписаные правила тут важнее: нарушитель поставил себя выше других
и не уважает тех, кто рядом. (Бывает, что и в Европе периодически
ездят без ремней безопасности и «помаргивают» друг другу,
предупреждая о полицейских с радарами, но ведь это находится где-то
на обочине базовых понятий жизни, по которым общество едино). Как
сформулировал один европейский журналист, богатый ездит на
«роллс-ройсе», бедный – на старой «шкоде», но правила дорожного
движения для всех одни.
Подобных примеров в России можно найти до
бесконечности много. Когда власть ездит на дорогущих машинах с
пятью сопровождающими – это что? Когда выпивают в сквере на глазах
у детей – это как? Когда костер разжигают в лесу? Когда растят
детей, им что нужно говорить: обманывать других нехорошо, так как
на чужом несчастье счастья не построишь, или – обманывать других
можно, потому что «человек человеку волк», «не будь лохом и лови
момент»?..
Тут нужно разделить ценности индивида и ценности
социума. Они не взаимоисключают, а, пожалуй, дополняют друг друга,
хотя и не всегда являются копией лишь в разных масштабах. Самый
яркий пример: за внебрачные отношения в большинстве западных
обществ уже не объявляют изгоем, но это вовсе не означает, что
общественная мораль предписывает всем становиться свободными
кроликами. Социально успешная, процветающая личность есть пример
для подражания, но из этого не следует, что на уровне семьи детям с
раннего возраста вдалбливают схемы быстрого заработка и карьерного
пируэта. Скорее наоборот: на начальных этапах развития личности
поощряется именно узнавание цены денег и опыта. Недаром во многих
вполне преуспевающих семьях западного мира подростки не считают
зазорным поработать на каникулах.
Еще один типичный для западных обществ подход:
сражаться за свою страну, за свой народ почетно, и отдавший за это
жизнь становится героем. Но если для того, чтобы сохранить жизнь,
нужно сдаться в плен, – сдавайся. Ценность жизни превыше всего, и
даже будучи пленным ты считаешься героем (в России – скорее
предателем или, по меньшей мере, слабаком).
Наконец, сугубо бытовой срез: расслабиться в пятницу,
после трудовой недели, в баре – это нормально. Люди должны снимать
напряжение, в том числе и выпивкой. Но это не значит, что именно
такое «расслабление» становится нормой для нации всюду и при любых
обстоятельствах. Нет, все строго сегментировано: бары для пива,
парки для прогулок, дорожки для велосипедистов. Хотя все вместе
предназначено для одного – отдыха и снятия стресса.
Во главу угла ставится реализация отдельно взятой
личности через уважение к себе и уважение к другим. А в сумме
семейные, социальные и экономические законы, нравы и обычаи дают
тот самый кумулятивный эффект, благодаря которому уже многие годы
(если не века) десятки других стран взирают на западный мир с
завистью, переходящей либо в желание подражать, либо в
ненависть.
А в России? Ее проблема двойная: ей предстоит
формировать и ценности общества, и ценности индивида. Но какие
ценности должны быть предложены, кто (или что) может стать их
источником и носителем? Ныне это главный вопрос.
УСЛОВИЕ НЕОБХОДИМОЕ, НО НЕДОСТАТОЧНОЕ
Исторически в России все основные нормы, понятия,
действия и установки шли сверху, от правящего класса. Впрочем, о
классе носителей и хранителей ценностей всего общества говорили и
древние. «То, что почитается ценным у власть имущих, неизбежно
явится таковым и в представлении остальных граждан», – писал
Аристотель.
Философ жил в эпоху классовых обществ, но и сегодня
даже сторонники либеральной демократии западного образца считают:
значительную роль в формировании правил и норм может и должно
играть государство. Фрэнсис Фукуяма в своем «Великом разрыве»
утверждал: «Изречение “нельзя предписать мораль” верно только
отчасти: государство не может заставить индивидов следовать нормам,
которые идут вразрез с важными природными инстинктами или
интересами, но оно может (и делает это) формировать неформальные
нормы. Отказ в 1960-х годах от сегрегации в США благодаря законам о
гражданских и избирательных правах сыграл решающую роль в изменении
общественных норм, касающихся расовых вопросов».
Но, пожалуй, наиболее актуальное для современной
России определение дал все тот же Ролло Мэй. Он вспоминал Спинозу,
писавшего о «свободе от страха». По его мнению, – говорит психолог,
– государство должно «освободить каждого человека от страха, чтобы
он мог жить и действовать, чувствуя свою защищенность и не причиняя
вреда себе и своим ближним».
Таким образом, именно на правящем слое лежит особая
ответственность если не за реализацию, то, по меньшей мере, за
инициализацию объединяющих истин. Понятий, которые превращают
страну из разрозненных атомов в общество. Они не начнут
произрастать снизу, а если что-то и начнет произрастать, то скорее
маргинализированно-силовые представления о жизни, которые одних
окончательно испортят, другими будут отвергнуты, а третьими
попросту не замечены.
Об этом и пишет заокеанский исследователь:
«Маловероятно, что виды эндемического недоверия, которые существуют
в Южной Италии или современной России, когда-нибудь в ближайшем
будущем исправятся сами по себе. Естественных способностей их
населения создавать спонтанный порядок не будет достаточно для
того, чтобы изменить культурные стереотипы поведения» (Фукуяма). Но
подобными же мыслями делятся и признанные российские авторитеты:
«Государственная власть в своих действиях еще ответственней, чем
рядовые граждане, обязана соблюдать моральные рамки. Это может
служить показательным образцом, но не формой насильственного
установления», – утверждал около года назад Александр
Солженицын.
Однако вот проблема: никто из тех, кто высказывался в
последние месяцы на тему моральных норм, так и не уточнил, что под
ними подразумевает, каким бы хотел видеть российское общество,
скажем, через 5–8 лет, что он сам считает моральным, а что –
безнравственным. Путин говорил об «уважении к родному языку, к
самобытной культуре и к самобытным культурным ценностям, к памяти
своих предков, к каждой странице нашей отечественной истории».
Однако все это – в значительной степени призыв уважать наследие.
Речь идет об устоях традиционалистского толка, которые, несомненно,
должны присутствовать в культуре любого народа. Но в условиях
открытого глобального информационного общества только их уже
недостаточно. Более того, буквальное следование этим заветам скорее
замедлит развитие социума, нежели подтолкнет, ухудшив тем самым
перспективы еще и в мировом состязании. Вряд ли можно сформировать
представления о том, что такое хорошо и что плохо, лишь на базе
языка и самобытной культуры, особенно в российской мультикультурной
среде. То есть это условие необходимое, но недостаточное.
Еще Путин говорил о справедливости, но и с этим
понятием не все так просто. К примеру, глава института
«Общественный договор» Александр Аузан на своих лекциях
«категорически отказался» применять данный термин в ближайшие годы
в силу его скорее разъединяющего, чем объединяющего значения. По
оценке некоторых политиков, справедливость в России еще лет 15
будет ассоциироваться в первую очередь с принципом «все взять и
поделить», хотя доля сторонников этого подхода станет сокращаться
по мере развития экономики и вхождения во взрослую жизнь поколения,
не изведавшего советского равенства.
Но и иных примеров расхождений вокруг понятия
«справедливость» немало. Например, одни считают, что в 1990-е годы
при всем их кошмаре для большинства населения основа была заложена
верная: частная собственность и свобода личности; но потом это
исчезло, появилось другое: собственность может быть свободно
перераспределена, свобода личности – замещена умением играть по
правилам.
Другие с такой постановкой вопроса не согласны,
полагая, что невзирая на огромное количество издержек и «загогулин»
страна движется в правильном направлении, поскольку создается не
только инфраструктура экономики в целом, но и инфраструктура жизни
простого обывателя (те самые телевизор-машина-дача-школа-зарплата).
Как только тот осознает, что ему есть что терять, и задумается, как
двигаться дальше, он поставит вопрос о справедливости жизни совсем
по-иному. Один из исследователей общественных настроений заметил:
«Мы теперь понимаем, где мы. Сегодня нет революционных настроений,
общество стабилизировалось, появились цели, ушел прежний беспредел,
возникли правила игры. Но при этом у многих есть понимание: эти
правила неправильны».
Российское общество действительно нуждается в
корректировке огромного числа сегментов жизни именно с точки зрения
несправедливости – от трудовых отношений в корпорациях и небольших
фирмах до сотрудников ГИБДД на дорогах, избирательно оценивающих
безопасность вождения; от калькуляции пенсий до равнодушия
работников сферы обслуживания, включая государственную. Но слово
«справедливость» лучше все же пока оставить в покое. По крайней
мере до тех пор, пока оно не обретет единого смысла для
значительного числа граждан. В качестве его замены можно предложить
иные понятия: доброта, уважение.
ВРАЧ, ИЗЛЕЧИ СЕБЯ САМ!
Но здесь возникает особая трудность. Сегодняшние
исследования показали: люди не верят никому, кроме своей семьи и
пары близких друзей. Уровень доверия к институтам таков, что, даже
возникни у сегодняшнего государства желание бросить объединяющий
всех клич, его не услышат либо ему не поверят. Таким образом,
государству (или отдельным его представителям) неизбежно придется
для начала заниматься собственной репутацией, репутацией
институтов, иначе же ни о каком увеличении радиуса доверия говорить
не придется.
А эффективности здесь нельзя добиться без еще одного
очень важного фактора – открытости, из которой, в свою очередь,
вытекает ответственность. Представители социальных наук говорят:
мораль возможна в тех обществах, где есть свободная публичная
циркуляция информации. Потому что, как писал Эрих Фромм, «при
отсутствии информации, обсуждения и власти, способной сделать
решение эффективным, демократически выраженное мнение людей имеет
значение не большее, чем аплодисменты на спортивных соревнованиях».
Приятно, могут менять настроение, но не вектор развития.
Деталь из жизни российского общества. Несколько лет
назад, когда СМИ пристально следили за тем, на чем ездят чиновники,
в чем ходят, где отдыхают, а самих чиновников периодически
встряхивали кампаниями по пересадке на «Волги» (пусть и не всегда
разумными), считалось не очень приличным кататься на последней
модели BMW или Toyota. Даже если само подобное «наведение справок»
подчас не углублялось в моральные нормы и имело вид «жареных»
расследований, цель достигалась: многие чиновники опасались так
себя вести. Что сегодня? За последний год в Москве произошла
качественная, видимая смена автопарка ведомствами и ветвями власти.
Сегодня для чиновника ездить на автомобиле, цена которого не
опускается ниже 100 тысяч долларов, не считается неприличным. Для
сравнения: размеры пенсий в стране составляют 100–300 долларов.
Тот же подход можно отнести и к представителям
бизнеса, у которых гонка за роскошью приобретает экстравагантные
формы и масштабы. Как заметил один из современников, «в любом
обществе важна доля ханжества; у нас же в плоскости морали еще не
закончилась эпоха малиновых пиджаков».
Тут стоило бы сказать о коррупции, о том, как во
многих странах негативное явление начинало убывать после того, как
удавалось поменять к нему отношение целых слоев общества. Изменение
отношения – это то, что подчас становилось поворотным пунктом в
развитии обществ, меняло их будущее с «отрицательного» на
«стабильно положительное», и то, чего сейчас жизненно не хватает
России. Почему? Потому что по бесконечному количеству поступков и
явлений понятия, как к этому относиться, нет вовсе.
Но здесь подстерегает другая проблема, и именно ее,
кстати, больше всего опасаются даже те, кто считает
морально-нравственные темы для России весьма актуальными. Эта
опасность – кампанейщина, которая мгновенно девальвирует любое
слово, действие либо феномен. Как заметил один исследователь,
«лучший способ дискредитировать сейчас любые размышления о морали –
сделать так, чтобы о морали заговорили все, а партии включили ее в
предвыборные программы…».
И, наконец, еще одна проблема – конкретные
личности-носители. По выражению одного политолога, «говорить есть о
чем, но непонятно кому…». По мнению социологов, моральными
авторитетами в глазах российских граждан не являются даже
Солженицын или патриарх. Либо, считают одни, появятся некие
необычные, яркие персоны, этакий «Путин 1999 года» (не в смысле
неожиданного преемника, а в смысле носителя чего-то нового, чего
общество уже ждет), либо об этом так или иначе действительно должен
будет заговорить следующий президент. После чего, возможно,
появятся и другие носители.
Потому что в противном случае может возникнуть иная
опасность. Общество, как уже было сказано, не может сколь угодно
долго жить в состоянии нравственной неопределенности и социальной
турбулентности без того, чтобы не вытолкнуть что-то из себя в
качестве защиты от стрессов, происходящих в мире. Одно время не без
участия властей раскачивали тему ксенофобии. Однако тут же
бросились «закапывать» ее обратно, когда заметили, в какой
геометрической прогрессии она набирает популярность в массах,
ищущих, на ком бы выместить всю неустроенность и обиду жизни.
Ныне можно заметить другое: аккуратные попытки
обратиться к церковному опыту. Но, к сожалению, это – обращение не
к христианским заповедям, а к церковным догмам. Обратившись к Богу,
мы рискуем встретиться с институтом. Чья консервативность, если не
сказать реакционность, признается даже многими религиозными людьми.
Но поскольку больше обращаться не к чему – опять же при
попустительстве или мягком одобрении правящих слоев, – можно
ожидать в некотором роде конвульсивного поворота в сторону
традиционалистских устоев.
Эта одна из оборотных сторон глобализации уже заметна
в целых регионах мира. Потерянность себя в современном космосе (а в
российском случае – в хаосе и недореализованности) порождает
желание обрести что-то понятное, простое, даже тоталитарное.
Лидера, который заклеймит низкое, распознает высокое, укажет
истинное, направит и сам возглавит поход. В итоге, особенно если
Россия продолжит заигрывать с темой консервативных ценностей, она
может получить совершенно иного лидера – Савонаролу, помноженного
на Гапона и Распутина. Революционера-реакционера.
Пока особо плодородной почвы для появления такой
персоны нет. Но это не значит, что она не возникнет в последующие
годы. «Порядок из хаоса», но совсем не в трактовке физика Ильи
Пригожина – нобелевского лауреата. Это будет российская
трактовка.
Потому что чем глубже окажется падение нравов и чем
дольше оно будет длиться, тем более крутые меры по исправлению
могут быть предложены или востребованы. Но радикальных шагов и в
российской, и в мировой истории было достаточно. В том числе по
укоренению новых ценностей и нравов. От крестоносцев до великой
инквизиции, от исламских до социалистических революций. Сейчас в
сфере человечности хотелось бы обойтись без радикализма.
