Церковный кризис, связанный с созданием автокефальной церкви на Украине, вновь поставил вопрос о демаркации религиозного и политического в современных обществах. Активная позиция государственной власти в процессе создания Украинской автокефальной церкви стала предметом споров и поводом для поиска новых трендов в треугольнике «государство-церковь-общество». Аналитики и комментаторы заговорили о принципиальной новизне ситуации, когда государственная власть публично вмешивается в дела, считающиеся чисто церковными. И многие это расценили негативно. Так, например, глава Отдела внешних церковных связей митрополит Волоколамский Иларион заявил: «Не дело политиков вмешиваться в церковные дела, не политики должны решать, как Церковь должна быть организована или устроена».
Однако активное участие политических властей в деле провозглашения автокефалии той или иной поместной православной церкви – явление, скорее, традиционное, нежели исключительное. Выдвинутая президентом Украины Петром Порошенко идея единой национальной поместной церкви совсем не нова и вполне соответствует православной традиции вмешательства политических властей в церковные дела. Что же изменилось за последнее столетие, если сегодня участие государства в провозглашении украинской автокефалии вызывает такую тревогу?
Православная традиция участия политической власти в церковном управлении
Со времен римского императора Константина политическая власть стала одним из важных участников организации и управления церковными структурами. Именно Константин, считавший себя «епископом внешних дел», задал новую парадигму вмешательства светских правителей в решение церковных вопросов. Отныне императоры, цари, князья или их представители становились полноправными участниками церковных процессов: возглавляли церковные соборы, избирали или утверждали предстоятелей поместных церквей, выпускали вероучительные документы. И, конечно, участвовали в провозглашении автокефалии поместных церквей.
Первое упоминание автокефалии в церковных документах относится к деяниям III Вселенского собора, состоявшегося в Эфесе в 431 году. Сам институт вселенских соборов был создан тем же императором Константином. Слово «вселенная» (ойкумена) в те времена фактически было синонимом империи. Вопрос о подтверждении на соборе в Эфесе автокефалии церкви Кипра был, безусловно, политическим и решался с участием политических властей. Ведь еще при Константине церковная организация в восточной части Римской империи была приведена в соответствие с административно-политическим устройством. И Кипр входил в состав провинции Востока с центром в Антиохии. Собор постановил, что Кипрская церковь может избирать себе предстоятеля (т.е. быть автокефальной, или самовозглавляемой) без вмешательства Антиохийской церкви.
История провозглашения автокефалий на Балканах в X–XIII веках также связана с политикой. Болгарские и сербские властители становились инициаторами создания автокефальных церквей в возглавляемых ими странах. Московский собор, избравший в 1448 г. главой Русской церкви митрополита Иону и фактически объявивший об автокефалии этой поместной церкви, был созван великим князем Василием II и проходил при его участии.
Все современные автокефалии провозглашались или при непосредственном участии политической власти, или при ее деятельной поддержке. Автокефалии церквей в Греции (1833), Румынии (1865), Болгарии (1872), Грузии (1917) шли рука об руку с созданием национальных государств в этих странах и были важным элементом нациестроительства. Поддержка властями автокефалий церквей в Польше и Албании укладывалась в политику постимперского транзита.
Секулярный язык описания
Трудности принятия активной роли государства в церковных делах связаны с тем, что публичный дискурс описания религиозно-политической проблематики в современных обществах во многом сформирован секулярной парадигмой. Секулярное понимание места религии в жизни человека и общества ограничивает ее областью приватного – частной жизни или жизни своего микросообщества. Верующий может демонстрировать свою религиозность и руководствоваться религиозными установками лишь в личной жизни. Но политическое или общественное пространство должно быть светским, т.е. очищенным от религии.
Исторически светское политическое пространство начало формироваться в ответ на религиозные войны в период протестантской Реформации XVI–XVII веков. Во время этих войн общественно-политическая роль религии была дискредитирована. Секуляризация позволила если не остановить, то значительно уменьшить степень насилия, порожденного религиозной мотивацией. В отличие от досекулярной эпохи, когда религиозное и политическое были неразрывно связаны, новая ситуация потребовала размежевания политики и религии и их дальнейшего автономного существования. На законодательном уровне это было оформлено в виде принципа отделения церкви от государства. Государство гарантировало гражданину право на свободу совести и вероисповедания, но ее проявления ограничивались только областью приватного.
Для секулярного способа описания характерно введение строгой дихотомии светского (секулярного) и религиозного, между которыми проводится четкая граница. Пересечение границы как с одной, так и с другой стороны воспринимается как нечто экстраординарное и, как правило, тревожное. Поэтому публичная активность церквей рассматривается в секулярном обществе как нарушение принципа светскости государства, а вмешательство государственной власти в церковные дела – как пренебрежение принципами свободы вероисповедания.
Религиозное в общественном сознании, формируемом секулярной парадигмой, должно проявляться в строго отведенной для этого области «чистой религиозности», агентом которой становятся автономные религиозные организации, в частности – церкви. Таким образом, религиозность ограничивается рамками деятельности религиозных организаций, которая, как правило, сводится к сфере отправления культа. А границы церкви проводятся по границам соответствующих религиозных организаций, юридически зарегистрированных государством, и совпадают с иерархической структурой. Само противопоставление церкви и общества полностью соответствует секулярной парадигме. И церковь в лице управляющей ею иерархии принимает эти правила игры.
Секулярная парадигма в экклезиологии
Секулярная парадигма стала доминировать в ХХ веке не только в социальных науках, описывающих место религии в общественных процессах, но и в экклезиологии – богословской дисциплине, изучающей и описывающей Церковь. Богословский язык, описывающий церковные структуры, фактически дублирует соответствующий политический язык. Но при этом разделение церкви и политики сохраняется.
Современное понимание автокефалии сформировалось в эпоху Нового времени под влиянием процесса становления национальных суверенных государств. Провозглашение автокефалий в этот период шло рука об руку с созданием таких государств, что придавало самому процессу ее обретения оттенок борьбы за независимость в рамках национально-освободительных движений.
В современной экклезиологии то, что мы сегодня называем церковной автокефалией, соответствует тому, что в политической межгосударственной сфере понимается под суверенитетом. Принцип автокефалии предполагает невмешательство во внутренние дела автокефальной церкви других автокефальных церквей; неприкосновенность границ ее канонической территории; равноправие автокефальных церквей как субъектов межцерковных отношений. Отличие современного (модерного) понимания автокефалии от предшествующих заключается в этом отождествлении автокефального и суверенного. Над автокефальной церковью не может быть никакой административной власти, потому что она обладает суверенитетом, т. е. высшей властью.
Такое понимание автокефалии заключается в том, что автокефальная церковь имеет источник власти в самой себе: самостоятельно избирает себе главу и принимает решения, касающиеся церковной жизни, то есть не подчиняется ни одной другой автокефальной церкви, а поэтому независима от других церквей во всем, кроме вопросов догматического учения. Согласно этому принципу все автокефальные церкви являются равноправными субъектами межцерковных отношений. Такое понимание отлично от древнего и средневекового, когда формально автокефальная (т.е. самовозглавляемая) церковь могла входить в состав более крупных церковных структур. Например, автокефальные митрополии Понта, Асии и Фракии были частью Константинопольского патриархата.
При этом современное понимание автокефалии полностью исключает из описания церкви политическое и общественное измерение. Язык, на котором православная церковь говорит об автокефалии, моделирует ситуацию «чистой церковности», в которой нет места политическим акторам, но есть только квазигосударственные церковные образования, вступающие друг с другом в отношения, аналогичные межгосударственным.
Постсекулярная ситуация
Расцвет секулярной парадигмы в качестве публичного способа описания религиозно-политических процессов пришелся на 1960–1970-е годы. Однако, в 1990-2000-х гг. социологи религии подвергли секуляризм ревизии. Американский социолог Хосе Казанова и еще целый ряд ученых, начиная с середины 1990-х гг., стали писать о возвращении религии в публичное пространство. Один из ведущих теоретиков секуляризации американский социолог Питер Бергер в 1999 г. опубликовал статью «Десекуляризация мира», которая открывала одноименный сборник статей. В этой статье он указал на ошибки теории секуляризации. А спустя восемь лет в лекции, прочитанной в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке (William Phillips Memorial Lecture), которую он назвал «Фальсифицированная секуляризация», Бергер признал, что мир остается «яростно религиозным».
Совершенно иным образом вопрос присутствия религии в публичном пространстве поставил немецкий политический философ Юрген Хабермас. Через месяц после событий 11 сентября он сделал доклад «Вера и знание», в котором прозвучала идея постсекулярного общества. Хабермас рассматривает этот концепт в контексте нормативной политической теории либеральной демократии. С его точки зрения, развитие либеральной демократии естественным образом приводит к обнаружению права религиозных граждан присутствовать в публичном пространстве и действовать в нем, руководствуясь религиозными убеждениями.
Как пишет российский исследователь религии Александр Кырлежев, «Постсекулярное – это (новая) неопределенность относительно соотношения “религиозное – секулярное”». Соответственно, граница между светским и религиозным, которая в секулярной парадигме проводилась довольно четко, размывается. А значит и взаимопроникновение религии и политики перестает быть нарушением.
Хотя Хабермас – известный интеллектуал, предложенный им нормативный концепт постсекулярного общества пока что не занял прочного места в публичном дискурсе: в нем продолжает доминировать секулярная парадигма. Постсекулярный подход остается в области специального знания – научных исследований.
Современность и религиозный плюрализм
В упомянутом выше докладе Питер Бергер утверждает, что «современность (modernity) не порождает секуляризацию, хотя в отдельных случаях это имело место… но она обязательно порождает плюрализм». На заре модерна протестантская Реформация в Европе создала ситуацию острой конкуренции (вплоть до вооруженного противостояния) между католиками и протестантами. Религиозный плюрализм, не имевший политического оформления, привел к войне. Аугсбургский мирный договор 1555 г. предложил одну из возможных моделей урегулирования этой ситуации в виде принципа «чья земля, того и вера» (cujus regio, ejus religio). Этот принцип предполагал, что каждый правитель определял вероисповедание в пределах своих владений. При этом инаковерующим предоставлялось право на эмиграцию в другой регион. Но заданный таким образом принцип поддержания моноконфессиональности не сработал. И после кровопролитной Тридцатилетней войны, завершившейся в 1648 г. подписанием Вестфальского мира, был установлен новый принцип – свободы вероисповедания, который положил начало религиозному плюрализму.
Вестфальский мир также считается точкой отсчета в процессе формирования системы суверенных национальных государств, главными принципами которых стали единство территории и независимость управления. Как уже сказано выше, возникновению автокефальных национальных церквей на Балканах предшествовало формирование суверенных национальных государств. Но политическое регулирование религиозного вопроса в этих государствах (во всяком случае на начальных этапах, когда появлялись новые автокефалии) соответствовало скорее аугсбургским, нежели вестфальским принципам. В православных странах национальная церковь стала рассматриваться как «душа нации» – так определялась ее роль в нациестроительстве.
Развитие либеральной демократии в западных странах привело к формированию иного способа регулирования отношений государства и религиозных конфессий, который в социологии религии получил название «религиозного рынка». В основе этого способа описания места и роли религии в обществе лежит идея того, что свободная конкуренция религий за «потребителя» повышает благосостояние общества.
Классическим примером «религиозного рынка» считаются США. Американская система государственно-религиозных отношений характеризуется равноудаленностью всех конфессий от государственной власти и их свободной конкуренцией. С точки зрения Хосе Казановы, ситуация Украины похожа на американский религиозный рынок.
Сегодня помимо новосозданной Православной церкви Украины существует превышающая ее размерами Украинская православная церковь Московского патриархата; сильная греко-католическая община, а также довольно значительные по численности протестантские деноминации, и это – только христианские конфессии. Иными словами, речь идет о принципиальном плюрализме религиозной ситуации. Идея «единой национальной церкви», провозглашенная президентом Порошенко и поддержанная большинством Верховной рады, может рассматриваться как попытка государственного регулирования «рынка религий» на Украине.
* * *
Подводя итог, следует вернуться к вопросу, что же изменилось за последние сто лет настолько, что традиционное для православия участие политических властей в церковных делах стало восприниматься с тревогой? Религиозно-политические процессы перестали совпадать с доминирующим в обществе способом их описания. Ситуация уже – постсекулярная, а способ ее публичного описания – все еще секулярный.
Постсекулярные исследования пока что остаются в области специального, а не общего знания и не оказывают достаточного влияния на формирование публичного дискурса. Однако процесс их популяризации продолжается. И украинская автокефалия может стать хорошим кейсом, на котором можно будет продемонстрировать постсекулярный подход, поскольку это первый случай провозглашения автокефалии в постсекулярной ситуации.
Богословская наука о церковном устройстве (экклезиология) также требует своего постсекулярного поворота, поскольку старая парадигма, сформированная под влиянием секуляризационных процессов, перестала объяснять текущие процессы. Именно поэтому действия украинских властей, вполне традиционные для православия, сегодня попадают в «слепую зону» экклезиологического описания ситуации. Церковь видит присутствие этих акторов (таких как президент и парламент, например), но не имеет языка для того, чтобы адекватно описать их место и роль.
Чтобы включить общественно-политические процессы в экклезиологические объясняющие стратегии, необходимо уйти от описания церковного пространства как пространства «чистой церковности». Автокефальные церкви – это не квазигосударственные автономные религиозные организации, действующие исключительно в пространстве церковных отношений, но сложный комплекс институтов, включающий в себя также государство и гражданское общество и действующий в общем – политическом – пространстве.
