Россия в глобальной политике

Над этой статьей, которая вышла в журнале «Полис» в 1995 г., я работал в 1993‒1994-м. Это была первая часть проекта, вторая статья, тоже опубликованная в «Полисе», в № 2 за 1996 г., анализировала образ Украины и украинцев в российской прессе после распада СССР. Мне показалось, что сегодня полезно перечитать материал, написанный более четверти века назад, потому что некоторые темы, в нём затронутые, резонируют с современной ситуацией. В те далёкие времена финансировал проект американский Фонд Джона и Кэтрин Макартуров, а собирать фактуру помогали коллеги из Львова. Статья печатается без изменений и сокращений, но я снабдил её некоторыми комментариями. Современные вставки выделены курсивом.

Друзья, враги, соседи – кем будут друг для друга новые, никогда прежде не существовавшие в таком виде крупнейшие государства Восточной Европы Россия и Украина? Нет нужды объяснять значение этого вопроса не только собственно для России и Украины, но и для мира в целом. Опыт Югославии свидетельствует, что мы не застрахованы от самых кошмарных вариантов. В немалой мере развитие российско-украинских отношений зависит от того, какой образ друг друга выстраивают элиты новых государств, с каким посланием обращаются они к обществу. Наиболее удобный для изучения этой проблемы источник – пресса.

Провал путча в августе 1991 г. создал в распадавшемся СССР совершенно новую ситуацию. Главное изменение состояло в исчезновении Страха, подспудно существовавшего все годы перестройки. Боязнь, что коммунистический режим вдруг «очнётся» от либерального наваждения и вспомнит вкус крови, отражалась в популярных полушутках о том, что вся перестройка была затеяна КГБ, чтобы выявить «скрытых врагов» и затем разом с ними расправиться. В республиках – Казахстане, Грузии, Прибалтике – «малая» (с точки зрения политического цинизма) кровь уже была пролита.

Испуганное молчание 19 и 20 августа 1991 г. большинства республиканских лидеров, в т.ч. и Леонида Кравчука, сменилось резкой политической активизацией, когда стало ясно, что «старый режим» оказался бессилен. Именно в этот момент началось ускоренное и необратимое движение Украины к полной независимости. Последующие полтора года были для Украины необычайно богаты политическими событиями – референдум о независимости, первые президентские выборы, создание собственных государственных институтов. Пресса, особенно в связи с неразвитостью украинского телевещания, играет в этот период весьма важную роль не только в конкретной политической борьбе, но и в формировании нового образа мира в массовом сознании.

Западноукраинская, или галицийская, пресса занимала и отчасти занимает до сих пор особое место на рынке украинской печатной продукции. Именно этот регион был оплотом национал-демократического движения «Рух» в перестроечные годы. Здесь коммунисты катастрофически проиграли выборы 1990 года. Здесь же базируются наиболее радикальные националистические политические организации Украины. Объяснение этого феномена во многом связано с историей Галичины в XIX и XX вв., когда этот регион, не входивший в империю Романовых и Советский Союз до 1939 г., был, если не считать короткого периода в 1920-е гг., лидером украинского национального движения. За годы принадлежности к СССР ассимиляционные процессы продвинулись здесь заметно слабее, чем в других регионах Украины. Неудивительно, что галицийская пресса в начале 1990-х гг. видела свою роль отнюдь не как сугубо региональную, но как общенациональную, следуя традициям конца XIX и первой половины XX в., когда Галиция стремилась оказывать влияние на Восточную Украину как через печатную продукцию, так и через посылку активистов национального движения. (Такие же походы национальных активистов «на восток» организовывались и в начале 1990-х[1].)

В середине 1990-х гг. уже был очевиден процесс кадровой и идеологической экспансии западноукраинского национализма в центральные регионы страны. Конечно, его потенциал составляла не только популярность в Галичине, но и самая разнообразная поддержка той украинской диаспоры, которая сформулировала многие части этого идейного комплекса задолго до того, как он мог быть публично заявлен на Украине.

При подготовке статьи были проанализированы материалы за период с августа 1991 по декабрь 1992 г. основных ежедневных изданий Западной Украины («Высокий замок», «Молода Галичина», «За вiльну Україну»), еженедельника «Пост-поступ», а также близкой по направленности к галицийской прессе газеты украинской диаспоры в Германии «Шлях перемоги», которая с 1992 г. стала выходить в Украине. В общей сложности было выявлено около двухсот публикаций. Они довольно однородны по своей направленности, хотя могут весьма различаться по эмоциональному заряду. Все публикации, противоречащие основной тенденции, отмечаются специально[2].

Скажу сразу, что образ России, как он рисуется в галицийской прессе, несправедлив в своей односторонности. Было бы, однако, слишком просто ограничить задачу статьи лишь анализом механизмов негативной стереотипизации, для которого галицийская пресса даёт столь богатый материал. Поучительной будет попытка проанализировать также непосредственную реакцию воображаемого российского читателя этих текстов (реально в России практически неизвестных) и, невзирая на явную тенденциозность большинства публикаций, разобраться, что же в них тем не менее справедливо или не совсем несправедливо. Иначе говоря, стоит внимательнее присмотреться, всегда ли то или иное утверждение, вызывающее у нас, россиян, эмоциональное отторжение, несправедливо, а если нет, то почему так происходит.

Ключевая идеологема, вокруг которой строится образ России в галицийской прессе, это её имперскость. Она присутствует в подавляющем большинстве публикаций всех изданий и разрабатывается по нескольким направлениям. Такая концепция доминирует при описании прошлого России и российско-украинских отношений.

Понятие империи используется здесь вне исторического контекста, в том сугубо негативном значении, которое оно приобрело в XX веке.

Приведу несколько наиболее красноречивых цитат.

«Огромная тюрьма, безграничный ГУЛАГ, почти триста пятьдесят лет (с 1654 года) угнетения. Восстания, национально-освободительные движения, а со стороны царской России одно за другим запрещения украинского языка, всего украинского… Тщательно замалчиваемый в СССР факт – советская Россия завоевала независимую в то время Украину… Украинско-российской, а не гражданской была для Украины война 1918‒1921 годов»[3].

«Борьба привилегированных россиян против украинства в Украине велась со времён Бутурлиных, Меншиковых, Потёмкиных, Эмских указов, тайных циркуляров до времён Раковских, Постышевых, Хрущёвых. Им противостояли Выговский, Мазепа, Шевченко, Петлюра, Шухевич.

…Задыхаясь в «братских объятиях», украинцы лишь защищались – слепли в подземельях Соловков, харкали кровью в казематах ЧК, клялись в победе духа борьбы, когда подрывались гранатой в укрытиях. Хлопцев из Волынских и Галицких войск трудно было взять в плен – окружённые НКВДешниками, они стреляли в себя, сливаясь воедино со своей вечной нацией. Так становились украинцами студенты под Крутами и солдаты под Базаром»[4].

«…Пришёл Степан (Бандера) и могучей волей направил огонь ненависти к оккупанту в пасть московскому зверю. УПА опалила нутро ненасытного медведя» (Там же).

«Тоталитарная система в отсутствие частной собственности (её в Украине заменяло великорусское происхождение и красный билет в кармане) позволяла присланным плантаторам эксплуатировать украинцев. Созданная система льгот и привилегий имела целью вытеснить украинцев с Украины… Для украинцев Украина была превращена в 1917‒50 гг. в ад, а с 50-х по 80-е – в резервацию»[5]. Ю. Покальчук в статье «Кто может любить Россию?» вспоминает фильм Лилианы Кавани «Ночной портье», описывающий любовь узницы концлагеря и гестаповца, и приходит к выводу: «Такой и была наша любовь с Россией»[6].

В конечном счёте коммунизм часто рассматривается просто как прикрытие русского империализма. «Пришло время суда над идеологией российского национал-шовинизма, который под прикрытием коммунизма проводил тотальную экспансию во всех направлениях», – говорится в статье с замечательным названием «И поcледние могикане чего-то стоят, если они украинские»[7].

Итак, история взаимоотношений с Россией описывается исключительно как история противоборства и угнетения Украины.

Интерпретация многих событий не выдерживает научной критики или, по крайней мере, выглядит однобокой. Очевидно, что многовековое соседство просто не может содержать одни лишь негативные аспекты. Однако любые черты общности или позитивного взаимодействия обходятся вниманием.

Образ украинцев как жертв русского гегемонизма на протяжении столетий наверняка вызовет неприятие подавляющего большинства российских читателей. Русские никогда не отторгали украинцев, а фамилия на «-о» никогда не доставляла в России неприятностей её владельцу. Отмечу, однако, что вряд ли многим в России известны упомянутые в одной из цитированных статей события под Крутами и Базаром, Эмский указ, как, впрочем, и многие другие печальные и трагические факты истории российско-украинских отношений. Надо отдавать себе отчёт в том, что историческая правда о российско-украинских отношениях лежит где-то посредине между сугубо негативным образом из галицийской прессы и тем бесконфликтным, едва ли не идиллическим, который был сформирован советской пропагандой и историческим образованием.

Это часть огромной проблемы, связанной с тем, что русские до недавнего времени не имели опыта жертв этнического притеснения и дискриминации. Эмоции «этнических жертв» для русских, живущих в России, малопонятны. В сочетании с незнанием, а порой с нежеланием знать историю национального угнетения в Российской империи и СССР, это способствует возникновению «пространства непонимания» в отношениях с другими народами бывшего Советского Союза в не меньшей степени, чем экзальтированность антирусских настроений с другой стороны.

Мотив имперскости, безусловно, доминирует в интерпретации современной российской политики галицийской публицистикой. До декабря 1991 г. присутствует противопоставление двух России – имперской, воплощённой в союзном центре и М. Горбачёве, и «новой, демократической», воплощённой в Б. Ельцине и противниках ГКЧП. Галицийская пресса однозначно и резко осудила ГКЧП и декларировала солидарность с демократической Россией уже 20 августа 1991 г., когда официальный Киев ограничивался призывами к спокойствию. «Реакция не пройдёт, демократия победит!» – лозунг с первой полосы газеты «За вiльну Україну» от 20 августа. 22 августа та же газета вышла с заголовком, отразившим местную специфику взгляда на события: «Хунта потерпела крах! Развал империи неминуем!»

В выступлениях галицийских лидеров той поры, особенно накануне референдума о независимости Украины и президентских выборов, часто подчёркивалось стремление сохранить тесные связи будущей независимой Украины с Россией. Больше всего таких высказываний печаталось во львовской русскоязычной газете (выходит также и по-украински) «Высокий замок». «Я как-то уже представлял себе такую картину: не нравится тебе, скажем, репертуар львовского оперного – слетал на субботу-воскресенье в Москву, в Большой театр, а в понедельник – на работу, уже в своей стране», – говорил на встрече с избирателями кандидат в президенты В. Чорновил[8]. За симпатии русских избирателей с ним соревновался тогдашний председатель парламента Л. Кравчук, выражавший «твёрдое убеждение, что никому не удастся поссорить народы Украины и России»[9]. Подчеркну, что В. Чорновил и в дальнейшем демонстрирует весьма взвешенную позицию, говоря уже весной 1992 г. о многочисленных ошибках с обеих сторон, приведших к обострению российско-украинских отношений[10]. Также накануне референдума «Высокий замок» опубликовал интервью с заместителем председателя Постоянной комиссии Верховного Совета Украины по иностранным делам, одним из лидеров Украинской республиканской партии Б. Горынем, который сформулировал наиболее, пожалуй, конструктивный подход к проблеме украинско-российских отношений: «В отличие от некоторых политиков в своих выступлениях на конференциях, семинарах, митингах я избегал выражения «российская империя», а говорил о реально существующей советской империи, которая, несомненно, доживает свои последние дни. В истории отношений между Украиной и Россией было немало мрачных, я бы сказал, трагических страниц. Но пусть это будет достоянием историков. Мы, политики, должны исходить из реалий сегодняшнего дня, а не из страниц истории, ибо такой подход может завести нас в глухой тупик… Украине и России Богом суждено быть соседями, и наше благородное предназначение – сделать всё возможное, чтобы отношения между нашими суверенными государствами были цивилизованными, взаимовыгодными и добрососедскими… Вполне возможны рецидивы имперского мышления и имперской политики. Но очень хочется верить, что Россия не пойдёт после демонтажа советской империи по пути возрождения российской империи»[11]. Даже газета «За вiльну Україну», наиболее жёстко настроенная в отношении России, пишет в декабре 1991 г.: «Союз с Россией нам обязательно нужен, но без посредников из центра. Равноправный, по-настоящему братский, такой, который бы работал и на Россию, и на более чем 11 миллионов россиян, которые живут вместе с нами в независимой Украине, и на Украину, которая надеется на честные отношения»[12].

Эта позиция была, несомненно, близка многим политически активным русским как в России, так и в республиках в то время, о чём свидетельствовало поведение русскоязычного электората и в самой Украине, и в Прибалтике. Вскоре, однако, выяснилось, что отнюдь не все готовы следовать призыву Б. Горыня не переносить неприязнь к коммунизму и советскому строю на Россию и русских, и это существенно увеличило среди последних число сторонников возвращения к «добрым старым временам».

Уже осенью 1991 г. ясно ощущалось настроение, которое можно назвать готовностью к «узнаванию» знакомого образа. Оно нашло определённое выражение в словах Б. Горыня из уже цитированного интервью о встрече межпарламентской комиссии Украины и РСФСР: «К нашему удивлению (здесь и далее курсив мой. – A.M.), со стороны делегации российских парламентариев не было ярко выраженных симптомов “старшего брата” и стереотипов имперского мышления»[13]. В ноябре 1991 г. передовица «Молодой Галичины» говорит, что за распадом советской империи «неминуемо последует распад империи низшего ранга – РСФСР»[14]. Та же газета в декабре пишет о «финансовой палке» России, которая угрожает украинскому суверенитету[15].

Неизбежность и желательность распада современной РФ как единственного пути к преодолению её имперскости – один из важных мотивов рассуждений критиков современной российской политики как со стороны иностранных оппонентов, так и со стороны свежей российской эмиграции. В России это вызывает изрядное раздражение. Однако соотношение имперского элемента в идеологии и политике со стремлением части общества стать «нормальным национальным государством» остаётся в центре дебатов о будущем России, и этот дуализм очевиден как в мотивах принятия политических решений, так и в том, как эти решения объясняют публике.

С 1992 г., когда союзный центр ушёл в небытие, а Украина и Россия остались один на один с массой проблем в двусторонних отношениях, галицийская пресса уже демонстрирует явную предрасположенность интерпретировать любые внешнеполитические шаги Москвы как «имперский синдром», даже когда за ними стоят вполне локальные и рационализируемые конфликты интересов России и Украины. (Сказанное вовсе не означает, что Россия не даёт, и с течением времени всё больше, пищи для опасений насчёт «имперских рецидивов».) Такой подход характерен при обсуждении основных проблем: Крыма, Черноморского флота, ядерного оружия, финансовых взаимоотношений.

Первая из них – Крым – неизменно вызывала и вызывает сегодня самые сильные эмоции, суть которых выражает заголовок из «Высокого замка» – «Крым – это проба России, что можно сделать с Украиной»[16]. Западноукраинская пресса остро реагирует практически на все публикации и политические заявления сколько-нибудь заметных российских деятелей, в которых ставятся под сомнение права Украины на Крым. То обстоятельство, что на уровне официальной российской позиции территориальные претензии к Украине не выдвигались, трактуется как сугубо тактический ход. «Пока что Ельцин не склонен встревать в вооружённый конфликт в Крыму»[17]. «Что у Ельцина на уме, то у Руцкого на языке» – заголовок первой полосы «Молодой Галичины», которая поясняет: «Что с того, что мы не видим Жириновского рядом с Ельциным. Он может появиться в любой момент»[18]. Иными словами, угроза появления Жириновского у власти связывается не с каким-то политическим катаклизмом, а с отказом российской правящей элиты от демократического камуфляжа.

В контексте потенциальной агрессии России против Украины рассматривался и вопрос о судьбе базирующегося на Украине ядерного оружия[19]. Карикатура в «Пост-поступ» изображала бункер посреди ядерной пустыни, один из обитателей которого выговаривает другому: «Ведь предупреждали Вас, Леонид Макарович, не отдавайте боеголовок москалям!»[20] Другая на фоне стартующих ракет изображала Кравчука, который говорит по телефону: «Хорошо, хорошо, господин Буш, мы доставим ракеты в Россию даже быстрее, чем вы думаете»[21]. Однако не все склонны были говорить об этом с пусть даже чёрным юмором. «Почему Москва так пылко жаждет разоружения Украины – думаю, понятно. Кремль всегда жаждал и жаждет вести с нами разговор с позиции силы и лелеет мечту при первой благоприятной ситуации снова набросить на украинский народ имперское ярмо. Присутствие ядерного оружия на Украине охлаждает шовинистический запал. Справедливо предполагать, что эту грязную российскую игру понимают в Вашингтоне»[22]. (Трудно не заметить, что немало публикаций галицийской прессы по стилю и словарю поразительно напоминают газету «Правда» советского времени. Похожи они и крайней познавательной скудостью, строгим следованием агитационному принципу – все ответы ясны и однозначны.)

«Шлях перемоги» считал, что военная доктрина Украины должна базироваться на концепции потенциальной российской угрозы. «Не тут ли начинается фактор моральной демобилизации, комплекс малороссийскости, когда люди, ответственные за судьбу державы, не могут переступить через веками вдолбленный комплекс приниженности, не могут поставить вопросы: «Является ли Россия дружественной Украине державой?», «Угрожает ли Россия независимости Украины?» – и ответить на них. Рано или поздно ответ дать придётся, и тогда сама жизнь заставит создателей военной доктрины Украины взять за основу концепции мазепинское «…через саблю имеем право». Тогда и увидим, есть ли у нас сегодняшние Мазепа, Петлюра, Шухевич»[23]. Обратим внимание, что все перечисленные деятели были лидерами именно вооружённой борьбы с русскими или советскими властями. Чтобы понять степень безответственности автора этого текста, стоит лишь задаться вопросом, что же конкретно, по его мнению, должны делать «сегодняшние Мазепа, Петлюра, Шухевич».

Интересно, что бы сказал автор этой статьи, если бы узнал, что продолжателем дела Мазепы и Шухевича история сделала Владимира Зеленского.

Замечу в то же время, что российский политический истеблишмент много сделал для того, чтобы подобная точка зрения получила некоторое оправдание. Это справедливо не только по отношению к той его части, которая всё более активно эксплуатирует ностальгические эмоции, рассуждая о «воссоединении» и «незаконности беловежского сговора» или заявляя о правах России на Крым. Подобные выступления неизбежно будут ещё долго отравлять отношения России с соседями – послевоенная история Европы показывает, что «реставраторские» настроения сохраняются на протяжении всей жизни того поколения, чья судьба была покорёжена в результате изменения границ. Важно, чтобы эти настроения не становились определяющими для политики государства. Между тем за три с лишним года после распада СССР не нашлось в России политической воли, чтобы на самом высоком официальном уровне – президентском и парламентском – жёстко зафиксировать российские гарантии уважения суверенитета и целостности Украины. На психологическом уровне Россия оказалась слишком слабой, чтобы вести себя по отношению к соседям с должным политическим тактом.

К сожалению, этот диагноз получал всё новые подтверждения в последующие годы.

Однако это не отменяет факта, что в конечном счёте подобная воинственная риторика крайне опасна. Она способствует преодолению того психологического барьера, который делает и сегодня совершенно непредставимым для многих как в России, так и в Украине, что русские и украинцы могут стрелять друг в друга. С похожих публикаций, концентрировавших внимание на кровавых страницах прошлого и создававших образ соседа-агрессора в настоящем, начиналась эмоциональная подготовка современной балканской войны.

При освещении экономической ситуации в конце 1991 – начале 1992 г. относительно благополучная Украина противопоставлялась нищей России.

Объявив о начале конкурса карикатур на актуальные темы, газета «Высокий замок» напечатала первую – нагруженный продовольствием мешочник говорит напарнику: «Интересно, и как это они все узнают, что мы из Москвы?»[24] Рисунок в другой газете изображал полуразвалившуюся избу с портретами Ленина и Сталина в красном углу и балалайкой у стены. Обутый в лапти и читающий газету при свете керосиновой лампы дед обращается к старухе: «Эх, нам бы ещё Крым отвоевать!»[25] На митинге, посвящённом крымской проблеме, мэр Львова В. Шпицер говорил: «Я верю, простые русские люди в Крыму поймут, что лучше жить в богатой Украине, чем в голодной России»[26].

Та же риторика использовалась после 2014 г. и в отношении Донбасса.

Газета «Пост-поступ» отдала всю первую полосу карикатуре, на которой изображён роденовский мыслитель с ярко выраженными монгольскими чертами лица, с шапкой-ушанкой на голове, балалайкой у ног и «Актом провозглашения независимости Украины» в руках, с подписью: «Как теперь обустроить Россию?»[27] Если вспомнить тональность позднейших сообщений российских средств массовой информации об экономических трудностях в Украине, то придётся признать – нас очень роднит умение искренне радоваться тому, что «у соседа корова сдохла».

И здесь ничего не изменилось за прошедшие четверть века.

По мере ухудшения экономического положения эти проблемы также всё чаще начали освещаться сквозь призму имперскости. «Центральный банк России начал против Украины финансовую войну, сознательно идя на убытки, лишь бы погубить соседа»[28]. К России применяется принцип «презумпции виновности»: «Политику России в отношении Украины можно назвать политикой “активного игнорирования и противодействия”, на практике эта стратегия базируется на приостановке официальных пропагандистских выпадов против Украины, нареканий на её независимость, на максимальной сдержанности официальных антиукраинских выступлений в прессе… В целом российская политика в отношении Украины нацелена на сдерживание её экономического роста и ограничение экономической независимости там, где этого можно достичь без особого ущерба для себя… Таким образом, сегодня из-за спокойного тона в переговорах Украины с Россией существует большая опасность быть втянутыми в российскую политическую, экономическую среду, и противостоять этому может только активная целеустремлённая политика Украины»[29]. Вывод ясно сформулирован в заголовке из «Молодой Галичины»: «Россия любит Украину. Голодную и босую»[30].

Как видим, приписывание России ответственности за экономические неудачи и настаивание на заведомой невозможности взаимовыгодного экономического партнёрства – этот тезис был сформулирован уже в 1992 году.

В конечном счёте создаётся почти апокалипсический образ Украины как жертвы российского экономического империализма: «Сегодня в большинстве областных городов Украины в администрации, управлении, руководстве кооперативов и СП есть шовинистично настроенные русские. В теневой экономике доминируют кавказцы – они в независимом украинском государстве фактически господствующее национальное меньшинство, которое тут паразитирует… Незначительный процент мелких собственников-украинцев будет стонать под прессом российского капитала и финансово-административной элиты, которая будет говорить по-русски. Десятки тысяч украинцев, у которых не будет собственности, также поймут, что их эксплуатируют только потому, что они родились украинцами, ведь они будут безработными»[31]. Очевидно, что в высказываниях подобного рода национализм переходит ту черту, которая отделяет его от ксенофобии.

А. Витвицкий так резюмировал российско-украинское общение в первый год после распада СССР: «В отношениях с Украиной демократизированная Москва применяет ряд тактических шагов, которые имеют целью не допустить её полной независимости. Последовательные атаки из Москвы шли на создание самостоятельных вооружённых сил Украины, саботировались доставки нефти и другого сырья с целью положить на лопатки экономику Украины и так уже слабую из-за унаследованной советской экономической структуры. Особое значение имели различные политические интриги Москвы с целью расчленения украинской территории… Это имперский синдром, глубоко укоренённый в психике российских демократов…»[32]

С точки зрения галицийской прессы имперские настроения свойственны всему российскому политическому спектру и являются в конечном счёте более важным фактором, чем любые идеологические разногласия. «Не станет ли, если уже не стала, российская мессианская идея той “общей территорией”, тем общим плацдармом и российских либералов, и российских импер-патриотов, и российских национал-коммунистов, плацдармом для отвоевания “общей территории многих народов”»?[33] Обвинения российских либералов в «имперском мышлении» встречались так часто, что даже по меркам 1995 г. это выглядит не вполне справедливо. Более важно, что при таком подходе в России просто не оказывается партнёра, с которым можно договариваться о нормализации отношений, и усилия в этом направлении представляются заранее обречёнными на провал. Очевидно, что эта точка зрения оказывала заметное влияние на поведение Украины в ходе переговоров по СНГ и по проблемам двусторонних отношений с Россией в период президентства Л. Кравчука.

Вполне закономерно, что галицийская пресса обильно цитирует высказывания «реставраторски» настроенных российских политиков и публицистов как самый убедительный аргумент в пользу такого подхода. Однако она – в чём и проявляется тенденциозность – практически ничего не сообщает о том, что отнюдь не все в России разделяют «реставраторскую» точку зрения, в т.ч. и среди видных российских политиков. Мне не удалось обнаружить ни одного интервью или хотя бы цитаты, отражающих альтернативную точку зрения. Исключение, которое должно «свидетельствовать, что не вся российская интеллигенция одурманена шовинистическим ядом», составляет статья «известной московской политической деятельницы» В. Новодворской под красноречивым названием «О национальной подлости великороссов», напечатанная во Львове[34].

Имперскость представляется не только как доминанта российской политики в прошлом и настоящем, но и как неотъемлемая черта отдельно взятого российского человека.

«Пока националистическое движение в России ещё только интенсивно формируется в идеологическом и организационном плане, среди россиян, как всегда, процветает кондовый рыночно-трамвайно-тюремный шовинизм… В головах старшего брата под шапкой-ушанкой прочно засели имперские амбиции, мессианство. И как бы ни выглядел российский человек: в лаптях и фуфайке, в мундире сталинского гауляйтера или в европейском смокинге с «Независимой газетой» в руке, он любит повторять, что несет мировое добро, страдает за освобождение народов из-под чужеземного или классового гнёта и самоуправно позволяет себе делать всё что хочет, потому что России всё позволено»[35]. Напомню, что уже цитировал статьи, где русские определялись как колонизаторы и плантаторы.

Обращу ещё внимание на слова о «мундире сталинского гауляйтера». Аналогии сталинизма с фашизмом часты в украинской прессе, как, впрочем, и в прессе других стран, находившихся под контролем Кремля. Нет сомнения, что многих российских читателей это коробит, воспринимается как проявление русофобии. Действительно, порой встречаются вполне безграмотные попытки описать фашизм как черту, неотъемлемо присущую русской истории, начиная с опричнины, которую Л. Сотник, автор статьи «Обыкновенный имперский фашизм», сравнивает со штурмовыми отрядами Рёма[36]. Но подобные глупости не должны закрывать наличие реальной проблемы. Когда тот же Сотник или иные авторы говорят о черносотенных традициях «Союза Михаила Архангела», советских концлагерях и опасности фашизма в современной России – разве они не правы? Другое дело, что общественное сознание России как целое оказалось неспособно к решительному расчёту с прошлым, и разговоры об очернительстве истории постепенно оттеснили на задний план попытки честного, хотя и очень болезненного осмысления преступлений советского режима.

И это диагноз, сформулированный в 1994 году.

Есть жесты, которые стóят дороже десятилетий дипломатической работы по налаживанию отношений. В своё время канцлер ФРГ В. Брандт встал на колени в Варшаве, прося прощения за злодеяния нацистов. Официальные лица России часто вспоминают о том, что она является правопреемницей СССР, однако не в таком контексте, что не проходит без внимания галицийской прессы. С этим отчасти связано и то, что многие соседи России не чувствуют себя застрахованными от возрождения имперских тенденций в её внешней политике. А. Масляник, ссылаясь на пример польского сейма, осудившего операцию «Висла», в ходе которой после Второй мировой войны были насильственно согнаны с родных мест тысячи украинцев, опубликовал статью под показательным заголовком «Порядочные люди привыкли извиняться, или Покается ли российская демократия в преступлениях против украинского народа?»[37].

Тема, вокруг которой мог быть построен разговор о тяжких страницах истории, это голод 1932‒1933 годов. Однако обе стороны оказались не готовы к такому разговору. На Украине эта тема стала предметом самой ожесточённой пропагандистской кампании и законодательного регулирования, защищавшего трактовку этих событий как геноцида, завышавшего число жертв и определявшего круг виновных, в центре которого стояла Россия. В России усилия при изучении этой темы были сосредоточены на опровержении украинских тезисов. События, которые были общей трагедией многих людей разных национальностей, превратились в инструмент формирования негативного образа этнического Другого.

Теперь о том образном ряде, который выстраивается западноукраинской прессой в связи с Россией и который так важен для понимания механизмов стереотипизации. Наиболее ярко он выступает в карикатуре. (К великому сожалению, возможности журнала не позволяют их репродуцировать, так что читателю придётся поверить мне на слово в том, что по своей стилистике большинство из них принципиально не отличается от средних советских образцов. Исключение составляют достаточно оригинальные и остроумные работы художников из «Пост-поступа».) Число таких карикатур весьма велико, мне удалось выявить около тридцати.

Центральным и здесь остаётся мотив имперскости. В июле 1991 г. Россия изображается как угрюмый вохровец у ворот концлагеря, на которых написано «“Новый” союзный договор». Вох­ровец обращается к стоящим в нерешительности у ворот фольклорным персонажам, символизирующим республики, со словами «Добро пожаловать!»[38]. Другой рисунок представляет сидящее в Кремле паукообразное существо, которое тянет свои когтистые лапы к Молдове, Грузии и Крыму[39], третий – двуглавого российского орла, хищно вцепляющегося в казака со словами: «А куда это ты, козаче, от меня уходишь?!»[40] Ещё один часто используемый символ агрессивности России – медведь. «А это мой референт по украинским проблемам», – говорит Ельцин Кравчуку, указывая на нависающего над персонажами огромного свирепого зверя в будёновке[41]. «Как мы выглядим на фоне российского медведя?» – задаётся вопросом автор «Пост-поступа» в статье о ходе реформ в Украине[42].

Другие стабильно присутствующие черты образа России – тьма и хаос. Кравчук изображается атакуемым тёмной стаей летучих мышей с лицами российских политиков[43] или с трудом удерживающим забор, отделяющий его от дерущейся и стреляющей толпы российских политиков[44]. «Каким путём пойти?» – спрашивает на другом рисунке Леонид Макарович девицу-Украину на развилке дорог. Надпись на указателе «азиатский путь развития» смотрит в сторону пожарищ и взрывов, а «европейский» указывает на идиллический пейзаж с восходящим солнцем[45]. (Возникает, однако, вопрос, каким образом мы так легко догадываемся, особенно сегодня, что под «Азией» имеется в виду Россия.)

Проведение границы Европы по восточной границе Украины весьма характерно для галицийской прессы. Введение купона (временной денежной единицы) «Шлях перемоги» комментирует так: «Теперь Украина достигла экономической независимости, сделала огромный шаг из Азии в Европу»[46]. В полемике со скептично настроенным в отношении современных возможностей Украины английским журналом «Экономист» «Молода Галичина» даёт совет редакции журнала: «Пусть в следующий раз ваш художник нарисует обшарпанного, исхудалого, но большого и сильного европейца, выходящего из открытой железной клетки, рядом с которой лежит огромный поверженный варвар с монгольскими чертами»[47].

(И «Экономист» услышал эту рекомендацию.)

Вообще бросается в глаза, что в контексте обсуждения образа России и русских большинство галицийских публицистов утрачивает чувство самоиронии и дистанции к образу самой Украины, а это – типичная характеристика всякого «молодого» национализма.

Желание увидеть себя форпостом, бастионом Европы – отличительная черта геополитических концепций, существовавших и существующих до сих пор в целом ряде восточноевропейских стран, граничивших с бывшим СССР.

Это весьма очевидный симптом неразвитости геополитического мышления, делающий носителей таких концепций заложниками противостояния России и Запада, которое катастрофически опасно прежде всего для них самих. (И это было написано в 1994 году.) Так что западноукраинская пресса следует здесь довольно давним стереотипам – практически весь набор этих идей можно отыскать в польской публицистике не только межвоенного периода, но даже второй половины XIX в., причём прежде всего в изданиях, выходивших в Галиции.

Можем ли мы, однако, говорить о совершенной ложности представленного образа? Украина, в отличие от России, сумела в течение всех этих лет избежать силового решения политических и национальных конфликтов. Это единственное государство СНГ, где у власти стоит второй законно избранный президент. Прав Д. Фурман, когда пишет: «В политическом аспекте, аспекте построения демократии “младший брат” оказался более “талантливым”, чем “старший”, – факт, который, видимо, просто не полностью дошёл ещё до сознания “старшего”, ибо как бы подрывает саму идею “старшинства”»[48].

Подведу некоторые итоги. Очевидно, что галицийская пресса в рассмотренный период формировала сугубо отрицательный образ России. В её публикациях отчётливо присутствуют элементы негативной стереотипизации. Россия рассматривается как главный источник угрозы, все спорные вопросы и локальные конфликты интересов осмысливаются как проявление целенаправленной политики, ставящей целью подрыв украинской независимости. Политические процессы в нашей стране интерпретируются в рамках пессимистических сценариев, неизбежно ведущих к росту агрессивности России.

Одновременно в публикациях галицийской прессы явственно присутствует комплекс «младшего брата». Он проявляется в стремлении всячески подчеркнуть инаковость Украины по сравнению с Россией в качестве способа обоснования украинской индивидуальности. Это особенно характерно для газет резко националистической ориентации – «Шлях перемоги», «За вiльну Україну».

В базовых для образа мира оппозициях «Европа – Азия», «Лучшее будущее – тяжкое прошлое», «мир – война», «порядок – хаос» Россия с точки зрения галицийской прессы неизменно принадлежит иной их части, чем Украина.

Опасность такого образа России и русских в том, что он является конституирующим элементом мировоззрения определённых политических сил. Высокий статус темы косвенно подтверждает и то, что подавляющее большинство цитированных публикаций было помещено редакциями изданий на первую полосу. Это означает, что пропагандистские усилия по формированию негативного образа России являются в настоящем и будут в обозримое время устойчивой практикой вне прямой зависимости от конкретной политической ситуации. Скорее, будут выискиваться, а порой и создаваться поводы для поддержания атмосферы противостояния. Если учесть то обстоятельство, что и на российской стороне вполне достаточно сил, заинтересованных в нагнетании напряжённости, можно с уверенностью прогнозировать сохранение антироссийского мотива как одного из ведущих для значительной части западноукраинской печати.

К началу XXI века это было верно уже и для центральной печати Украины.

Галицийская пресса не пользуется сегодня сколько-нибудь широкой популярностью за пределами Западной Украины. Одна из причин этого – одномерная антироссийская ориентация, которая явно не соответствовала смене настроений электората в пользу нормализации отношений с Россией, что так сильно проявилось и на выборах в Верховную Раду в 1993 г., и на президентских выборах 1994 года. Однако любое обострение российско-украинских отношений, нарастание националистических тенденций в политической жизни России, выступления российских политических деятелей в пользу восстановления «страны, которую мы потеряли» служат дополнительным ресурсом привлекательности антироссийской пропаганды в Украине. Фобии, находящие выражение в публикациях западноукраинской прессы о России, есть факт общественного сознания существенной части населения Украины. Они не всегда беспочвенны. На обыденном уровне нас это может огорчать и даже раздражать, но на уровне политическом с этим надо уметь считаться, если Россия хочет добиться серьёзного прогресса в весьма непростом деле нормализации отношений со своим крупнейшим соседом.

Что ж, все худшие опасения, сформулированные в этой статье почти тридцатилетней давности, подтвердились.

«Надо отдавать себе отчёт в том, что историческая правда о российско-украинских отношениях лежит где-то посредине между сугубо негативным образом из галицийской прессы и тем бесконфликтным, едва ли не идиллическим, который был сформирован советской пропагандой и историческим образованием», – написал я в 1994 г., предполагая, что со временем эта однобокость и украинского, и российского нарратива будет постепенно уходить в прошлое. С украинской стороной, как и с польской, у России на официальном уровне были попытки выстраивания диалога по вопросам истории, для этого создавались организационные структуры, издавались книги, являвшиеся результатом совместных усилий историков двух стран. Этим усилиям в отдельные периоды придавалось достаточно большое политическое значение. Сам я активно участвовал в такой работе, правда, больше в личном качестве, потому что официальные форматы не вызывали у меня большого энтузиазма, в них чувствовалось отсутствие подлинного взаимного доверия. С украинской, польской, литовской стороны находились люди, персонально открытые для такого сотрудничества.

В этих диалогах Западная Европа иногда участвовала, а иногда незримо присутствовала символически как наблюдатель, которому обе стороны старались продемонстрировать приверженность тому космополитическому подходу к политике памяти, который на тот момент доминировал в Европе. В этом варианте политики памяти роль главной жертвы принадлежала жертвам Холокоста, и выставление собственной нации в роли главного страдальца считалось неприличным. Равно как и неприличными представлялись этнически закрытые исторические нарративы.