Отношения Москвы с европейскими и евроатлантическими институтами – на уровне холодной войны, если не хуже. Возможно ли воспроизведение каких-то форм взаимодействия того времени? Воспринимали ли ЕЭС в СССР в качестве недружественной структуры? Какова была степень самостоятельности западноевропейских союзников США во время холодной войны? Что цементировало проект евроинтеграции? Об этом Фёдор Лукьянов поговорил с Михаилом Липкиным, директором Института всеобщей истории РАН, для программы «Международное обозрение».
– Михаил Аркадьевич, когда отмечалось 60-летие европейской интеграции пару лет назад, кто-то из европейских начальников сказал, что одним из отцов проекта должен считаться Сталин: так напугал, что сплотил надолго. Вы согласны с тем, что советская угроза плюс компактность объединения в ту пору были важными факторами его успеха?
– Безусловно. Согласен. Хотя отцом интеграции называют и Насера – после шока от Суэцкого кризиса 1956 г., когда европейцы поняли, что не могут в одиночку решать крупные проблемы. Это тоже было стимулом к интеграции. Но, конечно, фактор коммунистической угрозы и то, что на этом всё время фокусировались американцы, имел место.
Собственно, начало европейской интеграции в первую очередь связано с планом Маршалла, в котором Советский Союз не участвовал, хотя мы вели переговоры в 1947 году. Но там изначально было понятно, что всё это связанно с возрождением Германии, с тем, что ставка делается на возвращение экономической и не только экономической мощи Западной Германии. А для Советского Союза (как самой пострадавшей страны, которая продолжала рассчитывать на получение репараций, восстановление экономики и много чего ещё и, конечно, боялась германского реваншизма) это была красная тряпка. Но были и социалисты в странах Европы, которые очень этого боялись.
– Ну да, соседи тоже не слишком радовались.
– Да. Поэтому планов вообще была масса, целый калейдоскоп идей. Были социалисты, выступавшие за Соединённые Штаты Европы как третью силу. Была Европейская лига экономического сотрудничества – за чисто экономические вещи, и на уровне всяких экспертных сообществ пыталась готовить в этом плане общественное мнение. И были, естественно, федералисты с множеством дублирующих организаций, которые в 1949 г. наконец собрались все вместе и образовали Совет Европы. Думали, что таким образом впервые национальные парламенты делегируют своих представителей и произойдёт политическая интеграция. Но ничего не случилось. По сути, все переругались. Особенно англичане и французы под видом различных псевдофедералистских, псевдоевропейских организаций пытались насытить собой как можно больше постов и, по сути, дрались за идею. Англичане, хотя и заявляли на уровне Черчилля, что они за Европу как третью силу, за национальную Европу, на самом деле всё делали прямо наоборот и всячески были за межгосударственное сотрудничество с красивыми словами. А французы, в свою очередь, хотели интегрировать Западную Германию, чтобы тем самым контролировать её и снять угрозу реванша. Они тоже настрадались во Второй мировой войне. Это про то, как шёл первый этап, который привёл к признанию полной неспособности Совета Европы сделать что-то действительно интеграционное.
Дальше, уже в абсолютно закрытой манере на уровне секретных переговоров, в первую очередь между Францией и Западной Германией (англичане вообще были не в курсе), пошла подготовка к соглашению о Европейском объединении угля и стали, так называемому Плану Шумана. Хотя на самом деле это был План Монне, потому что он его готовил. Но, поскольку французский министр Робер Шуман об этом объявил, всегда и везде он проходит как План Шумана. И он действительно был реализован. По сути, парламент поставили перед фактом подписания договора. К нему присоединились, естественно, и другие ключевые малые страны – страны Бенилюкса. И в итоге возникло первое европейское сообщество, главным принципом которого было то, что там впервые появился верховный наднациональный орган.
– Они проскочили, можно сказать, удачно, пока не было де Голля. Потому что он бы, наверное, такого не допустил.
– Совершенно верно. Поэтому потом там возникли сильные трения. То есть, в чём суть этого органа: восемь представителей, которые назначались правительствами шестёрки первых стран, клялись в верности и в том, что национальные интересы будут подчинены наднациональным. Они действительно клятву приносили – это было прописано.
Затем пришёл де Голль. И я считаю, что ключевой момент для западноевропейской интеграции (на тот период) – это Елисейский договор января 1963 г., который закрепил историческое примирение ФРГ и Франции, воевавших между собой столетиями в течение Первой, Второй мировой и до того (1871 г.). И тут они взаимно договариваются, консультируются о внешней политике и так далее.
Следующим этапом – нашим «Елисейским договором» – стал Московский договор СССР и ФРГ 1970 года. И тогда – европейская разрядка, и тогда – пошли попытки разговоров о признании и установлении каких-то отношений через СЭВ (Совет экономической взаимопомощи) с западноевропейской экономической интеграцией и нормально стал строиться диалог. Германская проблема – центральная.
– То есть в первые десятилетия после создания в 1957 г. Европейского экономического сообщества Советский Союз не очень хорошо на него реагировал?
– Очень жёстко. Оно воспринималось как попытка интегрировать Западную Германию и в структуры НАТО, превратить в экономический придаток НАТО. И тому были основания. Вы знаете, были разные попытки – создать интеграцию вокруг объединения военно-промышленных комплексов западных стран, вокруг медицины и так далее, целый набор идей, какие сообщества можно сделать. Но пришли в итоге тому, к чему пришли.
Причём, с точки зрения советского МИД, самым страшным был Евратом (Европейское сообщество по атомной энергии) – боялись, что тем самым ФРГ получит доступ к ядерному оружию. До 1957 г. многое было пропагандистским, и ждали, что вот-вот всё рухнет. В 1954 г. завалили проект Европейского оборонительного сообщества – благодаря влиянию и агитации.
– Это пресловутая европейская армия, о которой до сих пор говорят?
– Да. Из-за очень сильных французских коммунистов Франции, как одной из главных стран, не удалось ратифицировать это соглашение. После этого идея сошла на нет.
В СССР полагали, что можно противодействовать и эффективно сдерживать позывы к интеграции в Западной Европе, которые считались направленными против Советского Союза и имеющими абсолютно антикоммунистическую риторику, что имело свои основания.
Потихоньку, по мере эволюции, начали проявляться и объективные вещи. Известно, что в 1957 г. на внутреннем уровне у нас была дискуссия о том, что надо проводить более гибкую политику. Поступили предложения, хотя в это трудно поверить, завести контакты со структурами Плана Маршалла – с Организацией европейского экономического сотрудничества. Почему? Потому что это межгосударственная организация, а эти все сообщества – ЕЭС, Евратом – это наднациональные. Наднациональные нас не устраивают. Давайте поговорим с межгосударственными, попробуем их растянуть, попробуем что-то предложить. В итоге был предложен целый пакет: по коллективной безопасности, по общеевропейскому экономическому сотрудничеству и по общеевропейскому сотрудничеству в области мирного атома. В середине 1950-х гг. был специально создан Объединённый институт ядерных исследований как некий противовес ЦЕРН (Европейский совет по ядерным исследованиям) и в то же время как возможность равноправного диалога между ними.
После заключения Московского договора и решения (по сути дела, не окончательного, но всё-таки) сближаться с Бонном, жесточайшее противостояние с ФРГ и ожидание Третьей мировой войны из-за возможного нападения армии ФРГ на Восточную Европу и на Советский Союз сходят на нет: границы более-менее закрепляются, а Брежнев и его окружение вообще, я бы сказал, пребывают в некой эйфории. Происходит обмен приглашениями к диалогу между структурами Совета экономической взаимопомощи и структурами в Брюсселе. И начинается долгий, сложный процесс.
– Но реально это ведь началось сильно позже, диалог начался только под самый конец?
– Нет, диалог начался в 1974–1975 гг., а подписание официального признания двух интеграционных объединений произошло вообще под развал Советского Союза, в 1988-м. Это был сложнейший процесс: то он двигался – и стороны к чему-то приближались, то вдруг останавливался – и все тормозились, там были свои шаги вперёд-назад. В ряде исследований я это всё показал. Мне кажется, что к 1979 г. они были очень близки к компромиссу. И это бы дало огромную фору развитию СЭВ, потому что он был бы признан – пусть не так, как этого хотели (абсолютно равноправным партнёром), но всё-таки это дало бы и ему, и Советскому Союзу огромный авторитет. Потому что в одиночку каждой стране было сложно добиться для себя максимальных выгод, а если бы имелась большая структура, представляющая страны коллективно, это поддерживало бы интерес восточноевропейцев к СЭВ.
— Но случился Афганистан…
— Да, случилось похолодание, изменилась политика Вашингтона, пришли другие люди, появились другие идеи.
– В годы холодной войны была блоковая дисциплина, и европейские страны вполне добровольно следовали в фарватере. При этом мы знаем массу примеров, когда они отстаивали свои собственные интересы, доказывая Вашингтону, что им это нужно. В том числе в отношении Советского Союза, энергетики и так далее. Сейчас такого впечатления нет. Хотя вроде бы и холодной войны (до последнего времени) не было, но степень подчинённости интересов Европы мнению Вашингтона как будто бы выше. Почему тогда им удавалось, а сейчас – нет?
– Это всё, как правило, решалось на закрытых дискуссиях. Я смотрел материалы во французских архивах за период, когда штаб-квартира НАТО была в Париже. Французы просто заявляли: «нас не устраивает эта политика эмбарго и экстерриториальность действий санкций США» или другие вещи, накладывающие различные санкции на страны, которые по Плану Маршалла продолжали выплачивать долги и, конечно, вынуждены были прислушиваться к мнению Вашингтона. И в то же время были знакомые реакции, например, Западной Германии, которая абсолютно консервативно говорила: «нет, нет, как вы допустили, например, участие в Московском экономическом совещании 1952 г. – ни в коем случае, надо всё это осуждать, надо противодействовать».
Шли очень бурные дискуссии по разным вопросам. В конце концов достаточно эффективно в 1960-е гг. НАТО всё-таки надавила на ФРГ, и в 1963 г. не случилось того, что случилось в 1970 г.: сделка «газ – трубы» (фактически это был экономической прорыв и – эмбарго НАТО). Потом ещё долго припоминали немецким коллегам, что они в первый раз прогнулись, и Советский Союз пошёл сотрудничать с Японией, что частично сдержало развитие. Но идея всё-таки вернулась на круги своя, и в 1970 г. согласовали сложнейший пакет документов. Колоссальная сделка, всё было сделано прекрасно. Итальянская компания Eni – и это прорыв эмбарго НАТО. Италия, с одной стороны, вроде как ругала Энрико Маттеи (основателя и первого президента ENI), а, с другой стороны, получала выгоду и одной из первых прорвалась на восточноевропейские рынки. Англичане изображали, какие они зубастые, но были первыми, кто выделил нам долгосрочный кредит.
Советский Союз на двустороннем уровне очень активно и хорошо действовал. А вот на уровне многосторонней дипломатии, к сожалению, было упорное игнорирование признания европейских сообществ и официальных контактов, кроме попыток заключить что-то через СЭВ, что растянулось на два десятилетия. Только в конце 1980-х стороны к этому пришли, но это был уже абсолютно никчёмный договор. Практически все страны Восточной Европы были перетянуты на прямые двусторонние договоры, где самые существенные вещи были прописаны. СЭВ был выхолощен. Повлияло и неумение, нежелание участвовать в Генеральном соглашении по тарифам и торговле (ГАТТ), притом, что отдельно восточноевропейские страны уже сами начинали там участвовать в нём и отстаивать свои интересы. Всё-таки географически они были расположены ближе к западноевропейскому центру силы, и им было интересно отстаивать свои интересы, достигать, получать какие-то ассоциативные статусы, как Румыния и другие.
Советский Союз очень переживал из-за неспособности выстроить этот мост. Когда возникла ЮНКТАД (Конференция ООН по торговле и развитию, 1964 г.), считалось, что она переиграет институты Бреттон-Вудса. Был даже создан центр торговли ГАТТ – ЮНКТАД, но ему, конечно, не дали развернуться ни англичане, ни американцы. То есть попытки создать что-то альтернативное или улучшенное с учётом мнения и интересов третьих стран были. Но желаемое и реальность немного не совпадали.
