Более двадцати лет назад, в октябре 1988 года, в разговоре с федеральным канцлером ФРГ Гельмутом Колем президент СССР Михаил Горбачёв произнес знаменательные слова: «Лед тронулся». Тогда еще и речи не было об объединении Германии, главной темой переговоров в Москве являлся вопрос о создании новой основы отношений между ФРГ и Советским Союзом. Оба лидера договорились встретиться в следующем году в Бонне, чтобы принять совместное заявление о качественно новой эре двусторонних связей.
Мы, конечно, отдавали себе отчет в том, что Горбачёв серьезно относится к политике перестройки и намерен фундаментально изменить свою страну. Но хотя в Европе, прежде всего в Венгрии и Польше, уже были заметны признаки перемен, в ту пору никто не мог даже вообразить, что случится годом позже. Когда 9 ноября 1989-го рухнула Берлинская стена, это стало сюрпризом для всех. Коль как раз только что прибыл в Варшаву. Разумеется, мы бы туда не поехали, если бы знали, что произойдет вечером. Но предположить такое было невозможно, хотя усиливалось ощущение того, что и в ГДР что-то назревает.
ИТОГИ МИРНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Наша тогдашняя стратегия была очень простой: мы поддерживали все государства Варшавского договора, которые стремились к реформам, как Венгрия и Польша. Германские представители вели дискуссии в Праге и даже с румынским лидером Николае Чаушеску. Цель заключалась в том, чтобы, поощряя политику реформ, усиливать давление на ГДР.
Тогда нам виделось два сценария. Первый: нажим на Восточную Германию будет столь ощутимым – не в последнюю очередь благодаря курсу Горбачёва, – что правительству придется начать процесс реформ и либерализации. А поскольку в более длительной перспективе система все равно нежизнеспособна, развитие событий неизбежно приведет к объединению Германии. Второй: ГДР оказывается в изоляции, и тогда режиму тем более не выжить.
В ходе визита в Бонн Михаила Горбачёва в июне 1989 года было подписано совместное заявление, которым правительство Гельмута Коля может очень гордиться. По инициативе федерального канцлера в советско-германском документе впервые дважды упоминалось понятие «право народов на самоопределение», которое обе стороны были готовы признавать и уважать. Для нас это было крайне важно, так как каждый в Германии понимал, что имеется в виду. Горбачёв и советская сторона одобрили текст.
Тем не менее, чтобы проиллюстрировать, сколь далеки мы были даже от мыслей об объединении, приведу в пример съезд ХДС в Бремене в сентябре 1989-го. Федеральный канцлер Гельмут Коль говорил тогда в речи о своем видении будущего – воссоединении Германии и объединении Европы. Но никто – ни делегаты, ни журналисты – не обратил на это внимание, потому что всех волновал только один вопрос: удастся ли Хайнеру Гайслеру и его единомышленникам сместить Коля с поста председателя партии?
Упоминая видение единой Германии, мы сослались на подписанное с Горбачёвым совместное заявление. Отреагировал на это лишь один человек – советский посол Юлий Квицинский, который на следующий день пришел ко мне со словами: «Нет, господин Тельчик, так мы не договаривались». Канцлер, по его словам, не имел права ссылаться на это заявление в контексте «права немцев на самоопределение». Я ответил, что когда мы подписывали совместный документ, то каждому в Москве было очевидно, что в Федеративной Республике понимают под правом на самоопределение. Но немецкая общественность ничего не заметила. В ноябре рухнула Стена, а через 329 дней Германия объединилась.
Гельмут Шмидт пишет в своей последней книге, которая во многом является его политическим завещанием: бременская речь из 10 тезисов канцлера Коля была выдающимся поступком государственного деятеля; она продемонстрировала, что означает принять правильное решение в нужное время. Коль послал сигнал всему миру: мы, немцы, хотим объединения. И двинулся напролом, как танк. Это опасный образ, но многие тогда воспринимали федерального канцлера именно так, в особенности некоторые из наших партнеров по коалиции, которым с большим трудом далось признание германского единства.
Спустя двадцать лет, в течение которых произошло очень много событий, ощущение тех исторических дней притупилось. Но мы не имеем права забывать, что в 1989–1991 годах в Европе произошла настоящая революция.
Во-первых, по истечении 329 дней Германия объединилась, без единого выстрела был восстановлен полный суверенитет страны. С осени 1989-го вплоть до февраля 1990-го наибольшее опасение не только у канцлера Коля, но и у Горбачёва, Буша и Миттерана (Тэтчер вела себя несколько иначе) вызывало то, что у какого-нибудь советского солдата или восточногерманского полицейского вдруг сдадут нервы и он откроет огонь, спровоцировав хаос. Однако все прошло мирно. И державы-победительницы, и все без исключения страны-соседи одобрили воссоединение. У Коля были основания заявить: «Впервые в истории у Германии нет врагов».
Во-вторых, польско-германская граница по Одеру – Нейсе была окончательно признана в соответствии с международным правом. Нет нужды напоминать, насколько жаркими и острыми были дискуссии на эту тему. В 1989 году мне вместе с коллегами из Ведомства федерального канцлера поручили вести переговоры с Польшей. Я был просто потрясен тем, как много ненависти было выплеснуто на нас с обеих сторон. После того как в телевизионном интервью я сказал, что переговоры идут в позитивном духе, мне пришло письмо с угрозами, в котором, в частности, прозвучало: как с Польшей вообще можно вести диалог в позитивном духе?
Зато с тех пор никто не вспоминает о проблеме границы по Одеру – Нейсе. Для меня это поразительный результат тех лет. Граница признана, в Бундестаге только девять воздержавшихся. Сенсация! Но сегодня это представляется само собой разумеющимся.
В-третьих, роспуск Варшавского пакта прошел мирно и без видимых осложнений. Полмиллиона советских солдат покинули Центральную Европу, 350 тысяч из них – ГДР. Когда в 1994-м последние подразделения Советской армии отправлялись из Германии, они пели песню на немецком языке, которая начиналась словами: «Мы приходили друзьями и друзьями уходим». Конфликт между Востоком и Западом был окончен, биполярный мир ушел в прошлое. Европа стала вновь едина. Советский Союз мирно разделился на 15 суверенных государств. Марксистско-ленинская идеология с тоталитарными претензиями во всех их проявлениях была отправлена на свалку истории. В Германии, правда, еще встречаются те, кто с ностальгией вспоминает прошлое, но в мировом масштабе эта идеология мертва.
Заключены беспрецедентные по охвату соглашения в области сокращения и контроля над ядерными, химическими и обычными вооружениями. Можно вспомнить, как в первой половине 1980-х годов Европа и Германия были ареной масштабных акций движения за мир. Даже в президиуме ХДС канцлеру задавали вопрос о том, следует ли Бонну разрешить размещение американских ядерных ракет среднего радиуса действия? Послушайся мы тогда борцов за мир, и сегодня российские ракеты среднего радиуса действия были бы нацелены на Европу, а у нас не было бы чем ответить. Но теперь таких ракет нет ни у одной из сторон, потому что федеральный канцлер и правительство (а министр иностранных дел полностью поддерживал канцлера) знали, чего хотят, и добились своего. Для меня это всегда было примером того, как непопулярные решения, если они являются правильными и правительство в них не сомневается, могут помочь обрести популярность. В том же году коалиция выиграла выборы.
На исходе самого кровавого столетия в памяти человечества история подарила нам огромный капитал. Но сумели ли мы им распорядиться?
ВЕЛИКАЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ МЕЧТА
В 1990 году казалось, что мечта об общеевропейском порядке, который надолго обеспечит мир и безопасность, о новом глобальном устройстве и о повсеместно растущих шансах для демократии и рыночной экономики превращается в реальность. Тогда много говорили о «мирном дивиденде». 4 октября 1990-го, на следующий день после объединения, Гельмут Коль объявил в берлинском рейхстаге: «Сегодня мы можем сказать молодому поколению в Германии и Европе, поколению наших детей и внуков: у вас есть все предпосылки для того, чтобы жить мирно и свободно. У вас есть все возможности, чтобы построить жизнь в соответствии с вашими представлениями».
Горбачёв выдвигал в то время идею общего европейского дома, где все европейцы пользовались бы равными правами, имели бы равные обязанности, им была бы гарантирована равная свобода и безопасность. Представился действительно уникальный шанс. С 19 по 21 ноября 1990 года главы государств и правительств 35 стран – участниц Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) собрались в Париже, чтобы подписать Хартию для новой Европы. Они хотели «открыть благодаря этой Хартии новую эпоху демократии, мира и единства». Время конфронтации и раздела континента ушло в прошлое, впредь отношения должны основываться на уважении и сотрудничестве.
Я до сих пор придаю этому событию неоценимое значение. Главы государств и правительств договорились о принципах, по которым должна строиться новая Европа.
Во-первых, права человека, демократия и верховенство закона.
Во-вторых, дружественные отношения между странами-членами. Все обязались не применять силу или угрозу силой и улаживать конфликты мирным путем. Безопасность каждой страны-участницы неразрывно связана с безопасностью всех.
В-третьих, углубление сотрудничества в области экономики, окружающей среды, культуры.
Наконец, готовность создать в рамках СБСЕ новые структуры и институты. Был учрежден Совет министров иностранных дел, создан Центр по предотвращению конфликтов. В ту пору в Ведомстве федерального канцлера размышляли о том, стоит ли придавать СБСЕ, то есть общеевропейскому порядку в области мира и безопасности, более строгие институциональные рамки. Раздумывали даже над тем, не создать ли европейский Совет Безопасности, который связал бы воедино Советский Союз, западноевропейцев и американцев.
Мартин Лютер Кинг начал однажды свою речь словами: «У меня есть мечта». Нам тоже нужна мечта о единой Европе от Ванкувера до Владивостока, которую отличали бы демократическое правовое устройство, рыночная экономика и социальная справедливость. В Париже был заложен фундамент этой мечты. 9 мая 1991-го президент Франции Франсуа Миттеран сказал, выступая в Ахене: «У Европы давно не было так много оснований для надежды».
Впервые в истории континента немцам вместе со всеми европейцами представился уникальный шанс: возвести общий дом, в котором не только найдет свое место каждая европейская нация, но и где они все вместе смогут образовать «кондоминиум» свободных и правовых государств с рыночной экономикой. Мы пережили столетие, в течение которого прогремели две мировые войны, погибло более 100 миллионов человек, а миллионы стали беженцами, столетие разбомбленных городов, столетие лагерей массового уничтожения, тоталитарных систем и идеологий. Что еще должно случиться, чтобы наконец извлечь уроки из истории и начать мирно жить и работать в единой Европе, открывать границы, устанавливать отношения дружбы и партнерства?
Владимир Путин сказал, выступая в Бухаресте в апреле 2008 года: «Ребята, давайте жить дружно!» Правильно сказал. «Тот, у кого нет взгляда в будущее, не способен ни оправдать большие надежды, ни воплотить в жизнь масштабные начинания. В той степени, в какой мечты способны служить руководством к действию, они обладают реальной силой, потому что могут вселять в людей веру, высвобождать энергию и тем самым вносить решающий вклад в то, чтобы не оставаться иллюзиями, а превратиться в реальность». Это слова не политика, а предпринимателя, главы Nestle Гельмута Маухера. Но то же напрямую относится и к политике.
Где мы, европейцы, были бы сегодня, если бы люди, подобные Уинстону Черчиллю, не излагали после войны свое видение будущего? В цюрихской речи (1946) он заговорил о Соединенных Штатах Европы. Или подобные Конраду Аденауэру, Альчидо де Гаспери и Роберу Шуману, которые подхватили эти идеи и основали Европейское сообщество? То же можно сказать и о взгляде на единство Германии, сформулированному Гельмутом Колем на съезде ХДС в сентябре 1989-го.
Новая Европа, контуры которой были намечены в Париже, – это больше чем мечта, потому что впервые в европейской истории она была рассчитана на практическую реализацию. Все европейские государства, включая 15 стран, образовавшихся на месте СССР, обязаны выполнять Хартию. Но с самого начала было понятно, что для осуществления этой амбициозной программы нужны соответствующие предпосылки. Одной из них служит готовность Запада к сотрудничеству со странами Центральной и Восточной Европы, чтобы успешно осуществить смену политической и экономической системы бывших коммунистических государств. Иными словами, цели новой Европы предусматривают наличие у всех участников активной воли к тому, чтобы содержательно и институционально создавать и воплощать в жизнь общеевропейскую систему мира и безопасности. Но невозможно отмахнуться и от того факта, что этот шанс, этот взгляд в будущее постепенно уходит из поля зрения, работа в данном направлении утрачивает и содержание, и творческий порыв.
НЕДОСТРОЕННЫЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК
Конец истории, провозглашенный Фрэнсисом Фукуямой, не наступил. Уже в августе 1990 года Ирак напал на соседний Кувейт. Случись эта агрессия несколькими месяцами ранее, с единством Германии возникли бы проблемы. Немцам крупно повезло, что на фазе подготовки к объединению не произошло большого международного конфликта, который отвлек бы внимание американцев, Советского Союза, французов и британцев. Когда Ирак атаковал Кувейт, США не могли заниматься ничем другим, кроме Ближнего Востока. К счастью, к тому моменту все принципиальные вопросы по Германии уже были решены.
В том же году вспыхнул кризис в Югославии, вылившийся в четыре войны и стоивший жизни сотням тысяч европейцев. Это случилось, несмотря на окончание конфликта между Западом и Востоком. Или, может быть, как раз вследствие этого?
С 1990-го в мире произошло более 300 вооруженных конфликтов, жертвами которых стали миллионы людей, в числе которых два миллиона детей, миллионы стали беженцами. И конца не видно. К печальному списку следует добавить беспрецедентные террористические акты в Нью-Йорке, Вашингтоне, Мадриде, Лондоне, а также во многих других местах. Кризисы на Ближнем Востоке обострились, ситуация в Афганистане напоминает кошмар, войну в Ливане удалось предотвратить с огромным трудом. Северная Корея испытала первую атомную бомбу, Иран движется к созданию ядерной бомбы, потоки беженцев из Африки в Европу растут.
Европа сама не обрела покой: можно перечислить целый ряд конфликтов, последним из которых стала пятидневная война в Грузии. В этой связи некоторые комментаторы заговорили об угрозе новой холодной войны. Но это была настоящая, «горячая» война, и хотя длилась она всего пять дней, взаимное ожесточение достигло высокого накала. Иногда казалось, что разговоры о холодной войне вели те, кто хотел бы воссоздать понятную картину мира, было известно, кто противник и как надо себя вести. Сейчас мир усложнился, и кое-кто, похоже, хотел бы своими заклинаниями вернуть знакомую эпоху.
Все вдруг озаботились «замороженными конфликтами» – в Грузии, Приднестровье, Нагорном Карабахе. Как будто их не было в предшествующие 20 лет! Кто в Европе проявлял интерес к этим проблемам в последние два десятилетия? А Украина? Разве кто-то всерьез беспокоился о ней до «оранжевой революции»? Там тогда было недостаточно интересно.
Невероятно, но нам нужно обострить обстановку, чтобы наконец-то заняться каким-то вопросом. Между тем такого рода конфликты во все большей степени приобретают региональное, если не глобальное измерение, когда ответственность приходится брать на себя уже не отдельным группам стран, а всему международному сообществу. Гельмут Коль сказал после объединения: «Вместе с воссоединением Германии возрастает ее ответственность перед сообществом наций, не в последнюю очередь за сохранение мира».
Ничто не сбылось быстрее, чем высказывание Коля об обязанности Германии принять на себя большую ответственность. Сделали ли мы это? Можно задать вопросы, ответы на которые, конечно, носят теперь сугубо теоретический характер. И всё же: почему потребовалось четыре войны и сотни тысяч жизней, чтобы предложить Балканским странам перспективу членства в Европейском союзе и предоставить им стабилизационные фонды для достижения этой цели? Может быть, если бы мы начали с такого предложения, то всего остального удалось бы избежать?
Немецкие солдаты размещены в Косово. По словам бывшего министра обороны ФРГ Петера Штрука, они защищают безопасность Германии на Гиндукуше. Но многие немцы просто не знают, где находится Гиндукуш, и им потребовался атлас, чтобы понять, о чем идет речь. И неужели кто-то верит, что наша безопасность определяется там?
Немецкие солдаты участвуют в миссиях ЕС в Боснии и Герцеговине. Они были направлены и в Демократическую Республику Конго. Почему в Конго, а не в Дарфур? Почему в Конго, а не в Зимбабве? Кто-нибудь взял на себя труд объяснить, важна ли для Германии Африка, имеет ли она стратегическое значение? Или решения принимаются случайно? Бундесвер несет сегодня службу в миссиях ООН в Судане, Эфиопии и Эритрее, в Грузии и у берегов Ливана. Теперь они готовятся отправиться в район Африканского Рога, но, очевидно, без права применять оружие, что само по себе абсурдно, учитывая опасность пиратства. В соответствии с концепцией Штрука, бундесвер должен служить в любых уголках мира. Но соответствует ли такой подход нашим интересам? Эти темы практически не обсуждаются в Германии.
Достаточно взглянуть на Европу, чтобы понять, насколько мы по-прежнему далеки от общеевропейского дома. Куда движется Россия? Как однажды сказал мне московский друг, мы не знаем, куда идем, но пойдем этим путем до конца. Украина тоже еще не определила свой окончательный курс. Государства, подобные Белоруссии и республикам в Центральной Азии, бесконечно далеки от демократии. Кавказ остается нестабильным регионом, и Россию ждет еще много сюрпризов. Согласно некоторым демографическим прогнозам, через 50 лет большинство населения в России составят мусульмане. И если так случится, это станет и нашей проблемой. Балканы остаются очагом нестабильности.
В 1991 году президент Буш призвал к установлению нового мирового порядка, но призыв не нашел отклика. Однако такой порядок все же возник – во многом сам собой. США – как минимум, до банковского кризиса – были единственной и практически ничем не ограниченной глобальной державой. Возможно, такое положение дел сохранится и впредь. По крайней мере в военном отношении это по-прежнему так. Именно американцы составляли политический репертуар на международной сцене. Они диктовали повестку дня в области безопасности. Но Соединенные Штаты остаются при этом и основным источником научных и технических инноваций, они все еще обладают мощной силой притяжения для мировых элит, а привлекательность американской модели не поколеблена.
Я был бы весьма осторожен с предсказаниями конца американской эры. И главное – отвечает ли нашим интересам отход Соединенных Штатов от их глобальной роли? Ведь если где-то, например в Северной Корее, Латинской Америке или Африке, случится кризис, мы, европейцы, не возьмем на себя ответственность, которую сейчас несет Америка. И первыми скажем: куда смотрят американцы? Мы же не можем этим заниматься. Мы для этого слишком миролюбивы!
Президент Джордж Буш-младший, которого в Европе, говоря очень мягко, недолюбливали, принял одно мудрое решение. После террористических актов сентября 2001-го он призвал мировое сообщество к совместным действиям, сформировал некоторое подобие всемирного альянса против терроризма. Все страны – члены НАТО были готовы поддержать США и впервые в истории блока ввести в действие статью 5 о коллективной обороне. Герхард Шрёдер заявил тогда о «неограниченной солидарности» с Соединенными Штатами. Такого никогда не говорил даже Гельмут Коль! К альянсу присоединились все крупные государства: Россия, Китай, Япония, Индия, многие другие, и сплотила их одна цель – одолеть международный терроризм. К сожалению, это всемирное сообщество, объединенное осознанием совместной угрозы, разрушилось из-за решения Вашингтона начать войну против Ирака.
Многие теперь призывают к построению многополярного мира. Полюса известны: США, Россия, Китай, Индия, Бразилия и, хотелось бы надеяться, Европа, если ей удастся выстроить общую внешнюю политику и политику в области безопасности. Но станет ли такой мир более мирным? Не окажутся ли участники системы соперничающих полюсов перед соблазном постоянно вступать во временные коалиции по интересам, всегда нацеленные против кого-то? Это будет возвратом к политике альянсов Бисмарка, который только тем и занимался, что пытался предотвратить появление союзов против Германии и Центральной Европы.
На переговорах в рамках ВТО мы уже видим, как Индия, Бразилия и отчасти Китай совместно выступают против Европы и США. Не думаю, что подобный многополярный мир укрепит безопасность. Человечеству нужна не многополярная система, а глобальные альянсы для решения общих проблем, будь то экология либо терроризм. Да и во внутренней политике едва ли найдутся темы, что решались бы только на национальном уровне, – сегодня необходима всемирная кооперация.
ЕВРОПЕЙСКАЯ МЕЧТА И ВОВЛЕЧЕНИЕ РОССИИ
На Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2007 года российский президент Владимир Путин обрушился с резкой критикой на США и Европу. На мой взгляд, он справедливо указал на отсутствие усилий в области разоружения и контроля над вооружениями, а также в сфере ядерного нераспространения. Путин упрекнул Запад в односторонности экономического сотрудничества и подверг критике ОБСЕ. Эта организация создавалась для того, чтобы развивать и укреплять взаимодействие по всем видам безопасности – военной, политической, экономической и гуманитарной. Теперь, сказал он, Запад разрушает этот баланс. Страны-члены пытаются превратить ОБСЕ в инструмент продвижения внешнеполитических интересов одной страны или группы стран. Речь Путина, имевшая широкий резонанс и часто цитируемая по сей день, стала квинтэссенцией всех этих упреков.
Реакция Запада показала, что американцы и европейцы никак не могут понять: проблема, по мнению Путина, заключается отнюдь не только в системе ПРО США в Польше и Чехии. С самого начала его выступление было направлено на то, чтобы услышать от Соединенных Штатов и Евросоюза, как они в будущем намерены строить отношения с Россией, какую роль в Европе и мире готовы отвести Москве. Готовы ли они признать Россию равноправным партнером и вовлечь ее на этой базе в международное сотрудничество либо продолжат игнорировать российские интересы и пытаться изображать из себя наставника?
Нетрудно прийти к выводу, что цели и намерения Хартии для новой Европы, подписанной в Париже, не воплотились в жизнь. От этих целей осталось очень мало, если вообще что-то. Значит ли это, что мечта того времени лопнула, как мыльный пузырь?
На данный вопрос невозможно дать ни однозначно положительный, ни однозначно отрицательный ответ. Европа движется в этом направлении. Европейский союз расширился до 27 государств, идут переговоры о вступлении с Турцией, Балканские страны ждут за дверью. Североатлантический альянс насчитывает уже 26 членов. Мы попытались вовлечь в него Россию, создав Совет НАТО – Россия. Он был учрежден в тот момент, когда к альянсу присоединялись страны Балтии – бывшие советские республики. Однажды Путин сказал мне: «Я смогу принять это с внутриполитической точки зрения, потому что получил компенсацию в виде Совета НАТО – Россия». В декабре 1997-го вступило в силу Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и ЕС. В период правления Шрёдера Германия объявила о «стратегическом партнерстве» с Россией, то же сделал и Евросоюз. Но что представляет собой это «стратегическое партнерство»? До сих пор данное понятие остается словесной пустышкой, лишенной содержания.
Президент Билл Клинтон, развивая идеи парижской Хартии, инициировал с Восточной Европой программу «Партнерство ради мира». Но американцы умеют объявить о каком-то начинании и моментально забыть о нем, если европейцы не продвигают его дальше. Тот же Клинтон в 1997 году предложил Борису Ельцину членство в НАТО, но тот ответил, что России еще рано. Почему бы не предложить это вновь, откликаясь тем самым на обеспокоенность России в области обеспечения безопасности и стимулировать ее движение в правильном направлении?
В 1997-м Россию приняли в «Большую семерку», ведутся переговоры о ее вступлении в ВТО. Мы выдвинули целый ряд инициатив для того, чтобы установить особые связи с Москвой. Но надо признать, что немало и упущено.
Федеральный канцлер Ангела Меркель неоднократно говорила: «НАТО должна развивать сотрудничество с Россией». Что это означает? Есть у этой формулы реальное содержание? В 2007 году истек срок действия СПС. После долгих проволочек, связанных с вето Польши, переговоры о новом документе начались, но идут крайне вяло, особенно после грузинской войны. На мой взгляд, серьезной ошибкой является затягивание этих переговоров из-за сомнений в том, стоит ли включать в них проблематику безопасности.
Прорыва по вопросу о том, должна ли единая Германия быть членом НАТО, Гельмут Коль добился весной 1990-го, когда мы предложили СССР заключить двусторонний советско-германский договор о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве. Он содержал положения, касающиеся безопасности, поскольку наш советник, профессор Борис Майс-снер, обратил внимание на следующее: «Не забывайте о том, что Советский Союз всегда заинтересован в договорах, которые охватывают проблемы безопасности». И когда Эдуард Шеварднадзе сказал Гельмуту Колю в мае 1990 года: «Это как раз то, чего нам не хватало», мы получили подтверждение собственной правоты. Поэтому следует принимать во внимание озабоченность России в области обеспечения безопасности и вносить предложения где только возможно. Чтобы российское руководство привыкало к тому, что Западная Европа, НАТО и ЕС представляют собой не угрозу безопасности России, а как раз наоборот.
При предшествующей администрации Белого дома обострились отношения между Россией и США. Попробуем поставить себя на место русских с их историческим опытом: планы установить ракеты и радар в Центральной Европе, обустройство американских баз в Болгарии и Румынии, американские военные советники в Грузии, американская база в Киргизии. Достаточно взглянуть на карту – НАТО наступает! А тут еще и разговоры о приеме в альянс Грузии и Украины. Что должен думать обычный русский? Зачем все это?
Нам надо предложить России альтернативы, будь то членство в НАТО или что-то еще. Либо ухватиться за то, что предлагает президент Дмитрий Медведев. И тогда мы снова возвращаемся к точке отсчета. Выступая в Берлине в июне 2008-го, Медведев выдвинул внешнеполитическую концепцию, которая предусматривает переустройство европейской архитектуры в области безопасности. Президент России предлагает созвать общеевропейскую конференцию, которая стала бы основой для нового юридически обязывающего европейского договора. Общее наследие Европы, которое включает в себя правовое государство, демократию, права человека, единство, он хочет распространить на территорию от Ванкувера до Владивостока. В трактовке Медведева, безопасность – широкое понятие: это и изменение климата, и нелегальная миграция, и глобальная бедность, и контроль над вооружениями, и энергетика, и экономическое переплетение, и безвизовое перемещение, и укрепление международного права под эгидой международных организаций. К сожалению, ни из Европы, ни из Америки так и не поступил четкий ответ на это предложение.
В принципе вся концепция соответствует духу парижской Хартии. Почему же мы не готовы обсуждать ее всерьез? Как правило, в ответ говорят о том, что она разрушит НАТО. Но тогда мы должны сказать России: НАТО не обсуждается, но мы готовы договориться о новом общеевропейском мирном порядке.
Правда, и у нас есть те, кто считает, что НАТО больше не нужна. Скептикам я хочу кое-что напомнить. В мае 1990 года я был в Москве, чтобы в доверительной обстановке обсудить с Михаилом Горбачёвым вопрос о предоставлении Советскому Союзу кредита на 5 миллиардов марок. К концу июня того года СССР был бы банкротом, если бы Москва не получила этот заем. Можно себе представить, что это означало бы для великой державы. Но мне пришлось дать понять Горбачёву, что, если мы предоставим кредит, это должно стать частью общего пакета решений.
Горбачёв спросил: «Господин Тельчик, зачем вам теперь НАТО? Мы же отныне друзья и партнеры». У меня не было указаний канцлера на этот счет, но я ответил, исходя из собственного глубокого убеждения: «Господин президент, возможно, НАТО больше не нужна нам из-за Советского Союза. Но подумайте о соседях Германии – Люксембурге, Нидерландах, Дании, Польше и других. Им будет намного спокойнее сосуществовать с сильной объединенной Германией, если все мы будем членами одного альянса».
А теперь вспомним, как нервно реагирует на нас Варшава. НАТО необходима нам из-за нас самих. Германия не может сказать, что все в Европе ее любят и никто ее не боится. За нашей спиной – история, полная различных виражей. Мы должны отдавать себе отчет в сложности собственного положения и прямо говорить об этом нашим партнерам.
У нас много общих с Россией интересов в области безопасности и внешней политики. Нераспространение и терроризм, Афганистан и Ближний Восток – ни одну из этих проблем невозможно разрешить без сотрудничества с Москвой.
ДИЛЕММЫ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА
Углубление и расширение Евросоюза – ни в коем случае не альтернативы друг другу. Расширение ЕС открыло перед нами окно возможностей, способствовало стабилизации Европы. Если бы мы начали расширять НАТО и Европейский союз только теперь, когда Россия ощутила свою силу, то столкнулись бы с более серьезными проблемами. Но расширение требует и углубления, а для этого не обойтись без четкого ответа на вопрос, какова цель интеграции. Является ли целью то, что было записано в программе ХДС до 1990-го: создание Соединенных Штатов Европы по аналогии с Соединенными Штатами Америки? Но ХДС больше не ставит такой задачи. Это союз государств? Зона свободной торговли? Фактически мы – пассажиры поезда, который, набирая скорость, движется в направлении интеграции. Но мы не знаем, какова станция назначения состава. В этом главная проблема Евросоюза.
Мы не имеем представления также и о том, где пролегают границы расширения. Двигателем успехов Европы в целом традиционно является франко-германский мотор. Но я не уверен, что он еще работает. Поэтому напрашивается вопрос: почему мы не обсуждаем вариант Европы двух скоростей? Ведь если на предстоящих выборах в Великобритании победят консерваторы под руководством Дэвида Кэмерона, он сделает все возможное, чтобы затормозить общеевропейский прогресс.
Но кто готов взять на себя лидерство в Европе – в определении политики в отношении России, в процессах внутри Европейского союза, в транс-атлантическом сообществе? Сотрудничество с американскими партнерами приносило успехи в 1980-х годах, потому что мы всегда говорили им, в чем заключаются наши интересы. В 1984-м мы подписали совместное коммюнике с Рональдом Рейганом, в соответствии с которым тот согласился вернуться к дипломатии на высшем уровне с Советским Союзом и возобновить переговоры о разоружении, поскольку иначе у Европы не оставалось пространства для маневра. Формулируя свои 10 тезисов, Гельмут Коль не спрашивал Джорджа Буша-старшего, что можно, а чего нельзя, но просто информировал его, поскольку точно знал, чего хочет. Но знаем ли мы сегодня сами, чего хотим? И готовы ли сказать это американцам?
У европейцев есть повод благодарить судьбу. После 1990 года открылись возможности, о которых предшествующие поколения не смели и мечтать. Если же мы хотим использовать их, нужны политики, ученые, общественные элиты, понимающие историю, способные видеть события в мировом контексте, мыслить концептуально и стратегически. Немцы – чемпионы мира в области обсуждения и анализа проблем, однако часто они оказываются игроками низшей лиги в том, что касается решения этих проблем. Но нам предстоит выбор совсем иного калибра, чем тот, к которому мы привыкли, – вводить или нет систему приема алюминиевых банок, как сортировать мусор по разным контейнерам.
Источником вдохновения должен служить пример Михаила Горбачёва, человека, который делал историю. Мы не имеем права отказываться от цели построить общий европейский дом. И мы сможем привлечь к этому проекту Россию, если проявим готовность по-настоящему учесть ее интересы безопасности.
Премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион однажды сказал: «Тот, у кого нет мечты, не может быть реалистом». Осмеливался ли кто-то в октябре 1989-го мечтать о том, что через год Германия станет единой? Но это случилось. Поэтому нельзя прекращать усилий по строительству мира в Европе и на всей планете.
Данная статья основана на выступлении автора в фонде Конрада Аденауэра в Бонне.
