Последствия геополитических катаклизмов,
потрясших мир в конце прошлого столетия, до конца еще не осмыслены,
но их влияние на мировую политику все очевиднее. Нарастает разрыв
между общепризнанными нормами международного права и новыми
реалиями. Эрозия бесспорных ранее принципов заставляет по-новому
взглянуть, в частности, на то, как сегодня соотносятся две часто
входящие в противоречие друг с другом международные нормы –
территориальная целостность государств и право на национальное
самоопределение. Какова практика их применения, что можно считать
прецедентами, а что – нет, где, в конце концов, объективные
критерии оценок?
Хаотичный распад Советского Союза,
цивилизованный «развод» чехов и словаков, кровопролитный развал
Югославии – эти и некоторые другие события, по сути, перечеркнули
торжественно провозглашенный в 1975 году в Хельсинки принцип
нерушимости послевоенных границ в Европе. А международное признание
новых государств узаконило изменения, будь то насильственные либо
мирные.
Нарушение территориальной целостности в
Европе, каковы бы ни были причины тех или иных дезинтеграционных
процессов, явилось мощным импульсом к самоутверждению (в том числе
в крайних формах этносепаратизма) национальных меньшинств в составе
многонациональных государств. Проявления межэтнической
напряженности можно рассматривать и как побочный эффект, вызванный
процессами демократической трансформации, в частности
децентрализации системы государственного управления, особенно в
России и в странах Восточной Европы
Но самым серьезным стимулом к
переосмыслению реального соотношения понятий «территориальная
целостность» и «национальное самоопределение» послужили
драматический поворот событий в Косово в конце 1990-х и, главное,
одномерная реакция на это стран – членов НАТО. Остается мало
сомнений в том, что этот населенный преимущественно албанцами край
в составе Сербии близок к получению независимости из рук
международного сообщества.
Вопрос, на который предстоит теперь
ответить, ставится так: можно ли считать грядущую независимость
Косово прецедентом при урегулировании других внутригосударственных
конфликтов, в том числе в бывших советских республиках, или это
лишь исключительный случай в международной практике?
На Западе категорично отвечают: нет,
нельзя. В России говорят: да, можно. Развернутую аргументацию не
дает пока ни та, ни другая сторона. Между тем из предмета
академического спора в области международного права эта проблема
превратилась во взрывоопасный фактор реальной политики. В первую
очередь это касается неразрешенных конфликтов вокруг так называемых
«непризнанных государств» на постсоветском пространстве –
Приднестровья, Нагорного Карабаха, Абхазии и Южной Осетии.
Поискам универсальных подходов к
развязке сложных межэтнических проблем последнего времени мог бы
способствовать сравнительный анализ конфликтов вокруг Косово на
территории бывшей Югославии и вокруг Абхазии и Южной Осетии на
территории бывшего Советского Союза. Предпринимая попытку такого
анализа, автор сознательно не затрагивает исторических аспектов. У
каждого народа своя «правда», и решение подобных конфликтов путем
апелляции к прошлому невозможно по определению.
ПУТЬ КОСОВО К НЕЗАВИСИМОСТИ
Как составная часть бывшей
Социалистической Федеративной Республики Югославия, Косово имело
статус автономной области, а затем и автономного края. По
Конституции 1974 года Косово получило право избирать собственный
парламент, формировать правительство и Конституционный суд, а также
обрело полную культурную и даже экономическую автономию. То есть
уже в 1970–1980-е объем полномочий краевых властей если и не
превышал, то во всяком случае приближался к критериям, закрепленным
позднее в Конвенции Евросоюза о защите прав национальных
меньшинств.
В очаг межэтнической и
межконфессиональной напряженности Косово превращается только с
конца 1980-х годов, когда по инициативе президента страны Слободана
Милошевича центральная власть в Белграде взялась «исправлять
ошибки» децентрализации. Сопротивление албанского большинства
носило изначально политический гражданский характер, но постепенно
перешло в форму вооруженной борьбы.
После ликвидации расширенной автономии
края властные полномочия оказались в руках назначаемых из Белграда
окружных начальников, опиравшихся на сербские по этническому
составу силовые структуры. Албанское население прибегло к тактике
бойкота новой власти, создав собственные параллельные органы
управления, образования, здравоохранения и социального обеспечения.
В июле 1990-го в Приштине учредительное заседание
самопровозглашенного парламента приняло Декларацию о независимости,
а затем и Конституцию Республики Косово. В 1991 году состоялся не
признанный Белградом референдум, на котором косовары-албанцы
высказались за независимость. В мае 1992-го избраны «парламент» и
«президент» так называемой Республики Косово. Параллельно с
оформлением политических структур непризнанного государства
укреплялась военная организация албанских боевиков, известная как
Освободительная армия Косово (ОАК).
Следующий этап в развитии косовской
ситуации можно охарактеризовать как шаткое равновесие в начавшемся
вооруженном противостоянии. В ответ на участившиеся теракты против
официальных структур и сербского меньшинства в Косово Белград
наращивал там полицейское присутствие, сделав ставку на силу. После
того как выявилась неэффективность действий внутренних войск, в
Косово были введены армейские подразделения.
Международное сообщество оказалось
напрямую вовлечено в урегулирование этой внутриюгославской проблемы
вследствие крупных столкновений войск и полиции с боевиками ОАК в
феврале 1998 года в районе Дремницы, приведших к многочисленным
жертвам, в том числе среди гражданского населения. Крупномасштабные
военные действия продолжались несколько месяцев, в результате чего
край оказался на грани гуманитарной катастрофы. Ответственность
возложили исключительно на Белград, хотя в большинстве случаев
сербская сторона лишь отвечала, пусть и не всегда соразмерно, на
вооруженные провокации албанских боевиков. К тому же никто не
доказал, что проблема беженцев и перемещенных лиц возникла из-за
преднамеренных действий сербской стороны. Последующие конфликты с
участием незаконных вооруженных формирований, к примеру, в Чечне
или совсем недавно в Ливане показали, что террористические
организации широко применяют тактику использования мирного
населения в качестве живого щита, рассчитывая на реакцию
международного сообщества.
Как бы то ни было, вести поиски задним
числом, кто прав, а кто виноват в трагических событиях 1998–1999
годов, – дело теперь уже бессмысленное. Для сопоставления
косовского прецедента с грузино-абхазским и грузино-осетинским
важно другое – объективное понимание природы конфликтов и роли в
них внешних факторов.
Отправным пунктом для внесения косовской
проблемы в международную повестку дня стало именно предотвращение
гуманитарной катастрофы. Но поскольку ответственность с самого
начала априори возлагалась Западом на сербов и лично на Слободана
Милошевича, в соответствующем ключе проходили все дискуссии в
формате ОБСЕ, Контактной группы по Косово и на международной
конференции в Рамбуйе (Франция) по политическому урегулированию в
Косово (конец 1998 г. – начало 1999 г.). Сербское руководство в
свою очередь недооценило серьезность момента и проявило в ходе
переговорного процесса легкомысленную закоснелость. В результате
сложились субъективные условия, предоставившие Североатлантическому
альянсу формальный повод для военного вмешательства.
Другая особенность косовской ситуации
состоит в том, что ООН как инструмент урегулирования вышла на сцену
уже постфактум. Говоря об «уникальности» косовского случая,
западные партнеры России по Контактной группе ссылаются на
резолюцию 1244 СБ ООН и нарушение ее Милошевичем. Такие ссылки по
меньшей мере некорректны. Указанная резолюция была принята 10 июня
1999 года, то есть после того, как Югославия более двух месяцев
непрерывно подвергалась массированным ракетно-бомбовым ударам
(военная операция НАТО против Союзной Республики Югославия началась
24 марта 1999-го). Главная задача в то время состояла в том, чтобы
прекратить бомбардировки, поставившие один народ – сербов на грань
национальной катастрофы во имя «спасения» другого народа –
албанских косоваров.
Резолюция 1244, собственно, и явилась
ценой прекращения бомбардировок. Она закрепила за ООН и ее Советом
Безопасности центральную роль в урегулировании и санкционировала
наземное присутствие международных миротворческих сил под названием
Силы для Косово (СДК), а также развертывание гражданской Миссии ООН
по делам временной администрации в Косово (МООНК). По сути дела,
Белград силой принудили покинуть часть своей территории и
согласиться на замену собственного военного присутствия на
иностранное – СДК, ведомые НАТО.
С тех пор руководители МООНК,
признаваемой упомянутой резолюцией в качестве высшей политической и
административной власти в Косово вплоть до определения его
окончательного статуса, исподволь, но последовательно проводят курс
на максимальное обособление Косово от Сербии и создание на
территории бывшей Югославии еще одного независимого государства.
Бывший министр иностранных дел Словакии Эдуард Кукан, в 2000–2001
годах неоднократно посещавший Косово в качестве спецпредставителя
Генерального секретаря ООН, так охарактеризовал ситуацию: «Забавно
было видеть, как бывшие боевики, сменившие пятнистую форму на
цивильные одежды, теперь уже с дипломатическими улыбками, но столь
же категорично требуют полной независимости».
Несмотря на декларации о создании в
Косово демократического мультиэтнического общества, обстановка для
сербского меньшинства остается там крайне опасной. Не решены
основные проблемы мирного урегулирования: возвращение более 200
тысяч неалбанских беженцев и временно перемещенных лиц,
предоставление равных условий безопасности и свободы передвижения
для представителей национальных меньшинств, создание подлинной
многонациональной среды. В результате массового вытеснения
неалбанского населения на большей части территории сложилось
этнически гомогенное албанское пространство.
Последовательно реализуя установки на
независимость, косовские албанцы всеми средствами (вплоть до актов
насилия против сербов) стремятся поддерживать международный интерес
к Косово. Действия экстремистов преследуют цель продемонстрировать,
что если дело не пойдет по «обособленческому» сценарию, то жестокие
межэтнические столкновения, подобные мартовским 2004-го,
возобновятся. В этих условиях Запад серьезно опасается
непредсказуемости поведения своих воинственно настроенных албанских
протеже, готовых применить силу не только против сербов. А это
означало бы полный провал всей политики НАТО в косовском конфликте
с далеко идущими последствиями для других очагов региональной
напряженности. В этой связи становится понятной тактика мощного
давления на ослабленную Сербию, выдвинувшую для Косово
компромиссную формулу: «больше, чем автономия, меньше, чем
независимость».
Подводя итог ретроспективному
рассмотрению косовского случая, следует отметить, что окончательный
статус этой территории, по сути, изначально был предрешен
сочетанием следующих трех важнейших факторов внутреннего и внешнего
порядка:
-
требования албанского национального
меньшинства в Югославии, сопровождающиеся применением методов
насилия и шантажа международного сообщества; -
совпадение на тот момент интересов США
и Европы, продиктованных простой политической целесообразностью, в
устранении националистического режима Милошевича; -
возможность без риска глобальной
конфронтации навязать эту целесообразность военно-политическим
путем в условиях нового расклада сил на международной арене.
КАВКАЗ: СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ
Динамика грузино-абхазского и
грузино-осетинского конфликтов, приведших к образованию двух так
называемых «непризнанных государств», демонстрирует целый ряд
аналогий с Косово. А имеющиеся различия, на мой взгляд, только
подтверждают необходимость проведения упорядоченной международной
универсализации принципов, положенных в основу урегулирования
подобного рода внутригосударственных конфликтов.
В конце 1980-х в обоих случаях был самым
грубым образом осуществлен переход к унитаризму. Поводом к новой
вспышке застарелых межэтнических распрей послужила отмена
соответствующими центральными правительствами широких привилегий,
которыми пользовались национальные меньшинства, как в федеративном
государстве – Югославии, так и в субъекте Советского Союза –
Грузии. То есть отпадение Южной Осетии и Абхазии началось в период,
когда Грузия не была независимым государством. И это важно
подчеркнуть в связи с аргументами о ее территориальной
целостности.
В 1989–1990 годах, еще до распада Союза
ССР, Верховный Совет Грузинской ССР принял решения, направленные на
отмену Конституции Грузинской ССР 1978-го и восстановление действия
Конституции Грузинской Демократической Республики 1918-го,
исключавшей существование территориальных автономий. В ответ на это
в июле 1992 года Сухуми объявило об отмене Конституции Абхазской
автономной республики в составе Грузинской ССР и о восстановлении
действия абхазской Конституции 1925-го, провозглашавшей суверенитет
Абхазии.
По сходному сценарию развивались события
и в Южной Осетии, когда грузинские власти в конце 1989 года ввели в
Цхинвали формирования МВД Грузии, а в ноябре 1990-го Верховный
Совет Грузии принял закон об упразднении Юго-Оосетинской автономной
области, что привело к вспышке боевых действий. На этом фоне 19
января 1992 года в Южной Осетии состоялся референдум, в ходе
которого население проголосовало за независимость и присоединение к
России. Спустя несколько месяцев Верховный Совет Республики Южная
Осетия принял Акт о государственной независимости.
Точно так же как в Косово, на территории
бывшей Грузинской ССР внутренние конфликты прошли тяжелые военные
фазы с большим числом жертв и трагическими гуманитарными
последствиями для грузинского и абхазского населения. Из 550 тыс.
граждан довоенной Абхазии 7 тыс. человек было убито, 200–250 тыс.
составляли беженцы преимущественно грузинской национальности.
Аналогию с Косово можно видеть еще и в том, что оба этих конфликта
были заморожены с вовлечением внешних сил, которые и обеспечили
себе ведущую роль в процессе урегулирования. В косовском случае это
государства – члены НАТО при маргинальной роли России в
миротворческих форматах и механизмах урегулирования. В
грузино-абхазском – Россия при столь же маргинальной роли Запада.
Причем согласие на действующие форматы политического урегулирования
было дано обеими сторонами и зафиксировано в целом ряде
международных документов.
Если Косово в течение семи лет формально
находится под юрисдикцией Организации Объединенных Наций, то к
ситуации в Абхазии также применима резолюция Совета Безопасности
ООН 858 (1993). В соответствии с этой резолюцией учреждена Миссия
ООН по наблюдению в Грузии (МООНГ), которая функционирует по
настоящее время. Кроме того, Организация Объединенных Наций
вовлечена и через спецпредставителя Генерального секретаря ООН,
возглавляющего Координационный совет грузинской и абхазской сторон
с участием ОБСЕ, России, Великобритании, Германии, Франции и США.
Размещенные в зоне грузино-абхазского конфликта Коллективные силы
по поддержанию мира, укомплектованные российскими миротворцами,
имеют мандат СНГ, который взаимосвязан с мандатом МООНГ. Такая
увязка вновь подтверждена резолюцией СБ ООН 1666 от 31 марта
нынешнего года.
Что касается Южной Осетии, то и в этом
случае четырехсторонний механизм урегулирования – Смешанные силы по
поддержанию мира и Смешанная контрольная комиссия (СКК), –
созданный при посредничестве России в 1992-м, дополняется усилиями
международных организаций. С декабря 1992 года в Грузии и в Южной
Осетии работает миссия ОБСЕ, с 1999-го в работе СКК в качестве
наблюдателей участвуют представители Еврокомиссии.
Однако главным, в чем сходятся
рассматриваемые ситуации следует, пожалуй, считать политическую
волю этнической общности, гомогенно населяющей территории Косово,
Абхазии, Южной Осетии и составляющей там национальное большинство.
Референдумы подтвердили наличие такой воли, причем гораздо
убедительнее, чем проведенный под эгидой Евросоюза плебисцит по
Черногории, получивший признание международного сообщества. Более
того, многие годы раздельного существования албанцев и сербов в
Косово, грузин, абхазов и осетин в Грузии вкупе с тяжелым наследием
прошлых трагедий и старых счетов создали во взаимоотношениях этих
народов психологическую атмосферу недоверия, подозрительности и
даже вражды.
На указанных территориях
государственность складывалась таким же образом и в тех же
временных рамках, что и во всех постсоветских республиках.
Геополитическая реальность такова, что Абхазия уже более десяти лет
вполне успешно существует как независимое государство со всеми
атрибутами власти, сформированными с соблюдением демократических
стандартов, с собственной армией и другими силовыми структурами. Ее
экономика самостоятельно функционирует в отрыве от Грузии. Абхазы
однозначно ассоциируют себя с гражданством в собственном
национальном государственном образовании, многие связывают свою
дальнейшую судьбу и экономическое благосостояние с включением этой
республики в состав России. Но на нынешнем этапе требование
признать независимый статус Абхазии является первостепенным.
Большинство абхазов воспринимают отказ в
праве на независимость как удержание целого народа в «плену
сталинских границ». В беседе с экспертом по Кавказу, сотрудником
Института войны и мира Томом де Ваалем президент непризнанной
Республики Абхазия Сергей Багапш подчеркнул, что Абхазия имеет
больше оснований получить независимый статус, чем Косово, поскольку
она силой была присоединена к советской Грузии. Соглашаясь с тем,
что состоятельность этого аргумента можно оспаривать, де Вааль в
газете Finanсial Times все же отмечает, что «не встречал ни одного
человека в Абхазии, кто видел бы свое будущее вновь в составе
Грузии».
Стремление к воссоединению с Россией
особенно сильно в Южной Осетии – территории, экономически весьма
слабой и населенной народом, родственно связанным с Северной
Осетией. Жители Южной Осетии считают себя вынужденно отделенными от
своих «кровных братьев» в силу субъективных и несправедливых
исторических причин.
ПОЗИЦИИ «МЕТРОПОЛИЙ»
При всем сходстве ситуаций в Косово,
Абхазии и Южной Осетии как независимых государств де-факто
(юрисдикция ООН над Косово лишь формально прикрывает этот статус)
имеется одно весьма существенное различие. Речь идет о несовпадении
подходов Сербии и Грузии, то есть государств титульной нации.
Окончательное решение по статусу Косово
– серьезное испытание для демократических сил Сербии, пришедших на
смену авторитарному режиму Милошевича. Для новых властей
согласиться на отторжение исторической колыбели сербской культуры и
православия равносильно тому, чтобы навлечь на себя опасность быть
свергнутыми под напором великосербского национализма. Оказать
сопротивление нажиму извне – значит отказаться от надежд на начало
переговоров о членстве в Европейском союзе, в то время как все
другие Балканские страны, в том числе бывшие югославские
республики, двигаются в этом направлении. В данном случае, как и в
ситуации с отделением Черногории от Сербии, вступление в ЕС служит
хорошей приманкой, стимулирующей завершение «балканизации».
Однако при всей сложности момента
сербское руководство проводит достаточно трезвую, взвешенную линию,
принимая в расчет тяжелое наследие правления Милошевича и реально
складывающуюся обстановку в Косово и вокруг него. Во главу угла
возможного компромисса оно ставит высокие демократические стандарты
по обеспечению в Косово законных прав сербов, защите православных
святынь и децентрализации краевой власти. Эти проблемы так и
остаются нерешенными, несмотря на многочисленные декларации и
обещания администраторов ООН и командования СДК. Данные вопросы
возглавляют сейчас повестку дня на проходящих в Вене прямых
переговорах между сербской и албанской сторонами при посредничестве
спецпредставителя Генерального секретаря ООН.
Совершенно иначе складывается
переговорный процесс по Абхазии и Южной Осетии. Тбилиси твердо
стоит на позиции территориальной целостности Грузии, но именно в
тех границах, в которых она находилась в составе Советского Союза,
предлагая абхазам и осетинам «широкую автономию». Сухуми и Цхинвали
считают непременным условием урегулирования международную
легитимацию их де-факто независимого статуса в качестве логического
завершения распада СССР при полном обеспечении национальных прав
грузинского населения.
Судя по всему, шансов на преодоление
противоречий в позициях сторон все меньше, а обстановка накаляется
все сильнее. Линия поведения Тбилиси, всегда трудно предсказуемая и
зигзагообразная, с приходом к власти Михаила Саакашвили становится
все более деструктивной. Участились факты нарушения действующих
соглашений и режима безопасности в зоне конфликта, усиленно
наращиваются наступательные вооружения, мишенью провокаций
оказываются миротворцы, к которым предъявляются неправомерные
требования, раздается воинственная риторика. Все это дает абхазам и
осетинам основание полагать, что руководство Грузии сделало выбор в
пользу силового сценария, для чего в первую очередь необходимо
разрушить действующие механизмы урегулирования и скомпрометировать
миссию российских миротворцев. Постановление парламента Грузии «О
миротворческих силах в конфликтных зонах» обязывает правительство
начать процедуры по скорейшему выводу из Абхазии и Южной Осетии
российских миротворцев, аннулированию соответствующих международных
договоров и структур с последующей заменой их на новый формат с
размещением «международных полицейских сил». Наметившееся сближение
Грузии с НАТО только подхлестывает наиболее радикальные элементы в
руководстве страны.
Между тем опыт миротворческих операций в
других районах мира говорит о том, что их успешное завершение
невозможно без заинтересованности каждой из сторон конфликта
поддерживать по ходу переговоров атмосферу доверия, воздерживаться
от шагов, которые могут оказаться неправильно истолкованными.
Именно в обстановке такой заинтересованности проходила, за редкими
случаями быстро устранявшихся осложнений, реинтеграция Восточной
Славонии в состав Хорватии под эгидой Временной администрации ООН и
при непосредственном содействии России, которая участвовала в
военном и гражданском компонентах этой операции.
Другой вариант успешной миротворческой
операции – добровольное принятие сторонами конфликта условий
«навязанного урегулирования». Эти операции известны под названием
«принуждение к миру» (enforcement for peace) и, как правило,
связаны с «государственным строительством» (nation building).
Характерный пример такой операции – Дейтонские соглашения о мирном
процессе на территории Боснии и Герцеговины, положившие конец
гражданской войне (1992–1995) в бывшей Югославии. Гарантией
выполнения этих соглашений послужили развернутые там в 1996 году
многонациональные силы под руководством НАТО, имевшие «жесткий
мандат», в том числе в отношении применения силы. Такой мандат
придавал дополнительный рычаг воздействия верховному представителю,
наделенному международным сообществом особыми функциями, близкими к
генерал-губернаторским.
Миротворческие операции в Абхазии и
Южной Осетии осуществляются по более узкому мандату и в рамках
международных механизмов, не предусматривающих навязывание тех или
иных решений какой-либо из сторон. В обоих случаях Россия выступает
только как содействующая сторона в урегулировании обоих конфликтов.
Мандат самих миротворцев сводится главным образом к разъединению
сил, поддержанию режима безопасности и невозобновлению огня.
С учетом отличий по содержанию мандатов
и механизмов урегулирования выпады грузинского руководства против
России, обвинения ее в обструкции миротворческого процесса
обнаруживают стремление любой ценой навязать другой формат,
предусматривающий функции принуждения, разумеется, в отношении
«сепаратистов». В то же время хорошо известно, что изменение
мандата предполагает в качестве обязательного условия согласие
обеих сторон. Но ни Абхазия, ни Южная Осетия такого согласия не
дают, не без основания опасаясь, что уход российских миротворцев
может возыметь катастрофические последствия для гражданского
населения, приведет к широкой дестабилизации. Постановление
грузинского парламента расценено в непризнанных республиках как
шаг, свидетельствующий о намерении официального Тбилиси решать
проблему военным путем.
Реальная ситуация вокруг урегулирования
национально-территориальных конфликтов на Южном Кавказе таит в себе
угрозу перерастания в перманентный очаг региональной напряженности.
В стремлении во что бы то ни стало продавить нужное решение Грузия,
видимо, исходит из того, что затяжка с восстановлением
территориальной целостности еще на несколько лет чревата
увековечиванием статус-кво с последующим его международным
признанием. Есть и внутриполитические соображения: необходимо
подкрепить переживающий трудности правящий режим хорошо испытанными
в прошлом националистическими аргументами. Но дело не только в
этом. В полном соответствии с косовским сюжетом важную роль здесь
играют внешние факторы.
Развитие обстановки вокруг непризнанных
государств – Абхазии и Южной Осетии – зачастую отражает логику
старой «игры с нулевой суммой» (zero sum game), но уже в новых
неконфронтационных условиях. Вызывающие действия Тбилиси в
отношении российских представителей едва ли могли быть возможны без
открытой поддержки или попустительства со стороны Соединенных
Штатов. Если политика Вашингтона действительно направлена на то,
чтобы в пику России «подтягивать» Грузию к членству в НАТО, даже
закрывая глаза на явные несоответствия установленным критериям, в
Тбилиси это не преминут истолковать и как карт-бланш на
одностороннее решение проблемы Абхазии и Южной Осетии. Неверные
выводы о характере международной поддержки будут и дальше толкать
грузинское руководство на непродуманные действия, что чревато
усилением военной напряженности во всем регионе.
По мере ухудшения обстановки на месте, в
самой зоне конфликта, а также ужесточения переговорных позиций
сторон в деликатной ситуации оказывается прежде всего Российская
Федерация, как соседнее государство, наиболее глубоко вовлеченное в
процессы урегулирования. Уже в силу географического положения
России конечный исход и способы разрешения конфликта имеют для нее
жизненно важное значение, может быть даже большее, чем Косово для
Европы.
Сегодня политическое содержание
российской позиции сводится к признанию двух принципов –
территориальной целостности с оговоркой, что в случае Грузии это
лишь возможное состояние, но не «политико-правовая реальность», и
прЗва на самоопределение. Причем последний принцип пользуется
отнюдь не меньшим признанием со стороны международного сообщества.
Тем самым Москва дает понять, что принцип территориальной
целостности не абсолют и не действует автоматически.
Такая двуединая позиция оставляла
определенное поле для маневра. Но это поле все больше сужается, и
все вероятнее становится опасность для России оказаться зажатой в
тисках между двумя крайностями, если обе стороны –
абхазо-осетинская и грузинская – возложат на нее ответственность за
замораживание конфликта.
Деликатность ситуации состоит в том, что
каждая из двух возможных развязок – в пользу территориальной
целостности или в пользу отделения – сопряжена для Москвы как с
плюсами, так и с минусами. Однозначных преимуществ не
просматривается ни в том, ни в другом случае.
В бурлящем этническом котле Кавказа, где
все тесно переплетено и взаимосвязано, силовое принуждение Абхазии
и Южной Осетии к возврату в лоно Грузии неминуемо создаст новые
очаги напряженности на юге России – в Северной Осетии, Адыгее,
Чечне, Карачаево-Черкесии и далее по цепочке. Рассчитывать же при
этом на лояльность Тбилиси не приходится. При всем при том
ответственность за судьбу местных малых народов в новых условиях
имеет для России и моральный аспект. Российское государство, как и
любое другое, обязано защищать интересы своих граждан, коими,
насколько известно, является значительная часть населения Абхазии и
Южной Осетии, которое было лишено права на демократическое
волеизъявление в рамках Советского Союза и – позднее – независимой
Грузии.
Абхазам и осетинам никто пока
вразумительно не ответил, почему косовары и черногорцы имеют право
на отделение, а они – нет. Ссылки на «уникальность» косовского
случая звучат для жителей непризнанных республик неубедительно. К
тому же в случае оформления независимости Косово де-юре парадоксы
реальной политики по национально-территориальной проблеме будут
слишком очевидны даже для непрофессиональных политиков. С одной
стороны, США и Европа в наказание неугодного им «деспотического»
режима в Сербии способствуют ползучему отторжению от нее части
территории, а с другой – та же группа самых влиятельных государств
лишает иные народы права на отделение, поддерживая угодный им
«демократический» режим в Грузии.
Как бы то ни было, в свете реалий
постконфронтационной политики в международной повестке дня все
более актуальным становится вопрос: существуют ли все-таки
критерии, позволяющие найти справедливое соотношение между
принципами территориальной целостности и национальным
самоопределением?
Разумеется, отделение во имя отделения –
порочный путь, ведущий к мировому хаосу. Есть иные формы
самоопределения, как, например, культурная автономия, различные
типы федеративного и конфедеративного государственного устройства,
варианты национально-территориальных образований, пользующихся
разной степенью экономической самостоятельности, и, наконец,
межгосударственная интеграция с добровольным делегированием центру
части национального суверенитета. Но во всех этих случаях решающими
условиями являются высокая степень доверия между
государствообразующей нацией и национальным меньшинством, гарантия
равных конституционных прав и свобод, уверенность в наличии
здравого смысла у центральных властей, в их способности обеспечить
всем своим гражданам достойную жизнь.
Примерами цивилизованного разрешения
существующих национальных проблем могут служить Канада и Испания.
Итоги референдума в Квебеке показали, что франкоязычное население
доверяет историческому государству, в котором проживает. Расширение
автономии Каталонии, получившей статус отдельного национального
образования внутри страны, также свидетельствует о том, что
самоопределение не сводится только к обретению государственной
независимости.
В то же время мировое сообщество не
может не видеть случаи, когда в силу непреодолимых межнациональных
проблем самого разного характера – исторического, психологического,
имущественного – отделение национального меньшинства больше
соответствует устоявшимся реалиям, чем сохранение непризнанного
статус-кво на неопределенное время. К таким случаям и относятся, на
мой взгляд, в целом однотипные национально-территориальные
конфликты в Косово, Абхазии и Южной Осетии. Ответственность за
сложившееся положение в большей степени несут в конечном итоге
центральные власти, оттолкнувшие от себя своих граждан высокомерной
шовинистической политикой. И главным критерием здесь должно быть
достижение международного консенсуса о правовом оформлении
отделения национальных меньшинств на базе соблюдения общепринятых
демократических и гуманитарных стандартов.
