Возможно, покажется не совсем корректным заострять вопрос о разногласиях между Россией и Западом в условиях, когда положительных моментов и без того немного. И, по идее, важнее было бы взращивать зерна позитива.
Именно такую линию мы и проводили вплоть до недавнего времени, если точнее – до февральского выступления президента Владимира Путина в Мюнхене. Россия старалась не обращать внимания на нарастающий (причем не по нашей инициативе) негатив. Мы бережно относились ко всем конструктивным моментам во взаимоотношениях с Соединенными Штатами и Европейским союзом, остерегались резких шагов, чтобы не разрушить достигнутое.
Можно, конечно, утверждать, будто Россия была слишком слаба, чтобы позволить себе конфронтацию с Западом, и лишь теперь выросшие «энергомышцы» дали ей возможность осуществить давно задуманное. В этом и состоит одна из самых распространенных на Западе версий, которую в скандальной форме озвучил недавно американский конгрессмен-демократ Том Лантос. Подобная логика обнажает истинный подход к нашей стране: Западу выгодна слабая Россия, ибо, укрепившись, она всегда по определению будет бросать ему вызов.
В чем же все-таки кроется причина разногласий?
Конечно, существуют естественные геополитические, экономические и прочие интересы, которые не могут во всем совпадать. Россия – продавец энергоресурсов, Запад – их потребитель, Россия восстанавливает свое влияние, Запад – удерживает его и т. п. Но чаще всего противоречия объясняют якобы имеющимся несовпадением ценностных ориентаций. При всей умозрительности подобного подхода он наиболее опасен. Ибо делает конфликт, по сути, имманентным нашим отношениям, так сказать, на генетическом уровне.
Трактуя позицию Москвы, Запад демонстрирует непонимание истинной природы процессов и настроений, преобладающих в последние примерно двадцать лет в российских властных и околовластных структурах. Ни для Михаила Горбачёва, ни для Бориса Ельцина, ни для Владимира Путина открытость Западу не была следствием ощущения слабости своей страны. Все три лидера видели в двусторонних отношениях некую срединную точку, путь к которой должны преодолеть обе стороны. Сначала СССР, а затем Россия уверенно продвигались по своему отрезку, хотя многие особенно чувствительные пункты предполагали встречные шаги, а не только встречные обещания.
К началу нового века Россия прошла свою часть пути к месту предполагаемой «встречи на Эльбе». Дальнейшее одностороннее движение означало бы примерно следующее:
- внешний контроль над российскими ресурсами;
- построение систем европейской и глобальной безопасности по модели НАТО без России в ней;
- дальнейшая утрата влияния в зоне стратегических интересов (ближнее зарубежье);
- перестройка национальной политической, правовой, экономической и иных систем под «евростандарт» с потерей регулирующих функций центра и возможностей отстаивать свои интересы (фактическая десуверенизация).
У этой черты руководство России остановилось. Просто дальше идти некуда, только за рамки национального суверенитета. В этом смысле Владимиру Путину в какой-то степени не повезло по сравнению с предшественниками. Ресурс для их движения был относительно велик, не говоря уже о возможности получать немалые личные политические дивиденды от своих широких жестов.
КТО КОГО ПОБЕДИЛ?
К началу века стало очевидным: мы думали, что преодолеваем свою часть дистанции, тогда как наши партнеры-оппоненты на Западе полагали такое поведение естественным для проигравшего в холодной войне.
Но ведь если судить объективно, победили-то прежде всего именно россияне, которые не только сами освободились от тоталитаризма, но и избавили от него другие народы. Как бы то ни было, до поры до времени мы вообще считали эту тему закрытой, считая совершенно неважными выяснения, кто оказался победителем. Главное, как нам казалось, – светлое и общее будущее. Однако в Европе и особенно в США к вопросу о том, кто победил в противостоянии систем, относились крайне серьезно и щепетильно. У нас явно недооценивают значение победы в холодной войне для западного (в первую очередь американского) истеблишмента. Между тем именно в этом кроется ключ к пониманию многих сегодняшних проблем.
Западные державы воспринимают победу в холодной войне как событие не просто историческое, но придающее морально-политическую легитимность всей политике Запада на протяжении последних более чем полутора десятилетий. Ведь если не считать окончание биполярного противостояния победой одной из сторон, то сразу возникает резонный вопрос. А по какому, собственно, праву группа государств – пусть могущественных и высокоразвитых – берется без учета мнения других перекраивать все мировое устройство по собственным представлениям?
На Западе односторонние шаги Москвы воспринимали исключительно как выполнение условий капитуляции, которая, естественно, не предполагает никаких встречных обязательств. Обещания (не расширять НАТО, не размещать вооружения в Восточной Европе) давались скорее только для того, чтобы наши политики могли сохранить лицо у себя дома. Поэтому усиление позиций России и декларирование ею собственных интересов рассматривается как некорректное поведение проигравшего. Либо, что еще хуже, как возрождение прежнего врага в еще более опасной форме (по германскому сценарию после Первой мировой войны).
Под таким углом зрения тревоги западных коллег вполне объяснимы. В Советском Союзе схожие ощущения вызывали, например, проявления германского реваншизма во второй половине прошлого века. Но если принять во внимание, что Россия никогда не действовала в режиме капитуляции, не рассматривала свои односторонние шаги даже в наиболее чувствительных сферах как вынужденные и болезненные уступки, то картина кардинально меняется.
При этом Запад, считающий, что взял верх, не может вести себя по отношению к России как сильный и уверенный в себе победитель, то есть великодушно. Не способен он проявить и слабость, поскольку она ему вовсе не свойственна. В итоге получается непродуктивная смесь страха и высокомерия, когда приходится и взаимодействовать, и давить, и опасаться. Все это прикрывается мнимым наличием «системных» разногласий, для преодоления которых от Москвы ждут каких-то «конструктивных шагов» (читай: новых уступок).
Но если попытаться абстрагироваться от первопричины – логики победителей/побежденных – и скрупулезно изучить узловые пункты наших противоречий, то ни одно из них не окажется системным (если, конечно, нет системного стремления Запада противодействовать России при любых обстоятельствах).
Можно выделить три основных блока разногласий, которые нуждаются в разъяснении и которые при верном определении их причин не выглядят непреодолимыми. Это вопросы о безопасности, ценностях и ситуации на постсоветском пространстве.
БЕЗОПАСНОСТЬ
Противоречия начинаются уже с того, что Запад автоматически переносит на Москву свою повестку дня в области безопасности. Во главу угла ставится, например, угроза, исходящая от «стран-изгоев». Считается само собой разумеющимся, что и для России главными угрозами являются «подозрительные» режимы с их ядерными программами и международные террористы (причем не все, а ведущие борьбу против западных держав).
Когда же Россия предлагает свое понимание безопасности и, скажем, выражает беспокойство в связи с приближением к ее рубежам НАТО, размещением вооружений в странах Центральной и Восточной Европы, опасной активностью на Кавказе и в Азии, Запад не видит проблему как таковую. Понадобились особые встряски наподобие мюнхенской речи президента России или объявления моратория на выполнение Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), чтобы на некий возмущающий фактор вообще обратили внимание. Но на Западе акцент делается в основном на том, что какие-то действия в данной связи следует предпринять в отношении самой Москвы. В зависимости от ситуации (читай: наличия у России силы) – проигнорировать, уговорить либо успокоить.
В глазах представителей Запада НАТО – главная (если не единственная) универсальная и незаменимая структура в сфере безопасности. Именно по этой причине очевидны как тенденция к сознательной девальвации роли ООН в вопросах сохранения стабильности, так и стремление «положить все яйца» ОБСЕ в одну «корзину» (гуманитарную). Иные структуры безопасности (например, ОДКБ) не воспринимаются в качестве возможных партнеров, ни о каких альтернативных и кооперативных системах коллективной безопасности и речи нет. Всем остальным предлагается лишь определиться по степени взаимодействия с Североатлантическим альянсом и по тому, сколь далеко они готовы пойти в направлении сближения с ним. «Не членов» НАТО чуть ли не автоматически расставляют «по ранжиру» – от возможных кандидатов до «изгоев», то есть потенциальных противников.
Суть проблемы заключается именно в автоматизме, который затронул и Россию, как только стало очевидно, что в формат альянса она не вписывается. Как говорится, ничего личного: если Москва вдруг захочет подчиниться общим командным началам (разумеется, на чужих условиях), ее переведут в разряд «своих». Но пока этого нет, система машинально, руководствуясь собственной логикой, реагирует на нее как на возможную угрозу, обкладывая ее по периметру и принимая различные меры по нейтрализации. То, что у Москвы могут быть свои интересы, а также прямые основания не доверять НАТО по причине уж слишком частого невыполнения обещаний, просто не воспринимается. Мол, хотите – подключайтесь, не хотите – терпите соответствующее обращение. Все равно, дескать, альтернативы НАТО нет – примерно об этом говорил на июньских встречах в Москве генеральный секретарь Североатлантического альянса Яап де Хооп Схеффер.
Однако проблема «лишь» в том, что НАТО не подходит под определение универсальной и всеобъемлющей организации. И пока нет даже намека на то, чтобы она могла заменить механизмы и форумы по безопасности, унаследованные от прошлого века. Альянс был задуман именно как инструмент глобального противостояния, рассчитанный на наличие массивных оппонентов, на роль которых не годится «сетевой» терроризм. Если таких оппонентов не обнаруживается, их или придумывают, или назначают.
При этом, претендуя на универсальность, НАТО на деле демонстрирует неспособность взвалить на себя искомую руководителями альянса глобальную миссию. Не секрет, что Организация Североатлантического договора пребывает в достаточно серьезном концептуальном кризисе, будучи попросту не способна адекватно реагировать на реальные, а не вымышленные угрозы XXI века. Весьма сложное положение, в котором Альянс оказался в Афганистане, – наглядное тому подтверждение.
За исключением США, Великобритании и в какой-то степени Польши большинство стран – членов НАТО не готовы решать реальные проблемы военной безопасности, тем более где-то вдали от собственной территории. Кажется, что больше всего Старый Свет боится оказаться втянутым в стратегические игры Америки то ли на Ближнем, то ли на Дальнем Востоке. Но при этом собственной повестки дня в области безопасности у Европы нет, а слабые попытки ее сформулировать наталкиваются на «постмодернистское» сознание европейских «грандов» и – скажем прямо – умелое противодействие Вашингтона. Соединенные Штаты не заинтересованы в появлении у европейцев самостоятельной военно-политической идентичности.
Преодолеть эту тупиковую ситуацию можно лишь на путях укрепления роли ООН, ОБСЕ и развития стратегического партнерства различных структур в сфере безопасности. НАТО как военно-политическая структура, призванная защищать интересы своих членов, а не всего человечества, может быть лишь одним из партнеров в системе коллективной безопасности, пусть и самым мощным.
Те из европейских политиков, кто предлагает различные формы реформирования НАТО, ощущают двусмысленность ее нынешнего положения, противоречие между претензиями и реальностью. И хотя подобные мнения пока отнюдь не доминируют, ситуация небезнадежна.
Все сказанное не означает, что Россия должна лишь терпеливо ждать. Дипломатическая наступательность – не агрессивность, а выдвижение творческих идей, нацеленных на достижение результатов, – более чем показана. Контуры именно такой, принципиально новой, внешней политики обозначились летом 2007 года. Россия предложила США совместно использовать радиолокационную станцию в азербайджанском городе Габала, а затем дополнила и развила этот проект инициативами, обнародованными на российско-американском саммите в Кеннебанкпорте.
Позиция Москвы по размещению элементов американской ПРО в Чехии и Польше не изменилась. Но на сей раз Россия отошла от привычной модели поведения по схеме, характерной для века минувшего, – наше решительное «нет» объединенной позиции Запада. Тогда, как правило, возникало лишь новое поле для конфронтации, а достичь нужного результата все равно не удавалось.
Это не первый шаг такого рода: в свое время сильным ходом стала российская инициатива о создании международных центров по обогащению урана, которую применительно к Ирану поддержали даже Соединенные Штаты. Можно лишь сожалеть, что Тегеран не пошел на сотрудничество, но модель не снята с повестки дня.
Такого рода подходы не только укрепляют международный авторитет России, но и демонстрируют нашу готовность искать пути преодоления разногласий, выбивая почву из-под ног тех (и на Западе, и у нас), кто политически и идеологически паразитирует на латентном или открытом конфликте.
Новую международную политику, обозначенную на высшем уровне, нужно и далее подкреплять конкретными идеями. Можно подвергнуть ревизии весь багаж накопившихся проблем и поискать, не найдется ли своя Габала для ситуации в Украине и Грузии, вокруг Косово, стран Балтии… Речь, разумеется, не идет о сдаче позиций или нанесении ущерба национальным интересам. Но в наших силах сделать партнерам и оппонентам такие предложения, которые поставят их перед выбором: либо сотрудничество и искомое решение проблемы, либо признание, что первична не проблема, а субъективное отношение к России. Тем самым дальнейшее воплощение могла бы найти идея дипломатии нового качества, и ресурсы для этого у нас есть.
ЦЕННОСТИ
Что касается диалога, затрагивающего сферу ценностей, которая якобы исполнена противоречий, то тут уже Россия не видит реального предмета для конфликта. Просто и здесь мы зачастую говорим о разных вещах. Если Москве больше указывают на нашу внутреннюю ситуацию, то мы в свою очередь чаще затрагиваем такие темы, как спорная практика «экспорта демократии» и положение дел у самих «судей» России. В итоге происходит не диалог, а два монолога, причем оба не достигают адресата. А ведь если не слушать друг друга, конфликт будет постоянно казаться неизбежным.
Нужно в полной мере осмыслить, какую роль играет ценностный фактор в политике Запада. Пора признать (как бы трудно кому-то это ни было), что демократический мессианизм просто-напросто не работает. Силой загонять народы в «светлое будущее» не только недемократично, но и чревато серьезными внутренними конфликтами. Привнесенная на штыках демократия показала себя, к удивлению Вашингтона, неэффективной в Ираке. Европейский союз недоумевает, почему «освобожденный» народ Украины никак не выйдет из кризиса. Но оба случая подтверждают: искусственная «демократизация» не срабатывает.
«Экспортная модель» демократии страдает генетическим изъяном: как правило, она содержит в себе элементы десуверенизации объекта обработки. А иного и быть не может, поскольку посредством экспорта демократии сами «экспортеры» стремятся решить сразу несколько задач. Помимо внедрения стандартов в области прав и свобод (что вызвало бы наименьшее отторжение, но в чистом виде этого нигде нет), расширяется влияние, осуществляется геополитическая переориентация, нейтрализуются конкуренты, берутся под контроль ресурсы и значимые экономические активы, создаются выгодные плацдармы по размещению военных объектов.
Поскольку импульсы к демократизации исходят не от действительно универсальных и общепризнанных инстанций, наподобие ООН, а от государств со всеми их неотъемлемыми интересами, неминуемы внутренние противоречия и «двойные стандарты». Подчас подобные импульсы носят характер откровенного и даже грубого вмешательства. Народы – жертвы «эксперимента» отвергают вовсе не демократию. Их не устраивает именно то, что обнаруживается в обертке демократических преобразований. Никакого конфликта на ценностном уровне тут нет. Нет его и между Россией и Западом.
Но иллюзия его присутствия будет возникать каждый раз, когда декларирование Россией своих интересов, твердость в их отстаивании, любое проявление самостоятельности в поведении и мышлении будет подаваться общественности Запада как сигнал к идеологическим атакам. Конфликт ценностей – это вопрос пропаганды, а не идеологических, цивилизационных или ментальных реалий. Именно в этом ключе его и нужно решать, прекратив использование данной щекотливой темы в качестве политического оружия.
С недавних пор, особенно после эстонских событий, тема ценностей в нашем диалоге вообще зазвучала по-новому. Европа, увлеченная демонстрацией внутрисоюзной солидарности, еще не осознала это в полной мере. До сих пор считалось, в том числе многими у нас, что именно Россия пока не готова целиком воспринять позитивные по определению западные ценности. Но пришло время задуматься над тем, как так получается, что эти ценности преспокойно включают в себя и идеологию современных прибалтийских элит? Почему с ними уютно сочетаются надругательства над памятью павших героев антигитлеровской коалиции, толерантное отношение к возрождению нацизма, пересмотр политических итогов Второй мировой войны, массовое поражение в правах по этническому признаку и многое другое, что никак не ассоциируется с истинным пониманием демократии? Возможно, западные страны считают своей ловкой победой перевод эстонской проблемы с больной головы на здоровую, но российское общество испытало настоящий культурный шок.
Не исключено, что мы имеем дело с новым феноменом, который условно можно назвать «большевизацией» демократического сознания: прогрессивная и позитивная идея превращается в догматическую по сути и агрессивную по форме. Данное впечатление лишь подтверждает тот факт, что некоторые из основных мировых «прогрессоров» – американских «неоконов» – вышли из лона троцкизма.
Любопытно, что Россия в отношении демократической идеи, похоже, поступила примерно так же, как в свое время заклейменные большевиками западные социал-демократы – в отношении идеи социалистической. Она восприняла все полезное, но отказалась впадать в демократическое кликушество и идеологические истерики, которыми в Европе и США все чаще сопровождается публичное обсуждение гуманитарных тем. К примеру, нам гораздо легче понять, что процессы в Украине, в Белоруссии, в Центральной Азии намного сложнее примитивных схем «демократия – не демократия». А потому отказ участвовать в коллективной травле «последних диктаторов» и прочих патетических «походах во имя свободы» объясняется не отсутствием демократического взгляда, а трезвым реализмом и собственным горьким опытом насаждения «единственно верного учения». Потому от твердых западных «искровцев» Россия удостаивается самых резких эпитетов и подвергается обвинениям в продаже «светлых идеалов», как в свое время Карл Каутский и иже с ним – от Владимира Ленина.
Отсюда и пресловутый «конфликт ценностей», суть которого не столько в специфике восприятия демократических идей в России (где они имеют вековые корни самостоятельного развития), сколько в трансформации идеологии на Западе.
Не странно ли, что публичное «общение» Запада с Россией, если судить по СМИ, идет под трескучими лозунгами «Остановить Россию», «Скажем России – хватит!..»? Как будто это именно наша страна включает в свой военно-политический блок прежних союзников Запада и размещает на их территориях стратегические системы вооружений. Словно Москва стимулирует управляемые политические перевороты, приводя к власти антизападные режимы, вытесняет конкурентов с рынков, блокирует переговоры со стратегическими партнерами…
Чтобы ослабить напряжение в этой сфере, Западу следовало бы поискать иные способы консолидации собственных рядов, кроме привычных схем ХХ века. Сегодняшний мир сильно отличается от чрезмерно идеологизированных реалий прошлого столетия. Патетика Рональда Рейгана уместна здесь так же, как колесницы Александра Македонского на полях нынешних битв. Нет «империи зла», нет «плохой» России и «хорошего» Запада, а есть обычные страны, интересы которых близки и сочетаемы, если на то будет воля и трезвый ум их лидеров и элит.
ПОСТСОВЕТСКОЕ И «ПОСТСОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ» ПРОСТРАНСТВО
Тема постсоветского пространства в последнее время расширилась, и сейчас имеет смысл говорить о пространстве постсоциалистическом. Комплекс этих вопросов включает в себя не только конфликт влияний в Содружестве Независимых Государств, но и проблемы, касающиеся государств Балтии, Польши и отчасти других стран Центральной и Восточной Европы (размещение вооружений, «советская оккупация» и пересмотр истории, война с памятниками, соотечественники, марши нацистов и т. п.). Пересеклись сразу многие факторы из упоминавшихся ранее: и передел сфер влияния, и проблемы безопасности, и борьба за евразийские ресурсы, и использование постсоветских стран в качестве полигона по отработке технологий «экспорта демократии».
Но и здесь на глазах происходят изменения, которые непосредственно касаются России. Как уже говорилось, стала давать сбои модель «демпрогрессорства». Не всем народам оказался по душе принцип «жить хорошо, но под контролем» вместо реальной демократизации. В каждой стране нашлись свои проблемы, которые отнюдь не решаются методами «сплошной коллективизации».
Те из представителей украинской элиты, кто ставил на Запад, на евро-атлантические структуры, рассчитывали, приобщившись к социально-экономическим стандартам Европейского союза, обеспечить единство нации и преодолеть зависимость от России. Вместо этого Киев получил углубленный раскол и устойчивый политический кризис, нулевые шансы на вступление в ЕС и мировые цены на российский газ.
В Грузии прозападные лидеры всерьез лелеют надежду на восстановление целостности страны одним рывком, убежденные, что Запад готов на многое ради достижения своих целей. Как ни странно, доказательством этого Тбилиси считает позицию США и Евросоюза по Косово, хотя уж кому, как не Грузии, следовало бы решительно выступать против планов Запада по отделению части территории государства в обход международного права. Эта иллюзия лишь накаляет конфликты вокруг непризнанных республик.
Азиатские республики СНГ все больше убеждаются в том, что цена покровительства Запада может оказаться непомерной и просто разрушительной для их суверенитета, но не поспособствует улучшению благосостояния и укреплению стабильности.
При этом по-новому высветилась роль Москвы на постсоветском пространстве. Как выяснилось (многие, похоже, восприняли это как откровение), Россия умудрялась долгие годы субсидировать экономику соседей, не обращая свою решающую роль в прочные геополитические привязки. СНГ рассматривалось больше как средство «цивилизованного развода». В новые структуры никого идти не понуждают, и фактор экономической зависимости не разыгрывается для консолидации сферы влияния.
Последствия «развода» стали всерьез ощущаться лишь после того, как Россия перестала выплачивать «алименты» (субсидировать цены на энергоресурсы). Выяснилось, что в мире не осталось гарантов независимости, практически ничего не требующих взамен (а ведь наша страна всерьез не настояла даже на обеспечении прав русскоязычного населения – тема, на которой всегда останавливается демократическая озабоченность Запада).
Разногласия с Западом на постсоветском пространстве, безусловно, устранимы. Конечно, противостояние интересов неизбежно, пока существуют государства. Но нужно называть вещи своими именами, а не дезориентировать народы надуманными альтернативами, вроде «Вы за Россию или за демократию?» Россия не менее Запада заинтересована в подлинной демократизации огромного региона, никто в нашей стране не хочет, чтобы мнение народов по судьбоносным вопросам игнорировалось, а принятие решений узурпировалось группами элит. Но очевидно, что, если Москва будет лишь безучастно взирать на то, как другие предлагают свои модели разрешения конфликтов и иных проблем в жизненно значимом для нее регионе, соблюдения российских интересов никто не гарантирует. Потому пассивная позиция нам категорически противопоказана.
