В представлениях политической элиты США
за последние два-три года образы России и Китая сблизились. Этот
процесс проходил по двум направлениям.
Во-первых, Российская Федерация и
Китайская Народная Республика все чаще рассматривались как крупные
страны с рыночными экономиками и авторитарными режимами.
Во-вторых, эти государства объективно
препятствуют усилению американского влияния на мировой арене.
Однако содержание и стиль политики, а
также риторика Соединенных Штатов существенно меняются в
зависимости от того, заходит ли речь о России или Китае. Москва и
Пекин объединены сходством во взглядах на систему международных
отношений, которую в современном мире пытаются формировать США. И
Россия, и КНР не приемлют склонность Вашингтона перестраивать
внешний мир на свой лад и последовательно оказывают ему
сопротивление. Тем не менее как внутренняя, так и внешняя политика
Пекина не вызывают в США столь бурной реакции, как действия
России.
Подход Соединенных Штатов к Китаю в
целом остается более деловым, выдержанным и конструктивным.
Российская же внутриполитическая действительность и деятельность
Москвы на мировой арене все больше демонизируются. Американцы
оценивают Россию более эмоционально, чем КНР. Причем призывы к
сдерживанию в официальных американских документах и докладах
экспертных организаций звучат куда более отчетливо и убедительно по
отношению к Москве, нежели к Пекину.
В 2001 году российское направление
политики Джорджа Буша основывалось на определенном доверии, в то
время как Китай рассматривался в качестве стратегического
соперника. К концу второго срока пребывания у власти 43-го
президента США стало ясно, что частью его внешнеполитического
наследия станут неожиданно хорошие отношения с коммунистической КНР
и столь же неожиданная напряженность во взаимодействии с
Россией.
С 2005-го целью администрации Буша
является, как выразился тогда ставший впоследствии президентом
Всемирного банка Роберт Зеллик, превращение Китая в «ответственного
держателя акций» миропорядка. В то же время американо-российские
связи постоянно ставятся в зависимость от прогресса России на пути
к либеральной демократии и ее политики на постсоветском
пространстве.
Характерны выводы, сделанные
влиятельными экспертами Совета по международным отношениям США в
последних докладах по России (2006) и Китаю (2007).
Американо-российские отношения
предлагается строить по принципу выборочного сотрудничества, а не
партнерства, которое открыто объявляется невозможным. Авторы
доклада утверждают, что американо-российское «противостояние
вытесняет согласие. Сама идея “стратегического партнерства” более
не кажется реалистичной».
В отношении КНР, напротив, рекомендуется
политика включения этой страны в мировые процессы при определенном
сдерживании ее возрастающей мощи. Прямое жесткое сдерживание
решительно отвергается. Американской администрации предлагается
«сконцентрировать усилия на позитивной программе интеграции Китая в
глобальное сообщество, содействуя формированию у КНР таких
интересов, которые позволят расширить существующее сотрудничество и
создать новые возможности для кооперации на региональном и
глобальном уровнях».
Другими словами, Россия в глазах США все
больше превращается в несостоявшегося партнера, а Китай – это
быстро растущая держава, которую необходимо интегрировать в
формируемый американцами миропорядок.
В чем же причины негативных эмоций в
одном случае и спокойного прагматизма в другом? Почему паранойя в
отношении поднимающейся КНР – удел авторов-непрофессионалов,
маргинальной литературы, протайваньского лобби и
ультраконсервативных аналитиков, а «вероломно рычащий российский
медведь» – обычный образ для вполне респектабельных изданий? Почему
официальные американские документы осторожно призывают Пекин
продолжать движение в сторону реформ и открытости, а Москву
постоянно строго предупреждают, что двусторонние отношения будут
зависеть от ее поведения? Самое главное: что делать России в этих
условиях, а также насколько возможна и желательна «китайская
модель» отношений с Соединенными Штатами?
РОССИЯ И КИТАЙ КАК ГЛОБАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ
США
Сравнение традиционных потенциалов
России и Китая позволяет сделать вывод о том, что именно последний
имеет больше шансов стать основным конкурентом Америки на мировой
арене XXI века. Открытым остается лишь вопрос о формах этого
соперничества.
КНР значительно опережает Россию по
валовым экономическим показателям: в 2006 году китайский ВВП
составлял 77 % от американского по паритету покупательной
способности против российских 13 %. Даже если измерять ВВП по
текущему обменному курсу, к 2027-му Китай, как утверждают эксперты
крупнейшего инвестиционного банка Goldman Sachs, превзойдет США.
Промышленный рост КНР иллюстрирует тот факт, что уже в 2006 году
там было выпущено больше автомобилей, чем в Соединенных Штатах.
Если даже предположить, что темпы российской экономики и впредь
сохранятся на высоком уровне последних семи лет, процентное
соотношение российского и американского ВВП в ближайшие десятилетия
существенно не изменится. Россия будет все больше отставать от США
демографически: к 2050-му ее население может сократиться со 144 до
108 млн человек, тогда как число американцев возрастет с 300 до 400
миллионов.
Если вынести за скобки ракетно-ядерные
возможности России, то Китай потенциально опаснее для Вашингтона в
качестве глобального соперника. КНР уже в течение 16 лет
осуществляет амбициозную программу модернизации своих вооруженных
сил, включая космический, военно-морской и ракетный компоненты. В
своих ежегодных докладах о китайской армии, публикуемых с 2000
года, Пентагон постоянно высказывает озабоченность в связи тем, что
данные о военных расходах и вооружениях остаются непрозрачными.
Особое беспокойство США вызвали учения,
проведенные в январе 2007-го, когда китайская баллистическая ракета
уничтожила спутник на околоземной орбите. Видный американский
эксперт-китаевед директор Стокгольмского международного института
исследований проблем мира Бейтс Джилл и его соавтор Мартин Клейбер
высказали на страницах журнала Foreign Affairs опасение по поводу
того, что «правая рука Пекина могла не знать, что делала левая.
Народно-освободительная армия Китая и ее ракетные силы, скорее
всего, проводили испытания противоспутникового оружия, не поставив
в известность другие ключевые ведомства КНР, ответственные за
национальную безопасность и внешнюю политику».
В последнем официальном обзоре
американской военной стратегии, выходящем в Вашингтоне раз в четыре
года, Китай назван страной, «в наибольшей степени способной
состязаться с Соединенными Штатами в военной сфере и внедрять
разрушительные военные технологии, которые со временем могут
подорвать традиционные факторы американского военного превосходства
при отсутствии встречных мер со стороны США».
Политическая система КНР гораздо менее
плюралистична и открыта, чем российская. Американцам в целом ближе
процесс принятия решений российскими чиновниками, нежели
китайскими: недостатки российской системы государственного
управления, присущие самим Соединенным Штатам на определенном этапе
их развития, затем были американцами частично или полностью
изжиты.
Впечатление, производимое на Вашингтон
перспективами роста мощи Китая, усугубляется его непроницаемостью
для американского «мягкого» влияния. КНР гораздо менее восприимчива
к американским ценностям, нормам поведения и практикам, чем
Россия.
В Китае сложился вполне твердый
консенсус относительно неприятия американских взглядов на
демократию и политический плюрализм. За исключением
немногочисленных диссидентов даже те силы, которые считаются
относительно либеральными, выступают за осторожные, медленные
реформы с учетом китайской специфики. В России «западники»
достаточно сильны, если не политически, то, по крайней мере,
интеллектуально. Есть и «проамериканская» оппозиция официальному
политическому курсу, в отношении которой власти действуют
существенно мягче, чем в КНР.
Характерны различия в ощущении общности
с западными странами и в том, что касается экологии планеты. Россия
присоединилась к Киотскому протоколу, взяв на себя определенные
обязательства, и при этом не испытывает проблем с их соблюдением,
поскольку выбросы парниковых газов в нашей стране существенно ниже
установленных объемов. Китай же исходит из «общей, но
дифференцированной ответственности», а выбросы газов там продолжают
увеличиваться. Экологическую повестку дня мировой политики Пекин в
целом воспринимает как попытку стран Запада «стреножить»
развивающуюся китайскую экономику, навязать ей невыгодные модели
развития. Разного рода природоохранные стандарты КНР считает
несправедливыми и не собирается их применять на практике до тех
пор, пока не приблизится по душевым показателям благосостояния к
западным государствам.
Даже в начале 2000-х, когда в мире
господствовал в целом позитивный образ Соединенных Штатов, Пекин
настороженно относился к их роли на мировой арене. Неприятие
«американской гегемонии» – одна из наиболее последовательных линий,
проводимых Китаем во внешнеполитической риторике. Сближение Пекина
с Вашингтоном на волне антитеррористической борьбы было менее
тесным, чем Москвы с Вашингтоном. Атмосфера американо-китайских
отношений заметно не изменилась после 11 сентября 2001 года.
КНР испытала явное удовлетворение от
того, что внимание США переключилось на Ближний и Средний Восток.
Напротив, наращивание американского военного присутствия в
Центральной Азии вызвало у Китая серьезную обеспокоенность задолго
до 2005-го, когда на саммите Шанхайской организации сотрудничества
в Астане к этой позиции официально присоединилась Россия. Пекин
озабочен также и уменьшением собственного влияния в Пакистане, и
использованием Японией своих сил самообороны в операциях на Среднем
Востоке, и участием Вашингтона в антитеррористической операции на
Филиппинах. Все это усилило традиционные опасения Китая оказаться в
«окружении».
Вышеперечисленные факторы вроде бы
«объективно» делают КНР, а не Россию главным оппонентом Соединенных
Штатов на мировой арене. В такой ситуации противоречия между двумя
сверхдержавами – нынешней и потенциальной – должны были бы только
обостряться. Почему же тогда особое раздражение вызывает у
американцев именно Россия? Непропорционально большая роль, которую
играют антироссийские этнические лобби в Вашингтоне, а также
отсутствие мощных экономических групп влияния, создающих
достаточный баланс и кровно заинтересованных в поддержании хороших
отношений с Москвой, как это имеет место в случае Пекина, не могут
полностью объяснить складывающуюся картину.
Ключ к ответу на поставленный вопрос
имеет смысл искать в том, что американское политикоформирующее
сообщество не воспринимает Россию в качестве «иной», как КНР.
С одной стороны, имея более тесные
исторические, культурные и институциональные связи с Западом,
Россия представляет для него гораздо меньшую стратегическую угрозу
в перспективе. С другой же стороны, она вызывала у американцев
более оптимистичные ожидания, как страна, бывшая в их восприятии на
протяжении последних 15 лет более «схожей» с Соединенными Штатами,
чем Китай. В начале 1990-х демократическая интеллигенция, включая
медиасообщество, полагала, что Россия в обозримой перспективе
полностью уподобится Западу и «вольется в его ряды».
Американское политическое и экспертное
сообщество надеялось, что Россия, пусть и с некоторым
запаздыванием, последует за центральноевропейскими государствами,
которые более или менее успешно прошли болезненный путь
политических и социально-экономических реформ и присоединились к
западным институтам – НАТО и Европейскому союзу. Прием в НАТО стран
Центральной Европы в прошлом десятилетии, как предполагалось в
некоторых кругах Вашингтона, должен был, в частности, подтолкнуть
Россию к сотрудничеству с этой организацией. По американской
логике, у Москвы не оставалось иных вариантов, кроме как смириться
с подобным геополитическим ударом.
После расширения, считали американские
эксперты, Россия была бы вынуждена инициировать полномасштабное
взаимодействие с НАТО – «неизбежной реальностью» постбиполярного
мира. На деле, однако, расширение нисколько не оправдало подобные
надежды и, наоборот, обострило российско-американские отношения,
которые улучшились лишь на короткий период после 11 сентября 2001
года. По мнению известного аналитика-международника Алексея
Богатурова, если «в первой половине 1990-х годов Москва была
поглощена задачей “понравиться” западным партнерам», то «во второй
половине этого десятилетия… российская дипломатия была
сориентирована на минимизацию ущерба от тех основных международных
процессов, в которые Россия была объективно включена, но в
регулировании которых она фактически не принимала никакого
участия».
Разрыв между ожиданиями и реальностью
привел к формированию в США стойкого восприятия России как
европейской, но «девиантной» страны, чьи внутренние реалии, а также
внешнеполитическая риторика и деятельность не укладываются в
привычный стереотип. Россия, как «переходное» государство, по
мнению американской общественности, должна была стремиться к
укреплению сотрудничества с Соединенными Штатами, активно
перенимать американские ценности и практики государственного
управления.
Отсутствие такого стремления породило
желание «научить» Россию, трансформировать ее из «пока еще иной» в
«свою». Это и привело к парадоксу чрезмерно «взыскательного»
отношения к Москве по сравнению с Пекином, гораздо в большей
степени заслуживающим критику по тем позициям, которые «вменяются в
вину» России.
В практической плоскости особенностью
американо-российских отношений является постоянно обновляемый
список острых проблем, в числе которых перспективы расширения НАТО,
внутриполитическая борьба в Украине и в Грузии, пути прокладки
трубопроводов, будущий статус Косово, планы размещения элементов
американской противоракетной обороны в Польше и Чехии, военное
присутствие России и США в центральноазиатских странах. Все узлы
противоречий географически сосредоточены на широкой дуге,
пролегающей от Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европы через
Кавказ и Каспий к Центральной Азии. В этих трансформирующихся
регионах сталкиваются интересы безопасности глобальной (Соединенные
Штаты) и региональной (Россия) держав.
КНР и США также соперничают за влияние в
различных регионах Азии. Однако это соперничество носит скорее
позиционный характер и редко приводит к кризисным ситуациям в
американо-китайских отношениях. Пекин постоянно подчеркивает
принцип партнерства в диалоге с соседями, для чего широко
используются многосторонние институты («АСЕАН плюс 3», АТЭС,
Восточноазиатский саммит, ШОС). Движимый потребностью в
энергетических ресурсах для экономического роста, Китай расширяет
свое присутствие в Африке и ряде стран Латинской Америки. Это не
может не вызывать настороженность американской администрации,
однако не толкает Вашингтон и Пекин на путь взаимных упреков и
острой словесной полемики на уровне высоких государственных
чиновников.
НОВЫЙ «ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК»
В поисках партнеров, готовых совместно с
Россией сдерживать напор Соединенных Штатов, Москва еще в середине
1990-х годов остановила взгляд на Пекине. Взаимодействие с КНР на
этом направлении представлялось весьма перспективным. Лейтмотив
китайской внешнеполитической риторики – не допустить чьей-либо
«гегемонии» в мире в целом и в Азии в частности – созвучен
российскому стратегическому мышлению.
Еще авторы российской Концепции
национальной безопасности (2000), формально действующей до сих пор,
назвали одной из главных угроз «стремление отдельных государств и
межгосударственных объединений принизить роль существующих
механизмов обеспечения международной безопасности», то есть
действовать в одностороннем порядке. Речь в документе шла,
разумеется, о США и НАТО. Поразительно сходство оценок в российской
Концепции с тезисами аналогичного китайского документа – Новой
концепции безопасности Китая, принятой двумя годами ранее. В Пекине
в числе главных угроз назывались гегемония и силовая политика,
менталитет холодной войны, расширение военных блоков и укрепление
военных союзов.
РФ и КНР выработали особую стратегию
ответа Америке. Они не идут на полноценный союз для открытого
противодействия Соединенным Штатам, а пытаются создавать
противовес, лишь косвенно затрагивающий американское влияние.
Москва и Пекин не планируют явно противопоставлять себя Вашингтону,
рискуя столкнуться с жесткими ответными мерами. Они лишь стремятся
продемонстрировать, что стоящий перед ними выбор в пользу
партнерства с Америкой небезальтернативен.
Cвою политику в отношениях с США Россия
и Китай строят на представлении о том, что американская мощь в
мировой политике и экономике ослабевает, а российская и китайская
усиливаются. К такому заключению наблюдателей в Москве и Пекине
подталкивает ряд соображений.
Во-первых, темпы роста экономик обеих
стран существенно превосходят аналогичные показатели развитых
государств, включая Соединенные Штаты.
Во-вторых, трудности, которые испытывают
американские войска в Ираке и Афганистане, интерпретируются Москвой
и Пекином как признак разрушения однополярной системы международных
отношений во главе с США. Учитывая, что совсем недавно способность
одновременно вести две крупные войны составляла основу американской
военной доктрины, российские и китайские наблюдатели склонны
полагать, что во внешней политике Соединенных Штатов эра
односторонних действий, как минимум, заканчивается. Это впечатление
усиливается неудачами американской дипломатии в поддержании режима
нераспространения ядерного оружия, особенно в связи со сложностями
на иранском направлении. Например, по оценке Алексея Арбатова, «США
утрачивают влияние в Западной Европе, на Дальнем Востоке и даже в
своей традиционной “вотчине” – Латинской Америке».
В-третьих, в России и Китае исходят из
того, что в 2000-е годы имидж Соединенных Штатов и их способность
оказывать «мягкое» влияние серьезно пострадали вследствие нарушений
прав человека в тюрьмах «Абу-Грейб», на базе ВМС США в Гуантанамо и
секретных следственных изоляторах ЦРУ в Восточной Европе. Многие
российские и китайские эксперты считают, что возросший уровень
антиамериканизма в мире со времени начала иракской кампании
расширяет круг стран, которые охотно присоединятся к усилиям по
ограничению всевластия Вашингтона.
Наконец, в-четвертых, внутриполитическая
борьба в США вокруг перспектив продолжения иракской кампании и
отсутствие единого мнения в американских правящих элитах по этому
вопросу нередко интерпретируются российскими и китайскими
политиками и экспертами как признак слабости Соединенных
Штатов.
В силу указанных обстоятельств, как
ожидают в Москве и Пекине, способность Америки добиваться своих
целей на мировой арене уменьшится. Это произойдет если не в
краткосрочной (через 3–5 лет), то в среднесрочной либо долгосрочной
перспективе (по истечении 10–15 лет). Поэтому, не играя на быстрое
снижение «американских акций», Россия и Китай четко обозначают свое
нежелание идти в фарватере американской политики в качестве
«младших партнеров».
Справедливо отмечая, что у обеих стран
много общих черт в оценках мировой ситуации и в их отношении к США,
российское внешнеполитическое сообщество упускает из виду один
значимый факт: Пекин охотно уступает Москве роль «ведущего» в
противодействии неприемлемой для обеих сторон политике Вашингтона.
Сама же КНР добилась более ровного и прагматичного взаимодействия с
Америкой. «Китайская модель» сочетает самостоятельную линию на
мировой арене, категорическое неприятие попыток включить
внутриполитические проблемы в повестку дня двусторонних отношений и
определенное политическое дистанцирование от Запада, чей опыт и
рекомендации, по твердому убеждению пекинских руководителей,
неприменимы напрямую, учитывая современные китайские реалии.
Исходя из собственных интересов и оценки
угроз со стороны Соединенных Штатов, Пекин заинтересован в
сохранении высокого уровня противоречий между Москвой и
Вашингтоном. КНР выгодна ситуация, в которой Россия воспринимается
как главный критик американской политики, принимающий на себя всю
силу ответной реакции. Китай еще больше, чем Россия, опасается
противостоять американской политике, если результатом окажется его
изоляция. Например, китайским представителям в Совете Безопасности
ООН отнюдь не свойственно в одиночестве использовать право вето,
когда речь идет о важной для США резолюции, если только она не
касается проблемы Тайваня. К примеру, Пекин наверняка не стал бы
«ветировать» резолюцию СБ ООН, предоставляющую фактическую
независимость Косово, если бы Россия воздержалась при
голосовании.
В целом сложно представить себе
ситуацию, при которой именно Китай прикладывал бы максимум усилий,
чтобы блокировать нежелательные для него американские инициативы, а
Россия лишь поддерживала бы его жесткую критику в адрес США, часто
предпочитая оставаться в тени и предоставляя КНР возможность
объяснять логику несогласия с американской позицией. Подобный
подход привел бы к гораздо более жесткой ответной реакции
Вашингтона в адрес Пекина. Под вопрос была бы поставлена сама
стратегия «мирного подъема» – постепенного усиления, не
провоцирующего другие великие державы. Еще архитектор китайского
«экономического чуда» Дэн Сяопин призывал к тому, чтобы КНР «играла
незаметную роль на мировой арене и не стремилась к руководящей
роли». Нынешний китайский лидер Ху Цзиньтао подчеркивает, что Пекин
еще два десятилетия будет уделять первоочередное внимание вопросам
внутреннего развития.
ЧТО ОБЕЩАЕТ РОССИИ «КИТАЙСКИЙ ПУТЬ»?
Под давлением напористой политики
Соединенных Штатов, явно не готовых к компромиссам с Россией,
Москва продолжает дрейфовать в сторону от Запада. В нашей стране
появляются приверженцы перехода к «китайской модели» отношений с
Америкой. И все же, прежде чем сделать окончательный выбор, стоило
бы задуматься, какие издержки предвещает эта модель.
Не исключено, что Россия, как минимум,
должна будет готова отказаться от содержательного диалога с Западом
в рамках таких институтов, как «Большая восьмерка», Совет
партнерства и сотрудничества с Европейским союзом и Совет Россия —
НАТО, а возможно, и в таких многосторонних структурах, как Совет
Европы и ОБСЕ. Причем покинуть эти «клубы» пришлось бы по
собственному желанию, демонстрируя тем самым уверенность в себе и
независимость от Запада.
В Москве уже реализуются или обсуждаются
варианты разрыва некоторых договоренностей с участием России и
Запада: был введен мораторий на выполнение Договора об обычных
вооруженных силах в Европе 1990 года, есть вероятность выхода из
Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности,
заключенного в 1987-м. В то же время подобные меры затрагивают
только режимы контроля над вооружениями. Членство в институтах
политического диалога с Западом по-прежнему высоко ценится
российским руководством. Хотим ли мы в реальности и можем ли себе
позволить сократить наше участие в этих структурах?
Вступление в «Группу восьми» и создание
институтов взаимодействия России с ЕС и НАТО обоснованно
воспринимаются у нас как крупные внешнеполитические успехи
последнего десятилетия. В этом заключается одна из немногих схожих
черт внешней политики президентов Путина и Ельцина. Их объединяет
стремление сидеть за одним столом с западными партнёрами, причем не
в качестве «иных, приглашенных по случаю» (подобно Китаю на
саммитах с Евросоюзом или в кулуарах «Большой восьмерки»), а как
равноправные постоянные участники диалога. Российские лидеры ценят
то доверие, которым они пользуются среди западных лидеров.
При всех проблемах, имеющихся в
российско-натовских отношениях, партнеры России по Совету Россия —
НАТО гораздо больше доверяют российским руководителям, чем
китайским, по таким стратегическим вопросам, как нераспространение
ядерного оружия, основные параметры российского военного
строительства и доктрины использования вооруженных сил. Даже беглое
знакомство с документами внешней политики и военной стратегии КНР
дает основание полагать, что китайские официальные лица в полной
мере реализуют на практике поговорку, согласно которой «язык дан
человеку, чтобы скрывать свои мысли».
Прошло уже целое десятилетие с момента
учреждения структур взаимодействия Россия – НАТО и присоединения
России к «Большой восьмерке» и Совету Европы. За это время Москва
проделала часто недооцениваемую нами работу по «притирке» к
западным партнерам. Россия сумела утвердиться в совместных с
Западом институтах, научилась проявлять на их форумах инициативу и
изобретательность. Российское председательство в «Группе восьми»
вполне укладывалось в принятые там интеллектуальные и
организационные стандарты. Опыт выстраивания взаимодействия между
союзниками по НАТО в рамках Совета евро-атлантического партнерства
наверняка пригодился российским дипломатам, ответственным за
укрепление интеграционных объединений на постсоветском
пространстве. Москва научилась находить весомые аргументы и
уверенно отстаивать свою позицию даже в диалоге с
правозащитниками-фундаменталистами, задающими тон в Совете Европы.
Было бы крайне расточительно в одночасье отказаться от
обязательств, к которым Россия успешно адаптировалась за десять
лет, приобретя дополнительные рычаги воздействия на политику своих
западных партнеров.
Транслируемые Западом через совместные с
Россией институты претензии к процессу либерализации экономической
и политической жизни в нашей стране часто раздражают. Однако надо
иметь в виду, что западные страны предъявляют соответствующие
требования и к самим себе (например, в сфере соблюдения
экологических стандартов) и не избегают самокритики в случае отхода
от сложившихся стандартов в том, что касается прав человека.
Влиятельным политикам и средствам
массовой информации на Западе не свойственно испытывать священный
трепет перед властями предержащими. Они неоднократно нажимали на
такие «болевые точки» США и стран Европейского союза, как
американская база в Гуантанамо, секретные тюрьмы ЦРУ в Европе,
прослушивание американскими властями телефонных переговоров внутри
страны и слежка британской полиции за потенциально неблагонадежными
гражданами – выходцами из мусульманских стран. Именно постоянное,
не останавливаясь на достигнутом, движение вперед являлось бы
критерием того, что наша страна стала «своей» в западных клубах,
членство в которых Россия высоко ценит. Однако порой она
рассматривает свое участие в них исключительно с точки зрения
своего статуса и возможности добиваться уступок, а не возрастающей
ответственности и поиска компромиссов.
Кроме того, критика со стороны
Соединенных Штатов в чей-либо адрес не обязательно подразумевает
враждебность по отношению к тому или иному государству и стремление
ослабить его как противника. Напротив, она может означать признание
фундаментальной общности с объектом этой критики. И наоборот,
отсутствие публичной полемики между США и каким-либо государством
скорее свидетельствует об отсутствии общих взглядов и
нецелесообразности обсуждать с ним разногласия по поводу принципов
политического устройства: уж слишком очевидны глубокие расхождения
в подходах.
Не порицая друг друга в резкой форме,
Вашингтон и Пекин, скорее всего, находятся на пути к реальному
взаимному сдерживанию. Открытому проявлению данной тенденции до
определенного момента может препятствовать фактор электорального
цикла в Соединенных Штатах. Агрессивная риторика в отношении Китая
обычно не дает кандидатам в президенты и члены Конгресса США
дополнительной спонсорской поддержки либо голосов на выборах.
Однако в среде американских военных и разведывательного сообщества,
где горизонт планирования превышает четыре года, а сотрудники не
испытывают электорального давления, озабоченность политикой Китая
серьезнее, чем в политических кругах.
КНР относится к тем странам, которые
могут позволить себе отказаться следовать и соответствовать
постоянно усложняющимся критериям западных «клубов», но при этом
продолжать диалог с этими структурами. Такие государства в глазах
Запада могут быть равноправными и сильными, но при всем том они
остаются «иными». Пекин не стремится институционализировать
политический диалог с Западом. Возьмем, к примеру, конфликт с
Вашингтоном по поводу возвращения американского самолета-шпиона с
экипажем, совершившим вынужденную посадку в апреле 2001 года на
китайском острове Хайнань. В данном случае Пекин мог проявлять
жесткость и бескомпромиссность, поскольку не был связан
обязательствами обсуждать подобные вопросы в рамках институтов
вроде Совета «Россия – НАТО». Китаю также проще сопротивляться
давлению США в пользу ревальвации юаня благодаря отсутствию общих
институтов, требующих от своих участников готовности к
компромиссу.
Наконец, если допустить, что способность
Соединенных Штатов к реализации своих целей в мировой политике
действительно ослабевает, то Москва вряд ли окажется в первых рядах
игроков, которые от этого выгадают. Геополитический нажим США на
Россию в соседних с ней регионах, несомненно, снизится. Вопрос
включения стран постсоветского пространства в НАТО будет отложен.
Однако получит ли Москва какие-либо еще дивиденды от серьезного
ослабления и изоляции Соединенных Штатов – неочевидно. В то же
время распространение оружия массового уничтожения и возникновение
разного рода экстремистских движений на Ближнем Востоке, а также
возможно, в Центральной Азии имеют все шансы получить
дополнительный импульс.
Для России особенно опасен полный выход
из-под контроля ситуации в Афганистане. Если вслед за началом
вывода американских войск из Ирака под вопросом окажется
целесообразность присутствия США в Афганистане, жизненно важные
интересы Москвы, связанные с поддержанием стабильности в
Центрально-Азиатском регионе, будут поставлены под угрозу. Япония,
не полагаясь более на защиту Америки в той степени, как это было
раньше, приступит к наращиванию военного потенциала, толкая Китай
на ответные меры. Все это крайне негативно отразится на политике
безопасности вдоль всего периметра российских границ и поставит нас
перед необходимостью увеличить военные расходы.
Снижение международного влияния
Соединенных Штатов будет иметь принципиально иные последствия для
Пекина, который извлечет из этого бесспорную выгоду. Перед ним
откроются новые возможности в решении главной внешнеполитической
задачи – воссоединения с Тайванем на условиях КНР. Китай сможет
проявить гораздо большую напористость и в обеспечении собственной
энергетической безопасности, а также в разрешении территориальных
споров в Южной Азии. Распад СССР, главной сдерживающей КНР силы в
Северо-Восточной Евразии, уже позволил Пекину в конце 1990-х
заключить выгодные договоры о границе со своими западными соседями
– Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном. По этим договорам Китаю
отошли территории, которые прежде являлись предметом спора. То,
чего Пекину не удавалось добиться от СССР, было легко достигнуто
после исчезновения Советского Союза с политической карты мира.
Наконец, у КНР есть амбиции и реальные
шансы стать ведущей мировой державой, и ослабление США только
облегчило и ускорило бы этот процесс. В свою очередь Россия уже
преодолела искушение вести «глобальную внешнюю политику» в отрыве
от целей внутреннего развития. Сегодня перед нами стоят
международные задачи иного плана – обеспечить безопасный режим
превращения в одну из ведущих и вместе с тем эффективных экономик
мира, способную создать благоприятные условия для достойной жизни
населения страны. Ускоренный пересмотр сложившегося международного
статус-кво существенно затруднит достижение этой цели.
И БЫТЬ, И КАЗАТЬСЯ
Несмотря на обострение противоречий с
Западом, руководство нашего государства сохраняет намерение
сближать российские нормы и практики с западными. Высказывание
Владимира Путина относительно того, что Россия «будет развиваться
так же, как и все цивилизованные страны, на общих принципах» (оно
прозвучало в ответ на провокацию радикальной оппозиции во время
встречи «Большой восьмерки» в Германии в июне этого года), не могло
остаться незамеченным на Западе. Однако для полноценного
партнерства с США подобные высказывания необходимы, но
недостаточны. Вашингтон требует от Москвы быть «своей» и во внешней
политике, что подразумевает согласие России на роль «младшего
партнера», признающего логику интересов партнера ведущего. Именно
от такой роли Российская Федерация сегодня решительно отказывается,
воздействуя на Соединенные Штаты таким образом, чтобы они
воспринимали ее как страну, стремящуюся изменить правила игры на
мировой арене.
При этом острота и непоколебимость
российской внешнеполитической риторики вызывает несоразмерные
уровню российско-американских противоречий неприятие и реакцию со
стороны руководства США. Архитекторам внешней политики России
импонирует имидж сильного, напористого игрока, которого не смущает,
что его самоуверенность не всегда подкреплена способностью убеждать
партнеров и привлекать их на свою сторону.
К аргументам России Соединенные Штаты,
судя по всему, всерьез прислушиваться не собираются. Как и Москва,
Вашингтон уверен в своей правоте и моральном превосходстве. На
слова и действия России в последние два года оттуда поступает
неадекватно жесткая критика в нарушении демократических норм.
Безусловная поддержка оказывается антироссийским тенденциям и
лидерам на постсоветском пространстве. Ощущается явное нежелание
содействовать превращению России в «ответственного держателя акций»
миропорядка.
Китай же, который никогда не
рассматривался Америкой в качестве «своего» и даже не вел поисков
полномасштабного партнерства с США в мировой политике, пока
достаточно успешно поддерживает образ страны, совершающей «мирный
подъем» в рамках существующего порядка. Поэтому Вашингтону,
несмотря на его явную озабоченность стремительно растущей мощью
КНР, сложнее оправдать и реализовать жесткий и бескомпромиссный
курс на ее сдерживание, как это имеет место в случае России.
Осознавая свое отличие как
внешнеполитического игрока от Китая, Россия могла бы поучиться у
него искусному тону публичной дипломатии. Не случайно, согласно
опросам общественного мнения, проводившимся американским
исследовательским центром Pew Research Center в 47 странах, образ
Китая в 2007 году расценивался преимущественно как позитивный
населением 27 государств, Россия же пользовалась симпатиями лишь
14-ти. Пекин умело снимает беспокойство партнеров по поводу роста
китайской экономической и военной мощи, последовательно выстраивая
образ дружелюбного государства, стремящегося к «гармоничному
миру».
Ведущий американский политолог, автор
концепции «мягкой силы» Джозеф Най недавно отметил, что Китай
научился привлекать к себе других международных игроков,
подчеркивая свои экономические успехи, культурные достижения и
стремление к миру. Несмотря на серьезные внутренние
социально-экономические проблемы, КНР излучает на мировой арене
спокойствие и уверенность в том, что время на ее стороне. Россия же
своей резкой внешнеполитической риторикой иногда производит
впечатление игрока (по крайней мере, в США), который торопится
ощутить свою растущую мощь, но не слишком уверен в своих
перспективах и до сих пор находится в поисках концепции
национальных интересов.
У России гораздо больше шансов, чем у
Китая, выстроить партнерские отношения с США и с Западом в целом,
не утрачивая при этом своей особости и самостоятельности. Хотя КНР
пока добилась в данном плане большего, Россия могла бы опередить
ее, найдя свой путь между «китайской моделью» взаимодействия с
Соединенными Штатами и участью их «младшего партнера», подчиняющего
интересы своей безопасности американским. Между этими
альтернативами гораздо более широкое пространство для маневра, чем
может показаться на первый взгляд.
