Реформа — слово противоречивое. С одной стороны, совершенно очевидно его латинское происхождение. С другой – в латыни оно отсутствует. История человечества перенасыщена реформами, однако большинство истинных реформаторов никогда не подозревали, какую роль они играют на самом деле; те же, кто причислял себя к таковым, в основном занимались чем угодно, но только не реформированием. Крупнейший русский политик-реформатор императорской эпохи Михаил Сперанский (1772–1839) употреблял слово «усовершение» (усовершенствование). В России много говорили о «преобразованиях»; тем не менее между Александром I Благословенным и Александром III Миротворцем места для Александра Реформатора не нашлось: Александр II, осуществивший во второй половине XIX века коренные реформы, включая отмену крепостного права в 1861 году, стал Освободителем – прозвание, которое больше соответствует духу русского языка.
В латыни, откуда эта лексема проникла в другие языки, исходным являлось слово forma (изначально «форма литейная», позднее — «изображение» и, наконец, «красивая внешность», «красота»); прилагательное formosus («отлитый по форме») превратилось в «прекрасный». Но re- – это по преимуществу глагольная приставка, весьма двусмысленная, и потому сначала появляется глагол reformo, то есть либо «возвращать в прежнее состояние», либо «превращать», «преобразовывать».
Едва ли не впервые глагол reformo – причем в первом из указанных значений – встречается в «Метаморфозах» легкомысленного Овидия. Автор одноименного произведения Апулей, напротив, подразумевает под этим словом «превращение», но совершенно особого сорта: некая колдунья, дабы отомстить красивым юношам, приглянувшимся ей, но не отвечающим взаимностью, «преобразует» (reformat) их в камень или скотину, а некоторых и вовсе губит.
Употребленный в политическом контексте, данный глагол всегда означал именно «возвращать в прежнее состояние». Например, в «Панегирике» Плиния Младшего речь идет о восстановлении и исправлении нравов. В его же историческом сочинении, ныне называемом Historia Augusta (в русском переводе — «Властелины Рима»), Оденат «вернул Востоку его прежнее состояние», in pristinum reformaverat statum. Римский писатель Валерий Максим воспринимал грека Фемистокла, являвшегося на самом деле одним из отважнейших реформаторов Античности, как государственного мужа, вернувшего отечество в прежнее положение после изгнания персов. Примеров употребления глагола reformo, однако, немного: во всей латинской литературе он встречается всего несколько десятков раз.
В наши же дни мы, говоря о Древнем мире, ссылаемся на «реформы Солона», «реформы Сервия Туллия» и др. Как же относились к этим политическим явлениям современники? В одном из греческих городов на территории Италии существовал такой порядок: тот, кто предлагал какое-либо новое узаконение, приходил в Совет с веревкой на шее и излагал его суть. Однако другой житель города – фактически специальное должностное лицо – должен был убедить Совет отклонить внесенное предложение. Если ему удавалось это сделать, автор дополнения к своду законов был обязан повеситься; если же новеллу все-таки принимали, то оппонента ждала смерть. «Наши предки превосходили нас умом» — принцип, на котором строилась античная политическая жизнь.
Все же кое-какие новшества иногда вводились. Но они, как правило, выдавались за меры, восстанавливавшие прежний, нарушенный каким-либо вмешательством порядок вещей (так Солон говорил о «равновесии» и «благозаконии», а много позже Август притворялся, будто восстановил республику). Те же, кто открыто стремился к новшествам, пользовались дурной репутацией: среди наиболее отважных называют Катилину (ок. 108–62 до н. э.), намеревавшегося захватить власть (посредством поджога Рима и устройства засад у колодцев для усиления беспорядка и кровопролития) и провести кассацию долгов. Римский историк Саллюстий свидетельствует, что весь «черный» народ, стремясь к преобразованиям (res novae, дословно «новшества», обычно переводится как «государственный переворот»), поддерживал эти замыслы. Те, у кого ничего нет, считает Саллюстий, всегда ненавидят порядочных людей, превозносят негодяев, терпеть не могут прежний порядок и, надеясь на лучшее, желают нововведений и жаждут перемен. Отметим в этом блестящем трактате (ставшем, вопреки склонности автора к консерватизму, учебным пособием по организации политических переворотов для революционеров самых разных мастей, включая наших декабристов) грустную речь Катона Младшего, который утверждает: «Мы давно уже утратили подлинные наименования вещей: ведь щедрость для нас — расточительство за счет чужого имущества, а дерзость в пагубных делах — мужество. И это-то и поставило государство на край гибели». Важнейшее для современного политического сознания различение между реформаторством и революцией едва прослеживается в Античности; если такие примеры и существуют, то они довольно редки.
Слова, обозначающие понятие «реформа», выглядят как свои во французском (la reforme) и английском (the reform) языках и как чужеродные — в немецком и русском. Словарь Французской академии 1694 года фиксирует античную совокупность смыслов. Прежде всего это «восстановление в прежнем порядке», причем особо выделяется религиозная сфера: можно говорить, например, о «реформе» аббатства. Кроме того, под «реформой» понимается регулярность в нравах и религиозных практиках: так, для французского языка конца XVII века нет ничего чужеродного в выражении «C’est un homme qui vit dans une grande rОforme» (дословно «Это – человек, который живет в большой реформе»). Однако использование слова «реформа» в отношении злоупотреблений допускается только в том случае, если речь идет об их устранении. Есть еще один, специфически военный смысл слова: под «реформой войск» (обычно проводимой по окончании войны) понимается их сокращение; подвергшиеся реформе офицеры теряют часть своего жалованья.
Словарь 1718-го практически повторяет эту статью. Но в издании 1740 года можно прочесть о «так называемой реформе», которую ввели еретики XVI столетия (по имени назван только Кальвин). Имеются и ценные уточнения: когда человек «убавил свои столы или экипажи и отослал часть слуг», о нем говорят, что он «осуществил в своем доме большую реформу».
Издания второй половины XVIII века (1762 и 1798) добавляют несколько «военных» значений. Под «реформой» подразумевают смену лошадей; когда говорят о продаже «реформы», имеются в виду замененные лошади полка. Смыслы, созвучные современным, фиксирует только версия 1835 года, в которой мы впервые встречаем такое определение: реформа – это (с пометой «иногда») «просто перемена к лучшему в поведении, в нравах и особенно в благочестии». Есть и раздел об административной реформе (под ней понимается, как и следовало ожидать, сокращение). Отныне значение слова будет меняться более быстрыми темпами, отражая политические реалии эпохи: в издании времен Третьей республики (1878) говорится (с уточнением — «в Англии и во Франции») об электоральной реформе как о расширении права голоса, упоминаются даже (чего раньше вовсе не было) «сторонники» реформы (кто ж в здравом уме будет поддерживать идею убавления числа своих столов, слуг и экипажей?). Все же античный подтекст проступает, когда словарь представляет еще одно новое значение: под денежной реформой (о которой говорится также впервые) подразумевается снижение неоправданно завышенной цены валюты.
Словарь 1878-го дает, таким образом, возможность быть сторонником реформы, но не избавляет от необходимости платить за преобразования.
Последняя версия словаря, изданная в 1932–1935 годах, более политкорректна: она наконец отказывается говорить о «так называемой реформе» протестантов и посвящает им нейтральную по тону статью (упоминание о еретиках исчезло, впрочем, еще раньше); зато впервые в словарной статье появляется упоминание о религиозной контрреформе. Забавно, что в версии XX столетия сохраняются практически все прежние значения – даже лошади никуда не делись.
Что касается однокоренного глагола, то его значения развиваются параллельно значениям существительного; с XVIII века этот глагол «раздваивается»: rОformer соответствует слову la rОforme, а reformer – «сформировать (образовать, составить) заново».
Итак, для французов слишком важна римская традиция, чтобы они вкладывали в понятие «реформа» какой-то веселый и бесшабашный смысл. Посмотрим теперь, как обстоит дело у англичан.
Для английского словоупотребления «исправление, видоизменение к лучшему» — основное значение слова; особый акцент при этом делается на «коррумпированном или насильственном политическом учреждении либо практике», и это значение фиксируется со второй половины XVII столетия. Сюда же можно отнести и общее значение исправления, устранения неточностей (например, реформу календаря). Англичане используют слово reform как атрибут (например, Reform Act, или Reform Bill — законодательный акт 1831–1832 гг., существенно расширявший избирательные права населения; Reform Club — чрезвычайно престижный лондонский клуб, созданный в 1836-м, возможно, с целью проведения каких-либо благотворительных мероприятий).
Другое, и весьма важное, значение — «исправление характера» (наиболее точный русский эквивалент — «перевоспитание»). В Конституции штата Кентукки 1891 года (параграф 252) предусмотрено создание «учреждения или учреждений для содержания, исправления, образования и перевоспитания (reformation) всех лиц, не достигших 18-летнего возраста и осужденных за такие преступления и такие проступки, каковые могут быть оговорены законом. Вышеназванное учреждение будет называться The House of Reform». Отдельно выделяется и интересная для англичан китайская практика «перевоспитания трудом» (reform through labour).
Глагол to reform гораздо старше существительного; в совокупности его значений французское (и латинское) влияние чувствуется особенно сильно. Так, отмечая «обновление» и «восстановление» в качестве первого значения, Оксфордский словарь вынужден был второе — «восстановление в прежней форме», являющееся на самом деле исходным, — определить как устаревшее.
Для германского языкового сознания «реформация» важнее «реформы». Это и неудивительно: церковное переустройство, изначально имевшее целью восстановить Церковь, устранить злоупотребления католицизма и вернуться к евангельским временам (все в точности с опорой на латинскую семантику), стало крупнейшим вкладом германского духа в европейскую историю. Менее известна реформация XV–XVI веков в правовой области: под видом «восстановления доброго старого права» правовая реформация привела к созданию новых узаконений, в частности, в Нюрнберге и Баварии.
Что касается русского языка, то в нем «реформа» — слово относительно позднее. Его нет в Словаре Академии Российской конца XVIII столетия; не удавалось нам с ним столкнуться и при изучении языковой практики первой половины XIX века. Каково было отношение к новшествам вообще, можно понять из ордера (от 26 мая 1759 года), который Московский университет издал в связи с назначением Антона Любинского (ему было тогда под 40) учителем в новооткрытую Казанскую гимназию. «Студенту Любинскому, – гласило предписание, – <…> яко известно беспокойному человеку, приказать, чтобы он смирно и тихо себя вел и новости, как и здесь, в бытность свою при университете, не выдумывал» (курсив автора. – Ред.).
Cловарей русского языка, сопоставимых с Оксфордским, сегодня нет; историю слов гораздо легче проследить для XI–XVIII веков, чем для XIX. В «Историко-этимологическом словаре современного русского языка» Павла Черных (1-ое издание двухтомника вышло в свет в 1993 году, хотя автор работал над ним в 1960-х) отмечено: слова «реформа», «реформировать» фиксируются в словаре Яновского (1806), но только в смысле «военная реформа», точнее «переформировка войск». «Отсюда, цитирует далее Черных, реформировать – переновлять, преобразовывать что-либо». Так что в эпоху преобразований Александра II слово «реформа» уже употреблялось (вполне обиходный и бытовой характер имеет оно, например, у Достоевского). Но кто ввел его в широкое употребление? Было ли его проникновение в русский язык следствием усилившегося английского влияния — в противовес доминированию французского? На все эти вопросы, возможно, ответят будущие историки русского языка. Отметим только одно: в России тогда находились люди, понимавшие слово «реформа» вполне своеобразно и более здраво, чем их современники. Так, выдающийся филолог Александр Шварц, попечитель одного из учебных округов Российской империи, описывает в письме к своему другу, не менее выдающемуся представителю классической филологии Сергею Соболевскому, свои административные впечатления: «Бумага следует за бумагой, и все по капитальным вопросам частью уже совершившихся, частью предполагаемых реформ. Очевидно, пока не испакостят всех заведений, все равно средних, низших или высших, покоя нам не будет».
Кумир европейской публики 20-х годов XIX столетия лорд Байрон в сатирической поэме The Age of Bronze («Бронзовый век») иронично посоветовал современникам: «But no, not even for rhyme’s sake, name Reform!» («Но даже и ради рифмы не упоминайте о реформе!»). Может быть, этот совет на самом деле более серьезен и разумен, чем казалось тому, кто его дал?
