Сейчас мы наблюдаем шокирующие подробности того, как европейские страны закрываются даже друг от друга, проявляют примеры национального эгоизма в масштабах, которые раньше невозможно было представить. Возникает вопрос, а не является ли пандемия коронавируса той самой «последней игрой», наносящей европейской интеграции удар, которого она уже не сможет выдержать?
Массовые ограничительные меры, связанные с необходимостью давать ответ на вызов пандемического распространения коронавирусной инфекции – это, весьма возможно, тот необходимый ингредиент, которого не хватало для признания «либерального мирового порядка» окончательно распавшимся.
Растерянность по поводу его угасания уже достаточно давно главенствует на форумах, где доминируют страны Запада. Хотя отсутствие чётких представлений о том, как жить дальше – это не меньшая озабоченность даже для «ревизионистов» из Китая или России. Возможность, хотя и временно, закрыться для очного общения – в онлайн всё не переведёшь – прекрасно отражает чаяния и запрос многих мировых лидеров. Прежде всего, на Западе. Главная жертва массового замыкания в себе – те порядки, которые были созданы во времена относительной стабильности. Согласимся, что на фоне первой глобальной пандемии и падения котировок, сравнимого с 1929 годом, все потрясения последних 15 лет выглядят мягкой разминкой.
Эти порядки возникли в ходе холодной войны и по её итогам. Они были достаточно справедливыми поскольку опирались как на объективное глобальное соотношение сил, так и на правила и нормы, созданные международной практикой в условиях блокового противостояния. То есть были во многом идеальными с точки зрения опыта отношений между сильными и слабыми, накопленного в ходе истории отношений суверенных государств. Сильные – США и их союзники – были ограничены в своём произволе международным правом и полномочиями Совета Безопасности ООН. То, что США многократно это право нарушали, уже само по себе является доказательством их неспособности им управлять. Иначе реформа СБ ООН в соответствии с тогдашним распределением сил была бы проведена ещё в 1990-е годы, когда Китай и Россия не представляли собой значимых международных игроков. Это не могло продолжаться вечно. Сильные неизбежно слабели, а остальные наращивали свои возможности. Необходимое соотношение силы и морали в международной политике разрушалось за счёт нестабильности первого, самого важного, элемента. Мораль в одиночестве выступать надёжным регулятором не может.
Среди всех глобальных игроков основной удар приходится на Европу. Она была очень могущественной в том мире, где военная сила не имела значения, а государство всеобщего благосостояния достигло небывалых высот в своём развитии. Сейчас мы наблюдаем шокирующие подробности того, как европейские страны закрываются даже друг от друга, проявляют примеры национального эгоизма в масштабах, которые раньше невозможно было представить.
Эти безмерно милые и профессиональные люди – Урсула фон дер Ляйен, Шарль Мишель, Давид Сассоли и даже Кристин Лагард – оказались на своих должностях уже вследствие внутреннего распада.
Представляли ли себе европейские лидеры вероятность эпидемии, когда заставляли власти Италии, Испании или Греции кардинально сокращать расходы на здравоохранение ради преодоления кризиса Евро в 2013 году? Этот вопрос на самом деле гораздо ближе, чем кажется на первый взгляд, к другому вопросу: думали ли они о возможных последствиях для европейской безопасности, когда втягивались в конфликт с Россией в своём стремлении любой ценой захватить рынки и ресурсы Украины? В обоих случаях причина – это разрыв между политическим действием и минимальной ответственностью за его последствия. Но это не вина европейских государств. Они потерпели разгром во Второй мировой войне и оказались лишены права на самостоятельную силовую политику. Все вопросы безопасности, где центральной оставалась военная сила были выведены в область глобального взаимодействия США и России, позже к ним добавился Китай.
Читатель резонно возразит, что это же не могло изменить природы государства и его обязанностей перед гражданами. Основные характеристики этой природы мы знаем из главного произведения Томаса Гоббса. А обязанности – это, собственно то, ради чего государство гражданам вообще нужно. Сейчас европейские государства эти обязанности пытаются выполнять, невзирая на то, что отдельные члены их сообщества наций остаются лежать на дороге, задыхаясь от смертельной агонии. Было бы странно, если бы Франция или Германия поступали менее эгоистично. Но вся конструкция европейской интеграции была выстроена на гипотезе о том, что свойственное человеческой природе себялюбие преодолимо ради общего блага. Предупреждения о последствиях того, что Европа становится «экономическим гигантом, оставаясь политическим карликом», оказались гораздо серьёзнее и обращены внутрь европейского сообщества. Окружающему человечеству судьба Европы всё более безразлична. Это касается даже России. Китайское правительство помогает не европейским государствам и не ЕС, как организации. Оно прекрасно понимает, что уже на следующий день после того, как эпидемия пойдёт на спад премьер Италии проголосует за очередные ограничительные меры против китайского бизнеса. Китай делает добрые дела ради простых европейцев и будучи убеждённым в правильности своего видения справедливости. Сейчас он получил очень весомый аргумент в пользу этого убеждения. Но для самой Европы приобретённая «карликовость» оказывается разрушительной в сфере, не подвластной технократическим решениям. Применение математических методов в оценке международной политики остаётся бессмысленным именно потому, что в ней действуют люди со своими эмоциями. Самая революционная из этих эмоций – чувство проявленной по отношению к тебе несправедливости. Именно его сейчас испытывают граждане Италии.
За годы своего послевоенного развития Европа смогла, в общем и целом, преодолеть внутри себя проблему неизбежной несправедливости, обусловленной разницей силовых потенциалов. Однако решение этой проблемы потребовало не только формальных институтов, но и особой политической культуры в отношениях между народами. Европа (в России это хорошо знают) могла вести себя весьма хищнически там, где наслаждалась силовым преобладанием. Но внутри себя отказаться от элементарного хищничества было недостаточно. Нужно было стремиться к ещё более высоким формам общественной организации, при которой базовые права слабого гарантированы вне зависимости от его вклада в общее развитие. Этот барьер Европа, как показывает практика последних десяти лет и особенно в наши дни, преодолеть так и не смогла.
У меня лично нет сомнений в том, что поразительное по своей эгоистичности поведение европейских государств в условиях, когда под угрозой оказалась их способность обеспечить безопасность собственных граждан, не приведёт к немедленному разрушению главного достижения интеграции – общего рынка. Но история неоднократно доказывала нам, что в реальной жизни политические соображения всегда доминировали над экономической выгодой. В конце концов, страны Балтии в рамках СССР получали колоссальные дивиденды. Жили они всегда лучше, чем большинство советских граждан. В основе их стремления к независимости было глубокое чувство несправедливости по поводу утерянного суверенитета. А это не компенсировать никакими деньгами.
«Либеральный мировой порядок» доживает свои последние дни и хорошо, если его кончина не будет сопровождаться мировой войной. Вряд ли любой новый порядок окажется лучше и справедливее – сильные, среди которых теперь уже и Китай с Россией, видят перед собой проблемы такого масштаба, что их решение не оставляет много возможностей позаботиться о правах и чувствах слабых.
Вместе с «либеральным порядком», судя по всему, доживает свои последние дни, месяцы, пусть даже годы, та Европа, которая пусть и не смогла построить гуманистический рай, но зато служила примером того, что возможна хотя бы имитация движения по пути к устройству, которое сочетало бы черты утопии и реальности в максимальной степени.
