Россия в глобальной политике

Мы слишком долго жили с пониманием неизбежности ядерной войны,
и вот теперь это понимание совершенно забыто – 
до тех пор, пока война внезапно не нагрянет в пять утра.

Шон О’Нил

Ранним утром 13 января 2018 г. на телефоны жителей Гавайских островов поступили сообщения от службы HI-EMA, местного аналога МЧС: «К островам приближается межконтинентальная баллистическая ракета, срочно укройтесь в убежище, это не учения». Дальше всё происходило как в начале игры Fallout 4: всеобщая паника, забег к убежищам, попытки скрыться на автомобилях в горном тоннеле, закрытие и эвакуация аэропорта и так далее. Ослепительной вспышки в небе, впрочем, не последовало: тревога оказалась ложной, сообщения отправили по ошибке.

Для всего мира эта новость прошла в рубрике приколов, однако на самих Гавайях было не до смеха. Как раз тогда в разгаре был очередной кризис между КНДР и США, на Тихоокеанском ракетном испытательном полигоне (Кекаха, округе Кауаи, штат Гавайи) проводились регулярные противоракетные испытания, а в СМИ и соцсетях нагнетались соответствующие настроения. Этого оказалось достаточно для того, чтобы у гавайцев проснулось давно, казалось бы, позабытое предчувствие войны.

Спираль истории

На рубеже 40-х и 50-х гг. прошлого века ядерная война казалась для американцев чем-то вполне будничным, почти естественным. Ещё каких-то пять лет назад атомные бомбы сбросили на Японию, и эффект от них оказался примерно таким же, как от обычных массированных воздушных бомбардировок: полное разрушение города, огненные смерчи, десятки тысяч жертв. И военными, и обществом атомное оружие поначалу воспринималось просто как большая бомба, а обсуждения вариантов его применения носили прикладной характер: так, в Корее американские военные выбирали между обычной бомбардировкой городов по примеру Второй мировой и ядерной атакой на мосты и тоннели с целью отрезать КНДР от китайского и советского снабжения, шла подготовка к атомным ударам по советским войскам, если те открыто вступят в войну на стороне Севера. В апреле 1951 г. на базу в Гуаме даже перебрасывались бомбардировщики B-29 в полном оснащении и со снаряжёнными атомными бомбами[1].

(⌐■_■)

– Господин президент, правда ли, что сейчас стоит вопрос о применении атомной бомбы?
– Такой вопрос стоит всегда. Это один из видов нашего вооружения.
– Означает ли это применение против военных или против гражданских объектов?
– Этот вопрос находится в ведении военного руководства. Я – не военное руководство и не принимаю решений на этот счет. <…> За применение того или иного оружия на поле боя отвечает командование на местах.

Пресс-конференция Г. Трумэна, ноябрь 1950 г.

Аналогичные манёвры во время Берлинского кризиса происходили и в Европе, где угроза применения атомной бомбы («ядерный шантаж») считалась прямым инструментом сдерживания коммунистической экспансии, мнимой или реальной. Впрочем, расчёты второй половины 1940-х гг. показывали, что даже массированная бомбардировка не привела бы к немедленному уничтожению советского военного потенциала, то есть начатая таким образом война обещала быть затяжной[2].

Что касается американской публики, то она поначалу восхищалась новым оружием. Гламурные персонажи с удовольствием посещали испытания в Неваде, образ атомного гриба тиражировался в моде и рекламе. Всё стало меняться после того, как атомной, а затем и термоядерной бомбой обзавёлся Советский Союз. И общество, и элиты в США внезапно осознали, что они теперь – тоже цель. Восхищение сменилось страхом, Америку охватила предвоенная истерия. На задних дворах, под площадками для барбекю рылись убежища, в школах и на предприятиях проводились учения. Примета времени – учебно-пропагандистский фильм Duck and Cover («Пригнись и накройся»), в котором черепаха Берт учит правильным действиям во время ядерной атаки. 

(⌐■_■)

«Пусть эта бомба, когда она придёт, застанет нас за какими-то разумными и человеческими вещами – молитвой, работой, учёбой, чтением, слушанием музыки, купанием детей, игрой в теннис, болтовнёй с друзьями за пинтой пива и игрой в дартс – а не жмущимися друг к другу, как испуганные овцы, и думающими о бомбах. Они могут разрушить наши тела, но они не должны господствовать над нашим разумом».

Клайв Льюис

Кульминацией этого периода стал «Спутниковый кризис»: запущенная нашей страной в октябре 1957 г. первая космическая ракета стала в Соединённых Штатах сенсацией – но рассматривалось это событие вовсе не как достижение советской науки и техники. Раз в полтора часа сверкающая точка проносилась над Вашингтоном, и американцы своими глазами видели: они теперь беззащитны для атаки из-за океана. Опасность стала реальной, почти осязаемой, однако спираль конфронтации продолжала по инерции раскручиваться ещё несколько лет.

(⌐■_■)

«Орудия войны должны быть уничтожены до того, как они уничтожат нас».

Джон Кеннеди, выступление
на Генеральной Ассамблее ООН, сентябрь 1961 г.

(⌐■_■)

«Только сумасшедшие могут так поступать или самоубийцы, желающие и сами погибнуть, и весь мир перед тем уничтожить».

Никита Хрущёв, второе письмо Джону Кеннеди,
октябрь 1962 г.

В октябре 1962 г. разразился Карибский кризис. Несколько недель мир балансировал на грани – и отступил назад. Перспектива непосредственного взаимного уничтожения отрезвила политиков – в первую очередь именно политиков, так как ни американское, ни тем более советское общество тогда не обладало полнотой информации и не вполне понимало, чего именно только что избежал мир. В Америке исход кризиса преподносился как победа США, а у нас – как победа антивоенных сил. К правде, пожалуй, ближе второе: именно после октября 1962 г. в массовом сознании стала закрепляться мысль о категорической недопустимости применения ядерного оружия.

С конца 1950-х и до середины 1960-х гг. параллельно двум кризисам формировалось и понятие ядерного сдерживания (работы Бернарда Броди, Джона Бреннана, Томаса Шеллинга, Мортона Гальперина и другие), при этом одновременно обосновывались и подходы к контролю над вооружениями как важному элементу соответствующего состояния военно-политических отношений. Вокруг определения «ядерного сдерживания» как такового можно долго спорить, однако важно учитывать и наличие официальных формулировок.

Серьёзным подспорьем в этом деле стала публикация в июне 2020 г., впервые в отечественной истории, «Основ государственной политики Российской Федерации в области ядерного сдерживания». Согласно этому документу, ядерное сдерживание «направлено на обеспечение понимания потенциальным противником неотвратимости возмездия в случае агрессии» и подкреплено в том числе «…готовностью и решимостью Российской Федерации применить такое оружие». При этом осуществляется оно «непрерывно в мирное время, в период непосредственной угрозы агрессии и в военное время, вплоть до начала применения ядерного оружия», то есть в случае применения ядерного оружия сдерживание уже не работает и, вероятно, восстановлению не подлежит.

Достаточно цельной выглядит и формулировка, представленная в Военно-энциклопедическом словаре Минобороны России (пусть её статус и ниже, чем у документа стратегического планирования, утверждённого указом президента): «Согласованная система действий ядерных сил, направленная на недопущение агрессии, либо, в случае её развязывания, на предотвращение (недопущение, прекращение) эскалации военного конфликта или войны; одна из мер силового характера сдерживания стратегического, основанная на уникальных свойствах ядерного оружия… осуществляется в мирное и в военное время на всех этапах подготовки и ведения военных действий вплоть до массированного применения ядерного и других видов оружия массового поражения в крупно-масштабной войне… основывается на принципах либо «недопущения победы», либо «обесценивания победы» («неотвратимости возмездия»)»[3].

Именно «недопущение» и/или «обесценивание» победы с помощью ядерного оружия и является важнейшим элементом той системы военно-политических отношений, которая позволила нам пережить холодную войну.

(⌐■_■)

«Когда был Карибский кризис, у меня был “фольксваген”, и как-то раз я сидел в нём с девушкой. Мы слушали радио, и это было похоже на конец света. Бомбы надвигались, и всё это казалось очень реалистическим. Мне было около 18 лет».

Кристофер Уокен

Что касается общественного восприятия, то, несмотря на обострение холодной войны в 1980-е гг., страх европейцев перед советскими ракетами, страх советского руководства перед американскими ракетами средней дальности, вернувшимися в Европу, в целом предчувствие неизбежной атомной смерти смещалось на периферию и постепенно забывалось. Этому способствовало и всеобъемлющее запрещение ядерных испытаний: без регулярной наглядной демонстрации сокрушительной мощи атомного оружия опасность становилась чем-то абстрактным и далёким, вроде землетрясения или извержения вулкана. С распадом же СССР и окончанием холодной войны даже эти страхи отправились на свалку. Из массового западного сознания тема ядерной войны почти исчезла, вскоре уступив место другой фобии – исламскому терроризму.

Будучи уверенными в контроле над российской внешней политикой, США посодействовали концентрации советского ядерного арсенала в России, а западная экспертиза в этой сфере стала сужаться до вопросов контроля над его сокращением, предотвращением утечки мозгов и материалов из атомной отрасли. Восприятие российского ядерного оружия как военной угрозы стало отходить на второй план – экспертные доклады пестрели формулировками вроде «советское ядерное наследие»[4]. Россия же, несмотря на глубокий упадок, крах экономики и развал армии, по-прежнему считала себя стратегически независимой страной, а ядерное оружие – последним гарантом этой независимости. Снова, как и на заре атомной эры, возникла опасная асимметрия взаимного восприятия, которая к середине нулевых превратилась в пропасть и привела к долгому и беспросветному кризису в российско-американских отношениях.

Тем не менее даже в таком ослабленном виде понимание невозможности победы при помощи ядерного оружия по-прежнему способствовало относительной стабильности в отношениях не только между Россией и США, но и с Китаем, а также между другими странами, обладающими ядерным оружием (независимо от их статуса относительно режима нераспространения или национальных ядерных доктрин).

Ядерное и неядерное

Возвращаясь к боевым задачам ядерного оружия, нельзя не отметить эволюцию его роли в военном планировании как в нашей стране, так и в США и НАТО. Относительно современное учебное пособие (2007 г.) по военной истории для слушателей общевойсковой академии[5] сообщает следующие хронологические факты о роли и месте ядерного оружия в отечественной традиции:

• середина 1950-х гг.: основная форма применения ядерного оружия – атомная подготовка атаки, которая по опыту учений обычно планировалась перед артиллерийской и авиационной подготовкой;
• конец 1950-х гг.: ядерные удары включены в артиллерийскую и авиационную подготовку и поддержку, которые получили название «огневая подготовка наступления» и «огневая поддержка наступления»;
• начало 1960-х гг.: ядерные удары становятся самостоятельными элементами операции и боя, не включаются в огневую подготовку и поддержку (которые проводятся только обычными средствами);
• конец 1970-х гг.: переход к обучению войск действиям преимущественно без применения ядерного оружия.

У «партнёров» же на первом этапе холодной войны, именно ядерными средствами планировалось компенсировать количественное, да и качественное превосходство обычных вооружённых сил СССР, а затем и Организации Варшавского договора на европейском театре военных действий.

С течением времени, а также с развитием новых технологий с обеих сторон появились иные подходы к решению военных задач (тем более что боевые действия в условиях применения ядерного оружия – довольно неприятное, сложное и трудно прогнозируемое дело) – случилась так называемая «революция в военном деле»[6]. Развитие высокоточного неядерного оружия большой дальности, разведывательно-ударных комплексов и прочих интересных вещей с особым акцентом на космическую инфраструктуру и высокопроизводительные вычислительные средства позволило условно вый­ти из «ядерного тупика». Одновременно появление таких новых «инструментов» привело к ситуации, когда часть нестратегических, тактических задач, решение которых ранее возлагалось на ядерные вооружения, стало возможно решить неядерными средствами. Подчеркнём – речь не о разрушительной мощи, а об эффективности поражения, вывода из строя тех или иных военных или инфраструктурных объектов.

При этом если для СССР/России и США разделение на «тактическое» и «стратегическое» ядерное оружие ещё хоть как-то можно прописать, что и позволило заключить серию договоров в области контроля над вооружениями (а также их сокращения и уничтожения), то для третьих стран ситуация резко меняется. Одни и те же «тактические» дальности и мощности ядерных вооружений приобретают весьма «стратегический» характер, если их рассматривать в приложении не к России и Америке, а, скажем, к Индии и Пакистану.

Возвращаясь к биполярной военно-технологической динамике, отметим, что в случае США полный отказ от «тактического» ядерного оружия был возможен в связи с качественным и количественным превосходством в области высокотехнологичных вооружений, а также доминированием в Мировом океане, сделавшим прямую угрозу континентальным Соединённым Штатам практически невозможной. Для России же вплоть до последнего времени возможности «тактически-ядерного» разоружения были весьма ограничены в силу как технологических, так и географических факторов. Евразия – куда более сложный и опасный континент, чем Северная Америка, с качественно и количественно иным составом потенциальных противников.

И всё же с течением времени и в России появились достаточно серьёзные возможности в области высокоточного оружия большой дальности, что в том числе позволило упомянуть в Военной доктрине понятие «неядерного сдерживания». Хотя до настоящего времени эта концепция недостаточно подробно проанализирована в открытой печати, из официальных выступлений высокопоставленных представителей Минобороны России следует, что базовыми элементами неядерного сдерживания являются крылатые ракеты морского базирования семейства «Калибр», крылатые ракеты воздушного базирования Х-101, а также оперативно-тактические ракетные комплексы «Искандер-М»[7]. Вероятно, те же задачи будут возложены как минимум на некоторые из реализуемых проектов гиперзвукового оружия. Таким образом, как заявляется, продолжается повышение ядерного порога.

Ещё раз подчеркнём – военно-технологическое развитие в определённой мере сделало возможным частичное ядерное разоружение. Однако мир не стал более безопасным. После операции «Буря в пустыне» ведущие мировые державы пришли к выводу, что те инструменты, которые они создавали для «большой неядерной» войны, вполне работают и в условиях «маленькой победоносной». С другой стороны, «дистанционная» война тоже начала давать сбои в последние годы (не в последнюю очередь в связи с распространением всё более совершенных средств противовоздушной обороны и радиоэлектронной борьбы, в том числе российской разработки и производства), отсюда и поиск новых вооружений – в частности гиперзвуковых.

Кроме того, ситуация усугубляется взаимным недоверием относительно реальных планов сторон в части тех или иных систем вооружения и военной техники. Например, устоялось мнение, что большинство российских вооружений являются системами двойного назначения, то есть могут быть оснащены как обычными, так и ядерными боевыми частями (в полной мере это касается и перечисленных выше базовых элементов неядерного сдерживания). Официальные российские комментарии и сознательная непрозрачность арсенала тактического ядерного оружия также способствует подобным нарративам. В случае Китая ситуация усугубляется тем фактом, что на вооружении Ракетных войск НОАК (в отличие от российских РВСН) имеются ракетные комплексы и в ядерном, и в неядерном оснащении, причём зачастую развернутые на базе одних и тех же подразделений.

Работает такое и в обратную сторону – и с российской, и с китайской стороны высказываются сомнения относительно заявленного исключительно неядерного характера будущих американских гиперзвуковых вооружений, а также ракет средней и меньшей дальности. С другой стороны, традиционный российский подход заключается в том, что стратегическую роль могут сыграть и неядерные вооружения, что выглядит вполне справедливым с учётом изложенных выше взглядов на взаимосвязь «революции в военном деле» и ядерного разоружения.

Гибридная ядерная война

От представителей американского истеблишмент приходится слышать соображения в духе, что настоящая проблема – Китай, а Россия сама скоро развалится. Огромный ядерный арсенал и раньше будто бы выводился за скобки как нечто несущественное в условиях «конца истории», но даже сегодняшнее «соперничество великих держав» , кажется, лишено ядерного измерения.

Такое легкомыслие чревато разными последствиями. Дальнейшее пренебрежение в отношении такой страны, как Россия и стремление всё дальше загнать в угол могут привести к тому, что не останется других средств для ответа на агрессивные действия кроме прямого удара при помощи упомянутых выше систем двойного назначения. Подобный сценарий казался весьма вероятным ещё каких-то 13 лет назад, став фоном речи Владимира Путина в Мюнхене в 2007 году. Тем не менее два крупных кризиса на постсоветском пространстве – грузинский в 2008 г. и украинский в 2014 г. – в целом сняли угрозу большой войны в Европе, а мощь российских обычных вооружённых сил, подкреплённая аргументом в виде СЯС, выступила стабилизирующим фактором: связываться с Россией на её заднем дворе не решились даже тогдашние Соединённые Штаты, ведь при любом раскладе у Российской Федерации был бы перевес в силах и средствах из-за близости театра военных действий (ТВД) к её собственной территории.

Гораздо интереснее кризис сирийский, где российское военное присутствие было и остаётся в некотором роде блефом. На ближневосточном ТВД наша страна представлена силами одного-двух авиационных полков, отдельных артиллерийских и инженерных подразделений, а также военной полиции, снабжение которых идёт по морю и по воздуху в том числе через Турцию – страну НАТО, весьма враждебно настроенную к нашим действиям в регионе (хотя и вынужденную сотрудничать для решения своих задач). Наличных сил с лихвой хватает для того, чтобы бомбить джихадистов в пустыне, однако даже против турецких ВВС у нашей группировки в Сирии нет шансов без привлечения основных сил с территории России, чего уж говорить о США и НАТО.

Соединённые Штаты не пошли на вмешательство в Сирии во многом по внутренним причинам. С чисто военной точки зрения, если бы в Вашингтоне приняли решение атаковать по-настоящему, неизвестные неопознанные самолёты разнесли бы обе российские базы (Хмеймим и Латакию) за считаные минуты (хотя и не без потерь, оценка которых выходит за рамки данного исследования). После чего – и это очень важно! – у России практически не осталось бы возможности ответить «конвенциональным» способом по причине громадного разрыва в силах и средствах. Каково было бы решение российского руководства в такой ситуации? «Сигнальный» ядерный удар в пустой квадрат океана? Вероятность подобного развития событий остаётся сугубо гипотетической, и благодаря таким кризисам, как сирийский или украинский, она, кажется, снижается. Новое поколение политиков и экспертов в США почувствовало тень большой войны, и теперь о российской военной мощи говорят с куда большим уважением. Однако российская ограниченность в конвенциональных средствах сохраняется, что не исключает повторения подобных ситуаций в будущем.

Другой возможный сценарий – ядерный ответ Пакистана на индийский сухопутный блицкриг. Не обязательно атаковать живые цели, достаточно нанести одиночный удар по пустыне в надежде на то, что это отрезвит наступающего противника. 

Ким “Rocket Man” Чен Ын совершенно точно не стал бы наносить ядерный удар по Гавайям, но, оказавшись перед лицом неминуемой атаки, вполне мог бы осуществить пуск баллистической ракеты средней дальности (а то и МБР) в ядерном оснащении куда-нибудь в Тихий океан с обязательным пролётом над Японией (правда, для Пхеньяна всегда остаётся риск успешного перехвата «Хвасона» американскими средствами ПРО). 

Все эти сценарии объединяет одно: после их реализации мы проснулись бы в другом мире. В мире, где ядерное оружие применено, – и никто не умер, и конец света не наступил. Что станет с нашим чувством войны в этом мире? Придёт осознание, что раз можно стрелять ядерным боезарядом «в воздух», раз можно стрелять в принципе – значит, можно и по противнику? Или, наоборот, наглядная демонстрация атомного пламени снова даст антивоенный иммунитет нескольким поколениям – то есть частично выполнит роль Карибского кризиса? Ответы неизвестны, однако постепенный демонтаж режимов нераспространения и контроля над вооружениями, постепенное снижение порога владения ядерным оружием, в теперь ещё и новая реальность в виде пандемии дают шанс, что мы это рано или поздно узнаем. Не то чтобы нам этого очень хотелось.

Навстречу 150-му юбилею Победы (с остановкой на пандемию)

Что нас ждёт в военно-ядерной сфере в следующие 75 лет? Предсказания сами по себе дело неблагодарное, но отдельные направления отметить необходимо. Тенденции существуют разнонаправленные – от достаточно привычных дискуссий вокруг реальных целей создания боезарядов пониженной мощности американскими партнёрами, применение которых теоретически более вероятно, до весьма предметных размышлений на тему необходимых минимумов ядерных арсеналов и возможной адаптации международного гуманитарного права к ситуации боевых действий с применением ядерных вооружений.

На всё это накладывается борьба нарративов вокруг подходов к обеспечению международных «правил игры» – с одной стороны, условно-классическое международное право с ключевой ролью ООН и Совета Безопасности, к поддержке которого призывает Россия, а с другой – абстрактный «порядок, основанный на правилах», продвигаемый западными странами, абсолютно уверенными в своей способности определять эти правила наиболее безгрешным образом. Развитие многополярности и полицентризма, в том числе в ядерной сфере, также стало реальностью сегодняшнего дня, и это делает систему международных военно-политических отношений ещё менее управляемой. Дополнительным явлением, заслуживающим внимания, является так называемый «стратегический паразитизм»[8], то есть неготовность лиц, принимающих решения, рассматривать угрозу войны, в том числе «горячей», как нечто большее, чем повод для поддержки оборонно-промышленных комплексов или «продажи» своего географического положения союзникам по тому или иному интеграционному объединению.

Вместе с тем следует отдать должное американским партнёрам – публикация в 2018 г. «Обзора ядерной политики» с весьма радикальными идеями и предложениями заставило широкие политические и экспертные круги вспомнить, что ядерное оружие никуда не делось, и «само не рассосётся». Встряска оказалась довольно-таки полезной, поскольку заставила задуматься не только о ядерном разоружении, но и ядерном сдерживании, которое остаётся важнейшим элементом международных военно-политических отношений. Возможно, одним из неочевидных последствий столь агрессивной декларативной политики США стала и некоторая переоценка отечественных подходов к публичной деятельности в области ядерного сдерживания, промежуточным итогом чего стала публикация уже упомянутых «Основ».

Нельзя не отметить и появление новых технологий, способных в перспективе повлиять на традиционные подходы к сдерживанию (как ядерному, так и неядерному), хотя, конечно, ничего и близко сопоставимого по разрушительной мощи в обозримом будущем не предвидится. Опять-таки, эффект новых технологий требует предметного изучения, но есть основания полагать, что мы имеем дело всё же с эволюционным развитием. Например, гиперзвуковые вооружения можно свести к дальнейшему развитию маневрирующих головных частей, аэробаллистических ракет и сверхзвуковых крылатых ракет с прямоточными воздушно-реактивными двигателями, а «искусственный интеллект» в приложении к военному делу имеет официальное определение уже не менее десяти лет[9].

В условиях пандемии и особенно её последствий в России вероятны как минимум два сценария, в определённой степени взаимоисключающие.

Первый. Ограниченные ресурсы заставляют тратить их максимально разумно и эффективно. Кроме того, существующие возможности оборонной промышленности, конструкторских бюро и научно-исследовательских организаций ограничены как в плане количества производимой и разрабатываемой продукции военного назначения, так и её качества. Соответственно, может возникнуть дополнительный стимул к согласованию договорённостей в области контроля над вооружениями, которые не только станут инструментом, опять же, количественных ограничений, но и вообще помогут сузить области соперничества, где существуют предполагаемые угрозы или дисбалансы.

Второй. В то же время оборонно-промышленный комплекс может остаться одной из немногих отраслей, которые переживут кризис относительно нетронутыми. Кроме того, широко распространено мнение, что «оборонка» способна и должна стать локомотивом для национальной экономики в целом. А значит, есть вероятность того, что, по крайней мере в некоторых областях, контроль над вооружениями начнёт восприниматься как искусственное ограничение, и подобный взгляд будет лоббироваться. К сожалению, нынешняя политика США и Китая, активно сопротивляющихся каким бы то ни было ограничениям в любой области, способствует такой динамике. Разгорающийся американо-китайский конфликт, резко стимулированный COVID-19, ещё больше усугубит ситуацию.

Ещё одна важная деталь: поскольку по некоторым гражданским предприятиям кризис нанесёт серьезный удар, рабочая сила (как «синие», так и «белые воротнички») может быть перенаправлена в оборонную промышленность и конструкторские бюро. Не факт, что это приведёт к радикальным переменам, но некоторые корректировки в методах и приоритетах возможны.

Прорывные технологии, те самые «новые физические принципы» и «элементы искусственного интеллекта», которые очень нравятся российским военным, останутся хорошо финансируемыми в краткосрочном (исследования) и среднесрочном (испытания, мелкосерийное производство, опытно-боевое дежурство) периоде времени. Однако в долгосрочной перспективе некоторые из них, скорее всего, будут признаны либо бесполезными, либо слишком дорогими, либо неподходящими для использования военными и так далее, поэтому их условный список будет сокращаться.

В такой ситуации значительную роль должна сыграть и военная наука, и военно-политическая экспертиза. Необходимы здравые оценки того, каким образом можно создать сбалансированную систему и снизить риски, – для принятия при необходимости решения о сокращениях (количественных и «классовых») или для понимания наихудших возможных последствий безудержного наращивания вооружений. Конечно, мнения экспертов – не ключевой фактор принятия решений в любой стране (возможно, в России даже в меньшей степени, хотя ситуация не столь мрачная, как утверждают некоторые), но эта область останется важной в любом случае.

Для России в долгосрочной перспективе весьма сложно поддерживать полномасштабный конфликт или конкуренцию с крупными державами в первую очередь в связи с негативным влиянием такого продолжительного противоборства на собственное развитие.

Поэтому любое российское военно-политическое руководство продолжит попытки сохранения существующих или создания новых юридически или, по крайней мере, политически обязывающих ограничений, хотя бы в некоторых областях. При этом такие договорённости должны охватывать как можно большее число сторон.

И самое важное: если из-за пандемии будет сокращён объём ресурсов, доступных на военные нужды, есть значительная вероятность очередного отхода от развития упомянутой выше системы неядерного сдерживания. В результате «достратегическое» оружие в ядерном оснащении вернётся в игру в качестве единственно возможного варианта. Со всеми соответствующими проблемами: неопределённостью боевого оснащения развёрнутых систем (не говоря о ракетах, уже находящихся в воздухе), снижением порога применения и иными «ядерными рисками» в самом широком смысле.

* * *

Стратегическую стабильность обеспечивает не только ядерный паритет или гарантия взаимного уничтожения. Не менее важен паритет восприятия: стороны должны сходным образом относиться к военным возможностям друг друга, причём не только на уровне специалистов или экспертов, но куда важнее – на уровне общества в целом. Если простые граждане не чувствуют ядерную опасность, элиты также склонны не придавать ей значения и отмахиваться от специалистов с их выкладками и расчётами, как от занудных фриков. Ввиду отсутствия спроса перестаёт действовать и контроль над вооружениями: политики заработают больше очков при отказе от соответствующих договоров, чем если будут биться за их сохранение или расширение.

Невозможно достоверно оценить, уменьшит или увеличит угрозу новой войны существующий ассортимент проблем. Однако не исключён вариант, при котором всё более очевидные противоречия в сочетании с какой-никакой, но памятью о большой войне и пониманием масштабов возможных разрушений при обмене ядерными ударами заставит выстроить работающую систему управления международными отношениями и разрешения конфликтов. Чем раньше проявится готовность к подобному «строительству», тем лучше.

Перед аналитиками и исследователями задача поиска, пусть и наощупь, контуров подобной системы стоит уже сегодня. Даже если политической воли пока не хватает, в момент её появления кирпичики для нового фундамента не помешают, тем более становится всё меньше людей, имеющих опыт закладывания такого фундамента.