Кульбиты российско-турецких отношений способны сбить с толку даже искушенного наблюдателя. Этапы сменяются калейдоскопически, и каждый следующий как будто отменяет предыдущий. Сбитый осенью прошлого года самолет перечеркнул чуть ли не всё, что кропотливо сооружалось предшествующие два десятилетия. Извинения Эрдогана стерли сокрушительные обвинения, которые официально выдвигала Москва в его адрес в минувшем ноябре.
Неудавшийся военный путч вообще словно бы обнулил всё — турецкий президент решил использовать его как супервотум доверия себе и карт-бланш на новую политику.
Теперь выясняется, что и самолет-то сбили негодяи из числа будущих мятежников. Версия, удобная для официальной Анкары и практичная для Москвы, — можно в нее поверить (или сделать вид) и тем самым обосновать повторное сближение с Эрдоганом. Помимо российского направления политические потрясения позволяют турецкому лидеру изменить и подход на всем ближневосточном театре, где результаты предшествующей активности близки к провальным.
Что это значит для Москвы? Если отложить в сторону малоприглядную историю с поспешным возвращением в Турцию «с царского плеча» российских туристов, которым там якобы обещали обеспечить безопасность (аккурат после страшного теракта в аэропорту и накануне попытки военного переворота), Кремль может быть доволен. Крупные экономические проекты, едва не сорвавшиеся после сбитого бомбардировщика, реанимированы. Правда, с «Турецким потоком» атмосфера вряд ли разрядится — происходящее ухудшение отношений Турции с ЕС не повысит желание последнего иметь с ней дело в столь чувствительном бизнесе, как транзит стратегического сырья. А вот АЭС «Аккую», вероятно, даже обретает новую значимость, «Росатом», уже вложивший в него средства, может вздохнуть с облегчением.
Дело не только в конкретных проектах. Режим Эрдогана, даже резко ужесточившийся благодаря внутренним чисткам и способности быстро изменить в свою пользу национальную повестку дня, ослаблен. Внутренние противоречия сопровождаются необходимостью снова искать опорных партнеров — отношения с США и Евросоюзом страдают, причем, возможно, необратимо.
Восстановление смертной казни, о котором настойчиво говорит турецкий лидер, дает европейцам долгожданный формальный повод прекратить игру в «интеграцию Турции в ЕС».
Всем уже давно надоело притворяться, но сказать прямым текстом никак не решались.
Что касается Соединенных Штатов, то судьба беглого проповедника Гюлена, которого в Турции обвиняют сейчас во всех грехах, способна жестоко рассорить соратников по НАТО. Зная, как работают американские спецслужбы (впрочем, не только американские), невозможно допустить, что они не контролируют коммуникацию столь важного политэмигранта, однако с турецкими коллегами они, судя по всему, этой информацией не делятся ни в малейшей степени.
Конечно, ожидать развода Турции с Североатлантическим альянсом или США не стоит. Намеки госсекретаря Керри на то, что несоблюдение демократических норм может поставить под сомнение членство Анкары в НАТО, надо воспринимать как способ напомнить Эрдогану о рамках, а не как прямую угрозу.
В конце концов, когда в начале шестидесятых турецкие военные совершили очередную смену власти, повесив демократического премьер-министра Мендереса, за этим не последовало исключение из блока.
В сегодняшней обстановке отказаться от союзнических отношений с мощной военной державой в центре наиболее опасных событий было бы для НАТО стратегическим безумием. Да и Анкаре нужны хотя бы какие-то гарантии на случай очередного непредсказуемого развития событий.
Россию и Турцию при всех очевидных различиях и даже антагонизме объединяет одно обстоятельство. Это две великие державы, исторически, культурно, географически связанные со Старым Светом, которые никогда не признавались там своими, а после «холодной войны» выпали из проекта «Большой Европы», стержнем которого служила европейская интеграция. При этом парадоксально, что наибольшие усилия по тому, чтобы в этот проект вписаться, предпринимали на раннем этапе правления два авторитарных лидера обеих стран — Владимир Путин и Реджеп Тайип Эрдоган. Траектория разочарования у них похожа.
Сейчас одновременно происходят три процесса. Россия и Турция отказываются от европейской ориентации, а европейский интеграционный проект вступил в тяжелый структурный кризис.
К большой досаде Европы, именно в этот момент европейская политика довольно сильно зависит от Москвы (по украинскому вопросу) и Анкары (тема миграции), так что просто умыть руки и дистанцироваться не получается.
Идея общеевропейского дома, как ее замышляли на закате «холодной войны», уходит с повестки дня. Однако европейская политика возвращается не на этот рубеж, а куда-то намного раньше, к «многополярной» Европе XIX века. Той, где были европейские державы, для которых конкуренция была нормальным состоянием отношений, малые страны, служившие яблоками раздора и головной болью для всех, и «варвары у ворот» — Россия и Турция, раздираемые чувством любви-ненависти к европейскому ядру.
Подобная диспозиция генерировала постоянные конфликты и войны. История, конечно, не повторяется буквально. И сегодня есть по крайней мере одно отличие. Европа в целом перестала быть центром мира.
Не исключено, что Турция попробует теперь вернуться к тому, что Эрдоган зондировал до начала «ближневосточного гамбита», — к вовлечению в дела Евразии, дрейфу на восток, сближению с Россией. В 2013 году тогда еще премьер даже поднял на встрече с Владимиром Путиным вопрос о возможности полноправного членства его страны в ШОС. Российский президент и тогда отреагировал с некоторым удивлением, с тех пор степень доверия к серьезности намерений Эрдогана вряд ли повысилась. Если же все-таки предполагать такую перспективу, то основным препятствием будет как раз членство Турции в НАТО.
Тем не менее турецко-российский случай — наглядная иллюстрация важных тенденций современного мира. Во-первых, неустойчивость отношений, быстрое раскачивание маятника из стороны в сторону вплоть до самых крайних положений. Во-вторых, конец эпохи неразрывных и жестких альянсов, стремление их участников к гибкости, чтобы не упускать никаких возможностей. К этому стоит добавить повышенную идеологическую ликвидность:
при необходимости даже самая жесткая и, казалось бы, обязывающая риторика может быть просто забыта.
Это было всегда, но сейчас в силу тотального коммуникационного охвата виражи имеют больший масштаб. В-третьих, практически полная зависимость экономики от политики (а не наоборот). Наконец, в-четвертых, желание играть по всему полю, даже там, где, казалось бы, позиции других сильнее (Россия на Ближнем Востоке или Турция в Центральной Евразии).
Новое российско-турецкое сближение может оказаться более устойчивым, чем сейчас представляется. Обе страны, не вписавшись в структуры, в которые стремились, берут на вооружение тактику, которую можно назвать «конструктивным оппортунизмом». Это значит, что, какими бы ни были долгосрочные планы и амбиции (а у России и Турции они явно не совпадают), политика делается исходя из возможностей, возникающих здесь и сейчас. И это может оказаться на предстоящий период более прочным основанием, чем фундаментальные геополитические и ценностные альянсы прошлого.
