Россия в глобальной политике

Новый мир

Вопреки распространенным предсказаниям, крушение Советского Союза не вызвало распада западной коалиции, не привело к всплеску экономического национализма, не положило начало процессу объединения западных держав в попытке уравновесить мощь Соединенных Штатов. Напротив, смена флага над Кремлем открыла дорогу тому, что точнее любых других терминов определяется понятием гегемонии североамериканского колосса. Отношение Америки к внешнему миру приобрело черты, которые одобрили бы литератор Редьярд Киплинг, политик Теодор Рузвельт и адмирал Алфред Мэхэн: Соединенным Штатам не следует отказываться от бремени всемирного могущества, им следует твердо и надолго взять на себя руководство хаотически развивающимся миром, навести имперский порядок, заставить отступить все силы, руководствующиеся иными ценностями.

Масштаб исторической трансформации поразителен. Даже американские идеологи внешней политики некоторое время находились едва ли не в ступоре. Придя в себя, они вступили в общенациональную дискуссию о том, в чем заключается оптимальная стратегия гегемона. Превратит ли занятие доминирующих мировых позиций Америку в «удовлетворенную» сверхдержаву, решительно охраняющую статус-кво? Как Америке следует проводить революционные преобразования в целях упорядочения мира по-своему?

Новое время породило новые термины: «либерализм национальной безопасности» (Джозеф Най); «либеральная великая стратегия» (Джон Айкенберри); «американская культура национальной безопасности» (Дональд Смит). «Американские действия на внешней арене мотивируются не моральными ценностями, а материальными интересами», признают ведущие американские теоретики международных отношений [1]. Характеризуя имперский характер складывающейся в мире системы, такие реалистические интерпретаторы внешней политики, как Сайенсис Смит, Уильям Робинсон и Бенджамен Гилз, отвергают, как наивное, представление о том, что «распространение демократии было целью (и даже единственной целью) внешней политики СШАѕ Вашингтон стремится экспортировать в качестве универсальной этноцентричную, а не исключительно либеральную модель» [2]. Побудительным мотивом внешней политики США является не моральный импульс распространения представительного правления, а «экономические императивы капиталистической элиты, которая желает консолидировать свою гегемонию над мировой экономикой. Не желая подвергать опасности неолиберальную экономическую глобализацию, американцы распространяют в развивающихся странах демократию низкой интенсивности (или «полиархию») посредством защиты сотрудничающих с Западом элит, формирования общественных институтов, которые обеспечивают молчание подчиненных классов и создают преграду на пути реформ, имеющих целью большую степень равенства» [3].

В свое время Генри Киссинджер теоретически низвел все возможные миросистемы до трех: хаос, баланс сил и пирамида главенства одной державы. Мы вступили в этот «пирамидальный» мир.

Переворот в политической корректности

После десятилетия осторожного словесного манипулирования в необычайно короткое время после сентября 2001 года в американском общественном лексиконе были созданы новые аксиомы политической корректности. Через год после террористической эпопеи в Нью-Йорке и Вашингтоне американцы отходят от прежних эвфемизмов типа превосходство, доминирование, преобладание, единственная сверхдержава, гегемония (или, переводя с французского, гипердержава). Вакуум словесного определения заполнили американские историки. Достаточно вспомнить, что Александер Гамильтон в первом же параграфе «Федералиста» называет Америку «самой интересной империей в мире». Томас Джефферсон говорил об «империи свободы». Термин изъят из исторических глубин для определения положения Соединенных Штатов Америки в современном мире. Отцы-основатели истово верили, что новорожденная страна, эта, по их выражению, «растущая империя», явит собой образец для человечества. Джеймс Медисон пишет в 1786-м о задаче «расширить пространство великой, уважаемой и процветающей империи» [4].

Еще в 1630 году, находясь на борту корабля, стоявшего на рейде Бостона, первый губернатор Массачусетса Джон Уинтроп вывел знаменитое определение, чем будет страна (которую еще предстояло населить, создать и развить) для остального человечества: «городом на холме», идеалом развития и общежития. «И если мы не сможем сделать этот город маяком для всего человечества и фальшь покроет наши отношения с Богом, проклятие падет на наши головы». В послесентябрьской Америке понятие «имперское мышление» сменило негативно-осуждающий знак на позитивно-конструктивный. И ныне даже такие умеренные и солидные издания, как The Wall Street Journal и The New York Times, впервые за сто лет заговорили об империи, имперском мышлении, имперском бремени не с привычным либеральным осуждением, а как о реальном факте исторического бытия. Ведущие американские политологи триумфально возвестили, что «Соединенные Штаты вступили в XXI век величайшей благотворно воздействующей на глобальную систему силой как страна несравненной мощи и процветания, как опора безопасности. Именно она будет руководить эволюцией мировой системы в эпоху огромных перемен» [5].

Страстной апологией исторической миссии американской империи явилась книга редактора газеты The Wall Street Journal Майкла Бута «Войны с целью достижения мира: малые войны и взлет американской мощи» [6]. Квинтэссенция этой апологии американской империи: мы, американцы, не мечтали об империи, не строили ее, не проектировали ее контуров — она упала на американские плечи достаточно неожиданно, когда рухнул «второй мир», а затем когда в условиях послесентябрьской общемировой мобилизации главные регионы планеты — Западная Европа, Россия, Китай, Индия и др. (всего 144 государства) предпочли войти в формируемую Америкой коалицию. Сомнений в американских возможностях в данном случае не испытывает никто.

Буквально за несколько месяцев классическая история превратилась в популярную науку. Сюжеты из истории Римской и Британской империй стали захватывающим чтением, изучение латинского языка вошло в моду (даже «Гарри Поттер» переведен на латинский язык) и приобрело новый смысл. В республиканской Америке теперь встречаются статьи о положительном воздействии на мир Pax Romana («Римский мир»), подтекст которых нет нужды расшифровывать: новая империя пришла в современный мир, и мир должен найти в ней признаки и условия прогресса. Понятие »Pax Americana» изживает (по крайней мере, для американцев) свой негативный подтекст. Прежде сдержанная The Wall Street Journal находит благосклонную аудиторию, когда пишет: «Америке не следует бояться свирепых войн ради мира, если они будут вестись в интересах империи свободы» [7].

Самое большое превращение произошло со словом «империя». Несколько лет (даже месяцев) тому назад очень немногие осмелились бы произнести это слово, тем более придать ему позитивный смысл. В конце лета 2001 года, готовя к печати свою книгу, профессор Эндрю Басевич, за плечами которого военная карьера, написал название: «Необходимая нация». К осени 2002-го книга готовилась к переизданию Гарвардским университетом уже под неизбежным названием «Американская империя». Об американских командующих на разных широтах говорится как о «проконсулах», а «обязательства» и угрозы Америки находят обильные аналогии с прежними мировыми империями. Вашингтон устанавливает правила, которым с неизбежностью подчиняется весь мир.

И особо подчеркивается, что только сама Америка способна сделать эти правила дееспособными и обязательными для всего мира. К примеру, речь открыто идет о превентивных военных акциях, скажем, против Ирака — соответствует или не соответствует это нормам ООН, оказывается, не так уж и важно.

Весной 2002 года газета The New York Times поместила серию статей «с мыслью об империи». Наиболее впечатляющей представляется статья Эрнста Икина: «Сегодня Америка не сверхдержава и не гегемон, это полнокровная империя на манер Римской и Британской. Таково общее мнение наиболее заметных комментаторов и ученых нации». А в The Wall Street Journal Майкл Бут под заголовком «В защиту Американской империи» констатирует: «Мы — привлекательная империя» и дает практические советы: Вашингтону следует оккупировать не только Афганистан, но и Ирак и «другие беспокойные страны, которые вопиют о просвещенном руководстве». Главный редактор журнала US News and World Report Мортимер Цукерман с гордостью объявил о том, что человечество стоит на пороге новой американской империи — novus imperio americanum [8].

Справедливости ради надо сделать важную оговорку: нельзя сказать, что подобная идеология захватила все американское общество. Многие, особенно в среде демократов, возражают против легализации термина «империя». Стоит лишь прочитать яркие книги писателя Гора Видала и философа Наума Хомского, посвященные критике имперских тенденций. В оппозиции «неоимпериализму» — и традиционные изоляционисты (эта традиция идет еще от Джорджа Вашингтона), и многие из тех, кто помнит Вьетнам. На фоне разрушенных башен-близнецов голос скептиков не очень слышен. Но ситуация может заметно измениться при первых же внешнеполитических осложнениях, а они неизбежны для мирового лидера. Немало американцев признают, вспоминая балканскую кампанию 1999-го, что, «если бы была сбита дюжина натовских самолетов, президент Клинтон, возможно, оказался бы вынужден прекратить боевые действия» [9].

Идеологи

В качестве интеллектуального лидера имперского строительства выступил наиболее престижный и влиятельный политический клуб страны — расположенный в Нью-Йорке Совет по международным отношениям. Если обращаться к фигурам, формирующим идеологию американской империи, то первыми следует назвать имена бывшего советника президента по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, прежнего государственного секретаря Генри Киссинджера и бывшего заведующего отделом планирования Госдепартамента Самьюэла Хантингтона.

Бжезинский открыто определил Соединенные Штаты как современного имперского гегемона, с мощью которого никто не сможет сравняться как минимум в ближайшие 25 лет. В серии статей, опубликованных в неоконсервативном журнале The National Interest (и сведенных в 2001 году в книгу «Геостратегическая триада»), Бжезинский призвал Америку блокировать «дугу нестабильности» в Юго-Восточной Европе, Центральной Азии и в анклавах Южной Азии, Ближнего Востока и Персидского залива. Целью он назвал захват «главного приза Евразии» — создание положения, при котором никакая комбинация евразийских стран не сможет бросить вызов Соединенным Штатам. Бжезинский приветствует сравнения с Римской и Британской империями (и даже с империей Чингисхана), подчеркивая, что если уж проводить параллели, то следует ради исторической истины признать: по глобальности охвата и мощи американская империя не имеет полнокровных прецедентов.

Генри Киссинджер указывает, что «системы баланса сил существовали очень редко в истории человечества. Такой системы никогда не было в Западном полушарии — равно как и на территории современного Китая — уже две тысячи лет. Для огромного большинства человечества и в наиболее продолжительные периоды истории империя была самой типичной формой правления. У империй нет необходимости в сохранении баланса сил. Они не нуждаются в системе международного сотрудничества. Именно так Соединенные Штаты осуществляли свою политику в Западном полушарии» [10].

Пол Вулфовиц еще в администрации Джорджа Буша-старшего выдвинул «аксиому», что первостепенной задачей США является всемерное противостояние любым попыткам сформировать в Евразии державу или блок сил, способных бросить вызов «островной» Америке. Став в 2001-м первым заместителем министра обороны, Вулфовиц приступил к практической реализации силовых основ военной политики США в глобальном охвате.

Особенно активно идеи подобного рода развивают неоконсерваторы Джон Муравчик и Уильям Кристол — издатель газеты The Weekly Standard (орган неоконсервативной революции, авангард откровенно имперского мышления), один из ведущих деятелей фонда Карнеги (Фонд Карнеги за международный мир решением Министерства юстиции Российской Федерации от 14 апреля 2023 г. включён в реестр иностранных агентов. Решением Министерства юстиции Российской Федерации № 896-р от 18 июля 2024 г. объявлен организацией, деятельность которой признана нежелательной на территории Российской Федерации.) Роберт Каган, говорящие о традиции либерального лидерства Америки со времен отцов-основателей и особенно после интернационализма президента Вудро Вильсона. The Washington Times пишет о существовании «огромного неоконсервативного заговора поклонников Кристола» внутри администрации Буша-младшего [11]. Среди участников этого «заговора» — заместитель государственного секретаря Джон Болтон, министр энергетики Спенсер Абрахам, заведующий канцелярией вице-президента Леонард Либби, несколько спичрайтеров Белого дома.

До сих пор идейную схему американской империи полнее всего — и открыто — изложил 1 апреля 2002 года директор Отдела планирования Государственного департамента Ричард Хаас во влиятельном американском журнале New Yorker. Суть доктрины просматривается из названия статьи — «Ограниченный суверенитет». Лидер строит «новый мировой порядок», он относится к независимости субъектов мировой политики так: «Суверенитет предполагает обязательства. Одно из них — оградить собственное население от массовой гибели. Другое обязательство — никоим образом не поддерживать терроризм. Если некое правительство не может выполнить эти обязательства, оно само подрывает одну из основ своего суверенитета. Следовательно, другие правительства, и прежде всего американское, получают право вмешаться. В случае с терроризмом это ведет к праву на превентивную самооборону» [12].

В самом влиятельном американском журнале Foreign Affairs еще один идеолог Себастиан Моллаби пишет в статье с характерным названием «Вынужденный империализм»: «Логика неоимпериализма слишком убедительна для администрации Буша, которая не способна сопротивляться этой логикеѕ Хаос в мире является слишком угрожающим, чтобы его игнорировать, существующие методы его обуздания недостаточныѕ Пришло время империи, и логикой своего могущества Америка просто обязана играть лидирующую роль» [13]. Моллаби призывает создать под руководством США некий всемирный орган, мировое агентство (следуя модели Всемирного банка и МВФ), что заменит неэффективную Организацию Объединенных Наций. В распоряжении этого органа имелись бы вооруженные силы, которые в борьбе с хаосом контролировали бы всю планету. Этот орган «мог бы разместить силы там, куда их направит руководимый американцами центральный совет».

Идея полыхнула по всему политическому горизонту. Адепт имперского активизма Роберт Каплан устроил в Белом доме для президента Буша и его окружения брифинг на тему мирового лидерства Америки и ее гегемонии. В 2002-м он выпустил в свет книгу «Политика воинов: почему лидерство требует языческого этоса». В этой работе, подлинном гимне Римской и Британской империям, одна из глав посвящена «восхитительному» императору Тиберию, чей проконсул Понтий Пилат санкционировал распятие Христа. Автор согласен, что Тиберий иногда мог быть деспотом, но при этом «умело сочетал дипломатию угрозы применения силы ради выгодного Риму сохранения мираѕ У империи была положительная сторона. Она была в определенном смысле наиболее благоприятной формой мирового порядка» [14].

Весь ход дебатов о месте и стратегии США в XXI веке основан на почти априорном и достаточно популярном в Америке представлении: «XXI век будет более американским, чем XX, а Вашингтон будет осуществлять благожелательную глобальную гегемонию, базирующуюся на всеобщем признании американских ценностей, американской мощи и экономического преобладания» [15]. Гегемония кажется представителям страны-гегемона лучшей из возможных систем мирового общежития. Американцы Роберт Каган и Уильям Кристол убеждают читателя, что «гегемония вовсе не проявление «высокомерия» по отношению к остальному миру, это просто неизбежное воплощение американской мощи» [16]. Новое не в том, что Америка — единственная сверхдержава (таковой она является со времени окончания холодной войны), а в том, что Вашингтон начал осознавать отсутствие препятствий, свое неслыханное превосходство, возможность пожинать плоды успеха.

Грозит ли перенапряжение?

Становление американской империи все больше видится не как проблема физических возможностей, а как вопрос национальной психологии. Вопрос не в том, сможет ли Америка нести «глобальное бремя», а захочет ли она его нести. Бремя это тяжело, но и возможности страны колоссальны. Между 1990 и 2000 годами американская экономика выросла на 27 %, тогда как западноевропейская — на 15 %, а японская — лишь на 9 % [17]. Доля США в мировом валовом продукте (составляющем в 2002-м 31,4 трлн дол.) увеличилась между 1996 и 2002 годами с 25,9 до 31,2 % [18]. Абсолютная и относительная мощь Америки достигла невиданных высот, о чем свидетельствует таблица 1.

Таблица 1

ВВП ведущих стран мира в 2002 г., млрд дол. (прогноз)

Источник: The World in 2002. London. The Economist Publications.

Еще в 1990-м опасения в отношении зарубежной конкуренции испытывали 41 % американских производителей, в начале следующего столетия страх почти исчез: лишь 10 % опрошенных выразили свои тревоги. Страх в отношении объединенной Европы и неудержимой Японии ослаб. Теперь 85 % лидеров американского бизнеса приветствуют европейскую конкуренцию [19]. Годовой доход в расчете на каждого американца составил 38 тыс. долларов. Американский бюджетный профицит в 2002 финансовом году составил более 100 млрд долларов.

Не будем заблуждаться, говорит президент одной из крупнейших коммуникационных компаний мира англичанин Майкл Соррел, «мир не глобализируется, он американизируется. Индустриальная и финансовая активность мировой экономики так или иначе находится под воздействием гигантов американского делового мира. Даже самые хладнокровные американские идеологи приходят к выводу, что «Соединенные Штаты занимают позицию превосходства — первые среди неравных — практически во всех сферах, включая военную, экономическую и дипломатическую. Ни одна страна не может сравниться с США во всех сферах могущества, и лишь некоторые страны способны конкурировать хотя бы в одной сфере» [20].

В военной сфере, как пишет Майкл Уокер, «Соединенные Штаты обрели доминирование, равное совокупной океанской мощи Пакс Британники и военной мощи имперского Рима периода расцвета» [21]. Мощь Америки покоится на колоссальном военном основании. На протяжении 60 лет Америка расходовала на военные нужды от 5 до 14 % своего огромного ВНП. Она создала триаду стратегических ударных сил: самый большой в мире военно-морской флот, превосходную авиацию и мощные сухопутные силы, размещенные более чем в 40 странах на всех континентах.

Военные расходы США снова значительно увеличились и составили 40 % общемировых расходов. На 2003 год запланирован военный бюджет в 379 млрд долларов — больше, чем суммарный военный бюджет 15 крупнейших стран. Посмотрим на соотношение обычных, конвенциональных сил США и других субъектов мировой политики.

Таблица 2

Военная мощь США, их союзников
и «потенциальных противников»

Источник: International Institute for Strategic Studies; US Department of Defense, 2002.

В начале ХХI века Соединенные Штаты обладают 395 крупными военными базами и большим числом мелких баз в 40 иностранных государствах (5 новых стран в 2002-м). Союзники по Североатлантическому блоку приводят другую статистику. «Америка располагает 725 военными объектами за пределами своей территории, из них 17 являются полномасштабными базами; из общего числа 1,4 млн военнослужащих 250 тысяч расположены на заморских базах» [22]. Распространение военных баз США стало элементом глобализации американских государственных интересов, ибо «как только войска США располагаются на иностранной территории, последняя немедленно включается в список американских жизненных интересов» [23].

Гордон Адамс, заместитель директора Лондонского института стратегических исследований, без колебаний приходит к заключению, что «ни одна страна не способна иметь [военный] бюджет, вооруженные силы, технологию, военную организацию равновеликие американским. Даже для сведенных воедино европейских военных структур понадобились бы десятилетия, чтобы достичь американского уровня; гораздо большее время для реструктурирования военной системы требуется Китаю, а также России для восстановления своего прежнего военного могущества» [24].

Пресловутое имперское перенапряжение если и наступит, то не скоро. Эпоха вьетнамской войны требовала от США военных расходов, доходивших до 9 % валового национального продукта. Рост военных расходов при президенте Рейгане довел бюджет Пентагона до 6 % ВНП. В 2000 году эти расходы равнялись 3 % колоссального ВНП, а президент Джордж Буш-младший грозит довести военные расходы Америки до 4 % ВНП. И это не создает невыносимого напряжения для американской экономики. Напротив, общая милитаризация становится стимулом роста.

Унаследовав от холодной войны масштабные союзы, военную мощь и экономику, находящуюся вне конкуренции, Америка имеет все основания верить в однополярный мир. Помогают глобализация и взаимозависимость. «Создавая сеть послевоенных институтов, Соединенные Штаты сумели вплести другие страны в американский глобальный порядок… Глубокая стабильность послевоенного порядка, — резюмирует известный социолог Джон Айкенберри, — объясняется либеральным характером американской гегемонии и сонмом международных учреждений, ослабивших воздействие силовой асимметрии… Государство-гегемон дает подопечным странам определенную долю свободы пользоваться национальной мощью в обмен на прочный и предсказуемый порядок» [25].

Вашингтон исходит из того, что поставленная на грань выживания, извлекшая опыт из трагедий, подобных сентябрьской атаке, международная система неизбежно вручит бразды правления наиболее мощной и организованной международной силе — Америке. Как полагает американский исследователь, «современный мировой беспорядок, крушение большого числа государств, эволюция характера боевых действий, которые приобрели дикие признаки гражданских войн и колониальных репрессий (в которых различие между военными и гражданскими жертвами исчезает), способны породить нужду в главенствующей имперской державе. Это может произойти, несмотря на предостережения защитников гражданских прав, что такая держава будет действовать, исходя лишь из собственных интересов» [26].

Такая логика базируется на том, что сползание к хаосу может приостановить лишь Запад, ведомый своим лидером. Но США не должны пытаться передоверять «штабную работу» явно неэффективным партнерам — именно это губит на корню всякую эффективность в деле противостояния нарушителям мирового спокойствия. Прямо без экивоков Вашингтон должен выразить предпочтение односторонним действиям перед многосторонними. C точки зрения, скажем, авторитетного исследователя Чарльза Уильяма Мейнса, «наступил коллапс многосторонности, что принуждает Америку идти своим собственным путем» [27]. Опираясь на собственную мощь, Соединенные Штаты наведут должный порядок.

Что угрожает империи?

Исследователь из английского Оксфорда видит самую экстренную проблему современности в том, что «Америка сегодня обладает безмерной властью. Никто со времен Римской империи не обладал такой мощью, а ведь римский колосс располагался в свое время только в одной части мира. Америка обладает гораздо большей властью, чем нужно для всеобщего блага, в том числе и для ее собственного» [28]. Огромная власть — это еще и огромная ответственность за все происходящее в мире. А мировые тенденции обещают множество новых проблем. Ведь будущее, хотя бы частично, принадлежит тем, кто живет за пределами «золотого миллиарда». И это при том, что мир «бедных», скорее всего, постепенно будет попадать под влияние радикальных идеологий, причем не только исламских.

Новые идеологи христианских ценностей указывают, что «невозможно отказать христианам в праве движения в сторону религиозного экстремизма. В пользу растущей религиозной нетерпимости пересмотрели свои традиции мусульмане, индуисты, иудеи и даже буддистыѕ Проблемы, ныне осаждающие мусульманский мир — стремление к теократии как средству политического господства, подавление меньшинств и преследование за отход от традиционно господствующей веры, — будут разделять и трансформировать будущий христианский мир так же, как это происходит сейчас в странах ислама» [29].

К середине наступившего столетия христианство, благодаря католическому ответвлению, еще останется первой по численности религией мира.

Но центром христианства (прежде всего по численности) будет не европейская процветающая зона, а Экваториальная Африка. Более ста миллионов христиан сосредоточатся в шести странах — Бразилии, Мексике, Филиппинах, Нигерии, Конго и Соединенных Штатах. Среди католических стран

на первое место выйдет Бразилия со 150 миллионами католиков (плюс 40 миллионов протестантов). Чрезвычайное распространение получит беднейшая ветвь христианства — пятидесятники.

Как отмечает Самьюэл Эплби, профессор истории Католического университета Нотр-Дам, «экстремисты обеих религий (ислама и христианства. — А.У.) будут господствовать в обществах, лишенных базовых гражданских прав, угнетающих женщин и нетерпимых к иным вероучениям. Эти процессы усугубятся гонкой вооружений в странах Азии и Африки, правительства которых одно за другим начнут обзаводиться оружием массового поражения, в том числе химическим и биологическим. Грядущие бедствия приобретут такой масштаб, по сравнению с которым кровавые религиозные войны прошлого покажутся всего лишь утренней гимнастикой» [30].

По мнению Фрэнсиса Дженкинса, в 2050 году 20 из 25 крупнейших государств мира окажутся либо преимущественно христианскими, либо мусульманскими. При этом как минимум в десяти из них будет идти непрекращающийся межрелигиозный конфликт [31]. Хуже всего придется тем государствам, в которых уже сейчас происходит схватка прозелитских религий. Речь идет, прежде всего о колоссах — Бразилии, Индонезии, Нигерии, Филиппинах, а также и о таких странах, как Судан и Гватемала, для которых характерен жесткий религиозный раскол. Кто-то уже говорит о сумерках цивилизации, напоминающих распад Римской империи при общем отступлении господствующих организованных религий и возникновении влиятельных сект. Способны ли могущественные Соединенные Штаты проявить свою организующую силу в этих условиях? Ведь саму основу американского общества может захлестнуть некая христианская фундаменталистская волна — самой верующей стране Запада не сложно поддаться ей в условиях повсеместного проявления комплекса 11 сентября.

США полны решимости строить космический щит, тогда как их ожидает совершенно иная угроза. Более приземленная, но жертвенная и страшная

в силу уязвимости современной технической цивилизации Запада. В послесентябрьских США признают, что «терроризм, проистекающий из возросшего экономического неравенства, питающийся социальными и культурными потрясениями, получит неслыханный прежде доступ к технологическим ресурсам» [32]. Потенциальный противник может обратиться к средствам массового поражения («грязное» ядерное устройство, бактерии и бациллы, газы и прочие отравляющие вещества), сковать жизненно важные коммуникации современного общества (телекоммуникации, потоки энергоносителей, линии электропередач и пр.). Угроза распространения оружия массового поражения тоже никак не урегулирована. Такое оружие в руках радикалов способно круто повернуть ход мировой истории.