В любой политической системе, и международные отношения не исключение, отсутствие эффективной власти ведет к анархии и хаосу, но чрезмерная ее концентрация подавляет личные и коллективные свободы. В обществах, организованных как государства, то есть относительно иерархичных, одно из наиболее действенных средств защиты от избыточной концентрации власти – разделение ее на законодательную, исполнительную и судебную с установлением равновесия между ветвями. Мировое сообщество – структура горизонтальная и относительно анархичная, власть в ней распылена больше, чем в государственных образованиях. Однако и здесь нет абсолютной анархии – в противном случае пришлось бы говорить только о войне всех против всех. Хотя временами и такое случается, политически организованные общества обычно все-таки находят способ ограничения анархии и хотя бы относительного упорядочения внутренних отношений.
Все общественные системы можно расположить в спектре от А (анархия) до И (иерархия). Большинство государственных структур находятся ближе к точке И, хотя никогда не доходят до крайней степени иерархии (ближе других к этому полюсу подошла Северная Корея), а международные системы скорее тяготеют к полюсу А, оставаясь на некотором расстоянии от него, иначе нельзя было бы говорить о наличии организованного общества. По словам британского дипломата и теоретика системы международных отношений Адама Уотсона, «существует понятийный диапазон способов организации системы государств – от абсолютной анархии или многочисленных независимых структур до полной централизации власти или империи».
Обуздать анархию
Упорядочение анархии принимало разные институциональные формы: от доминировавших империй до таких организаций, как Европейский концерт (Венская система), Европейский союз или ООН. Империя – разновидность международного управления, в которой центр руководит периферией. Здесь доминирование и порядок идут рука об руку. Хотя эпоха формальных империй, похоже, окончена, и международное право вдохновляется анархофилией через принцип самоопределения народов, потребность в доминировании ради наведения порядка не исчезла. Совет Безопасности ООН из 15 членов, в том числе пяти постоянных, имеющих право вето – лишь отдельные примеры использования доминирования для обуздания анархии. Европейский концерт, созданный в 1815 г., был еще более успешной, хотя и менее формальной попыткой противостоять анархии посредством доминирования пяти европейских держав (Великобритании, Австро-Венгерской империи, Российской империи, Пруссии и Франции).
Однако подобно обществам, организованным в виде государства, власть в международном сообществе также стремится к концентрации в одном или более центрах. Тяготение к этому в экономике или политике – норма общественной жизни. В международном сообществе необходимость концентрации власти во имя порядка обычно приводит к перегибам. Гай Метан, швейцарский журналист и писатель, отмечает, что «когда власть становится гегемонистской, как в Великобритании после наполеоновских войн, у нее развивается склонность к установлению постоянного превосходства, вследствие чего она пытается уничтожить любое соперничество, пока кто-то не приведет ее в чувство». И продолжает: «Любая власть без оппозиции имеет тенденцию к абсолютизму, будь то внутри государства или вне его, если не существует другой власти (властей), способных ограничить ее; закон сам по себе не может быть достаточной гарантией. Кандидат в диктаторы всегда может переделать под себя конституцию, если ему не бросит вызов другой влиятельный политик, и власть, доминирующая на мировой арене, способна интерпретировать или переписать международное право в соответствии с собственными интересами, если другие державы не могут этому противостоять».
Любой баланс власти предполагает наличие множества центров силы. При наличии одного центра возникает либо тоталитарное государство внутри одной страны, либо имперская система в международных отношениях. Многополярный мир – не только политическая потребность в силу размеров мирового сообщества и его социально-культурного многообразия; это также необходимое, хотя и недостаточное условие существования международного права. Как писал Ласса Оппенгейм в первом издании (1905 г.) своего знаменитого трактата о международном праве, «закон наций может существовать только при наличии равновесия, баланса сил между членами международной семьи». Международное право (в отличие, например, от имперских правовых систем или нынешнего законодательства ЕС) не способно существовать в системе с одним доминантным центром. Оно стало развиваться как более или менее связный свод правил и принципов, то есть как правовая система (хотя поначалу ограниченная так называемыми цивилизованными странами) после заключения в 1648 г. Вестфальского мира, положившего конец опустошительной Тридцатилетней войне. До этого в Европе существовала многоуровневая система политической власти, в которой за место под солнцем конкурировали папство, император Священной Римской империи и множество царей, герцогов, виконтов и маркизов. Хедли Булл проницательно отметил более четверти века назад, имея в виду динамику европейских институтов и региональной системы: «Хотя трудно представить возврат к средневековому миру, вполне реально вообразить развитие его современного, светского прототипа, олицетворяющего его главную особенность: систему многочисленных властных центров с разной степенью иерархичности».
Вестфальское международное сообщество, возникшее после Тридцатилетней войны, было региональным, но впоследствии оно сумело расшириться и распространить свои принципы на остальной мир. Вот что пишет Адам Уотсон: «Европейское сообщество государств развивалось на фоне борьбы сил, склонных к установлению гегемонии, и сил, которым удалось подтолкнуть новую Европу к другому концу спектра горизонтальных, а не вертикальных властных структур. Вестфальский договор – устав Европы, организованной на принципе неприемлемости гегемонии».
Современная система международного права с ее понятиями суверенитета и невмешательства во внутренние дела начала оформляться только с появлением относительно равноправных централизованных национальных государств. Конечно, не все государства имели равные права, шла постоянная борьба за господство, и предпринимались попытки либо игнорировать международное право, либо перетолковать его в соответствии с национальными интересами, либо использовать в корыстных целях. Однако за исключением довольно короткого периода наполеоновской Европы ни одна держава не могла диктовать условия всему континенту. Именно по этой причине, после того как Наполеон Бонапарт поколебал до основания относительное равновесие, существовавшее в то время, и чуть было не учредил континентальную империю, победившие державы уже совершенно сознательно создали систему, известную как Европейский концерт. Она гарантировала самый долгий период мира на европейском континенте.
Госсекретарь США Джон Керри проявил удивительное историческое невежество, когда в марте 2014 г. прокомментировал политику России в отношении Украины. Он сказал: «В XXI веке нельзя вести себя так, как будто на дворе XIX век, вторгаясь в другую страну под совершенно надуманным предлогом». Проблема не только в том, что именно Вашингтон чаще, чем кто-либо еще в XX и XXI веке, вторгался в другие страны под надуманными предлогами. Керри еще и демонстрирует непонимание самой сути политики XIX столетия. Президент Ричард Никсон, а также его помощник по национальной безопасности и госсекретарь Генри Киссинджер лучше знали историю. В 1971 г. Никсон, обсуждая с редакторами журнала Time Европейский концерт, сказал: «Мы должны помнить единственный период в истории, когда благодаря балансу сил установился длительный мир. Опасность войны возникает, когда одна страна становится намного могущественнее своих потенциальных конкурентов. Я верю, что наш мир будет безопаснее и лучше, если в нем будет несколько сильных держав – США, Европа, Советский Союз, Китай, Япония. Эти державы не должны противоборствовать, но сдерживать и уравновешивать друг друга».
Реализм тандема Никсон–Киссинджер разительно отличается от утопических и мессианских проектов Вильсона (или Ленина), осуществление которых было связано с разрушением обществ и уничтожением тысяч, если не миллионов людей. Киссинджер предупреждает, что стабильный баланс между державами остается важной аксиомой вестфальской эпохи. Сегодня «для построения устойчивого мирового порядка образующие его страны, придерживаясь собственных ценностей, должны приобрести еще одну глобальную, структурированную и правовую культуру – понятие порядка, возвышающееся над идеалами любого региона или государства. В данный исторический момент это была бы модернизация вестфальской системы отношений и приведение ее в соответствие с нынешними реалиями».
Гегемония против права
В мире с однополярными тенденциями международное право (итог вмешательства и компромиссов) и его истолкование диктуются одним центром. И в такой ситуации оно фактически не работает. До начала 1990-х гг. международное право развивалось как нормотворческая система баланса сил, хотя биполярность – среда отнюдь не идеальная. Во время холодной войны баланс сил был почти исключительно конкурентным – два полюса не только пытались стратегически переиграть друг друга, но и верили в мировой триумф своих социально-экономических и политических систем. Правда, период разрядки также ознаменовался двусторонними и многосторонними соглашениями (последние иногда инициировались двумя сверхдержавами, а затем союзники просто ставились в известность), особенно в сфере разоружения и формальных правил политических игр и взаимопонимания. Когда главных игроков всего два, к тому же каждый из них стремится к абсолютному господству и мировой экспансии своих моделей общественного устройства, баланс довольно хрупкий. Но все равно относительное равенство сил и сдерживание взаимного высокомерия оказывало умиротворяющий эффект.
Правда, наибольшее впечатление на обе стороны производила реальность гарантированного взаимного уничтожения, а не международное право. Но оно все равно совершенствовалось и играло важную роль, которую не следует недооценивать, несмотря на то что такие фундаментальные принципы, как невмешательство во внутренние дела и неприменение силы, часто нарушались.
Однополярная конфигурация после холодной войны также привела к попыткам трансформировать имеющееся право в систему, контролируемую из единого центра. И какое-то время даже казалось, что это происходит. Однако с начала XXI века не только привычные «разрушители» (с точки зрения Запада) – Россия и Китай, но и другие развивающиеся державы начали прилагать усилия для уравновешивания однобокой системы, появились первые признаки возвращения многополярного мира. Вашингтон перешел к политике активного противодействия, что выразилось в политике сдерживания России и Китая. Это только ускорило эрозию и подрыв существующих правил в наиболее деликатных сферах, тогда как новые нормы еще не выкристаллизовались. Вот почему сегодня мы живем в атмосфере усугубляющейся нормотворческой неопределенности.
Более действенное международное право – по крайней мере в сегодняшнем мире, а не в утопических фантазиях – может основываться на трех взаимосвязанных явлениях: многополярный мир, баланс сил и согласие между державами. Первые два способны естественным образом возникать в силу неравномерного развития обществ на протяжении сравнительно длительных периодов времени, их относительного (а иногда абсолютного) подъема и упадка. А вот третью тенденцию нужно формировать совместными усилиями, и все участники процесса должны быть согласны с ней как с объективной необходимостью. Требуется понимание юридической необходимости баланса сил, а не только признание де-факто существующей в мире ситуации с балансом сил.
Говоря о том, что Вашингтону приходится приспосабливаться к росту влияния КНР в Азии, австралийский автор Хью Уайт замечает: «Баланс сил – то, что развивается естественным путем… Концерт, напротив, – соглашение для минимизации рисков войны, которые имеются в системе баланса сил. Подобное согласие не возникает само собой: его надо выстраивать и поддерживать, а это нелегко». Генри Киссинджер отмечает, что «в Азии мы сталкиваемся с иным вызовом, нежели в Европе. Вестфальские принципы баланса сил преобладают независимо от согласованной концепции легитимности». По его мнению, необходимо добиться регионального согласия для Юга в целом и в Юго-Восточной Азии – на основе равновесия между основными игроками. Аналогичная система необходима и на мировом уровне, и сегодня мы не добились такой сбалансированности в Европе, прежде всего из-за расширения НАТО.
Все сразу
Вся история международных отношений свидетельствует, что при отсутствии баланса возникает либо анархия, либо безраздельно властвующая империя. Конечно, на протяжении длительной истории международных отношений случались все три модели – анархия, империя и баланс сил, а также их всевозможные комбинации. Международное общество анархично по определению, не имеет одного центра власти, особенно если сравнивать его с иерархичными обществами, организованными в виде государства. Однако анархия никогда не была абсолютной, поскольку всегда велись переговоры, устанавливались правила, создавались институты и организации, включая нормы и принципы международного права, которые ограничивали анархию.
Сегодня мы также видим сосуществование элементов всех трех моделей в международных отношениях. Вполне естественно, что в этой системе много анархии; кто-то может сказать, что слишком много, особенно в некоторых регионах мира, хотя в других международное право и другие институты успешно ограничивают ее. Состав Совета Безопасности ООН и право вето, которым обладают пять постоянных членов СБ – элемент баланса сил, но он довольно плохо работает из-за тенденции заменять равновесие, сложившееся после Второй мировой войны, имперской моделью. Есть элементы имперской модели, в которой США пытаются играть роль центра, что проявляется прежде всего в деятельности НАТО и других альянсов.
Конечно, баланс сил – не идеальная форма международных отношений. Может пострадать принцип суверенного равенства государств, но, как писал Трэвис Твисс, видный британский юрист и профессор международного права в Королевском колледже Лондона, «понятие общего баланса сил, присущего договорной системе, в частности гарантирует суверенитет менее могущественных стран и защищает его от посягательств со стороны более могущественных». В более анархичной системе небольшие страны, которые инстинктивно пытаются самоутвердиться, нередко во вред себе, могут больше любить анархию, чем крупные государства. Но при таком раскладе над ними будет все время нависать угроза, исходящая от более сильных соседей (как это происходит сегодня на Ближнем Востоке), тогда как в имперской системе (например, неформальные империи США и СССР в годы холодной войны) у маленьких стран нет права голоса. В системе баланса сил небольшие государства будут получать поддержку от других держав, если одно из последних начнет слишком очевидно подавлять интересы и относительную независимость небольшого по размерам соседа. Здесь речь идет о цивилизованной, сознательно создаваемой и общепринятой структуре баланса сил, а не спонтанно возникающей или существующей системе, в которой некоторые державы пытаются добиться абсолютной безопасности, при этом угрожая безопасности не только других стран, но и собственной. Это привело бы к созданию альянсов, конкурирующих за абсолютную или относительную безопасность, а не цивилизованному равновесию сил.
Принцип баланса сил часто вызывает споры: юридический он или исключительно политический. Конечно, в первую очередь политический, но может иметь юридические последствия и как таковой становится политической основой международного права. Более того, если элементы баланса закреплены в юридических документах – как, например, в Утрехтском (1713 г.) и Венском (1815 г.) мирных договорах или в Уставе ООН (1945 г.) – политический баланс опирается на нормы международного права. Мировое сообщество, будучи межгосударственным по природе, также считается более политизированным, чем большинство внутригосударственных обществ. В каком-то смысле, конечно, внутреннее право – это тоже политическое явление, поскольку формируется в котле внутренней политики. Однако большинство его принципов и норм определяются неполитическими отношениями, поэтому внутреннее право каждой страны и его применение в идеале не должно быть политизировано. Государства же, как и межгосударственные отношения (то есть основной объект регулирования на мировой арене), – преимущественно политические сущности. И международное право – гораздо более политизированное явление, чем внутренние правовые системы. Обычно оно толкуется и применяется не беспристрастными и независимыми судами или другими квазиправовыми инстанциями (это скорее исключение, чем правило в мировом сообществе), но самими государствами или международными политическими организациями, такими как Совет Безопасности ООН. Как пишет Розалин Хиггинс, «имеется существенная разница между использованием или применением международного права Советом Безопасности, с одной стороны, и чисто юридической организацией, такой как Международный трибунал, с другой». Поэтому бесполезно спорить о том, является ли баланс сил в большей мере политическим или юридическим принципом. В первую очередь это, конечно, политический принцип и устройство, которое должно подкрепляться юридическими нормами, чтобы быть стабильным и предсказуемым.
Что делать?
Чтобы укреплять и узаконивать баланс сил в многополярной системе, мировое сообщество и особенно могущественные и ответственные державы должны предпринять ряд шагов. Вот некоторые из них:
- Заставить Совет Безопасности ООН работать как положено. Его укрепление не должно происходить за счет отмены права вето, и нельзя действовать в обход Совета, когда существует серьезная угроза международному миру и безопасности. Нужно просто расширять его членство и углублять сотрудничество – в частности, между постоянными членами. До недавнего времени постоянные члены СБ видели друг в друге скорее конкурентов и соперников, чем союзников, друзей или единомышленников, у которых могут быть разные интересы и даже ценности, но которые готовы к компромиссам и сглаживанию разногласий ради ответа на вызовы, стоящие перед человечеством.
-
События последних лет, ошибки, трагедии и разочарования из-за несбывшихся надежд (после окончания холодной войны, хотя уроки успешного сотрудничества тоже стоит учитывать) свидетельствуют о том, что главные принципы международного права и Устава ООН, подтвержденные Международным судом ООН на заседании в Никарагуа, такие как неприменение силы и невмешательство во внутренние дела суверенных государств, сохраняют актуальность. И это несмотря на появление международного закона о правах человека и эволюции гуманитарного права, а быть может, благодаря этому.
Например, понятие «обязанности защищать» (R2P) должно толковаться в свете этих и других принципов международного права. Институт международного права (l’Institut de Droit International) более десятилетия изучает проблемы так называемой гуманитарной интервенции. На конференции Института в 2007 г. в Сантьяго (Чили) принята резолюция, в которой вопрос «законности военных действий, не санкционированных ООН, но преследующих цель положить конец геноциду, масштабным преступлениям против человечества или масштабным военным преступлениям», был отложен для дальнейшего изучения из-за различных, зачастую противоположных взглядов участников. Однако участники Таллинской конференции в 2015 г., скрупулезно изучив практику и взгляды разных государств после 2007 г. (исследование выполнено профессором Майклом Рейсманом и судьей Овадой, а также 10-й комиссией), пришли к следующему заключению: «Государственная практика за последнее десятилетие не слишком сильно изменилась и не отошла от традиционного требования, согласно которому любая предполагаемая гуманитарная интервенция может осуществляться только по мандату ООН. Хотя в некоторых случаях односторонние действия могли неформально одобряться на основании итогов подобных интервенций, практика указывает на то, что международное сообщество продолжает считать одностороннюю гуманитарную интервенцию без мандата Совета Безопасности ООН по презумпции незаконным действием – пусть даже в ряде случаях обоснованность таких действий подтверждалась задним числом».
Существовали надежды на то, что мировое сообщество или действующие от его имени государства смогут проводить беспристрастные интервенции, чтобы предотвращать или прекращать зверства, совершаемые внутри некоторых стран, но большинство экспертов не верят в возможность подобным способом улучшить положение вещей. И дело не только и не столько в том, что односторонние интервенции (то есть без мандата СБ ООН) во имя гуманитарной миссии зачастую чреваты злоупотреблениями, но и в том, что военные интервенции (и часто не только военные) редко улучшают положение.
-
Необходимо сломать ментальность блоков, поскольку они всегда создаются против кого-то. Альянсы или коалиции могут быть оправданы с точки зрения отведения конкретных угроз или противостояния конкретной агрессии. В качестве примера можно привести операцию «Буря в пустыне» 1991 года. Она была законной как с точки зрения осуществления права на коллективную оборону, так и в качестве меры по обеспечению коллективной безопасности с санкции СБ ООН.
Существование НАТО как военного альянса после того, как его главный противник, Варшавский договор, давно исчез, а Советский Союз распался – большая ошибка. Я уже не говорю о расширении НАТО. Еще в 1998 г. Джордж Кеннан, отец политики сдерживания в отношении СССР, предупреждал об опасности продвижения альянса к границам России: «Мне кажется, что русские со временем враждебно на это отреагируют, что окажет влияние на их политику. Думаю, что это трагическая ошибка. Для этого не было никаких оснований. Никто никому не угрожал. Это расширение заставит отцов-основателей нашей страны перевернуться в своих могилах. Мы обязались защищать множество стран, хотя не имеем ни возможностей, ни намерения заниматься этим всерьез. Расширение НАТО – легкомысленное решение Сената, реально не заинтересованного во внешней политике».
Заверения, будто Североатлантический блок после холодной войны ни против кого не направлен, – детский лепет. Военные союзы, в отличие от систем коллективной безопасности, всегда противостоят конкретным неприятелям, реальным или воображаемым. Робкие и ханжеские попытки найти новую роль для НАТО ограничились расширением альянса к отступившим границам бывшего противника. Как реалист я не стал бы выступать за роспуск НАТО, но мир все равно придет к заключению, что любая система постоянных военных союзов несет угрозу.
