Сегодня, когда саму русскую литературу наряду со всей Россией, как когда-то Чацкого, также подвергают остракизму и пытаются «отменить», здравый смысл вновь претендует на путеводную звезду для огромной по своей самобытности и самобытной своей огромностью русской цивилизации.
В последние десятилетия, несмотря на постоянные дискуссии о важности мягкой силы и различные усилия по развитию публичной дипломатии на всевозможных диалоговых площадках, устоявшимся общим местом были алармистские суждения о том, что «войну за умы» Россия проигрывает. Оставляя за скобками конъюнктурность такого рода оценок, важно осознавать, что сам факт дефицита объективно верифицируемых инструментов различения «выигрыша/проигрыша» в пространстве общественного сознания формирует сомнения не только в приписываемых одной стороне неудачах, но и в кажущихся очевидными успехах другой стороны.
«А судьи кто?» – вопрошал персонаж, которого, говоря современным языком, пытались «отменить» гегемоны тогдашней жизни – так называемая «фамусовская Москва». Вопрошал, чтобы продемонстрировать всю абсурдность и ущербность клишированного сознания, подчиняющегося мнению отдельно взятой условной «Марьи Алексевны». Сам Чацкий, будучи один против всех, оказывается первым в ряду «лишних людей» – тех, кто по каким-то причинам не вписывается в принятый контекст. Один из притягательных образов русской культуры – это, безусловно, нонконформист, человек мыслящий и самостоятельный, находящийся в постоянном духовном поиске, идущий против течения, независимый и опирающийся не на готовые шаблоны, а на свои внутренние переживания, на безусловно имеющийся где-то и постоянно искомый здравый смысл.
Сегодня, когда саму русскую литературу наряду со всей Россией, как когда-то Чацкого, также подвергают остракизму и пытаются «отменить», здравый смысл вновь претендует на путеводную звезду для огромной по своей самобытности и самобытной своей огромностью русской цивилизации. Культура отмены, перешагнувшая любые культурные различия и ограничения, стала претензией на глобалистскую «бритву Оккама», отсекающую всё, не соответствующее изначально заданному ценностному (а по сути – антиценностному) стандарту. Русский мир, само собой, не соответствует и соответствовать не может: он всегда шире, всегда противоречивее, всегда трансцендентнее.
Два ключевых вопроса, не дававшие покоя России на каждом историческом повороте, также, как известно, родом из литературной классики: кто виноват и что делать? Удивительно, но сегодня с ними становится гораздо меньше неопределённости: решительность предпринимаемых действий уже не оставляет шанса сколь бы то ни было значимой рефлексии по обоим поводам. Маски сброшены, как стало принято повторять, и это ёмко как для поиска виноватого, так и для осуществления нужного дела: есть распахивающий забрало коллективный внешний враг, которому должен быть дан отпор.
То, что не надо более искать ответы на вопросы-архетипы, неплохо, но вряд ли оставляет в полной уверенности социум, для которого само вопрошание и сомнение – уже в какой-то мере часть национальной экзистенции. Страна, превращаемая во всё более «лишнюю» для окружающих, пытается подобно Чацкому задаваться вопросом об арбитре в очередном кризисе: «А судьи-то кто? Кто способен оценить нашу правоту? Чьё мнение может помочь? Чьей поддержки добиваться?».
Вопрос – вновь риторический. Как известно, союзников у России двое, и оба сейчас в полной мере вовлечены в защиту её национальных интересов. Что касается остального мира, то здесь по-прежнему действует однополярная шкала, весьма раскалиброванная в условиях многократного приложения к различным модификациям правил, на которых должен быть основан продвигаемый порядок, – от «плана Маршалла» и Бреттон-Вудской системы до «ответственности по защите», от мультикультурализма до всё той же культуры отмены. Однако в любых модификациях остаётся разделение на белое и чёрное: есть норма и есть неправильная сторона истории – всё чётко, и все решения предопределены. Вне их – уже как раз свобода, которая, правда, подобно шагреневой коже последовательно сжимается до всё более неприлично малых смыслов вроде гендерных предпочтений или модальностей вегетарианства. Гора просветителей прошлого родила постмодернистскую мышь, готовую сгрызть (отменить) все былые идеалы, основы покорившего весь мир величия.
Альтернативные либеральному универсуму подходы, конечно, имеются, но они уже не предполагают столь безусловной бинарности (биполярности?), как в западном «меню»: кто не против нас, не обязательно оказывается с нами, а среди своих, как правило, выявляются вполне себе чужие. Восток – дело тонкое, и прочерчивать в его сторону привычные разделительные («красные»?) линии – что принуждать к выбору между сортами предпочитаемого продукта или напитка: тягостно и натужно, да и о вкусах не спорят. Нужны разнообразные лекала, которые расширяли бы палитру смыслов, но и для них единые критерии – предмет слабо вообразимых договорённостей.
Здесь недостаточно просто другой шкалы – становится востребована принципиально иная – многомерная, матричная – система координат, которая будет учитывать всю совокупность альтернативных доминирующим параметров социального видения. Если «лишние люди» XIX века были продуктом узкой прослойки вырождавшегося в разночинство дворянства и говорили то, что думали, то нонконформисты века XXI – явление внеклассовое и многомерное по своей пестроте, включающее по большей части тех, кто не столько говорит, что думает (можно сразу попасть под «каток» отмены), сколько помалкивает об этом.
В какой-то степени «лишние люди» века XXI – это тоже свидетельство (а вернее, свидетели) вырождения – вырождения недавней глобализации и её родимых пятен, обернувшихся злокачественными новообразованиями. Равноправие и толерантность превращаются в позитивную дискриминацию и игнорирование интересов большинства, свобода совести приводит к рукотворным церковным расколам, демократический мир устанавливается посредством бомбардировок Югославии и Ирака, свобода слова ведёт к латентной цензуре в отношении неугодных СМИ и несистемных журналистов.
Сама Россия – страна, в которой народ традиционно безмолвствует, но за этим безмолвием скрывается величайшая из человеческих свобод – свобода мыслить, что, как известно, значит существовать. Свободно мыслящих людей хватает, само собой, по всему миру, но свободно говорящих оказывается ещё больше, и их противостояние всё сложнее скрывать: мыслящим нужно время для осмысления, говорящие более быстры, и каждый раз опережают мыслящих.
Но именно в России, где накопились специфические традиции слова, которое не воробей, свободно мыслящие пришли к особой самодостаточности в стиле замкнутости, к привычке сторониться публичных трибун, впитывая со школьной скамьи, сколь беспощадным и одновременно бессмысленным может оказываться желанный переход от «твари дрожащей» к «право имеющему».
Люди здравого смысла – те, кто сохраняет способность и желание мыслить наперекор среде, различать двойные стандарты, видеть в проблеме весь комплекс предшествующих факторов, но главное – как следует думать, прежде чем говорить. «Мысль изречённая есть ложь» – очередной завет русской классики.
Именно они, мыслящие люди вне говорящего мейнстрима, и есть сегодня истинные друзья России – «лишнего» государства в мире дремучего постмодерна, который продолжает вымарывать любые неудобства несовершенной реальности в пользу иллюзорной картинки кажущегося благополучия а-ля инстаграм. Много ли таковых в мире? Никто не знает. Как никто не знал, сколько людей проголосует за Трампа, который не должен был выиграть никогда, или за «Брекзит», который не должен был ни в коем случае случиться, – всё это «лишние» люди для тех, кто уже давно всё подсчитал и подвёл к концу историю.
В мире победившего пиара, где слово опережает мысль, а форма – содержание, где в условиях всеобщего потребительства и информационной какофонии регулярность повседневного выбора соуса к фастфудной сосиске способна предвосхищать рефлекторность выбора в пользу позиции в бюллетене, людям здравого смысла всё менее уютно. Уставая от глобального спама всех свободно говорящих и перекрикивающих друг друга, они неминуемо склоняются хотя бы иногда оглядываться на народ, который безмолвствует. Безмолвствует, но не бездумствует. Медленно запрягает, но быстро едет.
Легион ли имя людям здравого смысла нынешнего мира – лишним, но не лишённым ценности, покажет лишь время. Но, кажется, оно уже близится.
