За последнее время Франция пережила два острых социальных кризиса: бунт мусульманской молодежи осенью 2005 года и массовые студенческие демонстрации весной 2006-го. В основе этих событий лежали проблемы занятости, особенно остро стоящие перед молодым поколением.
Высшие институты государственной власти (правительство, парламент, президент) не сумели своевременно найти компромиссное решение этих проблем путем диалога со структурами гражданского общества – молодежными организациями и профсоюзами. В итоге вспыхнуло силовое противоборство, в ходе которого экстремистские элементы, главным образом люмпенизированные маргиналы из пригородных этнических «гетто», нередко прибегали к актам умышленного вандализма – поджогам автомашин, нападениям на здания школ, магазинов, почтовых отделений. События не раз грозили выйти из-под контроля властей.
Аналогичные, причем зачастую еще более серьезные, потрясения случались в современной Франции и раньше. Достаточно вспомнить всеобщую забастовку 1995 года (массовые выступления транспортников в ответ на попытку правительства Алена Жюппе увеличить минимальный для получения пенсии рабочий стаж. – Ред.), социально-политический кризис мая – июня 1968-го (студенческие волнения в Париже и других городах, приведшие в конечном итоге к кризису власти и отставке президента Шарля де Голля. – Ред.), забастовки и массовые манифестации трудящихся после формирования левыми силами правительства Народного фронта в 1936 году. Каждый раз ситуация развивалась по одному и тому же сценарию: вопросы создания, а затем сохранения тех или иных компонентов французской системы социальной защиты, являющейся одной из самых развитых (и дорогостоящих) в мире, становились предметом публичной дискуссии и переговоров не до, а после широкомасштабной пробы сил между социальными партнерами (работодателями и работниками. – Ред.). Бескомпромиссная схватка между государством и гражданским обществом оказывала дестабилизирующее воздействие на экономическую, а нередко и политическую обстановку в стране.
Большинство французских и иностранных аналитиков сходятся во мнении, что события последних месяцев нельзя объяснить только тактическими ошибками властей в процессе болезненной, но необходимой модернизации социально-экономической системы, не отвечающей больше реалиям постиндустриального общества в глобализированном мире начала XXI века. Не убеждают и ссылки самих властей на консервативный эгоизм тех или иных социальных категорий, цепляющихся за свои отжившие привилегии, которые-де тормозят решение назревших проблем путем радикальных реформ. Судя по всему, корни событий 2005–2006 годов уходят в прочно сложившуюся традицию противостояния между государством и гражданским обществом, которая давно стала неотъемлемой составной частью политической культуры Франции.
СПОР О ЛЕГИТИМНОСТИ
Французское государство при всех режимах – от абсолютной монархии до парламентской и президентской республик – опиралось на централизованную административно-бюрократическую структуру, построенную по строго вертикальному принципу. В эту вертикаль с трудом вписывались горизонтальные неполитические организации частных лиц, претендовавшие на роль посредников между обществом и властью. Государство видело в них лишь защитников своекорыстных групповых интересов, способных лишить его статуса единственного легитимного представителя интересов нации в целом и подорвать его монополию на принятие ответственных решений.
Противопоставление государства гражданскому обществу было свойственно, разумеется, прежде всего деспотическим авторитарным режимам: обеим наполеоновским империям или марионеточному «Французскому государству» («Виши») во время Второй мировой войны. Последнее просто запретило по примеру гитлеровской Германии и фашистской Италии все независимые общественные структуры, включив профсоюзы и ассоциации предпринимателей в единые отраслевые корпорации под прямой опекой властей и создав собственные молодежные и женские организации.
Париж, 1848
Однако и демократические режимы относились к структурам гражданского общества с явным недоверием, рассматривая их как орудия борьбы за привилегии меньшинств, что нарушало фундаментальный принцип равенства перед законом. Объединениям частных лиц по интересам противопоставлялся «республиканский пакт» – закрепленный Конституцией общественный договор, на основе которого спорные проблемы должны были решаться либо большинством голосов на выборах, либо независимой судебной властью.
Против этой концепции уже в середине XIX столетия решительно выступил крупнейший представитель французской либеральной политической мысли Алексис де Токвиль. Основываясь на провозглашенном Декларацией прав человека и гражданина (1789) тезисе о том, что свобода каждого человека ограничена лишь пределами свободы других, он считал осуществляемую в рамках закона индивидуальную и коллективную защиту гражданами своих интересов их неотъемлемым правом. «В наше время свобода ассоциации стала необходимой гарантией от тирании большинства. Когда в Соединенных Штатах [политическая] партия становится господствующей, вся государственная власть переходит в ее руки; ее близкие друзья занимают все должности и располагают всеми организованными силами. Поскольку самые выдающиеся представители враждебной партии не могут перешагнуть через барьер, отделяющий их от власти, необходимо, чтобы они имели возможность сорганизоваться вне ее. Нужно, чтобы меньшинство противопоставило всю свою моральную силу подавляющему ее материальному могуществу большинства», – утверждал де Токвиль в известном труде «О демократии в Америке».
Париж, 2006
По его мнению, именно свобода ассоциаций, наряду с широкими правами местного самоуправления или федерализацией, представляет собой надежную гарантию как от произвола носителя верховной власти при авторитарных режимах, так и от «деспотизма партий» при демократических. Без объединений граждан по интересам (не только политическим, но и материальным или духовным, утверждал де Токвиль) исчезает даже та хрупкая преграда для тирании, которую в аристократических обществах образуют привилегированные сословия, ограничивающие всесилие государственной власти.
Убеждение де Токвиля в необходимости «промежуточных корпусов» – независимых структур гражданского общества, облегчающих диалог между властью и народом, – приобретает в свете последних событий новую актуальность. «Промежуточные эшелоны не существуют: Французская революция [1789] разрушила их, чтобы установить прямые отношения между государством и гражданами, – писал профессор Университета Париж-1 Жак Марсель в связи с кризисом 2006 года. – Вполне логично поэтому, что во Франции улица заняла место парламента. Тем более что половина французов не участвуют в политической жизни: 20–30 % не ходят на выборы, 15 % голосуют за крайне правых, 10 % – за крайне левых. Это те, кого я называю “бесполезными” французами, участвующими в политической жизни лишь в форме оспаривания ее основ».
Крайней формой отторжения культа государства стали утопические идеи анархизма, точнее, анархо-синдикализма, глашатаем которых в середине того же XIX века выступил Пьер Жозеф Прудон, мечтавший о замене государства, как и общества частных собственников вообще, непосредственным взаимодействием свободных ассоциаций производителей материальных и духовных благ.
Новый всплеск антиэтатистских настроений во Франции произошел столетие спустя – в последнюю треть XX столетия на фоне глубокого кризиса как административно-командной системы «реального социализма» в СССР и странах Восточной Европы, так и неокейнсианской модели форсирования экономического роста и перераспределения его плодов «государством всеобщего благосостояния», сложившейся на Западе накануне и особенно после Второй мировой войны. Причем именно во Франции этот кризис проявился наиболее зримо в силу значительной роли государства в рыночной экономике и огромного влияния компартии, сохранявшегося в рамках плюралистической демократии вплоть до начала 1980-х.
НЕУДАЧНЫЕ КРАЙНИЕ РЕШЕНИЯ
Сторонники резкого сокращения объема и функций непомерно разбухшей бюрократической машины государства в пользу структур гражданского общества по-разному видели практическое решение этой проблемы.
Правые либералы настаивали на освобождении экономики от чрезмерного государственного регулирования, связанного с высокими налогами, путем приватизации госсобственности, либерализации рынка труда, свертывания перераспределительной системы социальной защиты. Государству отводилась скромная роль гаранта законности, порядка и внешней безопасности.
Левые антиэтатисты стремились вслед за Прудоном заменить бюрократическую государственную «техноструктуру» самоуправлением трудовых коллективов. Один из видных теоретиков этого течения социолог Пьер Розанваллон утверждал, что только самоуправление, которое способно предотвратить и поглощение гражданского общества государством, и растворение государства в гражданском обществе, может открыть некий «третий путь», пролегающий между либеральным капитализмом и тоталитарным социализмом. Эти идеи подхватили лидер небольшой Объединенной социалистической партии Мишель Рокар (в 1988–1991 годах он займет пост премьер-министра), руководитель профсоюзного центра Французская демократическая конфедерация труда (ФДКТ) Эдмон Мэр, наконец, представители студенческих организаций левацкого толка, ставшие авангардом движения учащейся молодежи в мае 1968-го.
Утопический характер этих умозрительных конструкций не замедлил проявиться. «Май-68», который бесспорно способствовал модернизации системы моральных ценностей, быта и нравов французского общества, не смог изменить ни его социально-экономическую основу, ни правила политической игры Пятой республики. Единственная попытка претворить идеи самоуправления в жизнь, предпринятая персоналом часового завода LIP, чтобы предотвратить его закрытие и спасти рабочие места, бесславно провалилась: предприятие обанкротилось и пошло с молотка.
Характерно, что самый активный проповедник идей самоуправления – Рокар, чья Объединенная соцпартия влилась в 1974 году в основную Французскую социалистическую партию во главе с Франсуа Миттераном, перешел там с левого фланга на правый, став идеологом умеренного социал-реформизма на основе учета объективных закономерностей рыночной экономики. Такую же эволюцию претерпел и профцентр ФДКТ при Николь Нота – преемнице Мэра. Многие из бывших студенческих лидеров «красного мая», исповедовавшие маоистские, троцкистские либо анархические взгляды, в частности группа т. н. «новых философов» (Андре Глюксман, Бернар-Анри Леви и др.), совершили еще более крутой поворот, став, подобно своим единомышленникам в США, знаменосцами ультралиберальных и неоконсервативных идей как единственной альтернативы тоталитаризму.
Не более успешным оказался и другой проект перестройки отношений между государством и гражданским обществом – так называемое «участие». Его немногочисленные сторонники, принадлежавшие в основном к социал-реформистскому крылу голлистского движения (Рене Капитан, Эдмон Мишле, Филипп Дешартр, Лео Амон и др.), стремились за счет допуска социальных партнеров к процессу выработки касающихся их решений компенсировать резкое расширение (в ущерб законодательной власти) политических полномочий исполнительной власти во главе с президентом, заложенное в Конституцию Пятой республики ее основателем – генералом де Голлем.
Истоки идеи «участия» восходят еще к межвоенному периоду. В 1925 году был создан консультативный Национальный экономический совет из представителей деловых кругов, профсоюзов, фермерских и прочих общественных организаций. В период Народного фронта (1936–1938) состав и функции совета были расширены, а еще десятилетие спустя, в 1946-м, он уже фигурировал в тексте Конституции Четвертой республики как Экономический совет (статьи 69–71). В 1958 году он трансформировался в Конституции Пятой республики (раздел X, статьи 69–71) в Экономический и социальный совет, в который вошли представители основных профцентров, организации крупного и мелкого бизнеса, фермерские, семейные ассоциации, видные деятели экономики, науки, культуры и пр.
Однако, поскольку сугубо консультативный характер данной организации существенно ограничивал ее реальную роль, Шарль де Голль, учитывая уроки мая 1968-го, заговорил об «участии» представителей гражданского общества в процессе принятия решений на уровне предприятий, регионов и парламента. Применительно к низшему из них речь шла, по существу, о перенесении во Францию германского опыта «соучастия» профсоюзов и менеджмента в управлении предприятиями на основе солидарной ответственности за результаты деятельности этих предприятий. На уровне регионов имелось в виду отойти от присущей французскому государству крайней административной централизации, передав часть полномочий от назначенных правительством префектов выборным органам местного самоуправления. Наконец, на высшем уровне предлагалось объединить верхнюю палату парламента – Сенат, представляющий в основном именно органы местного самоуправления (и выбираемый ими), – с Экономическим и социальным советом, превратив этот новый институт в постоянную площадку для диалога между социальными партнерами, с одной стороны, гражданским обществом и государством – с другой.
Однако реакция на этот широкомасштабный проект со стороны социальных партнеров и политического класса оказалась весьма сдержанной. Французские предприниматели всегда твердо придерживались принципа единоначалия руководителя предприятия, не принимая германской практики «соучастия». Впрочем, и французские профсоюзы, расколотые на соперничавшие политизированные центры, не менее твердо отвергали ее, как попытку ограничения их свободы действий в конфликтных ситуациях.
Что же касается слияния Сената с Экономическим и социальным советом, то, будучи, по сути, искусственным объединением выборных представителей и «назначенных» делегатов, оно рассматривалось как нарушающее сразу два основополагающих принципа французской государственности – приоритет легитимности выборных органов и разделение властей.
В результате законопроект о регионализации и реформе Сената, представленный на референдум 27 апреля 1969 года, собрал меньшинство голосов: 10,5 млн (46,8 %) против 11,9 млн (53,1 %). На следующий день президент де Голль подал в отставку.
В ПОИСКАХ КОМПРОМИССА
Провал обоих проектов радикальной перестройки отношений между французским государством и гражданским обществом – «самоуправления» и «участия» – отнюдь не снял проблему с повестки дня. Он лишь переместил ее из институциональной сферы в плоскость прагматических решений. Для этого необходимо было раскрыть понятие «гражданское общество», определить его юридический статус, материальную базу, способы его влияния на решение спорных социально-экономических и политических проблем, четко разграничив функции его структур и компетенцию органов власти в центре и на местах.
В предисловии к сборнику «Гражданское общество под вопросом», опубликованному в 2003-м в Париже, его составитель Мишель Офферле, профессор политологии Университета Париж-1, исключает из гражданского общества все то, что имеет отношение к государству, – как административные структуры, осуществляющие властные функции, так и партии, борющиеся за власть или против нее.
Также вне гражданского общества остаются, по мнению Офферле, религиозно-фундаменталистские секты, не признающие систему ценностей подавляющего большинства граждан, этнические кланы, криминальные структуры мафиозного типа и, наконец, «фальшивые» общественные организации, прямо либо косвенно создаваемые и финансируемые государством.
Вместе с тем бОльшая часть французских политологов разделяют точку зрения немецкого философа Юргена Хабермаса, согласно которой производственные, коммерческие и финансовые структуры, созданные для получения прибыли, не входят в гражданское общество в отличие от некоммерческих организаций (НКО), призванных защищать социальные или духовные интересы определенных групп граждан либо общества в целом.
Деятельность неполитических и некоммерческих организаций гражданского общества во Франции осуществляется по трем направлениям: удовлетворение материальных или духовных запросов их членов, сотрудничество либо соперничество с другими аналогичными структурами, наконец, лоббирование своих требований в институтах государственной власти. Последнее имеет во Франции особое значение ввиду значительной роли государства во всех сферах общественной жизни.
Юридической основой любых общественных организаций во Франции уже более столетия служит закон 1901 года (распространяющийся и на политические партии). Он устанавливает заявительный, а не разрешительный порядок их создания: для регистрации общественной организации в качестве юридического лица требуется лишь подать заявление в местную префектуру, приложив минимум документов (цели, устав, состав руководящих органов, источники финансирования). Спустя недолгое время объявление о регистрации публикуется в официальном вестнике. Отказ в регистрации, контроль над деятельностью общественных организаций и тем более их запрет возможны только через суд в связи с противоречием положениям действующей Конституции, нарушением финансовой дисциплины или несоблюдением заявленного устава.
Гораздо более сложным является вопрос о финансовых средствах. Существуя за счет членских взносов и добровольных индивидуальных пожертвований, французские, как и любые другие, НКО сталкиваются с необходимостью искать иные источники поступления средств, в числе которых подсобные коммерческие фирмы, издательская деятельность, проведение платных массовых мероприятий и пр. Однако такая практика не только не решает проблему, но и чревата нарушением закона 1901-го. С еще более серьезным риском связано принятие прямых либо косвенных субсидий от предприятий, компаний, банков, государственных ведомств, международных организаций. Такие спонсоры, если их деятельность не связана с благотворительностью, просветительством или культурным меценатством, рассчитывают, как правило, на определенные встречные услуги. Наконец, наиболее деликатный вопрос – публичное либо скрытое государственное финансирование НКО: пользующиеся такой поддержкой организации рискуют попасть в зависимость от властей и превратиться в политический инструмент правительства или правящей партии – в то, что Офферле называет «фальшивыми» НКО.
Поэтому французские некоммерческие организации ведут упорную борьбу за дальнейшее совершенствование своей правовой базы, с тем чтобы сделать прозрачным и привлекательным государственное, равно как и частное, финансирование НКО. Достижению этой цели служит, к примеру, система частных фондов (широко развитая в США, но гораздо более слабая во Франции), целевые гранты которых пользуются налоговыми льготами.
Пионером в изучении проблем гражданского общества во Франции был социолог Жан Мейно, опубликовавший еще в 1958 году, накануне крушения Четвертой республики, фундаментальное исследование «Группы давления во Франции». Перечисленные им 306 категорий – это организации, имеющие общие социально-экономические цели (ассоциации предпринимателей, в том числе отдельно мелких и средних, профсоюзы рабочих и служащих, синдикаты фермеров, объединения лиц свободных профессий); группы, сформированные по половым, возрастным и профессиональным признакам (семейные, женские, молодежные, студенческие); группы, созданные в целях защиты статусных интересов определенных граждан (например, ветеранов войны); идеологические или религиозные ассоциации (католические, протестантские, иудейские, мусульманские, франкмасонские и др.); наконец, правозащитные, культурные, просветительские, спортивные и т. д.
Цели НКО во многом определяют и методы их достижения в зависимости от преимуществ, которыми располагает каждая группа интересов. У предпринимателей это деньги, связи, контроль над значительной частью СМИ, у профсоюзов – массовость, у интеллигенции или религиозных сообществ – моральный авторитет и т. п.
В условиях парламентской Четвертой республики преимущество во влиянии на законодательный процесс имели массовые НКО, контролировавшие значительный «пакет» голосов на выборах или способные выступить в роли арбитров между партиями, склонив чашу весов влево или вправо.
С созданием в 1958-м Пятой республики, Конституция которой расширила полномочия исполнительной власти в ущерб законодательной, баланс сил между различными НКО существенно изменился. Более благоприятные возможности для успешного лоббирования своих интересов получили предпринимательские объединения, имеювшие доступ в государственные административные структуры и располагавшие квалифицированными кадрами для убедительного обоснования своих требований.
Развертывание структурной перестройки французской экономики и резкое обострение проблемы занятости с начала 1970-х годов усилили позиции работодателей в отношениях не только с государством, но и с профсоюзами, численность которых упала до минимума (9 % лиц наемного труда). Отсюда и несомненные успехи работодателей в деле корректировки социально-экономической стратегии государства с учетом интересов бизнес-сообщества. Инициативы, противоречившие интересам деловых кругов, встречали с его стороны жесткое и в конечном счете успешное сопротивление.
Результатом оказалась прогрессирующая дестабилизация французского гражданского общества. Организованные социальные категории, считавшие себя ущемленными, не видели иных способов защиты своих интересов, кроме как выхода за рамки правового поля и прямой конфронтации с государством, в том числе в форме открытого нарушения общественного порядка (перекрытие автодорог, уничтожение фермерами импортных сельхозтоваров и т. д.). Если продолжительность забастовок и количество потерянных из-за них рабочих дней резко сократились по сравнению с послевоенным периодом, то сами стачки приобретают все более жесткие формы (занятие предприятий, взятие в заложники членов дирекции и пр.). Если раньше даже в условиях раскола профсоюзов на несколько политизированных соперничающих центров диалог и компромиссы с ними все же были в порядке вещей, то нынешние стихийно возникшие «коллективы» представителей тех или иных узких специальностей (авиадиспетчеры, водители грузовиков, уборщики улиц, медсестры и др.) оказываются неспособными к конструктивному диалогу.
Особенно чувствительный удар по экономике и населению наносят забастовки в госсекторе, который охватывает энергетику, транспорт, связь. Поскольку остановка работы в этих сферах парализует всю экономическую жизнь страны (как это случилось в декабре 1995 года в связи с попыткой кабинета Алена Жюппе реформировать пенсионную систему госслужащих), государство вынуждено идти на уступки.
В итоге во французской системе социальной защиты и регулирования трудовых отношений, и прежде страдавшей от чрезмерно жесткой, бюрократизированной и уравнительной регламентации государства, появилась масса льгот, привилегий, особых налоговых режимов, прямых или косвенных субсидий для отдельных социальных категорий, бросающих вызов принципу равенства перед законом. Защита и расширение этих привилегий («завоеванных прав») оказались, по существу, смыслом существования большинства НКО, причем не только в социально-экономической, но порой и в гуманитарной, правозащитной, даже культурной сфере.
В итоге многие аналитики заговорили о кризисе гражданского общества во Франции. Недостаточность юридической регламентации лоббистской деятельности, подобной той, что существует в США, поощряет скрытое, вплоть до коррупции, воздействие на государственные институты власти изнутри (со стороны НКО, обладающих необходимыми для этого средствами и связями) и силовое давление на них извне (со стороны организаций, не располагающих соответствующими возможностями).
Попытки если не установить общенациональный консенсус, то хотя бы найти наименьший общий знаменатель между интересами и позициями различных структур гражданского общества предпринимались на протяжении последней четверти XX и начала XXI века неоднократно, причем порой не без успеха. Наученные горьким опытом острых социально-политических кризисов, правительства старались не навязывать назревшие реформы сверху, а тщательно готовить к ним общественное мнение. Для этого использовались, в частности, такие методы, как создание комиссий из авторитетных независимых экспертов, призванных готовить по поручению правительства аналитические доклады с рекомендациями. Эти материалы публикуются в СМИ, широко обсуждаются, а затем становятся основой для переговоров в формате «круглого стола» между представителями заинтересованных НКО под председательством чиновников вплоть до министров и премьеров. Подготовке таких докладов предшествует работа в секциях Экономического и социального совета, которая позволяет сблизить точки зрения сторон, минимизировать накал межпартийной борьбы вокруг окончательных текстов законопроектов, представляемых правительством на рассмотрение парламента. Именно таким образом принимались, в частности, реформы системы пенсионного обеспечения и медицинского обслуживания в 2003–2004 годах.
К сожалению, весной 2006-го эти методы не были применены. Стремясь добиться в кратчайший срок ощутимых успехов в решении болезненной проблемы занятости молодежи, правительство Доминика де Вильпена решило обойтись без предварительных консультаций с социальными партнерами, поставив гражданское общество перед свершившимся фактом – проведением через парламент законопроекта о «равенстве возможностей», статья 8 которого предусматривала учреждение так называемого «контракта первого найма». На его основе работодатель, нанимавший не работавших ранее молодых людей в возрасте до 26 лет, получал право в течение двух лет увольнять их без объяснения причин.
Разработчики этого законопроекта исходили из того, что у предпринимателей, не обязанных проходить через сложную систему контроля в случае сокращения штата персонала из-за спада конъюнктуры либо финансовых трудностей, появится стимул расширить наем молодежи. Со своей стороны молодые люди, подписавшие контракт, могли надеяться превратить его в постоянный, а в случае увольнения приобретали стаж и квалификацию, необходимые при трудоустройстве в будущем или хотя бы для получения пособий по безработице.
Однако молодежь восприняла «контракт первого найма» совершенно по-иному. В ее глазах закон явно ограничивает право молодого поколения на получение постоянной работы, что противоречит принципу равенства. Более того, есть подозрения, что, давая работодателям возможность в обозримом будущем перевести всех нанимаемых сотрудников на шаткое положение временных работников, подобная система открывает путь для диктата работодателей в отношении уровня зарплаты и условий труда. Между тем в 2006 году начинается массовый уход на пенсию многочисленных представителей послевоенного поколения «бэби-бума». Поэтому даже основная масса рабочих и служащих среднего возраста, уже имеющих постоянный трудовой контракт, начала опасаться постепенного пересмотра всего трудового законодательства.
Не исключено, что те самые гибкие методы, которые позволили реформировать убыточные системы пенсионного обеспечения и здравоохранения, могли сослужить службу и в данном случае. Но нынешний премьер-министр пошел другим путем, принимая во внимание перспективу предстоящих через год президентских выборов, где его главным соперником в правом лагере обещает стать Николя Саркози – амбициозный министр внутренних дел и председатель правящей партии «Союз за народное движение».
Столкнувшись с мощной волной демонстраций студентов, которых поддержали забастовками основные профсоюзы, правительству все же пришлось пойти на переговоры. Но отменить уже принятый парламентом закон, как того требовали социальные партнеры, либо даже заморозить его означало бы для премьера поставить себя в унизительное положение, ввиду чего он упорно отказывался пойти на уступки (тем более что Конституционный совет счел спорный закон соответствующим Конституции страны). Между парламентским большинством и правительством произошел раскол: Саркози и его сторонники публично выступили за пересмотр закона.
Президент Жак Ширак оказался в крайне сложной ситуации. С одной стороны, выражение несогласия с премьером угрожало главе государства катастрофической потерей лица, поскольку он предпочитал видеть своим преемником именно де Вильпена, а не Саркози. С другой – затягивать кризис было слишком рискованно. Поэтому президент принял половинчатое, противоречивое решение: он подписал закон о первом трудовом найме, но одновременно рекомендовал не применять его до внесения поправок (сокращение срока первого найма с двух до одного года и объяснение причин увольнения в течение этого периода). Нелегкая задача переговоров с профсоюзами и студентами была поручена уже не автору закона – премьеру, а его сопернику Саркози.
В конечном счете Жак Ширак был вынужден, по существу, капитулировать, полностью отменив спорный закон, который будет теперь дорабатываться, чего и добивались студенты и профсоюзы. Это – очевидное поражение как премьер-министра, так и самого главы государства.
Основной урок кризиса заключается в том, что впредь будет невозможно строить отношения между властью и народом в обход структур гражданского общества. Чтобы наладить такой диалог, необходимо разграничение компетенций выборных органов власти, где представлены все граждане, и неправительственных организаций гражданского общества, выражающих интересы отдельных социальных групп. С учетом различия степени легитимности обеих такое разграничение окажется нелегким делом. Но иной альтернативы для страны, видимо, просто не дано.
