Распад Советского Союза не решил для русских «национальный вопрос» – напротив, он его создал. Впервые на протяжении многовековой истории миллионы людей, считающих себя русскими, оказались разделены политическими границами и живут на территориях нескольких соседних государств. Начиная с 1992 года российская политика в отношении соотечественников за рубежом формировалась в значительной степени как осторожный, умеренный ответ на этот вызов. Россия не поддержала ирредентистские настроения в Крыму, Северном Казахстане и других местах компактного проживания русских. Первая попытка защиты своих граждан и соотечественников за рубежом с помощью военной силы была предпринята в августе 2008-го в Южной Осетии и Абхазии, где только около двух процентов населения – этнические русские. Означает ли это, что этнический фактор никак не сказывается на представлениях и политике России в отношении постсоветского пространства? Может ли ситуация измениться в будущем?
Факт проживания около четверти русских за пределами Российской Федерации (а из них более половины – в сопредельных государствах) способен оказать сильнейшее воздействие на развитие российской государственной идентичности и системы международных отношений в Евразии в ХХI столетии. Однако до сих пор это только предположение, или, скорее всего, лишь один из возможных сценариев.
К настоящему времени в России сложилось главным образом два подхода к «русскому вопросу». Во-первых, это радикальный националистический дискурс о «разделенном народе», который пока не оказывает существенного влияния на конкретную политику. Во-вторых, умеренные концепции «диаспор» и «русского мира», а также вялая политика государства по отношению к соотечественникам. Если попытаться поставить эти подходы в широкий исторический контекст формирования российской идентичности за последние двести лет, то, несколько упростив ситуацию, можно утверждать, что они отражают традиционное для страны сосуществование двух начал – этнонационального и наднационального.
После распада Советского Союза объективные факторы, казалось, создали благоприятные условия для укрепления этнического сознания русских и их ведущей роли в формировании новой национальной идентичности России. Составляя около 80 % населения (против 43 % в Российской империи конца ХIХ века и 50 % в Советском Союзе), русские впервые за последние два столетия оказались безусловно доминирующей этнической группой в своей стране. В интеллектуальном отношении русский этнонационализм получил мощный импульс благодаря публицистике Александра Солженицына, который стал первым крупным мыслителем, бросившим вызов наднациональной традиции в ее имперской форме. Глубочайший экономический кризис 1990-х, а также трудности, с которыми столкнулись русские в соседних национализирующихся государствах, создали предпосылки для политической мобилизации вокруг этого вопроса. Последнее десятилетие, отмеченное мощным притоком мигрантов в большие российские города, изобилует фактами роста ксенофобии и активизации экстремистских группировок.
Однако русский этнонационализм пока не стал серьезной силой на внутреннем пространстве России и не оказывает сколько-нибудь значительного влияния на отношения с соседними государствами. Наднациональные аспекты российской идентичности в различных формах (имперских, советских, цивилизационных, универсалистских) продолжают играть существенную роль. Изменится ли ситуация в обозримом будущем и какими международными последствиями это чревато?
НЕОФОРМИВШЕЕСЯ НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ
По опыту других стран можно судить, что за строительство нации на обломках империи обычно берутся приверженцы этнического национализма. Кемалистская Турция начала свой эксперимент по строительству национального государства с геноцида и изгнания армянских, греческих и курдских меньшинств. Австрийцы приветствовали аншлюс после того, как прожили 20 лет в небольшом постимперском государстве. После распада Югославии Сербия и Хорватия стали проявлять агрессивный национализм и попытались перекроить постъюгославскую политическую карту. Все бывшие советские республики взлелеяли этнополитические мифы, в которых государство провозглашалось родиной «коренного» населения. Во всех этих случаях теоретической базой соответствующей политики послужила традиция исторического романтизма, в соответствии с которой человечество четко разделяется по национальной принадлежности, а культурно (или этнически) обусловленные нации обладают священными правами.
Под влиянием целого ряда исторических обстоятельств Россия, поднявшаяся из-под обломков СССР, представляла собой не вполне оформившуюся нацию с удивительно низким уровнем самосознания и без какого бы то ни было массового национального движения. В этом заключалось ее фундаментальное отличие от других бывших республик СССР, в частности государств Балтии, Армении и Грузии.
На протяжении многих веков в сознании русских так и не сложилось сколько-нибудь отчетливых и исторически обоснованных критериев, позволяющих отличить «нас» от «них». Непонятная ситуация с определением границ русского народа играла роль важнейшего фактора, который формировал историческое развитие Евразии в течение, как минимум, трех столетий и облегчал задачу строительства гигантской империи.
Российская империя и ее преемник Советский Союз были, как Габсбургская и Османская империи, территориально целостными образованиями: центр и периферию не отделяли друг от друга никакие естественные границы. В случаях России и Советского Союза функцию центра фактически выполняла столица (сначала Санкт-Петербург, а потом Москва), а не какая-то четко определенная срединная территория. В формировании российского национального самосознания важную роль играл именно географический фактор, основой для которого служила комбинация тесно переплетенных между собой этнических и имперских компонентов. При этом образование Российской империи предваряло формирование национальной идентичности русских, процесс самоутверждения которой мы наблюдаем сегодня. В течение нескольких веков российская элита была в большей степени заинтересована в расширении границ империи, нежели в укреплении национального самосознания.
Отсутствие четких границ между империей и ее русским ядром позволило некоторым аналитикам заключить, что в России не существовало доминирующей этнической группы: все группы, в том числе и русские, являлись подданными имперского центра. Этот тезис, который на первый взгляд служит для русских самооправданием, играет чрезвычайно важную роль в их постсоветском сознании.
В сегодняшней России нет ни одной политической силы, которая рассматривала бы империю в качестве инструмента продвижения интересов русских за счет других народов. Это резко контрастирует с идеологией и официальной историографией новых независимых государств. И, что еще более важно, свидетельствует об укоренившейся в постсоветском российском сознании вере в то, что империя была для русских обузой (Александр Солженицын), или служила интересам всех народов (Геннадий Зюганов), или являла собой всеобщее зло из-за своей коммунистической природы в советский период (либералы).
Еще одним обстоятельством, которое до самого последнего времени сдерживало массовый русский национализм, является общность культурных, языковых и исторических корней России, Белоруссии и Украины и, как следствие, нечеткость границ между восточными славянами. Столетиями это заставляло русскую элиту «смягчать» свой национализм подобно тому, как наличие в Соединенном Королевстве «внутренней империи», включающей в себя Северную Ирландию, Уэльс и Шотландию, подавляло английский национализм.
Важную роль в ослаблении русского национального сознания сыграли такое понятие, как «советский народ», а также стоящие за ним реалии. Дети от смешанных браков, люди, пустившие корни вдали от своих «исторических родин», русские из крупных городских центров – все они оказались наиболее восприимчивы к этой концепции. Русские принимали ее более охотно, чем другие этнические группы, потому что во всем Советском Союзе понятие «советский человек» косвенно подразумевало русскоязычность, а также признание «цивилизирующей» миссии русской культуры и ее экстратерриториального характера.
Теоретически многое объединяет концепцию «советского народа» в СССР и идею «плавильного котла» в США. (Американские понятия «многокультурности» и «многообразия» тоже имели своего советского идеологического кузена – концепцию «расцвета наций при социализме».)
Некоторые националисты сетовали на то, что имперская роль лишила русских их этнической самобытности. Писатели-славянофилы выражали беспокойство в связи с тем, что «советский патриотизм» разрушал русское национальное самосознание, а жители российских городов все чаще стали называть себя «советскими людьми». В наше время модно сбрасывать со счетов реалии, которые обусловили возникновение понятия «советский народ», а между тем эта концепция адекватно отражала некоторые тенденции (смешение наций и образование новой общности), хотя и игнорировала ряд других явлений (национальное пробуждение, прежде всего у нерусских народов).
Строительство национального государства обусловлено наличием государственных институтов. В ХХ веке нации чаще создавались государствами, а не наоборот. Для русских родным был весь Советский Союз, что составляло резкий контраст с другими этническими группами, которые предпочитали называть родиной только свою республику. В РСФСР отсутствовали многие признаки, присущие другим республикам. Имперский центр совпадал с этническим русским центром. У РСФСР не было ни своей отдельной столицы, ни Коммунистической партии (до 1990 г.), ни отдельного членства в ООН (в отличие от Белоруссии и Украины). Неразвитость русского национального самосознания и неопределенность границ русского народа в значительной мере были обусловлены институциональной слабостью РСФСР.
На протяжении всего периода советской истории – от Ленина до Горбачёва – существовал общий политический знаменатель, который серьезно ослаблял процесс формирования русского этнического самосознания, все более и более стирая его отличие от сознания наднационального. Речь идет о борьбе, пусть и не всегда последовательной, всех советских режимов против русского национализма. Систематическое ограничение русского национализма было той ценой, которую советское руководство было готово заплатить за сохранение многонационального государства.
Неоформившееся русское национальное самосознание является одним из ключевых факторов, объясняющих, почему распад Советского Союза произошел так мирно. Особенно если сравнивать его с кровопролитной дезинтеграцией другой коммунистической федерации – Югославии, в которой сербы имели более четкое представление о своей национальной идентичности. Возможно, Россия без явственно очерченных исторических и культурных границ была единственным мирным решением «русского вопроса» после краха СССР. Как это ни парадоксально, непоследовательные и запутанные отношения Москвы с республиками, входящими в состав Российской Федерации, и умеренная, а порой и абсолютно неэффективная политика в отношении русских, проживающих в ближнем зарубежье, благоприятно отразились на обеспечении безопасности в Евразии в переходный период после распада СССР. Выработка ясного подхода к строительству национального государства, которая неизбежно повлекла бы за собой пересмотр политических границ России, могла обернуться катастрофой. Остается добавить, что российская политическая элита зачастую проводила невнятную, но, как оказалось, спасительную политику в течение последних восемнадцати лет не в силу своей мудрости, а по причине крайней слабости и неспособности четко сформулировать национальные интересы.
ИДЕЯ СТРОИТЕЛЬСТВА НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА В ИСТОРИИ РУССКОЙ МЫСЛИ
Подъем национализма в широких массах обычно следует за ростом националистических настроений у представителей элиты. Полтора столетия центральное место в интеллектуальных баталиях о будущем России занимал вопрос об отношениях с Европой.
Современные дебаты на тему русской идентичности уходят корнями в споры между славянофилами и западниками XIX века. Сейчас, как и тогда, в центре внимания – соотношение российской и западной цивилизаций. В дискуссии между славянофилами и западниками не играли существенной роли такие темы, как многонациональный состав Российской империи, отношения между русским и другими народами, а также границы русского народа, ставшие впоследствии традиционными для представителей российской интеллигенции.
Характерно, что специфические проблемы национальных меньшинств в России впервые рассматривались с относительно последовательных теоретических позиций не завсегдатаями интеллектуальных салонов Санкт-Петербурга и Москвы, а членами киевского Кирилло-Мефодиевского братства. Тон в этих дискуссиях, начавшихся в 1846 году, задавали украинский поэт и общественный деятель Тарас Шевченко и русский исследователь истории Украины Николай Костомаров, которые при этом не представляли себе раздельного существования славянских народов. Более того, Шевченко и Костомаров развивали идею создания панславянской федерации либеральных государств, в состав которой должны были войти Богемия, Болгария, Польша, Россия, Сербия и Украина. В то время еще никто не выделял сегодняшнюю Белоруссию в качестве хотя бы потенциально самостоятельной страны.
В 1869-м Николай Данилевский попытался объединить славянофильство, панславизм и политику империализма в своей работе «Россия и Европа». По мнению ученого, общая славянская культура могла послужить основой для обеспечения ведущей роли русских в рамках будущей федерации славянских народов со столицей в Константинополе. В данной концепции отчетливо проявилась наднациональная, цивилизационная тенденция в развитии российской идентичности.
В XIX столетии в интеллектуальной среде произошло еще одно яркое событие, которое наложило заметный отпечаток на последующие дискуссии, – прозвучала мысль об «универсальном» характере русской идентичности. Сформулированная славянофилами, эта идея получила дальнейшее развитие в трудах Фёдора Достоевского, который в 1880 году в своем знаменитом очерке о Пушкине писал: «Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?» В своих рассуждениях Достоевский (вслед за славянофилами и западниками) ставил Россию в европейский и всемирный контекст: «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите».
Можно сказать, что писатель с удивительной страстью выразил некоторые знаменательные черты русского национального самосознания того времени: его открытость, наднациональный характер и мессианство. Фёдор Достоевский восхищался способностью Пушкина понять всю европейскую культуру и вместить ее в русскую душу. Универсализм Достоевского чем-то сродни философии «избранного народа», в той или иной форме присутствующей у евреев и американцев. Как правило, это легко сочетается с патернализмом по отношению к другим народам.
Политика России в XIX веке определялась не идеями Данилевского или Достоевского, а доктриной «официального национализма», сформулированной графом Сергеем Уваровым. Столпами империи были провозглашены «православие, самодержавие, народность». Третий принцип – народность – представлялся самым туманным. При этом главный вопрос так и оставался нерешенным: была ли Российская империя государством русских и для русских, или она являлась наднациональным образованием, требовавшим от всех лишь одинаковой верности монархии?
Славянофилов и западников, Данилевского, Достоевского, Уварова и других интересовало место России по отношению к Европе, славянскому единству и вселенной, при этом они полностью игнорировали проблемы, одолевавшие другие народы империи. Они считали, что «малороссы» (украинцы), «белороссы» (белорусы) и «великороссы» (этнические русские) образуют единый русский народ, причем все остальные (инородцы) фактически исключались из теоретических изысканий. Очевидно, что отсутствие должного внимания к событиям в западной части империи, прежде всего в Польше, где шел процесс усиления национального самосознания, было интеллектуальной ошибкой.
Когда во второй половине XIX столетия формирование наций стало набирать силу, всё более зримые очертания приобрела политика русификации, особенно активно проводившаяся при Александре III. Произошел очевидный сдвиг от лишенного этнических предпочтений менталитета дворянства, озабоченного проблемами верноподданничества, в сторону этнически более окрашенных попыток в одних случаях превратить нерусских в русских, а в других – обеспечить верховенство русских над иными «пробуждающимися» народами. Этот сдвиг создал предпосылки к тому, что русские постепенно выделились в качестве отдельного народа. Тем не менее к 1917-му, когда от преданности русских престолу уже практически ничего не оставалось, они еще не являлись сплоченной нацией в современном понимании этого слова.
Пётр Струве писал: «Крушение монархии… показало крайнюю слабость национального самосознания в самой сердцевине Российского государства – среди масс русского народа». Удивительно, но, как и славянофилы семьюдесятью годами ранее, Струве не рассматривал в качестве одной из наиважнейших проблему состава российского народа и места этнических русских в государстве. Точно так же лидер Конституционно-демократической партии России Павел Милюков писал об общей российской государственной «нации», недооценивая национальное пробуждение нерусских народов империи.
Важный вклад в дискуссию о русской идентичности внесли в 1920-х годах евразийцы – группа молодых представителей интеллигенции в эмиграции (Пётр Савицкий, Николай Трубецкой и др.). В поиске истоков российской нации они не ограничивались исследованием славянских корней. Утверждая, что существенную роль в ее формировании сыграли тюркские и угро-финские элементы, евразийцы первыми включили неславянские народы в теоретические исследования идентичности русских. Согласно их теории, Россия возникла на основе общего географического пространства и самосознания; она не являлась ни европейской, ни азиатской – она была евро-азиатской. Хотя представители евразийской школы имели серьезные разногласия с другими теоретиками, они продолжили традицию наднационального, неэтнического подхода к определению «русскости».
Большевики стали той партией, которая больше других обращала внимание на «национальный вопрос». Главными особенностями их взглядов были объявление Российской империи «тюрьмой народов», осуждение «великорусского шовинизма» и провозглашение права всех народов на самоопределение. Большевики, вопреки заявленным принципам, постепенно воссоздали централизованное государство в границах, которые практически совпали с границами Российской империи. Ценой, которую пришлось за это заплатить, стало подавление русского этнического национализма и создание для других народов бывшей империи национально-территориальных единиц, наделенных различной степенью автономии.
Большевики были готовы пойти на значительные уступки нерусским народам, выделив для них этнические территории и дав им право на самоопределение, чтобы заручиться поддержкой в борьбе с царской империей. Они были уверены, что русские, будучи более «передовой» нацией, не нуждались в подобных заигрываниях, поскольку их вполне должны были устроить социальные идеалы большевиков.
Когда задача осуществления мировой революции отложилась на неопределенное время, уступки национальностям, населявшим Советский Союз, приобрели долгосрочный, а не временный характер. Функцию главного противовеса этнонациональной федеративной системе выполняла централизующая роль партии. Когда с приходом к власти Михаила Горбачёва влияние КПСС стало ослабевать, государство начало клониться к закату.
СТРОИТЕЛЬСТВО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА КАК ПОТЕНЦИАЛЬНАЯ УГРОЗА БЕЗОПАСНОСТИ
Многие на Западе исходят из того, что Россия перестанет быть источником угрозы для всего мира и для себя самой, лишь превратившись в «нормальное» европейское национальное государство и оставив свои имперские амбиции. При этом размытые границы русского народа вызывают ощущение беспокойства и тревоги как феномен, способный привести к попыткам реставрации империи. Национальное государство, напротив, воспринимается как проверенная, знакомая и мирная альтернатива. Такой подход не учитывает множество серьезнейших угроз международной безопасности, которые могут возникнуть в результате механистической попытки поставить Россию в один ряд с ее соседями.
В процессе строительства нации возникают следующие ключевые вопросы: кто является ее членом и соответственно какими должны быть ее границы? Наиболее деструктивными чертами любого строительства национального государства были поглощение этнических и религиозных меньшинств и разрушение крупных политических субъектов (как правило, многоэтничных государств). Слишком часто чувство национальной общности и солидарности основывалось на враждебности по отношению к другим. Границы любого западноевропейского государства и соответствующих наций формировались в результате многочисленных войн, внутренних вспышек насилия либо комбинации того и другого.
Для России стремление построить национальное государство на обломках империи неизбежно означало бы вызов ее федеративной структуре, включающей ряд этнотерриториальных единиц, и поставило бы под вопрос ее внешние границы, которые основываются на искусственном административном разделении, проведенном в свое время большевиками. Не приходится сомневаться, что такая попытка могла бы легко подорвать всю систему региональной и глобальной безопасности.
Сбросив свое имперское покрывало после распада Советского Союза, этническая идентичность русских стала более заметной. Хотя этнонационализм в России не является сам по себе хорошо организованной политической силой, не следует исключать его резкое усиление, особенно если цель строительства национального государства станет частью политики. В советских и постсоветских научных и политических кругах, а также в общественном сознании термин «нация» имел и имеет не гражданскую, а ярко выраженную этническую коннотацию. Как это уже неоднократно случалось в истории Европы, рельефно обозначившаяся общая культура может начать рассматриваться в качестве повода для установления естественной политической границы, что послужит толчком к мощным призывам объединить всех русских под одной политической крышей.
Переопределение России в этнических терминах по аналогии с политикой, проводимой многими другими государствами, образовавшимися на территории бывшего СССР, грозит самыми опасными последствиями за всю ее историю – главным образом из-за пересмотра постсоветских границ. А это неизбежно при реализации подобного проекта. Сутью этнически окрашенной националистической программы может стать восстановление географического соответствия между государством и нацией и создание нового политического образования на территории проживания русского и части других восточных славянских народов. Это означает воссоединение России, Белоруссии, части Украины и Северного Казахстана. Характерно, что последний назывался Александром Солженицыным не иначе как «Южной Сибирью и Южным Уралом (или Зауральем)».
Нельзя сказать, что подобные идеи продвигались исключительно политическими маргиналами. В период между 1998 и 2001 годом предпринималось несколько попыток придать данной концепции форму законодательных инициатив. В комитетах Государственной думы обсуждались законопроекты «О национально-культурном развитии русского народа», «О праве русского народа на самоопределение, суверенитет на всей территории России и воссоединение в едином государстве», «О русском народе». Однако им так и не суждено было обрести силу закона. Реалии государственного строительства ставили перед страной совершенно иные задачи, и общий прагматизм российской элиты каждый раз одерживал верх над идеологическими установками отдельных групп политиков.
После установления весьма жесткого контроля над законодательной властью в 2003-м произошла маргинализация дискурса о русском народе и его праве на воссоединение. Тем не менее КПРФ включила тезис о разделенном русском народе в свою программу и недавно подтвердила приверженность этой идее на своем XIII съезде. Требование признания русских разделенным народом по-прежнему содержится в программе ЛДПР. Некоторые единороссы, прежде всего депутат Государственной думы Константин Затулин, постоянно говорят о том, что русский народ – «крупнейшая в мире разделенная нация». Многочисленные интернет-сайты и националистическая блогосфера активно популяризуют эти идеи.
Альтернативой этнической нации является нация гражданская. Милюков и Струве писали о формировании общероссийской нации еще до революции. Сегодня Валерий Тишков исходит из того, что современная российская гражданская нация уже состоялась. В условиях доминирования этноцентристских подходов подобный подход чрезвычайно полезен. В то же время российская гражданская нация – это скорее проект, вектор возможного развития, одна из тенденций. Внутри страны есть большие группы людей, которые называют себя россиянами, но их нация не российская, а осетинская, татарская, якутская… Конституция страны закрепляет такое положение. Кроме того, достаточно многочисленные соотечественники за рубежом считают себя частью русской нации. Развитие гражданской идентичности также делегитимирует сегодняшние границы России, поскольку ставит под сомнение необходимость разрушения Советского Союза: почему нельзя было построить демократическое государство на гражданских началах в его старых границах?
Для построения настоящей гражданской идентичности необходимо иметь легитимные и желательно исторически обоснованные границы, а также стабильные и эффективные государственные институты. В границах современной Российской Федерации общероссийская нация молода, нестабильна и слаба. Регулярные выборы, политические партии, общие социально-экономические проблемы и политика могли бы постепенно превратиться в оболочку новой политической нации. Однако практическое отсутствие демократических институтов и множество неразрешенных вопросов, возникающих между этнотерриториальными субъектами Федерации и центром, пока ставят серьезные преграды на этом пути. Северный Кавказ представляет собой крайний пример тех трудностей, с которыми может сталкиваться построение общей гражданской идентичности в России. Это очевидная угроза безопасности не только для самой России, но и для всего мира.
Национальное государство представляет собой весьма специфический феномен, который не существует и, скорее всего, никогда не будет существовать в большинстве регионов мира. Должна ли Россия (или любое другое современное государство) с двухсотлетним опозданием шаг за шагом заново пройти путь западноевропейских стран? Есть ли альтернатива строительству нации-государства в сегодняшней России?
ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
Сосуществование в российской идентичности двух начал – этнического и наднационального, скорее всего, сохранится в обозримом будущем. Вопрос лишь в том, какие формы будут принимать эти начала, в чем выразятся последствия их соотношения для международной безопасности.
Наднациональной проект в любой его форме, будь то империя, Советский Союз, славянско-православная цивилизация или «всечеловек» Достоевского, – это всегда продукт элиты. Идея нации, как этнической, так и гражданской, более демократична. Если произойдет демократизация российского общества, соотношение между двумя началами может измениться в пользу национального (национально-этнического?). Это было бы вполне в русле общемировых тенденций. Идея «разделенной нации» в данном случае может оказаться в центре внешней политики с катастрофическими последствиями для стабильности в регионе.
Интеллектуальный вызов, который Солженицын бросил наднациональной традиции в ее имперской и советской формах, до последнего времени оставался без ответа. Однако с 2008-го российская власть впервые после распада СССР заговорила в терминах большого наднационального проекта. Мировоззренческие основы внешней политики все чаще стали формулироваться в категориях цивилизационной принадлежности. Продолжая традицию ХIХ – начала ХХ века, Россия пришла к этому не через осмысление «разделенности» русских и их взаимодействия с соседними народами, а в результате обострившихся отношений с Западом. Неудача, постигшая попытки стать самостоятельной частью «Большого Запада», и осознание того обстоятельства, что за этим может стоять нечто большее, чем сиюминутный расклад на международной арене, вновь заставили Россию задуматься о своем месте в мире. Кроме того, претензии на статус великой державы вынудили наконец российское руководство попытаться сформулировать цели внешней политики в терминах, выходящих за рамки национальных интересов.
Идеологически цивилизационная концепция оказалась вполне близка российской власти. В ХIХ столетии об особой русской цивилизации обычно говорили консерваторы, прежде всего Николай Данилевский и Константин Леонтьев. В современную эпоху в этих категориях мыслил недавно ушедший из жизни американский консерватор Самьюэл Хантингтон. О том, что Россия не страна, а цивилизация, давно говорит Александр Дугин. Данная идея не очень совместима с либеральными концепциями глобализации и универсальности демократических ценностей.
К настоящему моменту российские власти сформулировали два возможных подхода к цивилизационной принадлежности России. Один был впервые озвучен президентом Дмитрием Медведевым в Берлине в июне 2008 года: «В результате окончания “холодной войны” возникли условия для налаживания подлинно равноправного сотрудничества между Россией, Евросоюзом и Северной Америкой как тремя ветвями европейской цивилизации». Министр иностранных дел Сергей Лавров, повторяя тезис о трех ветвях, одновременно говорит о том, что принятие западных ценностей – это лишь один из подходов. Россия же, по его словам, намерена продвигать другой подход, который «заключается в том, что конкуренция становится подлинно глобальной, приобретая цивилизационное измерение, то есть предметом конкуренции становятся в том числе ценностные ориентиры и модели развития». Летом 2009-го Лавров, выступая в латвийской русскоязычной газете, уже использовал понятие «большая российская цивилизация».
Создается впечатление, что в российском руководстве на самом деле не видят большого противоречия между двумя подходами. Они для него не взаимоисключающие, а взаимодополняющие. Один может быть обращен к Западу, другой – к соседним государствам и соотечественникам. Концепция России, как отдельной большой цивилизации, с одной стороны, позволяет легко парировать критику недемократичности государственного устройства современной России. С другой – дает возможность вполне современно, в духе ХХI века, интерпретировать «русский вопрос»: российская цивилизация – это наше государство вместе с Русским миром, который включает в себя всех, кто тяготеет к полю русской культуры. В данном контексте тезис о разделенном народе звучит архаично. Выбор между двумя подходами к цивилизационной принадлежности России будет в конечном итоге определяться прагматическими соображениями, в центре которых, как всегда, будут стоять взаимоотношения с Западом, а не с непосредственными соседями.
С 2009 года свой вклад в понимание России как центра особой цивилизации вносит Русская православная церковь (РПЦ). Патриарх Московский и всея Руси Кирилл начал выступать не в качестве «главы церкви Российской Федерации и русского народа», а в роли наднационального духовного лидера стран «Святой Руси», включающей в себя, помимо России, Белоруссию, Молдавию, Украину и – шире – всех православных христиан. В чем-то продолжая православно-консервативную традицию Константина Леонтьева, патриарх взял курс на сохранение восточнославянской цивилизации при уважении современных политических границ и существующих культурных различий. Последнее обстоятельство – новый акцент в политике церкви. В ходе визита на Украину в августе 2009-го патриарх Кирилл нередко обращался к пастве на украинском языке и называл Киев «южной столицей Русского Православия», а не только «матерью городов русских». Спустя 18 лет после распада Советского Союза, РПЦ оказалась едва ли не единственным институтом, все еще объединяющим Россию и значительную часть Украины.
Для патриарха Кирилла православие не сводится к «русской вере». Это – серьезное изменение по сравнению с предшествующим периодом, когда, судя по всему, церковные иерархи благосклонно относились к концепции «разделенного народа», которая, конечно, выглядит гораздо более провинциально, чем идея духовного лидерства в целой цивилизации. Символичным стало распоряжение патриарха Кирилла поставить в его тронном зале флаги всех государств, на которые распространяется юрисдикция Московского патриархата. В 2009 году Русская православная церковь заявила о себе как о важнейшем участнике обсуждения вопроса о российской идентичности и отношениях России с соседними государствами и со всем миром. Православие выступило в роли одного из наиболее активных институтов сохранения наднационального начала в российском самосознании и поддержания единства цивилизационного пространства в Евразии.
Однако закрепление положения, при котором широкая и разнообразная российская наднациональная традиция сведется к деятельности церкви, может обернуться серьезными геополитическими издержками. Значительная часть русских и других восточных славян (неверующие или лишь формально православные) не готовы определять свою идентичность исключительно религиозными факторами. Встает вопрос о соседних странах с преимущественно, хотя часто и условно, мусульманским населением и в то же время явно принадлежащих к российскому цивилизационному ареалу (прежде всего Казахстан и Киргизия).
Для того чтобы Россия была способна «воздействовать на окружающий мир с помощью своей цивилизационной, гуманитарно-культурной, внешнеполитической и иной привлекательности», к чему призывает Сергей Лавров, необходимо было бы задействовать универсалистскую гуманитарную традицию российского интеллектуального наследия. Не предлагая миру общечеловеческие ценностей, нельзя надеяться на то, что Россия может научиться использовать «мягкую силу» в международных отношениях.
Однако исторический опыт свидетельствует о том, что и в случае проецирования своего образа, обогащенного универсалистским началом, на международную арену Россия рискует столкнуться с нежелательной реакцией. Действительно, на протяжении трех последних столетий русская «высокая» культура формировалась в рамках империи и ее ключевой характеристикой была «вселенскость».
С одной стороны, это помогло ей получить всемирное признание. Далекая от «провинциальности» или «узости», она легко впитывала в себя достижения других, в первую очередь европейских, культур и подарила человечеству множество шедевров. С другой стороны, попытки культурного и прочего включения всех и вся в безграничную, «вселенскую» Россию постоянно вступали в противоречие с устремлениями соседних народов, которые в большинстве своем не желали становиться материалом «вселенского» проекта, потому что видели в этом фактическую русификацию и угрозу своему существованию. Исторически и культурно обусловленные мессианские традиции явно не соответствуют той новой геополитической, экономической и демографической ситуации, в какой находится сегодня Россия.
В любом случае поиски новой российской идентичности должны вестись, с одной стороны, с учетом исторических и культурных традиций, а с другой стороны, с ясным пониманием особенностей новой эпохи и международного контекста.
