28.04.2018
Будущее Объединенной Кореи
Мнения
Хотите знать больше о глобальной политике?
Подписывайтесь на нашу рассылку
Константин Асмолов

Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Китая и современной Азии РАН.

AUTHOR IDs

SPIN РИНЦ: 9256-6834
Researcher ID: G-5161-2019
ORCID: 0000-0003-1584-2748
IstinaResearcherID (IRID): 5857994

Контакты

Россия, 117997, Москва, Нахимовский пр-т, 32.
E-mail: [email protected]; [email protected]

Корейский саммит, завершившийся в благостной и миролюбивой обстановке, внушил надежды не только на снижение напряженности на полуострове и регионе в целом, но и на объединение двух Корей. Однако перспективы практической реализации «неизменных чаяний наших соотечественников на мир, процветание и объединение» (заявленных в первом же предложении подготовленной по итогам саммита декларации) после завершения межкорейской встречи в верхах так же туманны, как и до нее.

«Мэг безмозгла, но красива,
Я урод, но башковит,
Свойства лучшие обоих
Наш союз соединит…

…Дети родились, однако,
Ожиданьям вопреки,
Страхолюдные – в папашу
И в мамашу – дураки!

(Р. Бернс)

Вступление

Эти замечательные стихи Роберта Бернса (как и текст ниже) автор посвящает корейским и российским ура-патриотам, активизировавшимся после межкорейского саммита в совершеннейшей уверенности, что народ разделенной страны так жаждет быть единым, что это осуществиться при первой же возможности. А поскольку сейчас в РК у власти сторонники сближения, то после «исторического» и «прорывного» межкорейского саммита и соединение двух режимов не за горами.

В представлении и тех, и других объединенная Корея

  • унаследует ядерный статус, что мгновенно позволяет ей в регионе если не обогнать по влиятельности Японию, то сделать очень серьезный шаг в этом направлении;
  • будет сочетать южнокорейский уровень личной свободы, безопасности и экономического процветания с северокорейской военной мощью и политической независимостью;
  • окажется ведущим региональным союзником России против Китая и Японии;

Анализируя эти тезисы, автор постарается объяснить, как на самом деле выглядит ситуация с «вековечной тоской по единой стране», разобрать наиболее частые «сценарии объединения» и выделить минимум четыре группы рисков, понимание которых заставляет с осторожностью относиться к идее «Большой Южной Кореи», особенно – в ближайшем будущем.

 

История и теория вопроса

И Пхеньян, и Сеул продолжают заявлять, что объединение — «извечная мечта наших соотечественников», однако людей, которые помнят единую Корею, все меньше и меньше: образованию КНДР и РК исполнится в этом году 70 лет. За этот долгий период культурное и экономическое различие между Севером и Югом выросло настолько, что издержки объединения становились видны всем, причем решающую роль сыграли события конца 1980-х – середины 90-х. гг., когда на Юге случилась демократизация.

Но отказаться от идеи объединения невозможно. Поэтому уже в 1980 г. Ким Ир Сен выдвинул концепцию Демократической Конфедеративной Республики Корё. Формально – одна страна из двух совершенно разных половинок – проект, который был попыткой впрячь в одну телегу коня и трепетную лань. Северная Корея говорит об объединении в подобной парадигме, прекрасно понимая, что поглощение Юга Севером невероятно, а поглощение Севера Югом нежелательно. И это довольно важно, так как «вьетнамский вариант», при котором Север захватывает Юг, всерьез не рассматривается и в Пхеньяне.

В Южной Корее под объединением понимают именно воссоединение корейских земель и «еще бóльшую Республику Корея», которая объединит весь Корейский полуостров. Как именно случится это объединение и когда – об этом уже можно вести дискуссию. Правые, которые были у власти в 2007-2017 гг., в течение более двадцати лет пели одну и ту же песню: северокорейский режим находится на грани коллапса и не пройдет и трех лет, как там случится тотальная разруха, голод, майдан и цветная революция, за которой последуют демократия и благорастворение. И хотя ни попытки раскачивать лодку, ни беспредельное санкционное давление видимых эффектов пока не дают, это не мешает представителям данного лагеря строить планы, посвященные объединению Кореи в ближайшей или среднесрочной перспективе «по немецкому варианту». Под таковым они понимают ситуацию, когда «неким чудесным образом» в Северной Корее осуществляется смена режима, после чего происходит его бескровное поглощение с минимумом последствий.

Прагматики, которые у нас считаются левыми на основании того, что они левее консерваторов, но не меньшие националисты и популисты, заявляют, что объединение будет не прямо сейчас, ибо требует длительной подготовки. Их стратегия «политики солнечного тепла», предполагала «утопить Север в меду», а вопрос о сроках сводился к максиме «мир (причем под словом «мир» понимался скорее статус-кво) важнее объединения», — таковое непременно наступит, но не сейчас. Даже «немецкий вариант» вспоминают в другом контексте, вспоминая существование рядом двух таких государств с общим языком и очень близкой культурой, как Германия и Австрия.

Но даже нынешними левыми объединение все равно воспринимается как поглощение и от правых они отличаются только заверениями: «Мы же не будем проводить репрессии как консерваторы» и некоторыми деталями того, как они будут обустраивать объединенную страну. Попытки выяснить конкретику сводятся к «объединение случится, если мы откроем сердца», но все проблемы, связанные с установлением и поддержанием доверия выносятся за скобки. Другой вариант — провести объединение на почве постепенного вовлечения Севера в экономические проекты Юга, но автор не понимает, как это возможно при нынешнем уровне санкций и при том, что снятие санкций если и возможно, то переговоры по этому поводу надо вести не с Пхеньяном, а с Вашингтоном.

Таким образом, даже в «левом варианте» объединение — это не движение Юга и Севера навстречу друг другу с целью достижения чего-то «посередине». На обвинения в просеверокорейских настроениях или даже на попытки назвать их социалистами нынешние демократы реагируют очень остро.

Массовый энтузиазм по поводу объединения на Юге ослабевает. Так, по итогам опроса, проведенного министерством культуры, спорта и туризма РК 16 ноября 2016 г., выяснилось, что количество тех, кто не считает воссоединение обязательным, выросло с 17% в 2006 г. до 32,3%. Количество желающих скорейшего воссоединения, наоборот, сократилось за этот период с 28% до 17%, причем среди молодежи эта разница еще больше.

Подобный тренд отмечают даже заказные и откровенно проправительственные рейтинги наподобие опроса по заказу Президентского консультативного совета по мирному демократическому воссоединению Кореи, проведенного одновременно с предыдущим. Там, конечно же, воссоединение поддержали 74,4% участников, но оказалось, что это на 7,7% меньше, чем годом ранее, и вообще самый низкий показатель после начала регулярного проведения соответствующих опросов. А исследование, опубликованное институтом 30 января 2018 г., показало, что более 60% 20-летних считают, что «объединение не является непосредственной целью».

Но то, что можно рядовому гражданину, нельзя политику. Признание возможности объединения в отдаленной перспективе еще не будет «покушением на мечту», а вот официально заявить, что «время упущено и разбитую чашку назад не склеишь» для политика — гражданское самоубийство. Более того, в действующей конституции РК прямым текстом указывается, что содействие объединению страны является обязанностью президента. Это означает, что любые заявления о невозможности объединения будут фактически означать инициирование кампаний по политическому остракизму с последующими «народными гуляниями» за импичмент. Даже межкорейское сближение – это довольно сложный процесс, который имеет определенный предел. Можно увеличить уровень коммуникаций или перезапустить какое-то число совместных проектов. Главный вопрос – что потом?

 

Негерманский вариант и неарабская весна*

Сценариев воссоединения хватает, но вариант объединения «вьетнамского типа» мы рассматривать не будем, так как сценарий второй корейской войны — тема отдельного исследования сравнимого размера, в ходе которого с великой вероятностью встает вопрос, «останется ли что объединять». Потому перейдем к любимому многими «германскому опыту», сравнивая кейсы и пытаясь понять, насколько этот опыт релевантен.

Во-первых, у Кореи и Германии совсем разные истории объединения. Если современные границы Кореи определились еще в Средние века, очертания Германии были нечеткими вплоть до второй половины ХХ в. (один из наиболее ярких примеров – вопрос о том, является ли Австрия частью Германии).

Затем, разделение Германии случилось в результате поражения третьего рейха во второй мировой войне и потому воспринималось как законное следствие мира, изменившегося после победы союзников. Корея же, несмотря на свой особый статус внутри японской империи, была не агрессором, а жертвой. В результате в Корее раскол страны воспринимался как гораздо более неестественное явление.

Во-вторых, между ГДР и ФРГ не было аналога Корейской войны, жертвами которой в широком смысле стало примерно 10% населения полуострова. Инциденты были, однако в центре ГДР оставался Западный Берлин, и, несмотря на наличие на территории иностранных войск и некоторые инциденты, война была «холодной», а не «горячей». Это означает отсутствие сравнимого уровня взаимной демонизации сторон и «железного занавеса». Жители двух Германий вполне представляли себе, как выглядит жизнь на другой половине, и хотя официальная пропаганда делала свое дело, веры ей было немного.

В-третьих, экономический разрыв между Германиями был не настолько велик. ГДР входила в первую десятку экономик Европы и была довольно тесно связана с Советским Союзом, который вкладывался в нее, в том числе – для создания «витрины». По данным ЦРУ, на конец 1980-х гг. подушевой ВВП в двух Германиях был практически одинаков. В свою очередь, и ФРГ как до, так и после объединения прикладывала усилия для того, чтобы освоить восточные территории. Конечно, к этой политике есть вопросы, и сегодня считается, что уровень жизни в Восточной Германии составляет примерно 70% от западного, но экономический разрыв и объем средств, необходимых для его преодоления, опять-таки не сравнить с корейскими.

В-четвертых, объединение Германии произошло не столько в результате революции и краха просоветского режима, сколько в итоге договоренностей, вызванных перестройкой, связанных с изменением позиции Советского Союза. Москва абсолютно не препятствовала социально-политическим процессам в стране, удовлетворившись устным обещанием о нерасширении НАТО на Восток со стороны лица, не уполномоченного давать подобного рода гарантии. Между тем, автор не уверен в аналогичной реакции, как минимум, Пекина.

В-пятых, есть поколенческий фактор. С 1949 по 1989 гг. (даты раскола и объединения Германии) прошло 40 лет. Это больше, чем одно поколение, но достаточный период, чтобы в обществе сохранилось много людей, которые помнили свою страну до разделения. В Корее же с 1948 по 2018 гг. прошло 70 лет, и число людей, которые выросли уже при новом миропорядке и воспринимают именно его в качестве статус-кво, велико. В Германии на момент объединения западные и восточные немцы воспринимались как часть единого пространства.

Таким образом, у корейского и германского случаев совершенно разный исторический, политический, социально-экономический и культурный бэкграунд. И хотя немецкая картинка очень нравится южнокорейским консерваторам, отражая идеальный для них вариант развития событий, она неприменима в качестве модели возможного объединения корейских государств.

Следующей часто рассматриваемой версией объединения являются последствия «северокорейской весны». Можно вспомнить, как ждали этого на Западе и в РК, когда полыхал Ближний Восток. Однако именно в сравнении с «арабской весной» видно, что этот вариант невозможен по целому комплексу причин.

Первый фактор, который препятствует развитию событий по такому образцу – демографический. Движущей силой революций на арабском Востоке была безработная молодежь. Это люди, у которых, с одной стороны, хватает свободного времени, а с другой – возраст их и мироощущение повышают протестные настроения.

Демографическая структура КНДР совсем другая. Тамошняя молодежь более «встроена в систему». Большой срок армейской службы, постоянное использование молодежи на «субботниках» не способствуют наличию свободного времени, которое является важной предпосылкой для «сытого бунта».

Второй фактор касается «предпосылок революционной ситуации». Арабская молодежь имела достаточно четкие представления о том, как выглядит жизнь за рубежом. Иными словами, у них была возможность сравнивать свою жизнь с жизнью за границей. В этом смысле даже южнокорейские эксперты вынуждены отметить, что «Твиттер-революция» в Северной Корее невозможна – уже хотя бы потому, что там нет Интернета в международном понимании.

Но дело не только в этом. В КНДР, несмотря на тяжелое положение и изменившееся отношение к власти, население не воспринимает ее главным виновником своих бед. В основном винят природные катастрофы или изменившуюся международную обстановку.

Кроме того, в последнее время власть активно работает над повышением уровня жизни рядовых граждан, который значительно улучшился по сравнению не только с временами «трудного похода» середины 90-х гг. ХХ в., но и с началом нового века. Это касается и позитивного изменения внешнего облика Пхеньяна, где можно говорить как о строительном буме, так и о росте производства товаров народного потребления, будь то сладости или детские ранцы, подобные зарубежным, — все это маркеры, позволяющие быть сытыми не только политзанятиями, но и печеньками, причем печеньки эти действительно вкусные. Серый город, который даже в начале 2000-х создавал весьма специфическое ощущение, становится более ярким.

Третий фактор связан с движущими силами революции. Для организации актов, более серьезных, чем спонтанные протесты, требуется определенная инфраструктура или хотя бы прослойка людей, которые в критической ситуации способны такой инфраструктурой стать. Однако такой прослойки в Северной Корее нет. Фантазии сеульских пропагандистов, касающиеся распространенной в КНДР «катакомбной церкви», остаются фантазиями.

Нет в КНДР и диссидентского движения советского образца – настолько многочисленного, чтобы его представители могли влиять на общество за пределами своей социальной группы. Та часть «интеллектуальной субэлиты», которая была основным источником кадров для диссидентского движения СССР, в Северной Корее или является составным элементом номенклатуры, работает в ВПК и находится под жестким контролем, или озабочена исключительно собственным выживанием. Тем более, у таких «диссидентов» нет возможности официально транслировать свою точку зрения, которой обладали диссиденты в СССР при Горбачеве. Об отсутствии альтернативных центров силы говорят не только западные эксперты, но и такие русскоязычные авторы, как Андрей Ланьков, по данным которого, критика и ворчание идут в адрес отдельных чиновников, а не семьи Кимов и всей системы.

Четвертый фактор предполагает определенный круг накопившихся проблем внутри правящей элиты. Революция — это не только «низы не хотят», но и «верхи не могут». В этом смысле КНДР, конечно, не является идеальной командно-административной системой. Уровень коррупции там достаточен, но «разложение власти» вероятно только до определенного предела, продиктованного внешней угрозой.

Статус Кореи как разделенной страны также осложняет ситуацию, поскольку тем представителям северокорейской номенклатуры, которые в иной ситуации могли бы задуматься о том, чтобы возглавить волну протеста, понятно, что в объединенной Корее их места займут управленцы с Юга, а они будут люстрированы согласно Закону о национальной безопасности.

Таким образом, «арабский вариант» тоже не может служить образцом.

 

Четыре проблемы «ещё бóльшей Республики Корея»

Как левые, так и правые сторонники объединения в РК исходят из того, что объединенная страна будет полным аналогом нынешнего Юга. Как сказал по этому поводу Ли Мён Бак, «то кхын Тэхан мингук (кор. «еще бóльшая Республика Корея»). С таким же уровнем экономического процветания, уровнем личной безопасности (в том числе для иностранцев), развития гражданского общества и гражданских свобод. Однако это не так.

Представим себе, что в обозримом будущем (через пару-тройку лет) воссоединение (а точнее – поглощение Севера Югом) действительно происходит, и посмотрим проблемы, с которыми столкнется объединившаяся Корея. Их можно разделить на несколько блоков.

Первый и самый очевидный – экономические трудности. Дешевая северокорейская рабочая сила – хорошо, но вложения в инфраструктуру и промышленность будут титаническими, даже если речь просто пойдет о приведении системы транспорта и связи в соответствие с минимальными современными стандартами. Очень многое придется, по сути, строить заново.

По выкладкам американских экономистов, опубликованным в газете The Wall Street Journal в начале 2000-х гг., объединение страны будет стоить 1,5 триллиона долларов, что составляло валовой национальный продукт РК за три года. Современные расчеты говорят уже о двух-пяти триллионах, если объединение происходит мирно. Если же брать в расчет сценарии с гражданскими войнами, расходы лучше вообще не считать.

Такое дополнительное бремя страна не вынесет, и неясно, сколько еще лет потребуется, чтобы подобную сумму можно было выделить из бюджета Юга без серьезных внутренних потрясений и резкого снижения уровня жизни. Ли Мён Бак пытался решить грядущие финансовые проблемы за счет введения специального налога, предложенного им публично в августе 2010 г., но эта инициатива встретила протесты общества, и пришлось «отыграть назад». 

Это значит, что при внезапном объединении указанный объем расходов ляжет на экономику РК очень тяжелым бременем. Возможности для развития южнокорейской экономики и ее интенсификации достаточно ограничены, потому что экономические инициативы последних лет («динамичная Корея», «креативная Корея», «низкоуглеродная экономика зеленого роста») превращались в помпезные проекты, за которыми не стоит ничего, кроме набора общих слов и распила государственных денег окружением первого лица, как это было при Ли Мён Баке. Залезать в карман к международным финансово-кредитным организациям не хочется хотя бы потому, что жива память о событиях «эры МВФ», когда подобные кредиты давались на чрезвычайно жестких условиях, требовавших существенных изменений внутри политической повестки. Повышение налогов тем более упирается в неприятности. Налоги с юридических лиц и так достаточно высоки, а попытки повысить налоги с физических чреваты массовыми протестами.

Таким образом, вне зависимости от того, будет ли Южная Корея платить за все сама или ей придется прибегнуть к помощи внешних кредиторов, об экономическом росте и проектах, направленных на повышение уровня жизни населения, можно будет забыть и, возможно, надолго. Хорошо, если уровень жизни южан просто не будет расти. Падение – вариант более реальный.

Между тем, в Южной Корее только-только начала меняться экономическая политика и взят курс на построение социального государства. Это весьма серьезные затраты, требующие повышения налогов, но в случае внезапного объединения они будут либо свернуты, потому что все бросят на освоение Севера, либо сохранены, но тогда Север придется финансировать по остаточному принципу.

Еще один аспект цены объединения связан с тем, станут ли корпорации РК модернизировать промышленность КНДР. Ситуация, когда заводы и фабрики закроются, а вместо них откроются супермаркеты, не слишком благоприятствует национальному единению. Однако с учетом демографических проблем РК и особенностей ее безработицы (переизбыток белых, а не синих воротничков), северокорейскую рабочую силу будут использовать на южнокорейских предприятиях. По сути, речь идет о том, что северокорейцы должны стать аналогом гастарбайтеров из Центральной Азии, которых на Юге эксплуатируют для аналогичной неквалифицированной работы. Так вполне может образоваться замкнутый круг, когда из-за экономических проблем рабочая сила перемещается в более развитые части страны, а ее недостаток в отстающих регионах еще более затрудняет их экономическое развитие.

Любопытно, что при этом, по словам Александра Жебина, на закрытых мероприятиях решение подобных проблем вполне проговаривается, но делаться это будет за счет ограничения мобильности населения Севера во избежание его массовой миграции на юг. В представлении авторов таких проектов получается, что раздел между Кореями исчезает далеко не сразу – северокорейские территории будут сохранять «особый статус», в рамках которого повышение уровня жизни пойдет постепенно, а пересечь 38-ю параллель сможет далеко не каждый желающий.

Авторы подобных проектов понимают, что эти вещи могут вызвать всплеск социального напряжения, связанного с ожидаемым резким скачком уровня жизни, но полагают, что его можно будет погасить высокими по северокорейским меркам зарплатами и лучшими, чем современные, жилищными условиями.

Но чем меньше вложения в Север, тем больше проблем социально-психологических, относящихся ко второй группе. Эти проблемы связаны как со скачкообразным ростом разочарований из-за завышенных ожиданий, так и с тем, как северокорейцы будут интегрироваться в поглотившее их страну общество.

С расширением контактов стало заметнее, что на Севере и Юге, возможно, живут разные корейцы, и ментальность жителей Севера очень сильно отличается от ментальности жителей Юга. Отличаются они и с языковой точки зрения, — де-факто на Севере и Юге сформировалось два варианта литературного языка. Речь идет не только о закреплении различных диалектов или лексической базы, когда для обозначения одних и тех же понятий используются принципиально разные слова или одни и те же звучат по-разному, но и изменений на более серьезном уровне, что увеличивает взаимное непонимание. Если верить экс-президенту РК Ким Дэ Чжуну, во время саммита в Пхеньяне в 2000 г. он и Ким Чен Ир понимали друг друга примерно на 80%.

Более того, даже по росту и виду из-за определенного недоедания на Севере и европейской пищи на Юге северные и южные корейцы отличаются друг от друга внешне, отчего южане уже не воспринимают северян как «полностью своих». А ведь даже краткое разделение на две страны вместе с традиционными и повсеместно существовавшими региональными отличиями приводит к тому, что после воссоединения прежнее деление на «мы» и «они» сразу не исчезает. Более того, разделение будет усугубляться трудностями адаптации и тем, что региональные различия между Севером и Югом глубже, чем, скажем, традиционный южнокорейский регионализм.

Грядущие проблемы хорошо иллюстрируются целой серией материалов, посвященных тому, как сложно адаптируются к современным южнокорейским реалиям те представители КНДР, которым удалось попасть на Юг. Из-за непривычного уклада жизни (незнание в «местном» объеме английского и иероглифики, отсутствие требующегося в условиях Юга образования и др.) они оказываются на низших ступенях общественной лестницы. По данным корейских социологов, среднемесячный доход семьи перебежчиков почти в три раза ниже дохода средней южнокорейской семьи.

Их окружает определенный уровень остракизма, и, согласно опросу Национальной комиссии по правам человека РК, 45,4% перебежчиков подвергаются дискриминации по причине своего северокорейского происхождения как со стороны своих начальников или коллег по работе, так и со стороны просто людей на улице.

Беженцев при этом упрекают в лени и лживости, особенно – тех, которые часто активно лгут для того, чтобы повысить свой статус, и готовы изобретать любые мифы, чтобы доказать свою ценность (последнее понятно, т. к. перебежчиков все больше и в среднем отношение к ним все хуже). Северокорейским рабочим приписывают менталитет совковых работяг, за которыми требуется постоянный присмотр, указывают на их склонность к агрессии и желание решать проблемы силой. Быть женатым на беженке с Севера не комильфо и этот факт скрывается. А по данным министерства по делам воссоединения, из общего числа погибающих за год в Южной Корее северокорейских беженцев 15% кончают жизнь самоубийством. Это более чем втрое превышает число суицидов среди местного населения.

С точки зрения живущих на Юге северян южане «эгоцентричны, корыстны, холодны и высокомерны к бедным и неудачливым». «Север живет бедно. Но насколько он беден, настолько же и внимательны его люди друг к другу. Там нет здешнего бессердечия».

При этом время работает на то, что северяне становятся все более и более «небратьями». Слишком велики культурные различия, и у молодого сеульца больше тем для разговора с его сверстником из числа американских корейцев, нежели с обитателем Пхеньяна. Потому что для молодого поколения южнокорейцев гораздо важнее не столько кровь, сколько общее культурное пространство.

При этом понимания и изучения современной северокорейской культуры (или, в более широком смысле, того, что собой представляют северокорейцы в ментальном и культурном отношениях) на Юге практически нет. По словам Татьяны Габрусенко, изучение этого практически не ведется. Вместо этого есть определенное пестование пропагандистских мифов о том, что большая часть населения пребывает в тоске по демократии, а в стране существует христианское сопротивление, которое просто настолько замучено, что у него нет сил даже на кукиш в кармане.

Между тем в КНДР, к примеру, нет определенных механизмов гашения агрессии, которые приняты на Юге. Драки между детьми воспринимаются скорее как нормальный элемент мужского воспитания. В случае конфликтов северяне прибегают к физическому насилию гораздо охотнее, чем южане в той же ситуации. Среди перебежчиков с Севера процент преступлений выше, чем в среднем по РК.

Того, что делается в РК для адаптации беженцев к современной жизни, недостаточно даже для нынешней ситуации. Вопрос – как пойдут процессы после того, как сходные трудности «бедных родственников» коснуться трети населения страны при том, что по аналогии с ситуацией в Советском Союзе или ГДР население будет предполагать, что бонусы от капитализма просто добавятся к бонусам от социализма? Разница между общественным сознанием южан и северян может оказаться так велика, что объединенная страна быстро погрузится в целое море социально-психологических проблем, следствием которых станет как экономическая нестабильность, так и политическая напряженность. Можно представить, какова (в случае объединения) окажется реакция нынешних жителей КНДР, с одной стороны – на значительно более мягкое южное законодательство, а с другой – на большой выбор запрещенных им ранее удовольствий. Если треть населения страны будут составлять люди с иным менталитетом, привыкшие выживать любой ценой и при этом оказавшиеся в нише «корейцев второго сорта», то типичная для современного Сеула картина, когда на скамейке в парке можно оставить ноутбук и вернуться за ним через два часа, станет фантастикой.

А, между тем, перебежчики – это наиболее лояльная будущему новому порядку часть северокорейского населения, это те, кто уже сделал выбор в пользу Юга. Остальное население, вероятно, настроено куда менее проюжнокорейски. И властям придется тратить немало сил и ресурсов на повышение его лояльности.

При этом по уровню развития демократии (общие свободы, социальные программы, роль и место профсоюзов и т. п.) Южной Корее очень далеко до Западной Германии, хотя к объединению восточных немцев во многом толкнуло представление о достаточной защищенности масс на Западе. 

И тут мы переходим к третьему блоку проблем — социально-политическому. Он касается тех категорий населения Северной Кореи, которые точно не впишутся в новый миропорядок, и речь идет отнюдь не о малой группе номенклатуры, которая разбежится или будет люстрирована. Практически – обо всем «среднем классе»: военные, инженеры, врачи, учителя и даже «новые северокорейские бизнесмены». Именно этот слой в наибольшей степени пострадает от последствий смены режима, поскольку конкурировать с аналогичным социальным слоем Юга они не смогут, да им никто этого и не даст.

В случае объединения все они окажутся выброшенными на обочину. Чиновники – потому что служили старому режиму, а новый придет со своими кадрами – «органы управления северными провинциями» никто не отменял, и чиновники там готовятся вплоть до уровня ректора вуза. Военные – потому что четвертая по величине армия в мире вряд ли будет кому-то нужна. Инженеры и врачи – потому что они работают с технологиями в лучшем случае 30-летней давности и не знакомы с компьютерной грамотой и английским языком (добавим, что это, в основном, люди старшего поколения, которым вообще переучиваться тяжело в силу их возраста). Практически все состоятельные люди (те самые новые корейские бизнесмены) — также либо выходцы из нынешней политической элиты, либо с ней связаны и в случае объединения с Южной Кореей их бизнес рухнет. Более того, именно среди людей, осведомленных о положении за пределами страны, присутствует знание не только о материальном благополучии на Юге, но и о социально-психологических проблемах, с которыми сталкиваются там перебежчики с Севера.

Даже если по каким-то причинам смена режима НЕ будет сопровождаться предписанной Законом о национальной безопасности охотой на ведьм и сведением счетов, проблемы остаются. Хотя материальное положение северокорейцев улучшится, оно а) улучшится не настолько, чтобы желания совпали с возможностями и тем более ожиданиями последствий «долгожданных перемен»; б) будет (что видно по предыдущему блоку) сочетаться с превращением северян в людей второго сорта и сдвигом их на социальное дно. Дискриминационные процессы «пойдут не по линии государства, а по линии общества», что, кстати, гораздо болезненнее при том, что ликвидация Севера формирует полновесный комплекс победителя и побежденного со всеми его последствиями для общества уже единой страны.

Между тем, пропаганда КНДР не работает совсем вхолостую. Даже если большинство населения сменит взгляды, какое-то количество «истинно верующих» все равно останется, и их будет довольно много. Такое меньшинство способно воспринимать ситуацию как предательство и оккупацию, особенно если вместо примирения и забывания прошлого новая власть все-таки начнет «охоту на ведьм». К ним добавятся «выброшенные на обочину» и просто те, кто ожидал мгновенного рая, а через какое-то время понял, что есть мясо три раза в день – это еще не все.

В результате мы можем получить чучхейских террористов со всем, что к этому прилагается, и с учетом того, что последние годы КНА готовилась именно к партизанской/диверсионной войне. Добавим к этому, что в указанную выше страту входит прослойка специалистов достаточного высокого уровня, теоретически способных «собрать бомбу на заказ». Пока существует КНДР, они заняты делом, и целый комплекс моральных и материальных мотиваций удерживает их от работы «на чужого дядю». Но если Северная Корея прекратит свое существование, эти люди утратят свой привилегированный статус и рациональным выходом для них в такой ситуации будет бегство за рубеж и поиск спонсора либо участие в террористической деятельности дома.

Большинство, возможно, уйдет не в террористы, а в криминалитет, но от этого не легче. Северокорейские ОПГ из бывших силовиков, вследствие полученной боевой и психологической подготовки, способны оказаться серьезным конкурентом Триаде, якудза и российским браткам. Как отметил один из моих респондентов, «если они появятся у нас, точно выгонят кавказцев со всего Дальнего Востока России, а, возможно, и из Сибири». 

Сочетание роста социального напряжения, появления криминала и неиллюзорной террористической угрозы, естественно, приведет к закручиванию гаек. Государство станет куда более полицейским. А с учетом того, что в РК и сегодня за скачивание северокорейской музыки можно получить условный срок, несложно вернуться к 1980-м гг. с полицейскими пытками, преследованием гражданских активистов, разгоном студенческих и профсоюзных демонстраций и т.п.

О том, как в объединенной Корее в связи с этим будет с гражданским обществом и личными свободами, проще промолчать.

Таким образом, в лучшем случае объединенную Корею ждет всплеск криминала, в худшем – ситуация, когда Север придется зачищать по чеченскому или (при очень хорошем стечении обстоятельств) западно-украинскому варианту.

Последняя группа проблем – внешнеполитические. Какие карты будут разыграны для решения внутриполитических проблем, и насколько зависимой окажется объединенная страна от внешнего воздействия?

Первая часть внешнеполитических проблем связана с тем, что американские войска из «увеличенной РК» никуда не денутся. Во всяком случае, на конференции по безопасности в Сан-Диего в апреле 2018 г. американцы и южнокорейцы открыто заявили китайской делегации, что объединенная Корея не будет иметь нейтрального статуса и останется союзником США. И никаких письменных «гарантий о непраспространении НАТО на Восток» они давать не будут.

Более того, если объединение случится как итог военного конфликта с участием США или на Севере потребуются «антитеррористические миротворцы», GI разместятся и на севере, выйдя на китайскую и российскую границы и существенно увеличив свое военное присутствие, которое и сегодня в основном направлено против России и Китая. Только в этом случае позиции Америки в регионе существенно упрочатся. Корейский полуостров не случайно называют мостом в Китай, и понятно, как такое изменение скажется на региональной геополитике. Интересы и Китая, и России существенно пострадают.

Вторая часть внешнеполитических проблем связана с тем, как «Большой Сеул» будет решать все те свои внутренние проблемы, о которых мы говорили ранее. Поиск внешнего врага и розыгрыш националистической карты – весьма соблазнительное искушение, тем более что национализм — единственное, что точно связывает северян и южан. Поэтому стоит ожидать роста «мелкодержавного шовинизма», при помощи которого националисты пытаются компенсировать разницу между желаемым и действительным положением страны на международной арене.

Уже сегодня внутри РК наблюдается ограниченное поощрение тех, кто говорит о территориальных претензиях Кореи к ее соседям, а в перспективе – об объявлении корейскими землями Маньчжурии и Приморья. Подобные требования в значительной мере присутствуют внутри страны и на ресурсах в Интернете на корейском языке. Несмотря на то, что с точки зрения логики и международного права они выглядят как требование «вернуть России Аляску», в Корее их воспринимают как значительно менее маргинальные.

Именно потому тема специфического поведения и территориальных претензий к соседям со стороны объединенной Кореи кажется мне возможной. Здесь современная Россия может оказаться даже более вероятной мишенью, чем Китай. Можно вспомнить и мифы об извечной русской угрозе Корее, и возложить на Советский Союз (и его правопреемника – Россию) всю ответственность за раскол страны, создание КНДР и Корейскую войну, и начать выдвигать территориальные претензии или потребовать компенсацию за потворство (как минимум) развязыванию войны. Древнекорейское государство Когурё и условно корейское государство Бохай простирались и на территорию российского Приморья за тысячи лет до того, как туда пришли русские – отдайте, это наше!

Не исчезнет и антияпонизм, во многом лежащий в основе государственного мифа РК, и в целом можно предполагать, что уровень военной напряженности между Большой РК и ее соседями может оказаться сравним с межкорейским с точки зрения и риторики, и уровня инцидентов, — просто распределение этой напряженности будет иным.

Наличие у Большой РК ядерного оружия только усилит эти проблемы. Конечно, Большой Юг может «приватизировать» ядерные наработки Севера вместо того, чтобы демократически разоружиться, но это сразу же вызовет вопрос: «Ваша атомная бомба – это просто знак статуса, без которого можно обойтись, или вы рассматриваете свое ядерное оружие как способ противодействия кому-то из соседей (и если да, то кому)?». В такой ситуации наличие у Южной Кореи собственного атомного оружия будет восприниматься всеми странами-соседями как еще бóльший вызов режиму нераспространения, чем северокорейская бомба. Даже США будут смотреть на это очень косо, поскольку «своя бомба» делает ненужным американский защитный зонт и противоречит условиям военного союза Сеула и Вашингтона (желающие могут вспомнить неудачную попытку Пак Чжон Хи начать ядерную программу в 1970-е гг.).

Сеуле может оказаться перед неприятным выбором: или ядерное разоружение в обмен на американскую и не только помощь, или высокий уровень давления, включая тот объем экономических санкций, который способен поставить под серьезные сомнения возможность получения инвестиций, жизненное необходимых для объединенной страны.

Иными словами, вместе с «унаследованной» северокорейской бомбой (или ЯО собственной рецептуры) Южная Корея может получить и прилагающийся к бомбе статус страны-изгоя. При этом по сравнению с Севером, где даже в 1990-е гг. доходы от внешней торговли составляли только 30% бюджета, а сейчас максимум 10%, Юг, который со времени корейского экономического чуда имеет экспортно-ориентированную экономику, будет более зависим от санкционных мер.

Собственно, даже в современной РК среди сторонников ядерного ответа на вызов КНДР преобладают те, кто считает возможным разместить на территории Южной Кореи американское ЯО, а не заводить свое.

В заключение разберем тезис о том, что объединение сильно улучшит торгово-экономические связи России и Кореи. Дескать, к нынешнему времени Южная Корея находится «на острове», а объединение позволит реализовать массу транскорейских проектов, включая газопровод, разговоры о котором ведутся как минимум с начала 1990-х годов.

Проблема заключается в том, что дешевые морские поставки никуда не деваются, а как будет выглядеть экономика объединенной Кореи с учетом вложений в Север – отдельный вопрос. Кроме того, объединение не изменит существующий характер российско-южнокорейского экономического сотрудничества: ресурсы в обмен на запчасти к иномаркам и некоторое количество хайтека. К тому же, если идеологией РК станет агрессивный национализм, это может повлиять на экономический аспект взаимоотношений, а если Южная Корея станет ядерной державой, Россия будет вынуждена присоединиться к общим санкциям.

Заметим, что все эти проблемы мы описывали, исходя из самого благоприятного сценария, при котором если военный конфликт и был, то закончился он быстро и относительно безболезненно. А если нет, то просто напомню, что при неблагоприятной розе ветров радиоактивное облако от уничтоженных северокорейских ядерных объектов достигнет Владивостока примерно через два часа. Остальное, в том числе внутриполитические последствия для России, пусть аудитория представит себе сама.

* * *

Таким образом, у «Большой Южной Кореи» проблем будет куда больше, чем полагают те, кто считает этот сценарий хэппи-эндом. И главное, новая страна совсем не будет той Республикой Корея, которую мы знаем, а комплекс связанных с ней региональных проблем (в том числе, затрагивающих Россию) окажется не менее острым, чем нынешние, связанные с КНДР. Только решать их будет гораздо труднее.

Однако ура-патриоты плохо слушают голос разума. Когда на очередном южнокорейском форуме автор предположил, что «через 50 лет после воссоединения «Большая Корея» может стать державой уровня Китая или Японии, однако для этого она должна благополучно пережить первые 5-10 лет», в описании его выступления в СМИ РК была процитирована только первая часть предложения – до слова «однако». Что ж, повторение – мать учения, предупрежден – значит, вооружен, а цитату из шотландского классика стоит помнить и принимать во внимание.  

* Автор выражает благодарность Н.А. Власову за комментарии и разъяснения